Текст книги "Остров для белых"

Книга XI

Глава 82. Шут – потомкам

Хорошо быть дураком: ты можешь говорить правду, и требовать, чтобы тебе за это ничего не было. Я шут короля! С тех пор как Кен Кизи послал всех пролетать над гнездом кукушки, как фанера над Парижем, (а кукушка выкинула всех птенцов в дурдом), косить под психов стало стильно. Человек дождя. Аутисты, социопаты и ЛСД: мы дети с особенностями развития. А у тебя какие особенности развития? А я сажусь срать прямо посреди тротуара. Гм, а у Эйнштейна тоже были особенности развития? Может, вы оба гении.

Вообще-то еще у Фолкнера дурачок Бенджи Компсон рассказывает историю, и получается роман «Шум и ярость» – просто-таки новая литература. Тогда уж психом был еще маркиз де Сад – сидел в реальном дурдоме, причем центральном, парижском, передовом, да еще по приказу самого Наполеона: он отражал эпоху нового безумства через призму подлинного приюта умалишенных.

О нет! Шуты, ярмарочные и королевские шуты – вот они, провозвестники правды в искусстве! Фигляры и паяцы, петрушки и арлекины, мудрецы в дурацком обличье – это они потешали толпы и государей, довольствовались обносками и объедками, и с наслаждением подносили зеркало к тупым рожам простонародья и спесивым рылам сильных мира сего. За правду чаще платили медью, чем золотом, и чаще навозом, чем плетьми – и на том спасибо.

И вдруг безродный шут оборачивается королевским комедиантом, его шутки ловят, улыбке кланяются, за ним пишут придворные историки и толкуют приблудные философы – темный благородный лак растрескался от времени на его портрете в вычурной лепной раме, потусторонние отблески играют во взоре, лукавый утешитель властителей и сирот делается до точности похожим на алхимика, чернокнижника, наперсника самого дьявола, бархатный берет затеняет его высокий лоб, седая борода серебрится – да это Нострадамус, Мишель Нострадамус, он, пророк, кому ведомы тайны мира и времени, потрясатель умов, всезнающий скептик и тайный еврей – он сходит с портрета на стене и негромким, богато интонированным баритоном спрашивает:

– Верно ли я понял, что вы приступили к выполнению этого пророчества?..

И сто тысяч крошечных пророков, отпечатанных с одного клише, отставив ногу назад и согнув колени, в поклоне отвечают хором:

– Да, сэр! – с университетских кафедр и телевизионных студий, с городских площадей и редакций газет отвечают они. Из Кремниевой Долины и с Уолл-стрита, с палуб яхт и бассейнов вилл, с дымящихся улиц и миллионных митингов – они отвечают: «Дрожите, дряхлые кости!»

…Остался всего миллиард лет до конца света. Иногда кажется, что этот миллиард уже кончился. Истлевшие кости всех друзей и врагов, святых и мерзавцев, идиотов и гениев сгорят и испарятся в последней вспышке взорвавшегося Солнца. Угрожаемые своей звездой, мы суетимся по муравьиным делам.

Интересно, как будет чувствовать себя последний человек на Земле? Иногда мне кажется, что это я. Уже несколько лет я никого не видел. И хотя опасаюсь встречи с людьми – от них хорошего не жди! – а все-таки спокойней думать, что где-то живут люди, их много, они разбросаны колониями, островками, и как-то выживают, налаживают жизнь. А иногда я отчетливо понимаю, что весь мир существует только в моем воображении. История кончается на мне.

Однажды утром я проснулся, просветленный мыслью: каждый должен думать, что история кончается на нем! Должен был думать, пришлось поправить себя, и светлое настроение затенилось привычной хмарью.

