Текст книги "Остров для белых"

Глава 87. Несовершенство мира

Если бы Мелвин Баррет был грек, особенно древний, жил в Греции и принимал ванну – он выскочил бы сейчас из ванны и голый понесся по улице, вопя во все горло:

– Эврика!

Или, учитывая его незнание древнегреческого, кричал бы по-английски:

– Нашел!

А учитывая важность события, силу эмоций и современные ему разговорные нормы, он бы вероятнее всего орал на всем скаку даже так:

– А-а-а-! Нашел, блять!

Но поскольку Мелвин Баррет был американец (белый протестант), жил лесной хижине и не имел ванны, то выскакивать он ниоткуда не стал. Он медленно распрямился с изумленным звуком на вдохе, трахнул кулаком по чурбаку, служившему стулом, и в неполный голос вскричал:

– С-суки! Еб твою мать! Вы поняли как?! Значит – вот так вот!!

Ему в голову пришло эпохальное открытие. По этому случаю он вытащил из драгоценной сберегаемой пачки лист белой (пожелтевшей) бумаги для светокопий и аккуратно, разборчиво стал записывать:

«Наш мир несовершенен. Человек всегда чем-нибудь не удовлетворен. А если он достигает своих целей и обретает полное довольство – это ненадолго. Через какое-то время привычка, повторяемость и предсказуемость всего происходящего начинают вызывать у него скуку, к скуке присоединяется некоторое раздражение неясно чем, он начинает находить поводы к неудовольствию. Если это неудовольствие не личного характера – так общественного, общечеловеческого, гуманитарного и философского. Или он завидует более богатому, более удачливому и красивому человеку, и сравнение с ним портит настроение. Или дом мал, дети недостаточно талантливы, а жена состарилась. Друзья неблагодарны и невнимательны, его заслуги низко ценят, почему он чем-то заболел, а другие нет. Или черные живут бедно и их часто сажают в тюрьмы, Африка голодает, бездомным мало помогают, люди по-разному одарены от природы умственно и физически.

Мир несправедлив. И с этим трудно смириться. Нельзя смириться! Совесть, мораль, религия, нервы – всё побуждает человека как-то улучшить существующее положение.

Можно обвинять мир в том, что он несовершенен и несправедлив. И с этим ничего не поделать. Это гнетет. Люди сволочи, друзья эгоисты, дети неблагодарны, родители непонятливы, начальники тупы и деспотичны, подчиненные ленивы и неспособны; товаропроизводители недобросовестны, финансисты безмерно жадны, журналисты лживы, а правительство бездарно.

Почему есть калеки и олигофрены? Зачем воры и хулиганы? В чем справедливость ураганов и наводнений, это так необходимо? В конце концов, чудовищно несправедливы неравенство и смерть.

Господи, как жить в этом мире? Как не впасть в депрессию, не стать наркоманом, не уйти в бродяги? Зачем-зачем-зачем это всё?

Одни ломаются и уходят из правильной жизни в канавы и помойки. Другие ударяются в религию и молитвы. Третьи, с психикой покрепче и аппетитом побольше, плюют на все и делают собственные карьеры. Четвертые страдают, чем бы ни занимались, и бьются над смыслом такого существования.

А некоторые принимают мир как данность – и изменить стараются себя и свое положение в мире, чтоб получше жилось. Чтоб желаемое и действительное совместились поближе. (Собственно, все желают жить получше в меру своих сил и разумения – просто страдают от несовершенства в разной степени. И стараются с разной силой.)

Я отвечаю вам про смысл несовершенства и несправедливости мира.

Что значит: мир несовершенен и несправедлив? Что такой, как есть, он нас не во всем устраивает.

Чего мы хотим? Чтобы мир был совершенен и нас полностью устраивал.

