Текст книги "Андрей Капица. Колумб ХХ века"

Сохранилось письмо Андрея Петровича тех времен родителям, но больше маме – Анне Алексеевне. Отца он немного побаивался, а с ней у него всегда были самые теплые, доверительные отношения. Письмо адресовано в Париж, в нем и накал страстей, кипевших вокруг фигуры ректора МГУ, и памятник той далекой эпохе:

«Дорогие папа и мама!

Как “в добрые старые времена” пишу с “оказией”, кажется, это самый верный и быстрый путь переписки.

Вот уже две недели, как я в Москве, и большей частью занимаюсь своим склочником. Министерство переменило свою “точку зрения”, и приходится снова сражаться. Это всем надоело. Вчера Елютин (Вячеслав Петрович Елютин, член-корреспондент АН СССР, специалист по ферросплавам, кавалер четырех орденов Ленина, лауреат Сталинской премии, министр высшего образования с 1954 по 1959 год, а затем высшего и среднего специального образования СССР до 1985 года. – Прим. авт.) сказал, что ему надоело заниматься этим склочником, что ему ясно, что ему не место в МГУ. Иван Георгиевич держится молодцом, но тем не менее дело еще далеко не решенное.

Ну, вот видите, я даже в письме начинаю со склок – до чего они меня довели. В остальном в Москве все тихо, как ты пишешь, всем “до лампочки”.

Недавно на банкете встретил Соколова, который вместе с вами был на Пагуоше (Пагуошское движение ученых против использования ядерной энергии в военных целях получило название от канадского местечка Пагуош, где 7–10 июля 1957 года состоялась первая встреча ведущих мировых ученых. – Прим. авт.), он мне немного рассказал о своих впечатлениях. Там же встретил Н. А. Сидорова, нашего в прошлом секретаря посольства в Берлине, он вам передавал привет.

У Сережи с Леней в разгаре ремонт (в «общей» квартире на Ленинском проспекте, 13. – Прим. авт.), работают плотники и паркетчики. Они оба “страдают”, но, по-моему, это должны быть приятные страдания.

Я привез из Африки довольно много кино, скоро его должны будут проявить, и я покажу его в институте (имеется в виду Институт физических проблем Петра Леонидовича Капицы. – Прим. авт.).

Вчера объявили о полете “Зонда-5”, кажется, нами очень довольны, интересно, какая реакция на Западе.

У меня приехал приятель из Югославии. Там положение очень тяжелое, гораздо хуже, чем когда мы там были, и такое впечатление, что поэтому сильно бушуют страсти.

Женечка в своей записке просит тебя привезти ей шерсти, она обуреваема мыслью вязать себе пальто. Поэтому вкладываю в письмо 15 долларов, зная, что у вас с валютой не так уж и легко, а потом моя просьба о ручке и антенне для “Сонечки” (кстати, ее тип TR-1000).

Если вы увидите Белоусова, он может немножко рассказать об Африке. Кстати, его прозвище среди африканских рабочих (а мы там все имели прозвища) было Mister Stone – “господин Камень” – обрати внимание, как точно оно соответствует его наружности.

Ну вот, пожалуй, и всё.

Да, еще Женечка просит купить спицы под ту шерсть, которую ты выберешь…

Ну, еще раз целую крепко-крепко вас обоих, ваш сын Андрей.

24. IX.1968».

В письмо еще вложена записка от Евгении Александровны, жены Андрея Петровича:

«Дорогая Анна Алексеевна!

У нас все вроде бы хорошо, кроме, разумеется, Андрюшиных склок. Но надеемся, и здесь все наладится.

Анюту (старшую дочь. – Прим. авт.) нам отдадут числа 26–28 сентября. Пока она хромает, так как когда встала с кровати, потянула себе ахиллесово сухожилие на левой ноге. Она веселая и ведет себя так же хорошо, как и раньше.

Я очень рада, что вы так хорошо проводите время, может быть, действительно Петр Леонидович отдохнет. Мы смотрели по телевизору парижского шансонье и вспоминали вас. Наверное, вы походите там по всяким веселым и интересным местам.