Короче, уже давным-давно я пишу письмо потомкам. Собственно, вся моя жизнь… да что моя! – вся жизнь любого человека и все его дела, если подумать, это послание потомкам. Которые тебя не просили. Каким потомкам?.. А черт их знает. Должно же что-то быть после тебя. Может, из уцелевшей колонии, спрятавшейся в отдаленной горной глуши Азии, снова поведется и размножится род людской. Может, африканские обезьяны через миллион лет, не имея более умных конкурентов, разовьются в людей. А может, бездушные сверхсложные машины, научившиеся совершенствовать себя, до того усовершенствуются, что очеловечатся до людского уровня. Таково наше подсознание: оно-то твердо знает, что человек всегда часть какого ни на есть человечества: хоть своей трущобы, хоть Монгольской Империи, хоть Лиги Плюща.

Что ты скажешь потомкам? Этот вопрос из школьного сочинения поразил меня своей грандиозностью. Потомкам надо передать весь опыт твоего народа, все знания, все культурные шедевры. Всю историю своей цивилизации, ее битвы и описания великих государств, биографии героев и гениев. И как мы ели и пили, и одевались, и наши кареты и автомобили. Луки и пулеметы, катапульты и танки, парусные корабли и космические ракеты. Господи, чего у нас только не было!..

А средневековые доспехи и пышные дамские наряды. А камуфляжные комбинезоны и крошечные бикини. А наши школы и университеты, рестораны и стадионы, а сколько было выпивки, самой разной! И книги, магазины, библиотеки, книжные стеллажи.

Мы пели и танцевали, играли на инструментах и летали в отпуск на самолетах, смотрели кино и ходили в театры. Как мы любили и как мы дружили, как строили дома и воспитывали детей.

Невозможно это все передать, невозможно. И кому?.. Господи, я отказываюсь верить, что это все умрет вместе со мной. Этого не может быть, этого не должно быть, будь я проклят, если приму это, Господи. Не мог я прожить так, чтобы после меня ничего не осталось. Не мог я прожить так, чтобы некому было передать все то, что я создал и чем владел.

Кого боги хотели покарать – того они разума и лишили. Я видел, как человечество лишалось разума. Это происходило на моих глазах. Я не мог противостоять этому, я кричал, и меня гнали, чтоб не был слышен мой крик.

Я напишу потомкам самые простые вещи. Что когда все хорошо – это тоже не очень хорошо. Что никогда нельзя лгать себе – ради какой бы то ни было благой цели. Что надо беречь хороших людей, умных и трудолюбивых, а паразитов надо уничтожать или хотя бы гнать вон. Черт, я не смогу написать потомкам ничего нового, умного и ценного, кроме того, что уже говорилось миллиарды раз за тысячи лет!

И тогда я скажу: беспощадно уничтожайте тех, кто станет уничтожать вашу цивилизацию. Не жалейте их, не помогайте им, не миритесь с ними. Мы поступили иначе – и нам настал конец.

Я напишу им самое главное:

Знаете, почему мы погибли?

ПОТОМУ ЧТО МЫ БЫЛИ МУДАКИ.

Глава 83. Белые

Этот роман написал Мелвин Баррет. Так же, как несколько других. Он написал его шариковыми ручками на листах бумаги для светокопировки. Потому что электричества в его хижине не было, и компьютер некуда было подключить. Это же позволило рукописям сохраниться – бумага долговечнее, чем цифровые записи на дисках, с которыми может случиться что угодно.

Как всякий большой роман, этот роман Мелвина Баррета имел несколько начальных вариантов. Он начинал писать, вскоре убеждался, что дело идет не так, бросал и начинал иначе.

Итак, первый вариант романа назывался кратко и в духе модерна (или постмодерна, Мелвин Баррет всегда затруднялся провести границу между двумя этими понятиями). Название он придумал такое:

ХХ

Это должно было обозначать ХХ век. Мелвин Баррет задумал написать роман-хронику, лирический эпос, охватывающий все главные и знаковые события ХХ века, ярчайшие факты и биографии самых значимых фигур, Первую и Вторую мировые войны, Русскую Революцию и подъем коммунистического Китая, Ревущие Двадцатые и Сухой Закон, Рузвельт и Мак-Карти, Муссолини и Гитлер, Сталин и Мао, убийства Троцкого и Кеннеди, великий 1968-й и крушение СССР: о, это был великий, небывалый роман, мега-роман, роман романов!

