Текст книги "Андрей Капица. Колумб ХХ века"

– Обыкновенно говорят, что потепление наступило вследствие увеличения выбросов углекислого газа, главным образом промышленного. Из вашей лекции я понял, что люди меняют местами причину и следствие.

– Есть два очень интересных источника сведений о прошлом Земли: бурение скважин в Антарктиде и Гренландии. Скважины уходят в толщу льда на глубину в несколько тысяч метров. Берутся образцы керна, в этом керне находятся пузырьки воздуха тех эпох, когда откладывался снег, а в пузырьках – состав атмосферы. Современными тончайшими методами мы устанавливаем количество углекислого газа и других газов, количество кислорода, температуру, при которой выпадал снег, и целый ряд других характеристик. Хорошо прослежены все классические ледниковые периоды, периоды потепления и соответствующее им количество углекислого газа в атмосфере. И вот оказалось, что углекислый газ не предшествует потеплению, а идет после потепления, что вполне объяснимо: 90 % углекислого газа растворено в Мировом океане, и процесс изъятия углекислого газа из воды бесконечен…

– Но ведь нельзя отрицать, что количество углекислого газа, выбрасываемого в последнее столетие, выросло от сжигания большого количества топлива. Какова доля выбросов СО₂, связанных с хозяйственной деятельностью человека?

– Это проценты от общего оборота углекислоты в природе, не десятки процентов, а проценты. Но будь тут хоть десятки процентов, ниоткуда не следует, что это плохо. Колебание количества углекислоты объясняется сезонными колебаниями… Громадный вклад, кстати, вносят катастрофические лесные пожары, которые видны из космоса. Еще важнее вулканы. Наиболее интересны карбонатитовые вулканы в Африке. Они извергают соду, в состав которой входит углерод. Откуда в недрах берется углерод – на это отвечает теория дрейфа континентов, когда у нас целые слои морских осадков уходят под континентальные плиты, но это уже другой вопрос…

– Если мне память не изменяет, вы не в первый раз публично выступаете с разоблачением псевдонаучных мифов?

– Да, не в первый. Например, два года назад в Кембридже я читал лекцию, которая называлась “Миф о глобальном потеплении и озоновых дырах”. Пришло очень много народа, что весьма необычно для Кембриджа, в том числе и очень крупные ученые, включая нобелевских лауреатов. Мне задавали множество вопросов, но ни один противник озоновых дыр и глобального потепления не пришел и не выступил, не защитил своих позиций.

– Не напомните ли нам историю мифа об озоновых дырах?

– Впервые об озоновой дыре заговорили в 1957 году, во время так называемого Международного геофизического года, когда английские ученые провели измерения количества озона над Антарктидой и обнаружили значительные колебания толщины озонового слоя. Действительно, в конце полярной зимы и в начале полярной весны количество озона сокращается на десяток, два десятка, а то, бывает, и три десятка процентов, но потом, по мере наступления полярного лета, количество озона увеличивается и снова выходит на прежнюю норму. То есть происходит колебательный процесс. Сейчас мы знаем, что в течение двух месяцев наблюдается утончение слоя, и в эти месяцы возрастает количество ультрафиолетового света, вредного для всего живого. Потому что этот свет уничтожает бактериальную форму существования, а ведь жизнь на суше стала возможной 800 миллионов лет назад, во время палеозоя, только благодаря появлению озонового слоя. Возник же озоновый слой в результате облучения Солнцем народившейся атмосферы. Постепенно он стал щитом, оберегающим поверхность континентов, и жизнь из океана вышла на сушу. Дорогу сложным организмам проложили бактериальные формы, защищенные от ультрафиолета озоновым слоем. Мы, да и не только мы, зависим от бактерий.

– Вы имеете в виду утверждение Джеймса Лавлока (Джеймс Эфраим Лавлок, независимый британский эколог и футуролог, профессор, доктор философии, автор гипотезы о Земле как живом суперорганизме. – Прим. авт.), что по отношению к бактериям вся флора и фауна, включая людей, – не более чем паразиты, и если человечество погибнет, то природа, сохранившая бактерии, что называется, и бровью не поведет?