Теперь просьба к вам, Анна Алексеевна.

Купите, пожалуйста, шерсти букле умеренного цвета и средней толщины 1,5 кг для пальто и спицы к ней.

Нана Сперанская просит вас, если можно, купить набор спиц Aero.

Ну, время мне уезжать в Боровск (на новую строящуюся базу географического факультета в Сатине. – Прим. авт.).

Целую Вас и Петра Леонидовича. Привет Нинет.

Женя

24/IX – 68»[230]230
  Архив Мемориального кабинета-музея академика П. Л. Капицы при ИФП РАН.


[Закрыть].

Звонок

«Как-то работаю дома. Телефонный звонок, – вспоминал Ю. Г. Симонов. – Телефон всегда был от меня далеко. Здесь сидит моя жена. Иду к телефону. Мне говорят: “Позовите Юрия Гавриловича Симонова”. Спрашиваю: “Кто звонит?” Потому что я уже привык к тому, что можно нарваться. И надо знать, кому и чего рассказывать. И следить за собой, чтобы глупостей не наделать. Ну, и слышу: “С вами говорит представитель Президиума Академии наук. Здравствуйте”. При этом никак себя не называет! “Мне поручено сообщить вам следующее: мы хотели бы видеть вас членом-корреспондентом. Но для этого вам нужно поехать во Владивосток. Там организуется новый филиал Академии”. Я говорю: “Ну, а в принципе, что я должен буду там делать?” – “А что, вам недостаточно, что вы будете членом-корреспондентом?” Это было, когда я уже защитил докторскую. И я говорю трубке: “Вы понимаете, Московский университет – это некоторый орган, который вполне эквивалентен Академии наук. Все факультеты наши – та же самая наука, и я – профессор. А вы говорите, что я должен уехать и стать членом-корреспондентом Академии во Владивостоке”. Голос говорит: “А что, это вас смущает?” – “Да нет, – говорю, – меня вполне устраивает, что я – профессор Московского университета”. А там: “Вы чего, совсем не понимаете современной жизни? Пожалуйста, поговорите в семье”. Я отвечаю: “А зачем мне с женой об этом разговаривать? Я что, сам решения не могу принять?” – “Нет, нет, вы, конечно, можете, но мы вам советуем иметь в виду, что Академия наук дважды не приглашает”. И там повесили трубку!

А я пошел к жене: “Понимаешь, Вер, такая ситуация”. А она родилась в подмосковном селе. Крестьянская линия. Ну и у меня крестьянская линия. У меня отец и мать из крестьян. Вот. Может быть, мы иначе все делаем. Пришел, и она говорит: “Ну куда же, Юра, мы с тобой поедем? Тут же родимые кости в земле лежат. Если мы уедем во Владивосток, тебя уже больше никогда в Москву не переведут”. И я ей ответил: “Знаешь, Верася, я тогда все сказал правильно и буду на этом стоять”. А она мне: “Если надо, я за тобой на край света поеду”. Что же может быть лучше? У меня была отличная жена, фронтовичка, с таким же тяжелым детством, как и у меня. Моя теща во мне просто души не чаяла. Такая русская простая подмосковная крестьянская среда. Ну и, значит, хожу гордый: вон я какой, от члена-корреспондента отказался!

А через три или четыре дня звонит мне Андрюшка: “Юрк, ты знаешь, мне позвонили из Академии наук”. Я спрашиваю: “И чего?” – “Предложили дать мне члена-корреспондента, если я поеду во Владивосток”. – “И что ты сказал?” – “Ну, я вот сказал, что ‘да’! Я пошел к Петру Леонидовичу, а он: ‘Да, да, надо в академической среде баллы набирать’”.

А я ему сообщил, что мне тоже звонили, но я принципиально против. Если я приезжаю куда-то чтобы стать кем-то, то мне нужно точно сказать, какое дело я буду там делать. А вдруг я не справлюсь? А если я не смогу? У меня к этому времени уже был почти 15-летний стаж партийной работы, и я в Центральном и Московском городском комитете лично всех знал. И они меня знали все. Если я был членом Военной комиссии Центрального комитета КПСС – то это чего-то значит?