Мелвин Баррет отлично продумал план. Роман начинался похоронами королевы Виктории и победой Англии в англо-бурской войне. Это был конец века XIX – пик могущества Британской Империи, стремительный прогресс, вера в будущее, рост уровня жизни: телефон, железные дороги, пароходы, трамваи, уже возводят небоскребы, и вводят всеобщее образование.

И вот наступил счастливый и такой многообещающий ХХ век! 1901 год, кончается январь. Лондон в трауре, толпы в черных повязках, нескончаемая процессия за королевской каретой: похороны Старой Вдовы, великой королевы, кумира нации, владеющей миром.

Черная карета, вороные кони – и мерным медленным шагом, в шеренгу по пятьдесят, королевские гвардейцы в алых мундирах и мохнатых медвежьих шапках провожают свою императрицу к месту последнего успокоения. Здесь фотографы и репортеры со всего мира. Здесь гремят пушки и медью звенят и рокочут барабанами марши.

О, как переломилась эпоха!.. И тот знаменательный день пришелся на линию перелома меж двух миров. Но люди этого еще не знают. Они не знают, что адмирал лорд Фишер уже пробил идею «Дредноута». Что братья Райт упорно добиваются устойчивого полета для задуманного аэроплана. Что пулемет Максима, показавший себя в Африке, навсегда изменил ход будущих войн – скорых войн! Что через пятнадцать лет германские цеппелины будут бомбить Лондон из-за облаков, отравляющие газы зальют окопы в Европе, и ощетинившиеся огнем бронированные чудовища поползут через них. И никогда, никогда больше не будет счастливого «мирного времени», которое ушло.

Но трудность в том, что каждая точка на карте – в действительности огромный город с массой не просто деталей, но разных жизней и коллизий. Работая над воссозданием всей атмосферы рубежа ХХ века, Мелвин Баррет после колебаний решил затронуть и 1900 год, тем более что вся Америка и Европа именно его наступление праздновали как начало ХХ века, хотя это была именно концовка века XIX, значимая концовка, обозначившая линию перегиба времен: и тогда войска восьми союзных держав оккупировали Китай и штурмом взяли Пекин (через что лет это им припомнится безжалостным доминированием вечной и новой восточной сверхдержавы, великий Китай покоряет мир и стремительно замещает Запад в мировом доминировании), а в Париже под чужим именем умер Оскар Уайльд, в позоре и изгнании: и возникает тема страданий гомосексуалистов, через полвека Алан Тьюринг кончает с собой, вспыхивает драка с полицией в баре «Голубая устрица» в Гринвич-Виллидж, и Американская Ассоциация Психиатров признает гомосексуализм нормой, и радужные флаги реют над парадами гордости, и цисгендерных мужчин-гетеросексуалов, особенно белых, ставят последними в очередь на все блага и привилегии и объявляют врожденными расистами. И это лишь одна из тем! А необходимо придерживаться хронологии (считал Мелвин Баррет).

Там была русско-японская война: миру явила себя новая цивилизация, юный японский флот наголову разгромил русскую армаду – дух бусидо воспарил в мировые выси, вскоре мощная и агрессивная Япония, создавая свою великую Тихоокеанскую Империю, нанесет безжалостный удар Америке и утопит ее флот в Перл-Харборе, а затем сгорит дотла под зажигательными бомбами Токио, и атомные грибы встанут над Хиросимой и Нагасаки, а через двадцать лет японская электроника завоюет мир, и короли автомобилестроения американцы не выдержат конкуренции с дешевыми и на диво выносливыми японскими машинами, Детройт превратится в пустынные трущобы, и все больше японских ученых будет работать и делать открытия в американских лабораториях. А еще император Хирохито, и сэппуку сотен японских офицеров после объявления о капитуляции, и генерал Мак-Артур, и ставший президентом Эйзенхауэр; а как же резня в Нанкине, и победный марш на Сингапур с разгромом англичан, и отставшие в джунглях островов японские солдаты, воевавшие в одиночку еще десятки лет, и битва за Мидуэй, и водружение флага над Иводзимой: флаги наших отцов! ах, уже прадедов…