– Для Лавлока Земля – единый организм, Гея, в которой мы – клетки, не сознающие себя частью целого. Но эта гипотеза или метафора нам сейчас необязательна. Возможно, что общая масса бактерий гораздо больше, чем наша с вами суммарная масса, что бактерии – основа жизни на Земле и что озоновый слой необходим для существования этой жизни. Но связывать колебания толщины озонового слоя с увеличением заболеваний раком кожи (меланомой) абсолютно неправильно… Сезонные колебания имели место всегда. У атмосферы своя закономерная динамика. Говорят, число заболеваний меланомой возросло якобы из-за выбросов в атмосферу промышленных фреоновых газов, которые используются в холодильной промышленности, в кондиционерах, в аэрозольных баллончиках и разрушают озоновый слой, приводя к его истощению. Я с этим совершенно не согласен. Фреоны действительно могут наносить вред озоновому слою, но опыт показывает, что они в гораздо больших количествах извергаются вулканами, чем человеком. Я берусь показать это – и не раз показывал – с цифрами в руках на примере камчатских вулканов или вулканов Индонезии, которые беспрерывно выбрасывают в атмосферу такие природные газы, как фреон-11, фреон-12, фреон-111. Но озоновый слой реставрируется теми же солнечными лучами, которые его создали. Свет раскалывает молекулы кислорода (напомню, что озон – изотоп кислорода), и этот процесс все время поддерживает количество озона в атмосфере. Разумеется, есть причины (и причины вполне естественные, а не искусственные), способствующие утончению озонового слоя, но ничего необратимого не происходит, и главное здесь – динамика, периодические колебательные движения. Об этом убедительно говорят спутниковые наблюдения.

– Стало быть, нельзя утверждать, что за последние десятилетия озоновый щит планеты в целом стал тоньше?

– Нет, хотя именно это и приходится то и дело слышать. Важно еще вот что: в тропических широтах озоновый слой всегда был значительно тоньше – а ведь мы знаем, что именно там зародилась жизнь.

– Но тогда естественно спросить: почему люди так настойчиво твердят об опасности, связанной с озоновым слоем? Кто заинтересован в том, чтобы подтасовывать научные данные и создавать наукообразные мифы?

– Боюсь, что здесь играют большую роль деньги. Смена фреонов приносит громадные доходы крупным химическим компаниям, которые выпускают так называемые более здоровые фреоны. Смена холодильников и кондиционеров в США в прошлом году обошлась потребителю в 220 млрд долларов.

– На лекции вы говорили о петиции американских ученых, которую подписали многие тысячи специалистов, – петиции, обращенной к правительству США и призывающей отвергнуть соглашение, составленное в декабре 1997 года в Киото.

– Совершенно верно. Уже много лет бывший президент Академии наук США Фредерик Зейтц обращал внимание на то, что все теории глобального потепления и озоновых дыр притянуты за уши и не отвечают действительности, что это – антинаучные теории. 17 тысяч американских ученых подписали петицию. Они согласны с Зейтцем и считают, что соглашение и стоящие за ним тенденции – подлинная угроза человечеству и тяжелый удар по его будущему».

Юрий Колкер оказался настолько остер, что только в беседе с ним Андрей Петрович публично раскрыл происхождение своей фамилии – что он всю жизнь пытался узнать, привлекая к этому делу Д. Д. Бадюкова, который был членом Союза российского дворянства. «Ну да, я бывал у него дома, – вспоминал Бадюков. – Мы там с ним обсуждали все эти самые дворянские дела – тоже мальчишество, конечно: “Данила, вы мне найдите, пожалуйста, упоминания!” – “Ладно, я посмотрю”. – “Нет ничего? Ну, и хорошо, хорошо…”».