Это потом я догадался, что таким оригинальным способом меня хотели из МГУ убрать.

А когда Андрей Петрович получил аналогичное предложение, я ему сказал: “Андрюш, ты и твоя семья – это не я и моя семья. Я почти уверен, что если что-нибудь на Дальнем Востоке с тобой плохое случится, что-нибудь тяжелое такое произойдет, то Петр Леонидович просто, как член Президиума Академии наук, он что, позволит тебя там совсем загнобить? Да он обратно в Москву тебя вернет, и все!” Тогда Андрей спросил: “Так что, ты мне советуешь?” Я говорю: “Ну конечно! Вот есть общество, а есть семья. Семья, конечно, ближе. Но если от общества ты получаешь поддержку, тебе аплодируют, говорят да-да, надо вместе делать вот это… у меня лично на душе всегда от этого становится спокойно”. А он: “Знаешь, Юрк, я хочу сделать тогда так. Если я туда поеду, я уже и с папой поговорил, чтобы тебя пригласили для выполнения научно-исследовательской работы на Дальний Восток от того института, который я буду там возглавлять”.

А у меня в это время была экспедиция в Забайкалье – 150 человек. Я искал там полезные ископаемые, строил дороги, проводил первые изыскания и писал заключения, что будет, что не будет. А одновременно-то я был еще профессором! А одновременно я был партийным работником, таким, на которого навешивали одно дело, другое, и попробуй не сделать! Тогда ты тут же вычеркиваешься! Ну, а Андрей мне говорит: “Поехали, Юрк! Ты ж Дальнего Востока не знаешь”, – это он мне говорит. А он как будто его в это время знал! Разве можно мне было оставить Забайкальскую экспедицию: 7 партий, в каждой по 15–20 человек? И надо было выбивать деньги, машины, горючее, и самолеты еще летали над нами – “аэровизуалка” была, мы все это делали…

И Андрея бросить мне тоже было нельзя! Какое имя для меня тогда была Академия! Я думал, там одни гении. А потом узнал, что надо сперва стать директором института, и тогда тебе дадут академика. И мне так предложили. Поезжай, будешь тащить на себе Дальневосточный филиал, а дадут тебе авансом только членкора.

Однако в это самое время Андрей Петрович поговорил с отцом. Что вот на факультете есть такой великий Марков, который на самом деле – и я подтверждаю и подписываюсь всеми своими руками – был удивительный человек, представитель Ленинградской школы географии, он стал деканом нашего факультета в 1945 году.

Географические школы Москвы и Ленинграда были изначально разными и соперничали. В Питере и сейчас географическая школа другая. А в 30-е годы и особенно в войну много ленинградцев приехало работать в Москву. В полном составе переехал Геоморфологический институт во главе со своим первым директором – академиком Андреем Александровичем Григорьевым и стал называться Институтом географии. Тут такая катавасия началась! Мало того что московские напирали, так еще и свои переругались».

Вот что писал об этом сам Константин Константинович Марков: «Я руководил в Институте географии отделом геоморфологии. В конце войны отдел был восстановлен. А. А. Григорьев выдвинул новую и весьма спорную концепцию – геоморфологическую и общегеографическую. Геоморфологическая концепция являлась, собственно говоря, антигеоморфологической и никак не соответствовала общим представлениям географов, что вынуждает меня остановиться на теоретической стороне спора.

А. А. Григорьев был известен до войны своими географическими исследованиями в Якутии и на Кольском полуострове; несколько позднее, но тоже в довоенный период, он осуществил тщательный физико-географический анализ зон материков на современном уровне науки, что представляло также несомненное достижение. Им были высказаны перспективные, правда еще в крайне общей форме, предложения о необходимости балансовых оценок вещества и энергии географических зон.