Мелвин Баррет с трудом добрался до Великой Войны, которая потом станет Первой Мировой, и понял, что с задачей, может быть, и справится… когда-нибудь, если Всевышний продлит его дни… но кажется, что выходит не совсем то, что он намеревался создать. Потому что история всего ХХ века с биографиями выдающихся личностей, с художественным изображением всех (многих!) ключевых сцен, с психологическими портретами и философскими обобщениями, красочными пейзажами и массовыми действиями – это труд томов не менее как на сто. На десять подвижников-трудоголиков, или человек на тридцать нормальных историков. Плюс писатели.

Обычный писатель врет (художественно отображает), и это резко увеличивает скорость писания – ему легче. Но историк обязан все проверять и увязывать факты один с другим – и это съедает все время. А потом измученный многознанием историк пишет сложившийся труд с такой чудовищной корявостью, что прочесть его может только другой историк, воспринимающий чтение источников как схиму, как каторжное ядро, приклепанное непосредственно к мозгу.

Мелвин Баррет споткнулся вот на какой вещи. Причем произошло это уже на триста седьмой странице. Он писал о создателе Римского Клуба и авторе «Человеческих качеств» Аурелио Печчеи. Хотя и близко еще не добрался до 1968 года. Он писал о Юджине Дебсе и создании Социалистической Партии США, то есть благополучно сидел в 1901 году. Но социализм потребовал источников и связей, марксизма и эволюционизма, Германии и Англии, Русской Революции и итальянского фашизма, Франкфуртская школа не могла быть обойдена, ну а там уже борьба за справедливость мирными средствами и во всемирном масштабе. А из Римского Клуба получился Всемирный Экономический Форум, и из всего этого получился глобализм, и этот глобализм снес на хрен великую Америку и забросил Мелвина Баррета, родившегося гражданином Соединенных Штатов Америки, в лесную хижину близ берега северной реки, название которой он боялся сообщать, чтоб никто не донес, не нашел, не конфисковал его рукописи, а его самого не отправил бы в концлагерь на перевоспитание. И вот эта несложная цепь рассуждения, логическая такая удавка, словно тонкая цепочка из нержавеющей стали, накинутая на шею, стала душить его ненавистью к умному и доброму Аурелио Печчеи.

Преуспевший в жизни итальянец взывал к милосердию, к сохранению планеты и заботе о бедных и больных. Но в результате его последователи, поучавшие правительства и ученых, как следует править и к чему стремиться, возомнили себя пророками Истины. История избрала их, с их великим разумом и благородной совестью, чтобы вразумлять как лидеров наций и наук, так и неразумные массы. Для всеобщего блага. А поскольку каждый человек хочет выглядеть получше в собственных глазах, то все оппозиционные партии мира подхватили эту идею глобальной справедливости и равенства на фоне спасения планеты. И правительства быстро взяли на вооружение те же идеи.

В результате все политики стали объяснять свои стремления к желаемым целям исключительно общим благом. Глобальным то есть. В масштабах планеты и всего человечества. И все получилось чудесно! Народы и расы следует перемешать – и всем дать общественных благ поровну. Но поскольку везти блага в Африку и Центральную Азию далеко и трудно (а как там строить благоустроенные города?..) – то пусть из отсталых регионов люди переселяются в страны «золотого миллиарды».

У правительств и олигархов был свой простой интерес: чем разобщеннее и тупее народ – тем легче им управлять к собственной выгоде.