Однако вернемся к «Джонатану Молдаванову» из Би-би-си, который как раз приготовился задать Андрею Петровичу личные вопросы:

«– Теперь, если позволите, несколько личных вопросов. Где ваше основное рабочее место: в Москве или в Кембридже?

– В Москве. Я профессор Московского университета, заведующий кафедрой Рационального природопользования, однако летние и часть зимних каникул провожу в Кембридже, в доме отца, где, кстати, я и родился. У нас – совместная программа с Полярным институтом Скотта в Кембридже.

– Известно ли вам что-либо о происхождении вашей фамилии? Мне приходилось слышать, что эта фамилия – еврейская: от ивритского слова “кафиц” (прыжок), тем более что третья буква “пэй” передает в иврите оба русских звука: и “эф”, и “пэ”.

– Насколько я знаю, фамилия наша славянская, притом древняя. В Хорватии есть деревня Капица, там и сейчас живут люди с такой фамилией. Наши предки, скорее всего, перебрались в Московское княжество через крымский город Судак, и не позднее XIV века. Они оставили след в русской истории. Летопись упоминает участника Куликовской битвы Василия Капицу, купца из Сурожа, и его сына, архитектора, кажется, отстраивавшего Кремль, – ведь спустя два года после Куликовской битвы хан Тохтамыш сжег Москву дотла… Слово “капица” означает шапка, шапочка…

– От немецкого Kappe, вероятно?

– Нет, скорее от латинского capita, голова… О еврейских корнях мне ничего не известно. Полагаю, что это выдумка. Кстати, мы в родстве с другими знаменитыми русскими академическими фамилиями – такими как Ляпуновы, Крыловы, Боголюбовы. Если взять в расчет это родство, то я – четвертый по счету академик в семье (правда, в отличие от предшественников, не полный), и это, насколько мне известно, – что-то вроде мирового рекорда»[289]289
  Молдаванов Дж. Глобальное потепление и озоновые дыры – наукообразные мифы (беседа с профессором А. П. Капицей) / Журнал «Вестник» № 21 (202), 13 октября 1998 года, США www.vestnik.com/issues/98/1013/win/moldav.htm


[Закрыть].

Но почему же человек с таким уровнем знаний, с такими научными заслугами не стал полным российским академиком?

«Он был членом Президиума Академии наук, будучи членом-корреспондентом! Зависть к нему была иссушающая. Но все знали: а ты вот не академик! И понимаете, какое дело, это очень понятно, – считал академик Г. И. Баренблатт. – Андрей Петрович был слишком крупным человеком, поэтому его опасались выбрать в академики. Те, которые там распоряжались выборами. Почему? Роль крупного ученого состоит в том, чтобы не каждый день выпускать статьи, а вот он есть, и рядом с ним устанавливаются масштабы. А если таких людей нет, то всякий человек может считать себя крупным ученым и подбирать себя слабее. Ну, давайте так: Андрей Петрович – бесспорно, крупный ученый. Бесспорно, крупная личность! Бесспорно, энциклопедические знания у человека! А, так сказать, зачем он нам? Он хулиганить будет, не то говорить».

«Я этой академической кухни насмотрелся с детства, – говорил Ю. Г. Пузаченко. – Знал об этих всех чаепитиях, как отбираются те, за которых будут голосовать. Всю подноготную академических собраний и выборов знал очень хорошо. Один из важных критериев – чтоб был свой человек и воды не замутил. Я насмотрелся на господ-академиков – Григорьева, Герасимова, Маркова. Академик – это очень тяжелая штука. Их нельзя было критиковать. Нельзя было им сказать: “Вы ошибаетесь!” Это были непререкаемые носители абсолютной истины! Особенно тогда – сейчас, конечно, полегче. И это разрушительно действует на человека. Он теряет обратную связь, самоконтроль и так далее, как всякая власть, как всякая лесть. Он, получается, находится в вакууме. А собственных мозгов, аналитических, чтобы распространить обратную связь на себя, у него не хватает. Поэтому происходит совершенно естественный процесс “оцементения”. У Андрея Петровича этого снобизма не было совершенно, но он подчинялся этой догме».