Но во время войны (в 1943 г.) дальнейшее теоретизирование привело А. А. Григорьева к заявлению об открытии “закона интенсивности географического процесса”. В многочисленных публикациях подчеркивалось, что сделанное открытие – главное научное достижение советской географии. Поскольку критерием ценности теории выдвигалась интенсивность физико-географического процесса, получалось, что ведущим является его “гидрометеорологическое звено”, в котором процессы проходят быстро. Геоморфологические процессы, напротив, развиваются медленно, и геоморфологии было отведено второстепенное место. Эта очень странная мотивировка ценности науки являлась тем более удивительной, что выдвигалась недавним руководителем Геоморфологического института. С негативной оценкой геоморфологии согласиться я не мог. Наивно думать, что мы оба выступали “по должности”. Дело обстояло серьезнее. Географы всегда воспитывались на признании значения геоморфологии как основы природы земной поверхности (географического ландшафта)…

В Институте географии я выступил с докладом, посвященным истории геоморфологии… Возникнув, геоморфология развивалась вместе с общественной жизнью, начиная с эпохи Возрождения; во Франции – в связи с Великой французской революцией XVIII века; в США – для нужд колонизации Запада. С большим напряжением, преимущественно по ночам, за три недели я написал книгу о геоморфологии, содержавшую новую концепцию геоморфологических знаний. Она была опубликована в 1948 году (“Основные проблемы геоморфологии”).

В феврале 1945 года я ушел из Института географии»[231]231
  Марков К. К. Воспоминания и размышления географа. М., Издательство Московского университета, 1973.


[Закрыть].

С тех пор К. К. Марков был деканом Географического факультета МГУ. После этого между ИГАНом и МГУ словно пробежала черная кошка. В 1951 году Григорьева на должности директора Института географии Академии наук СССР сменил друг детства и однокашник Маркова – академик Иннокентий Петрович Герасимов, с которым они еще в 1939 году вместе написали первую в СССР работу по истории ледникового периода. Однако ситуация не изменилась. Выпускники Географического факультета МГУ, приходившие по распределению на работу в ИГАН, начинали по уже сложившейся традиции «не замечать» московских университетских географов и их работы.

Во Владивостоке Андрею Капице предстояло основать новый Институт географии, и он решил пригласить туда директором К. К. Маркова. То, что в Президиуме Академии наук СССР заседал его отец Петр Леонидович, сыграло в этом деле очень важную роль. Андрей Петрович рассказал отцу, что у него на географическом факультете есть не просто ученый-географ, а философ, настоящий мыслитель с оригинальными идеями развития географической науки.

Марков тогда первым из российских географов задумался о том, что его наука зашла в тупик, и призвал к изучению сквозной физической географии. В 1970 году он вместе с группой своих ближайших учеников и единомышленников издал книгу, в которой изложил свои мысли: «Компонентная (частная) физическая география изучает частные географические оболочки: геоморфология изучает формы твердой земной поверхности; гидрология и океанология – гидросферу; метеорология и климатология – атмосферу; география почв изучает почвы – “педосферу” – и кору выветривания; биогеография – “слой жизни”… Специализация науки – явление прогрессивное, и география не избегла этой участи. Но возникает коварный вопрос: разве специализация не противоречит сущности географии – ее комплексному характеру?»[232]232
  Марков К. К., Добродеев О. П., Симонов Ю. Г., Суетова И. А. Введение в физическую географию. М., Издательство МГУ, 1970.


[Закрыть]

На заседании Президиума Академии наук СССР доклад профессора из МГУ выслушали с большим вниманием и на очередных выборах большинством голосов избрали К. К. Маркова в академики АН СССР.

Из этого дела вышли три важных результата.

Во-первых, у московской университетской географии наконец-то появился собственный академик.

Во-вторых, началось долгожданное примирение академической и московской университетской географических наук.

Ну и, наконец, в-третьих, тот факт, что К. К. Марков стал академиком, открыло дорогу в академию другим географам из МГУ.

Вспоминает Н. С. Касимов: «Когда проходили выборы в академию, Андрей Петрович неизменно поддерживал всех, кто баллотировался от нас. Конечно, мне помогал. Потом мы с ним уже избирали Кирилла Николаевича Дьяконова (ландшафтовед, заведующий кафедрой ландшафтоведения и физической географии, лауреат Ломоносовской премии МГУ, член-корреспондент РАН с 2003 года. – Прим. авт.), Сергея Анатольевича Добролюбова (океанолог, декан географического факультета МГУ, член-корреспондент РАН с 2006 года. – Прим. авт.), это, так сказать, был “наш призыв”. Андрей Петрович помогал абсолютно!»