Но. Африканцы и арабы принадлежали к другим культурам с другой ментальностью. Кроме того, согласно тестам на IQ, они были глупее. Это портило идею равенства и справедливости. Исследования о различиях народов и рас следовало запретить. А африканцев и арабов продвинуть повыше по социальной лестнице, чтоб установилось равенство.

Мелвин Баррет написал об этом длинную главу с подробностями и деталями, с портретами действующих лиц и горячими спорами. Но глава эта все не хотела кончаться, а хотела наоборот, призвать к уничтожению этих столь же благонамеренных, сколь зловредных джентльменов.

В результате всей истории ХХ века он, Мелвин Баррет, белый мужчина, гетеросексуал и протестант, физически и умственно здоровый – был теперь превращен в изгоя, шваль последнего разбора, виноватого во всех бедах мира, и скрывался в лесной хижине без интернета и электричества. Воду он набирал из ручейка в сотне шагов, а за елью с раздвоенной верхушкой оборудовал сортир.

Вот так он отложил на неопределенное время великий мега-роман «ХХ», что означало «ХХ Век», и принялся за другой роман. Он по-прежнему мечтал написать великий исторический роман, который на широком полотне времен и стран покажет и объяснит, за каким хреном он, Мелвин Баррет, здесь очутился.

Этот роман вместе с «ХХ» и «XXI», который он задумал, должен был составить эпопею-трилогию, и назывался он:

Белые

В начале был туман доисторических времен, и вот в тумане истории проступают хижины, они превращаются в дома, стены окружают богатый город, и имя ему – Библ, то первый и древнейший город Античного Мира, твердыня Медного Века, девять тысяч лет минуло с тех пор на ярком и буйном Леванте, где ныне истерзанный Ливан. Но не древнее ли Иерихон, что близ Мертвого моря, славный своими неприступными стенами и многолюдием. В одном переходе от него поднялся великий Иерусалим, и бессмертная история предначертана ему, колыбели единобожия и христианства. А в двух переходах от Библа – Сидон, порт и город на Средиземном море, средоточие торговой Финикии, родины стекла и пурпура, буквенного письма и денег, отсюда начиналось мореплавание, на веслах и парусах корабли достигали неведомых Англии и Западной Африки. И кричали караванные верблюды, зазывали покупателей пестрые базары, ковали мечи кузнецы и обжигали звонкую посуду гончары, томно проходили красавицы под прозрачными покрывалами и восседали на коврах ведущие торг купцы; а за белоснежными дворцами владык поднимались зеленые холмы, где росли кедры ливанские.

Редкие селения на средиземноморском берегу и в долинах рек росли и множились, окружались стенами и превращались в города, окруженные полями земледельцев и пастбищами скотоводов, объединялись в союзы для защиты и начинали сливаться в первые государства.

Так возник Великий Египет. Он не всегда был великим, и не всегда был, но уже 10 000 лет назад народы севера Африки и запада Азии пришли в движение. Засуха поразила зеленые луга и леса Сахары – а в далекой Малой Азии горячие ветра сдули плодородные почвы, и толпы кочевников погнали свои стада на новые пастбища. Надежда на новую жизнь влекла их, а следом шли земледельцы со своим скарбом и скудными припасами зерна. Их ноги темнели и грубели от горячего песка, лица покрывались морщинами, кости изможденных быков выпирали сквозь обвисшую шкуру. Они шли на запад – через будущую Палестину, где не хватило места всем, и битвы за воду и пастбище были жестоки. А им навстречу, с выжженого севера Африки, по кромке великого синего моря, шли на восток другие племена.

Много пролилось крови, пока они расселились по долине Великой Реки, которую назовут Нил. Здесь изобретут парус. Здесь научатся плавить медь, и наступит Медный Век. Здесь придумают иероглифы – первую письменность. И возникнут города-государства – номы. Глинобитные стены окружат их, и стражники с медными наконечниками копий встанут у ворот. И правители номов будут воевать друг с другом веками, пока не объединят все селения нильской многотысячекилометровой долины с ее полями и храмами в два огромных (очень длинных) государства: Верхнее Царство и Нижнее.