Когда в 1999 году в Севастополе открыли филиал МГУ имени М. В. Ломоносова – первый зарубежный (в то время) филиал российского университета – Андрей Петрович сразу поехал туда.

Профессор Е. И. Игнатов вспоминал: «Андрей Петрович несколько раз вместе с супругой к нам приезжал. Читал лекции у нас в филиале и выступал на ученом совете Морского гидрофизического института по проблеме потепления климата за счет увеличения озоновых дыр. Его слушали с большим интересом. А Млада Алексеевна, артистка Московской филармонии, выступала со стихами, рассказами, такая яркая женщина. Студенты и преподаватели с удовольствием ходили на ее вечера. Жили они в Форосе, где обычно останавливались в гостинице, а привозили их на машине – всё как положено».

О. М. Горшкова вспоминает: «Он любил машину водить. Но под конец уже у него произошел случай – за рулем он, видимо, на какое-то мгновение потерял сознание и не справился с управлением. Сразу звоночек! И после этого он перестал ездить. Какое-то время не ездил, может быть, неделю. А потом у него появилась машина с шофером».

Д. Д. Бадюков рассказывал: «Я уже не говорю, что до последних лет – ну, не до последних – водил машину. На машине он надорвался, конечно. Со зрением стало плоховато. У него тогда на Комсомольском проспекте был печальный случай, когда он тетку не то чтобы сильно сбил, но тиранул. После этого он сам за рулем уже не ездил. Это было после 2000 года. Еще в “Московском комсомольце” была заметка, как членкор Академии наук сбивает тетку».

О. М. Горшкова продолжает: «В конце 2002 года я, помню, сломала ногу. В кабинете еще как-то пыталась держаться, а тут уже рухнула просто – тяжело. Какое-то время, несколько месяцев, меня Ира Фадеева подменяла, пока у меня был гипс. Маялась я, наверное, полгода. А потом появился Борис Валентинович Иванов. Он стал Андрею Петровичу одновременно и секретарем, и помощником, и шофером».

Рассказывает Б. В. Иванов – летчик, с которым Андрей Петрович много лет назад познакомился на партконференции во Владивостоке: «Почти каждый день мы с ним ездили по Рублевскому шоссе. Я заезжал на дачу, забирал Андрея Петровича, часто к нам присоединялась Млада Алексеевна, которой тоже нужно было на работу, и мы ехали в Москву. А Рублевка есть Рублевка. Там не прогнозируемо. Можешь приехать, а можешь и не приехать на работу! Несколько раз подряд мы попадали в глухую пробку, Андрей Петрович нервничал, у него заседание кафедры. Он, даже чувствуя себя неважно, считал себя не вправе опаздывать. Если не мог приехать вовремя, названивал Елене Ильиничне Голубевой и всем-всем-всем. А тут мы попадаем в очередную пробку. Загорается красный светофор, вся дорога пустеет, но встречных машин нет. И нас не пускают. Он меня спрашивает: “А что происходит?” Я говорю: “Дорогу перекрыли. Значит, первое лицо едет на работу”. Он посмотрел на часы: “Ничего себе! Полпервого! На работу!” Помолчал, подумал и спрашивает: “Борис Валентинович, а где ‘вольво?’” Это старая машина, которую мы поставили в отстой и ездили уже на новой. Я говорю: “Андрей Петрович, она на ходу, заправлена. Можно запустить и ехать”. – “Ну, вы мне ее подготовьте. Я завтра поеду и в Ново-Огарево дорогу перекрою: сделаю вид, что машина сломалась”.

Дорога порой занимала много времени. Чтобы его скоротать, Андрей Петрович рассказывал в машине анекдоты и разные истории. Политические и времен его батюшки, про то, как их подслушивало тогда КГБ – микрофоны были в люстре. Все Капицы об этом знали и только говорили друг другу: “Молчи, молчи!” Знали, что весь дом на нижней даче прослушивается. Интересно рассказывал про Берию. Ведь интересы Петра Леонидовича и Берии пересекались несколько раз. На что Андрей Петрович имел совершенно особое мнение, он говорил: “Ну да, они нас, конечно, доставали в то время. Но мы не считали это препятствием для общения!”