Ему вторит Н. Н. Дроздов: «В то время на нашем факультете еще не было никаких академиков! Разве что Марков, но он был очень крупный ученый. И академика ему дали для Дальневосточного отделения Академии наук. Академия вполне логично всегда рассматривает, что вот ты крупный ученый – а что ты сделал для нее? И конечно, просто быть крупным профессором МГУ еще мало. Так что то, что поначалу появилось – первая ступень член-корреспондент Академии. В членкоры попадает наш декан Касимов, мой однокурсник Дьяконов тоже становится членкором. Потом Касимов становится полным академиком. Пошло-поехало!»

«Андрей Петрович даже пары деканских сроков не пробыл, – подводит итог Р. С. Чалов. – Первый срок у него был трехлетний, потом мы избрали его на второй трехлетний, но уже через год-полтора он начал собираться на Дальний Восток».

А Владимир Николаевич Ягодкин пошел на повышение в Московский горком.

Часть третья
Для блага науки

Два веса, две мерки

Наука в те годы в буквальном смысле «зашагала по стране». Один за другим открывались «наукограды»: Обнинск, Пущино, Протвино, Дубна, Черноголовка.

В Черноголовке – химия, в Пущине – биология, астрономия, математика, биофизика, почвоведение – комплексный центр. Рядом с Протвином – синхрофазотрон.

Рассказывает Юрий Георгиевич Пузаченко, академик РАЕН, доктор географических наук, главный научный сотрудник Института проблем эволюции и экологии имени А. Н. Северцева, профессор кафедры физической географии и ландшафтоведения Географического факультета МГУ, заместитель председателя научного совета по проблемам экологии Отделения общей биологии РАН, член бюро Комиссии по заповедникам РАН, член экологического общества США:

«Протвино строилось при мне. Я в 1956 году по тому месту ходил – еще было абсолютно дико. И только начиналась стройка Пущино. Я тогда ругался, что мне гору портят, на которой я зайцев гонял, русаков. Я в Приокско-Террасном заповеднике вырос и поэтому хорошо знал пейзаж за Окой. А потом началось строительство в Новосибирске – Новосибирский научный центр. Начало строительства – где-то 1959 год. Потому что я уже в экспедиции работал от Сибирского отделения (СО) Академии наук.

Раньше наша наука была сконцентрирована в Москве и Ленинграде, чуть-чуть на периферии: немножко в Казани, немножко в Томске, немножко в Харькове. А тут пошла по всей России! Это же огромные деньги были вбуханы! Построить целый город, академгородок. Построить институты, оборудовать их современным научным оборудованием. Физическое, химическое – оно же дорогущее! И на это при Хрущеве находились деньги. Фактически это происходило при Хрущеве. Я, правда, не знаю, кто был инициатором всей этой истории. Но ходила легенда, будто Несмеянов (Александр Николаевич Несмеянов, академик АН СССР, химик-органик, ректор МГУ с 1948 по 1951 год, президент АН СССР с 1951 по 1961 год. – Прим. авт.) плыл на лодке по Оке, увидел этот бугор и сказал, что здесь будет город Пущино. Другой вариант – что будет город Турово, на другой стороне, это дальше за Приокско-Террасным заповедником. Прямо как Степан Разин, плыл и увидел! Но это только легенды. Потому что ничего исторического мы не знаем.