И пять тысяч лет назад великий фараон Менес, которого иные называют Нармер – первый фараон Первой Династии Египта! – проявил воинский талант и жестокую мудрость истинного политика, завоевав Нижнее Царство и присоединив его к своему Верхнему. И увенчал себя двухъярусной красно-белой тиарой, символизирующей единство двух Египтов; и с тех пор носили такую все фараоны всех династий три тысячи лет.

Менялись фараоны, пресекались династии и восходили на трон новые, возводились величественные храмы, бесконечной чередой везли к стройкам отшлифованные каменные блоки, и грани великих пирамид в облицовке полированных кварцевых плит сияли ослепительной белизной над бесконечным пространством, отражая солнце.

Несла свои воды великая река, плыли по ней изукрашенные корабли сильных мира сего и лодки рыбаков и перевозчиков, строились ровными рядами воины на площади перед дворцом, творили молитвы жрецы, шумели базары, и ученые постигали тайны миров, закладывая основы всех наук от географии и астрономии до математики.

Перед вашим взором поднимется пирамида Хеопса, и засияет лицо Нефертити, и Эхнатон начнет проводить свои великие реформы, и бальзамировщики унесут с собой секреты вечной жизни тех, кто ушел в Верхний Мир. И останутся статуи сероглазых людей с загадочными лицами.

Но одновременно с Египтом – а может быть, еще раньше? (писал Мелвин Баррет) – поднимется Великий Шумер, праотец всех государств и законов: родина неизвестных гениев, оставшихся в вечности. Здесь изобрели колесо. (А вначале – гончарный круг.) Именно здесь изобрели письменность – первую, доступную всем, из налоговых записей и царских указов вошедшую в обиход: клинопись; и житейские письма на глиняных тонких табличках меньше ладони прошли через тысячи лет до эпохи компьютеров.

Здесь сын водоноса Саргон умом и храбростью возвысился до царской короны и объединил Шумер и Аккад в единое могучее государство всей Месопотамии. А пять веков спустя царь царей Хаммурапи создал свой великий Кодекс Законов – сведя воедино и доработав предыдущие – и впервые в истории желание повелителя перестало быть высшим правом, но все было подчинено Закону, и воля богов удостоверяла его.

Здесь проживут свою яркую и мощную историю Ассирия и Вавилон, здесь земля прорежется сетью оросительных каналов и превратится в шумящие поля, обожженный глазурованный кирпич покроет высокие стены городов и висячие сады зацветут на крышах дворцов.

Как передать хруст песка под колесами боевых колесниц, ржание коней и узловатые мышцы на смуглых руках воинов, смоляные заплетенные бороды и гордые горбоносые профили? Рев труб и отблески начищенных медных шлемов и отточенных мечей? Крылатых быков на городских голубых воротах, в которые втягивается караван невольников? Крестьяне с серпами в поле, овцы на пастбищах, грузчики с мешками зерна, и всегда смеются юные девушки в преддверии своей судьбы…

Жрецы и писцы, красильщики и торговцы, базары, склады, лепешки и ткани, религиозные процессии и царский конвой. И надо всем поднимаются, восходят по бесконечным ступеням зиккуратов торжественные жрецы в бело-желтых накидках. Как передать эти праздники, свадьбы, рождения детей, потом внуков, и похороны, и так меняются сотни и сотни поколений: руины городов заносит песком… но все это было, это есть – смотрите, смотрите! это они – наши предки, пращуры, создатели нашей цивилизации.

Это там, в Шумере, в Вавилоне, разделили год на 12 месяцев, а месяц – на 4 недели; это оттуда, с их шестидесятиричной системы счисления, пошло деление часа на 60 минут, а минуты – на 60 секунд. Они не ушли! их время – длится в нас! мы живем по нему.