Во время наших каждодневных поездок с Андреем Петровичем Ельцин уже ушел на заслуженный отдых, передав бразды правления Путину, но в газетах все равно про него и его семью печатались разные статьи. А я ему их подбирал и иной раз зачитывал, пока мы в пробке стояли. Я говорю: “Андрей Петрович, вот посмотрите, что сегодня опубликовано в ‘Новой газете’: ‘Наина Иосифовна жалуется корреспонденту, что у внучки Машеньки прохудились сапожки. И дедушка Боря поехал искать клей и заплаточки, чтобы их заклеить’”. Как он хохотал! Потом, наверное, месяц вспоминал эти сапожки! И говорил: “Ну неужели они до сих пор нас считают люмпе́нами! (Андрей Петрович делал ударение на «Е». – Прим. авт.) Вот всех поголовно! Ну также нельзя!” Он читал между строк.

Насколько я понимаю, Андрей Петрович был не согласен с нашим нынешним курсом, но и не жалел о прошлых временах. Говорил: “Общество должно развиваться. А уж как это будет – как мы сами сможем сделать!”

…Он считал, что человек в современном обществе должен иметь заработную плату, которая позволяла бы ему достойно жить. За все время моей работы у Андрея Петровича ни разу не случалось конфликта с наемными работниками. И женщина, которая у него убирала, до сих пор работает у Млады Алексеевны. Ни разу не было так, чтобы кто-нибудь возмущался: “Я вот работал, работал, весь изработался, а денег так и не получил!” Оплата всегда производилась вовремя. Никакой труд у Андрея Петровича не оставался без вознаграждения! Сам он неоднократно был инициатором повышения моей заработной платы, хотя я не жаловался и меня все устраивало. Вдруг вызывает и говорит: “Вижу, что объем работы большой, поэтому заработную плату вам увеличиваем!”

Нетерпим был к барству. К отношению, которое сейчас бытует у всех наших чиновников – разговаривать через губу. Он был абсолютно доступен для всех. У нас работали дворник и домработница, и он относился к ним, как к родным и близким людям. За обедом или ужином – это происходило при мне – когда садились за стол, он обязательно их приглашал.

…Работы у него было много. Кафедральной, факультетской, общественной, а еще он принимал экзамены и просто общался со студентами, ему до всего было дело! Когда формировался очередной набор на кафедру, Андрей Петрович обязательно устраивал с новыми студентами вечерние посиделки. Готовился к ним: “Надо обязательно сделать каждому какой-нибудь подарок!” Я ему говорил: “Андрей Петрович, ну мы же только что в Сатине подарили каждому по рашпилю, чтобы шлифовали гранит науки!” Каждый год мы там дарили то фонарики, то увеличительные стекла, то еще что-нибудь. Андрей Петрович всегда находил возможность посетить учебную базу, поговорить со студентами, которые в конце летней практики делали свой выбор в географии. Агитировал их записываться на свою кафедру. Он им говорил: “Кафедра Рационального природопользования – именно то место, которое вам поможет реализоваться в жизни!” Мы заезжали в Сатино заблаговременно, накрывали столы к чаю. И студенты, конечно, поражались, что к ним, не считаясь со своим временем, приехал человек, достигший таких высот в науке. А ему было просто интересно общение. Причем всех хорошо запоминал. Дорога обратно на дачу занимала около двух часов, и он делился со мной впечатлениями: “Вон того видел, а?” Он давал мгновенную оценку ребятам, которые приходили на эти встречи. Ну, он же был наблюдательный, государственный человек, публичный человек. Где бы он ни появлялся, он был узнаваемый человек!