Создалась масса рабочих мест, студенты у меня с факультета поехали и в Иркутск, в новый институт, и в Новосибирск. Появились молодые ученые с возможностью работать. Расширился потенциал у всех. Скажем, сидел Сочава в Питере (Виктор Борисович Сочава, академик АН СССР, доктор биологических наук, основоположник сибирской географической школы, создал учение о геосистемах. – Прим. авт.), над ним там была в-о-о-от такая иерархия, и где он там? А в Иркутске он смог свои идеи развернуть! Я не говорю уже о Новосибирске с его мощными институтами. То есть это был качественный скачок науки! По существу наступил ее послевоенный расцвет…

Я говорю о том периоде, когда формировались мое знакомство с Андреем Петровичем Капицей и моя работа с ним. Я характеризую тот период, в котором ничего хорошего, по большому счету, не было. Если объективно смотреть на вещи, все это происходило в абсолютно нищей стране, где элементарные бытовые вещи – костюм купить – вообще целая трагедия! Ну, нормальный костюм. Я до третьего курса ходил в ботинках на размер больше, которые дед привез из Чехословакии и не мог надевать, и в каких-то хрен знает штанах. У меня не было пальто, я ходил в энцефалитке, подбитой мехом, и в берете. Всю зиму! Ну, и делал вид, что горжусь… Просто-напросто ничего приличного-то и не было! Спальник я на свои деньги заработал – купил где-то на третьем курсе. Первый. Чего там говорить!

И к ученым относились, как всегда. Ну, что там? Лаборант – 80 рублей, младший научный сотрудник – 105, старший научный сотрудник – 120. Кандидатская – надбавка. Этого тебе хватит, но… телевизор купить трудно, холодильник тоже, машину вообще невозможно. Хотя на Дальнем Востоке все это умножалось на три».

А вот что пишет про те времена в своем интернет-журнале «Ландшафты жизни» Владимир Александрович Дергачев, доктор географических наук, эконом-географ, геополитик, старший научный сотрудник Института проблем рынка и экономико-экологических исследований Национальной академии наук Украины, а в те далекие времена – председатель комсомольской организации только что образованного во Владивостоке Тихоокеанского института географии (ТИГ):

«16 июня 1970 года было принято Постановление Президиума АН СССР об образовании научного центра.

Академгородок был запланирован в пригородной санаторно-рекреационной зоне Владивостока, на берегу Амурского залива. Фритьоф Нансен сравнивал побережье Амурского залива с Неаполитанским. Нужно сказать, что все Тихоокеанское побережье Приморья – край редкой красоты.

Во Владивостокской группе институтов ДВНЦ трудилось 2,5 тыс. человек, в том числе 747 научных сотрудников, из них 25 докторов и 298 кандидатов наук. За два года (1970–1972 гг.) прибыло с запада страны 4 доктора и 37 кандидатов и убыло один доктор и 16 кандидатов. Защитили 7 докторских и 43 кандидатских диссертации. В аспирантуре обучалось 180 человек, из них защитили диссертации 11, и выбыло 47.

На научно-производственное и жилищное строительство ДВНЦ было выделено на 1971–1975 гг. 35 млн рублей (в 1966–1970 гг. – 2,1 млн рублей). Из этой суммы 17 млн рублей выделялось на 9 институтов во Владивостоке. Планировалось построить новые здания Вычислительного центра – 4,5 млн руб., Института биологически активных веществ – 3,3 млн руб., Института автоматики и процессов управления – 4,9 млн руб. и Института географии – 2,5 млн руб.»[233]233
  Дергачев В. А. Дальний Восток. Владивосток. ТИГ. dergachev. ru/Landscapes-of-life/Far-East/02. html


[Закрыть].

Конечно, новый научный центр собирался организовываться не на пустом месте. Дальневосточный филиал Академии наук СССР был основан еще в мае 1932 года по инициативе вице-президента, а позднее президента АН СССР с 1936 по 1945 год академика Владимира Леонтьевича Комарова – первого нашего геоботаника, основавшего в Советском Союзе множество ботанических садов. Он считал неповторимость и уникальность объектов исследования важнейшей чертой дальневосточной науки! Правда, в состав филиала поначалу вошли всего два института – геологический и химический, а еще биолого-почвенная и зоологическая секции, лаборатория пресноводной и морской гидробиологии, кабинет народов Дальневосточного края, Горнотаежная станция и заповедники «Супутинский» (с 1974 года «Уссурийский») и «Кедровая падь».