…Ах, что знаем мы о минойской культуре и кикладиках, да что знаем мы о великой и грозной волне Народов моря, хлынувшей с северного средиземноморья на цветущие города Эллады, сокрушившей великую Империю Хеттов и ворвавшуюся в Египет! То была Великая Катастрофа Бронзового Века, катастрофа падения цивилизаций и истребления тех, кто хранил знания: и Темные Века опустились на процветавшие недавно державы – исчезла письменность, забылись ремесла, и руины прекрасных храмов зарастали травой. Канула и минула грандиозная древняя культура, истощила силы цивилизация и закончила круг своей жизни и торжества, не в первый и не в последний раз смел отжившее процветание ветер времени. Остались в истории имена жестоких завоевателей: ахейцы, данайцы, филистимляне… ветшали легенды, тлели кости бойцов и ржавели мечи – уже железные мечи! глубоко в земле; отзвуки ужаса, миф о троянской войне, погребальный колокол истории предвещал новый рассвет – когда-нибудь…

Тот колокол еще не отзвучал, когда крошечное кочевое племя открыло для себя Единого Бога – и оттуда, из пустынь и пастбищ Израиля, тянется уже непрерывная наша История: Десять Заповедей и суровые предписания Иудаизма, который через тысячу лет породит из лона своего Христианство. И день седьмой посвящен Богу, и ветер с солнцем высек глубокие морщины на смуглых лицах, творят молитву Ему мужчины, и юные девушки, будущие матери будущих героев, гонят овец на водопой, и ленты вплетены в их смоляные косы. И убеленные сединами старцы записывают слова Единого Бога для будущих поколений и племен, и так складывается Книга Книг – Библия.

А финикийские корабли (крутобокие) бороздят моря (синие) и везут во все концы Ойкумены пшеницу в мешках, оливки и вина в амфорах, ткани и украшения, диковинные товары из неведомых стран идут за цену серебра, и хитрые жадные торговцы ведут свои записи впервые придуманными буквами.

И вот наша материнская цивилизация, Греция, воссоздалась в потомках тех давних бойцов народов моря, пеласгов – их бешеная энергия век за веком перешла в созидание, в открытие мира, в строительство городов и государств, в искусства и науки. Туман яснеет, нить Истории уже видна на всем своем извилистом протяжении до наших дней: мы пишем теми же буквами, постигаем тех же философов, восхищаемся той же архитектурой.

И слепой старец Гомер поет на пиру о подвигах богов и героев и крушении великой Трои, под одобрительный шум ему наливают вина и накладывают мяса и овощей. Проницающий идею мира, которым правят числа, возносится мудростью Пифагор и создает понятие и слово: «Философия». И гениальный Гераклит швыряет в навоз багряный царский плащ и поносит тупых сограждан, поверяет рукописям пронзительные озарения и удаляется в горы. Странный Демокрит, появляющийся ниоткуда и исчезающий навсегда, вещает непонятно как постигнутую истину: «Нет ничего на свете, кроме атомов и пустоты»! А лысый курносый Сократ издевается на афинской агоре над очередным самоуверенным простаком, и кругом хохочут зрители. В крытой галерее Академии прогуливается с учениками Платон – мощный, крепкий, густоволосый и густобородый: наша жизнь – лишь тень на стене пещеры. И прославленнейший из учеников – самоуверенный Аристотель, основав в гимнасии Лицея собственную школу, сводит воедино грандиозное здание познаний и наук: космологию, физику, политику, социологию, логику – подразделяя и классифицируя все подразделения философии: онтология, эпистемология, этика… да, и теология тоже. «Учитель» – тысячу лет будут кратко называть Аристотеля ученые Европы.

Греется перед своей бочкой на солнышке Диоген, бежит общественной суеты Эпикур: есть ты – нет смерти, есть смерть – нет тебя, держись добродетели, будь неприметен; не движется в воздухе летящая стрела Зенона; набрав в рот камешков на морском берегу, потрясает красноречием сограждан Демосфен.