Как-то раз шло заседание в Академии наук, на котором присутствовал В. В. Путин. Андрей Петрович сидел в третьем ряду. Это был 2007-й или 2008 год, когда власть вдруг заинтересовалась Русским географическим обществом, когда пошли первые гранты на научные работы и исследования, и Путин сказал, что 10 миллионов рублей были перечислены правительством на Географический факультет МГУ. Путин увидел в зале Андрея Петровича и еще спросил его с трибуны: “Да, Андрей Петрович?” И Андрей Петрович очень четко, как мне показалось в той ситуации, ответил “Да, да”. Ну как еще он мог ответить руководителю государства при всех? Но наступил перерыв, а Андрей Петрович старался никогда не опаздывать в буфет. И я тоже думал, что мы сейчас туда побежим. Но он вдруг начал быстро удаляться от меня в другую сторону: “Подожди, подожди. Я сейчас должен узнать, где же те десять миллионов?” Не знаю, добился ли он приема у Путина, но с Шойгу тогда поговорил и узнал, что это были только планы и никаких перечислений денег не было. Вот ведь не побоялся узнать у самих главных “рулевых”: где деньги-то, а?

В последние годы Андрей Петрович жил в доме Млады Алексеевны на Николиной Горе. У Млады Алексеевны дом совсем небольшой, но на двоих им хватало – потом ему пристроили еще третий этаж, так как весь второй занял кабинет Андрея Петровича. А в отцовском доме тогда жила его младшая дочь Надя с внуком Ваней – мы тогда как раз делали большому дому Петра Леонидовича капитальный ремонт. Андрей Петрович имел возможность перестроить его суперсовременно, но прежде всего думал не о себе, а о том, чтобы в нем сохранилась частичка отца. Чтобы определенные элементы этого дома не потерялись, а это было сложно. Он практически ежедневно бывал там, и если что-то замечал меняющее облик родительского дома, категорически с этим не соглашался и говорил: “Нет, нет. Давайте вернемся к тому, что было”.

А еще он хотел сделать из бывшей “Избы физических проблем” – лаборатории Петра Леонидовича, которая находится в самом низу участка, – небольшой музей, в который можно было бы привозить наших студентов и показывать им, что может сделать человек благодаря своему таланту, напору и силам. Ведь там сохранились станки и кое-какая аппаратура Петра Леонидовича, а также большое количество его фотографий: Петр Леонидович за гелиевой установкой, за токарным станком, строит лодку.

Андрею Петровичу доставляло особое наслаждение делать всякие полезные вещи для дачи: батут для правнуков поставить, качели смастерить, дорожки сделать из плитки, чтобы было удобно, скамеечки, на которых он любил сидеть. Сначала он все это делал сам, в последние годы, конечно, уже нет – рисовал эскиз, просил изготовить. У Млады Алексеевны сохранилась скамеечка, на которой они часто сидели с Андреем Петровичем. А в молодости-то он ведь собственными руками сделал копию папиного “некачающегося стола” с лавочками, который до сих пор стоит в квартире Андрея Петровича в МГУ.

Вместе с Младой Алексеевной они также участвовали в общественной жизни кооператива РАНИС Николиной Горы. Ходили на собрания, вносили предложения о благоустройстве, обязательно – разные денежные взносы, ходили в кружки детского творчества, помогали устраивать самодеятельные спектакли.

А как он общался с Сергеем Петровичем! Он звал его “братик”. Поднимает трубку: “Братик, ты дома?” – тот тоже на Николиной Горе жил. – “Да, я дома”. Он тут же: “Сейчас я заеду”. Они обсуждали с ним книгу о человечестве и демографии, которую тогда написал Сергей Петрович. Эти их встречи всегда происходили у Сергея Петровича в библиотеке или рабочем кабинете. В Москве к Симоновым часто ходил в гости. Он оставался у себя в квартире, я приезжал на следующий день, и он мне хвастался: “А я в гости сходил! А я побывал. А я поговорил”.