С тех пор минуло 38 лет. Четыре телепередачи про организующийся новый, Дальневосточный научный центр прошли по Центральному телевидению Советского Союза, то есть по Первому каналу. И все их вел молодой член-корреспондент АН СССР Андрей Петрович Капица. Первую показали в пятницу, 9 апреля 1971 года в половине седьмого вечера.

«25 января 1971 года во Владивостоке открылось первое заседание Президиума Дальневосточного научного центра, – анонсировал выход этих телепередач известный московский журналист Игорь Анатольевич Пальмин. – Уже давно остались позади Владивосток, пронизанный ветрами и ярким зимним солнцем, Горно-Таежная станция, окруженная мягкими увалами заснеженных сопок. Позади – сверкающий прибрежным льдом мыс Шамора, серые валы Тихого океана, силуэты вечно курящейся Ключевской сопки и дымящаяся от мороза Колымская трасса… Позади – путь в тысячи километров, который группа Центрального телевидения проделала с одной целью: рассказать о сегодняшнем дне, ближайших планах и перспективах вновь организованного научного центра.

Четыре передачи главной редакции пропаганды, объединенные единым заголовком “Дальневосточный научный”, – это, по существу, первый коллективный рапорт ученых Дальневосточного научного центра АН СССР по Центральному телевидению…

Новый научный центр нельзя рассматривать как организацию, возникшую на пустом месте. В его основу легли экспериментальные базы, история которых уходит к довоенному времени… Послушаем председателя Дальневосточного научного центра, члена-корреспондента АН СССР Андрея Петровича Капицу:

– Дальневосточный научный центр – это группа институтов, давно и успешно работавших в составе Сибирского отделения Академии наук, и, кроме того, большая группа вновь организуемых институтов, которые существовали ранее в виде отделов химии, истории, кибернетики, биологии. Они-то должны составить не просто сумму, но систему – научный центр – новое по форме научное объединение, призванное решать специальную задачу развития науки и производительных сил Дальневосточного экономического района…»[234]234
  Пальмин И. А. Дальневосточный научный // Газета «ТР программы». 1971. 7 апреля. Архив Мемориального кабинета-музея академика П. Л. Капицы при ИФП РАН.


[Закрыть]

В качестве локомотива, способного сплотить и направить все эти разнообразные и, безусловно, талантливые научные умы, Андрей Петрович пригласил во Владивосток, на работу в Институт автоматики и процессов управления, самого уникального человека в СССР, какого только можно было найти – доктора технических наук, профессора Филиппа Георгиевича Староса. Первоначально он был американским гражданином и во время Второй мировой войны работал в области военной электроники в компаниях Western Electric и Bell Labs. А в Корнеллском университете якобы даже участвовал в разработке циклотрона. В США его звали Alfred Epamenondas Sarant, он был греком по происхождению.

В 1944 году его друг Джоэл Барр – в СССР Иосиф Вениаминович Берг – вовлек его в группу Юлиуса Розенберга. Сарант и Барр оба были коммунистами. Они считали, что США несправедливо скрывают от своего союзника СССР новые военные разработки. В конечном итоге группа Розенберга передала разведке Советского Союза около 32 тыс. страниц секретных документов, в том числе от Барра и Саранта поступило 9165 страниц. После разоблачения группы Розенберга в 1950 году только Саранту и Барру удалось бежать из США через Мексику, в то время как супруги Розенберг были казнены на электрическом стуле, а остальные члены группы осуждены на длительные тюремные сроки.

В 1950 году Сарант и Барр оказались в Москве, где получили новые имена, после чего для «наполнения» новых биографий их на несколько лет откомандировали в Чехословакию. Но через пять лет друзей-американцев вернули в СССР, и с тех пор их окутала непроницаемая пелена секретности. Места их работы читаются сейчас, как потайной шифр: СЛ-11, ОКБ-998, СКБ-2, КБ-2, ЛКБ…

Это после разговора с Филиппом Георгиевичем Старосом Хрущев воскликнул: «Советской микроэлектронике быть!» А в 1962 году лично принимал его в Коммунистическую партию Советского Союза в своем служебном кабинете первого секретаря ЦК КПСС на Старой площади.