«Золотое сечение» в архитектуре, двухсотметровый Фаросский маяк, за сто миль бросавший свет из александрийской гавани, а в самой Александрии Эвклид, создатель Александрийского Мусейона, мирового культурного центра своей эпохи, где Александрийская Библиотека стала лишь одним из филиалов (!) – Эвклид пишет свои «Начала» – все основы арифметики, геометрии, стереометрии: постулаты и аксиомы, теоремы и доказательства, конические сечения и бесконечные множества. Но еще вы увидите небо и солнце, дома и порт, столик в тени акации и за ним мужчину, одетого в льняной хитон, который пишет тонкой расщепленной тростинкой, омокнутой в глиняную чернильницу, на развернутом свитке папируса. Две тысячи лет все школьники мира будут учить и повторять то, что написал сейчас этот вспотевший и сосредоточенный мужчина, Эвклид, и будут писать контрольные, и отвечать учителю у доски. (Хотя иногда он писал в полутемной комнате с маленьким окном на север и с легким сквознячком, где всегда прохладнее, как строят в жарких краях.)

О, это небывалый, небывалый роман всех наших эпох и тысячелетий, народов и племен, всех войн и свершений, наук и искусств, роман постижений всех тайн и открытий новых миров! Песок времен не засыплет былую славу, ветры Истории рвут туман, укрывший бури страстей, огонь войн и гордость городов, и горло писателя сжимается восторгом, издает ликующий и победный клич: мы живы! мы здесь и везде! всегда и сейчас! и мера в руке твоей, Господи, и на тебя уповаем. А если Ты отвернулся – мы сами сделаем свое дело; и Твое тоже. Ибо такова наша доля и наш путь.

И гремит легендарная доблесть Спарты, «со щитом или на щите», триста спартанцев в Фермопилах и забытые семь тысяч фиванцев, и вот уже спартанский посол надменно предупреждает юного Кира, Кира Великого: не смей трогать города греков – ибо мы, спартанцы, не потерпим этого; и юный царь царей, сведя в линию черные брови, чеканит: «Если боги дадут мне дожить – спартанцам будет не до чужих бед: своих хватит!»

А в Афинах красавец Алкивиад не прекращает скандалы, Перикл приводит полис на вершину могущества, Фидий украшает статуями белокаменный Акрополь, в амфитеатрах зрители рукоплещут трагедиям Эсхила и хохочут на аристофановских комедиях, а гениальный Эпаминонд ведет войска семивратных Фив от победы к победе, горят и тонут персидские корабли в проливе под Саламином, гонец из Марафона падает замертво на площади Афин, возвестив победу, но с севера уже движется непобедимая македонская фаланга, закрытая щитами и ощетинившаяся многими рядами копий, и Александр Великий несет эллинские законы – свободы и просвещение – во все концы Ойкумены, от Нила до Ганга;

но Ромул и Рем уже вскормлены молоком волчицы, Вечный Город на семи холмах скоро будет распростерт от Гибралтаровых Столбов до Армении и Каспия, от Британии до Красного моря, по каменным плитам вечных дорог зашагают в провинции железные легионы, сенаторы в тогах с багряной полосой вышли на Форум, Республика сменила монархию, победоносный Ганнибал был сокрушен в родном Карфагене, мудрейших из ученых Архимед с криком: «Эврика!» – «Нашел!» – выскочил из ванны и голым помчался по улицам, и вот уже храбрейших и жестокий Сулла ввел проскрипции, и мешки с головами понесли к его ступеням, присваивая половину имущества объявленных и казненных врагов; коррупция и продажность разъели государство, властные хищники схлестнулись в гражданской войне и победоносный Цезарь, кумир солдат и народа, объявил себя пожизненным императором – во благо народа и державы: он был убит республиканцами как тиран – и отмщен и воспет народом как благодетель; легендарной влюбленной паре всех эпох, Антонию и Клеопатре, не удалось отвоевать себе половину Империи и пришлось умереть; и кесарь Август дал благословенный мир измученной и великой Империи,