В последние годы у Андрея Петровича сложились отношения с батюшкой Аксиньинской церкви рядом с Николиной Горой, он стал ее постоянным прихожанином, а батюшка неоднократно бывал дома у Андрея Петровича и Млады Алексеевны. Мы садились за стол, разговаривали, обсуждали многие темы. Андрей Петрович рассуждал так: может быть, этого сверхъестественного существа, которого мы называем Богом, и нет, но все-таки надо в конце жизни подводить итоги и быть уже без грехов, без долгов и больше отдавать – он жертвовал определенные суммы на ремонт Аксиньинской церкви. Тогда же Андрей Петрович начал собирать коллекцию раскладных стульчиков. Ему трудно было простоять на ногах всю службу, с разрешения батюшки он покупал себе раскладной стульчик и после первой же службы его оставлял. На следующий день он искал еще что-то необычное, какой-то еще раскладной стульчик, с которым можно было пойти. Я говорю: “Андрей Петрович, у вас же там уже есть!” – “На тот кто-нибудь другой сядет. Я еще один привезу – пусть будет”.

Что же касается его последних дней, то никто не предполагал… Было лето 2011 года. Мы с ним съездили в Центр имени Блохина, в отделение радиологии, ему там подожгли болячку, и вроде все говорило за то, что человек чувствует себя хорошо, и он действительно почувствовал себя значительно лучше. Он уже просто не мог больше усидеть в больнице Академии наук и все порывался оттуда сбежать. “Привезите мне, – говорил, – одежду. Давайте съездим на заседание кафедры”. Стремился работать. Но так как по возрасту, естественно, в определенные моменты он мог испытывать неудобства, мы наняли ему женщину-сиделку. Она все время находилась при нем в больнице, очень хорошая, добрая – ну, по-другому к Андрею Петровичу относиться было нельзя. И вот вроде дело пошло на поправку, как 4 августа в 4 часа утра она мне позвонила: “У Андрея Петровича оторвался тромб”. Поскольку у Млады Алексеевны характер импульсивный, я подумал, что это для нее кончится плохо. Но она нашла в себе силы, и мы на следующее утро, прямо к 9 утра, поехали в морг: Андрей Петрович даже не загримированный лежал с какой-то открытой улыбкой. Млада Алексеевна поразилась этому абсолютно!»

Ираида Николаевна Кочина, супруга Г. И. Баренблатта, рассказывает: «Андрей Петрович умер буквально через несколько недель после своего восьмидесятилетия. Григорий Исаакович тогда был в июле в Москве. На месяц он приезжал в Москву, и мы с ним ездили к Андрею Петровичу на Николину Гору. Там с ним повидались. По-моему, и с Сергеем Петровичем тоже. Оба они уже были в плохом состоянии. Через пару дней был банкет в каком-то ресторане в честь 80-летия. Григорий Исаакович там побывал без меня. Андрею Петровичу стало плохо, его даже увезли до окончания этого банкета. На следующий день Григорий Исаакович уехал, и через несколько дней Андрея Петровича не стало. Что-то в последние годы он часто в больнице лежал!»

Ю. Г. Симонов вспоминал: «Когда Андрею стало уже совсем плохо, мы все, кто с ним вместе работал, подумали одно: теперь уже больше никто не сможет за нас заступиться! Мы ведь тоже все были авантюристы!»