«Хочу отметить совершенно удивительные отношения, которые сложились у Филиппа Георгиевича с рядом виднейших людей советской науки и военной промышленности. Речь идет, прежде всего, об академике Акселе Ивановиче Берге, генеральных конструкторах Андрее Николаевиче Туполеве и Сергее Павловиче Королеве, а также о президенте Академии наук СССР Мстиславе Всеволодовиче Келдыше. Все эти люди относились к Филиппу Георгиевичу с большой теплотой и уважением»[235]235
  Гальперин М. Они вдохнули жизнь в советскую микроэлектронику (к 100-летию Филиппа Староса) controlengrussia.com/retrospektiva/staros-filipp-georgievich


[Закрыть].

До приглашения на работу в ДВНЦ Филипп Георгиевич Старос создал Зеленоградский центр микроэлектроники (русский термин «микроэлектроника» придумал тоже он) и разработал на основе транзисторов первую в мире ЭВМ, помещавшуюся на столе, за которую в 1969 году был удостоен Государственной премии СССР.

«Информация о первой в мире “Настольной вычислительной машине УМ1 – НХ” появилась в пятом номере американского журнала Control Engineering за 1966 год под рубрикой Desktop (настольная модель). Машина была признана “замечательной по своим размерам и потребляемой мощности”. Сейчас единственный экземпляр этой ЭВМ хранится в Московском политехническом музее»[236]236
  Гальперин М. Они вдохнули жизнь в советскую микроэлектронику (к 100-летию Филиппа Староса) controlengrussia.com/retrospektiva/staros-filipp-georgievich


[Закрыть]. Впоследствии на основе этой компактной ЭВМ советские дизель-электрические подводные лодки проекта 877 (класса KILO, или «Варшавянка») получили боевую информационно управляющую систему БИУС «Узел». А разработанные Филиппом Георгиевичем «первые гибридные интегральные схемы на бескорпусных микротранзисторах и резисторах с поэлементным резервированием обеспечивали высокую надежность вычислительных систем “Узел” для подводных лодок в течение 40 лет».

Из этого можно заключить, что Филипп Георгиевич Старос находился далеко не на последнем месте советской науки, так как именно он делал мировую компьютерную революцию.

«Одной из важнейших задач, стоящих сейчас перед народным хозяйством страны, является автоматизация управления производством, – написал в своей статье в журнале «Дальний Восток» Андрей Петрович Капица. – Решением некоторых связанных с этим теоретических вопросов занимаются в Дальневосточном научном центре, в Институте автоматики и процессов управления (директор академик А. А. Воронов). Особенно важно это для Дальнего Востока, где так остра проблема кадров и где дальнейшее развитие промышленности возможно только за счет создания новых высокоавтоматизированных предприятий и радикального совершенствования старых…

У нас, дальневосточных ученых, есть немаловажное преимущество: мы находимся и работаем в необычайно интересном и очень перспективном районе земного шара – на Дальнем Востоке. Но это преимущество территориальное… В единстве цели, средств и идей может быть наше второе преимущество. Его мы обретем, если приложим все силы и добьемся, чтобы в институтах Дальневосточного научного центра работа шла на уровне мировых стандартов, а может быть, и выше.

Правительство в текущем пятилетии выделило Дальневосточному научному центру крупные средства на строительство научных институтов и жилого фонда. Численный состав нашего научного центра за годы девятой пятилетки должен удвоиться»[237]237
  Капица А. П. Начало нового этапа // Дальний Восток. 1972. № 12. Юбилейный выпуск «50 лет СССР». С. 122.


[Закрыть].

Сложности, правда, неожиданно возникли с организацией Тихоокеанского института географии. Возглавить его Андрей Петрович пригласил своего старшего уважаемого коллегу, физикогеографа, палеогеографа, профессора Географического факультета МГУ и теперь уже академика Константина Константиновича Маркова. В своей программной статье, приуроченной к итогам XXIV съезда КПСС, проходившего с 30 марта по 9 апреля 1971 года, Марков декларировал, чем он собирался заниматься дальше: «Решения XXIV съезда партии являются для нас, географов, руководящим документом. Они заражают нас своим боевым духом».