«Пока были силы, приходил на кафедру до последнего, – рассказывает О. М. Горшкова. – Что-то в конце мая он прямо пожелтел, лег в больницу. Сначала в Центр Блохина, потом в академическую. И как-то все обеспокоились. А я к нему поехала с бумагами, ему их подписать надо было, и заодно навестить его в Ясенево, в Узкое. Я приехала, он приободрился, стал так веселиться, видно, совсем скучно ему там было. Мы сидели с ним, болтали, смеялись, анекдоты травили, какие-то случаи вспоминали. Часа два сидели, хохотали. Я поняла, что ему тут уже невыносимо! Возвращаюсь на кафедру к Анатолию Всеволодовичу, а он: “Млада Алексеевна сказала, что ему обязательно нужна там сиделка! Ему сейчас так плохо, так плохо”. А я говорю: “Да мы два часа сидели, так хохотали! Два часа смеялись! Он такой бодрый, еще пошел по коридору меня провожать”. Анатолий Всеволодович: “Да?!” Оказалось, ему после меня стало хуже. Но ведь потом он опять появился! Еще в середине июля, не помню, какого числа, сидел здесь на кафедре вот за этим столом, тут еще клетчатая скатерть висит иногда – по-моему, она до сих пор сохранилась, сейчас ее сняли. Мы сидели, я какие-то пирожки принесла. Он их очень любил. Анатолий Всеволодович всегда говорил: “Ваши пирожки с капустой – это верх всего!” Андрей Петрович был деловит, его тогда заботили проблемы Гидрокорпуса. Ну, и как-то мы успокоились. Сидим уже с отпусками с Бадюковым. Билеты купили. И тут звонит Олег Павлович Дюнин, который с Капицами дружит, а ему Надя позвонила, сказала».

«Папа прожил очень активную, интересную жизнь, – говорит Анна Андреевна, – он все время был в центре событий. И эти события закручивал вокруг себя со страшной силой».

«Прощальная церемония проходила в МГУ, – рассказывал Б. В. Иванов. – Пришли многие известные люди: Артур Николаевич Чилингаров, ректор Виктор Антонович Садовничий, председатель Государственной думы Борис Вячеславович Грызлов, – и все сказали об Андрее Петровиче теплые слова. Похоронили его на Аксиньинском кладбище за Николиной Горой. Оно такое необычное, на пригорке, такое светлое. Рядом с первой женой Евгенией Александровной. Когда мы раньше туда с Андреем Петровичем приезжали, убирались, ставили цветы, он с каждым годом все чаще повторял: “Пожалуй, наверное, здесь”. Не строил из себя государственного деятеля. Сверхпочестей от государства ему было не нужно. Единственно он попросил, чтобы на пиджак ему привинтили значок “Отличник Аэрофлота”, который он особенно любил. За радиопроводку наших самолетов в Антарктиду. Номерной значок, который выдавался не каждому работнику “Аэрофлота”, а по приказу начальника Главного управления гражданского воздушного флота при Совете министров СССР. Так мы и сделали.

На могиле Андрея Петровича Капицы стоит высокий каменный памятник в виде креста с вырезанным у подножия объемным континентом Антарктидой. На годовщину у него собираются родные и близкие и много людей, которых я не знаю, но их знал Андрей Петрович. Памятник скромный, но всегда ухожен. Я вот и сегодня туда заезжал, потому что ехал мимо, и там всегда у памятника цветы. Вот, пожалуй, и все, что я хотел рассказать».

Дом в Кембридже, в котором родился Андрей Петрович, после ухода Сергея Петровича был поделен между наследниками пополам и продан. «Там теперь живут другие люди, – говорит Анна Андреевна. – И не факт, что они его сохранят. Может, вообще снесут. Дом, построенный сто лет назад, абсолютно несовременен в коммуникациях. Петя очень долго маялся, чтобы сделать его хоть чуть-чуть теплым. Ему пришлось купить себе в Кембридже другой дом».

Поскольку у Андрея Петровича и Сергея Петровича одни дочери, род Капиц теперь продолжает старший сын Анны Андреевны Петя, которому по просьбе бабушки Анны Алексеевны была присвоена фамилия Капица. Дочери Андрея Петровича вообще породили три могучие мужские ветви: Петр Александрович работает финансовым консультантом в Англии. Павел Александрович – художник в Германии, рисует компьютерные игры. Иван Сергеевич преподает географию в средней московской школе.

Из них Петр и Иван продолжили традицию, заведенную Андреем Петровичем, – окончили Географический факультет МГУ, кафедру Рационального природопользования. А уже есть много внучек и внуков. Жизнь продолжается!