Что мы можем сделать? Стать буддистом в лучшем случае или наркоманов в худшем: отрешиться, уйти от этой юдоли страданий в наш внутренний мир покоя, безмятежности и отсутствия страданий и желаний – что и есть счастье, ибо любое желание сопряжено со страданием, поскольку не может быть удовлетворено полностью и навсегда. Нет желаний – нет страданий – есть счастье – и плевать на этот мир. Но. Это вариант паразитический и тупиковый, цивилизационная отбраковка. Если бы австралопитеки были буддистами и наркоманами – не было бы никакого человечества и никакой цивилизации, и не о чем было бы вообще говорить. Чтобы ты, страдалец, страдал, кто-то должен был сначала создать великую цивилизацию. Страдая при этом – но и будучи нередко счастливым (пусть неполно и не навсегда).

А другой путь? Есть и другой. Обычный, распространенный. Адаптироваться к миру и адаптировать мир к себе – в процессе деятельности. Думать, что ты можешь сделать, чтобы жить лучше. Что ты можешь изменить в своей судьбе. Какие качества развить, какие постараться изменить. Какие предпринять действия, что совершить по-мелкому и по-крупному.

Так всегда мирское, житейское, человеческое и бытовое мировоззрение оформлялось: делай все, что можешь, чтобы улучшить этот мир – и стать способным улучшать этот мир под себя. Умный и сильный деятельный человек в мире, поддающемся его преобразованиям.

Это твоя участь и доля: делать лучше свою жизнь с двух концов: изменяя в желаемую сторону себя и мир, друг другу навстречу.

То есть. Итого:

Несовершенство и несправедливость мира, существующие в сознании человека согласно его морали и разуму – это психологический мотивационный механизм к переделке мира. К преобразованию мира. К материально-энергетическому преобразованию окружающего Бытия.

Еще раз:

Воспринимая мир как несовершенный и несправедливый – человек тем самым осознает и позиционирует себя как преобразователь, переделыватель этого мира. Несовершенство и несправедливость – это уловка Природы для заставления человека переделывать мир.

Судьба человека Вселенную не волнует. А вот деятельность человека по энергоэволюционному преобразованию Вселенной – и есть объективная, вселенская функция человека.

Несовершенство и несправедливость мира – его имманентные свойства в нашем сознании, в нашем восприятии. Они лишь стимул для переделки мира. Мир НИКОГДА не будет совершенен и справедлив. Человек ВСЕГДА будет переделывать мир. Таково его назначение, доля, функция, такова его роль в Природе и Вселенной».

– Блять, – с некоторым даже удивлением и гордостью сказал Мелвин Баррет. – Ничего себе, какой я умный.

ТРИ СТРЕМЛЕНИЯ

Счастье и погоня за ним – суть стремлений человека. Давно знают мудрые: счастье внутри тебя, это – категория состояния. Но извечно связывают люди счастье с достижением цели, свершениями, добиваются своего! То есть: стремление к счастью – это обольстительный призыв стремления к действию. Счастье – психологический мотивационный механизм для совершения сильных, крупных действий, для подчинения всех своих сил каким-то действиям.

Смысл жизни – вопрос человека и человечества вечный. Ответ в самом вопросе. Смысл жизни существует именно для того, чтобы стараться постичь его. Но одновременно: смысл жизни – в ощущаемой и осознаваемой своей причастности, благой и необходимой, к важному и общему делу, которое выше, важнее и необходимее тебя самого с твоей собственной жизнью. То есть: это подсознательный позыв понять и вывести в действие – имманентную потребность, тягу к объединению себя с людьми и совершению возможных только совместно больших нужных дел. Максимальных дел твоей жизни.

Одиночество – все страдали от него, и объявили философы, что любой человек одинок. Таков мир и человек, и нельзя от одиночества избавиться. То есть: человек испытывает сильнейшее, неутолимое желание, эмоциональную потребность в сильном, полном слиянии, объединении с другим человеком или группой людей.

Все три эти вечные проблемы – означают:

Инстинктивную, имманентную, природой запрограммированную потребность человека в совершении значимых, важных, крупных действий – и стремление человека к объединению с другими людьми в пару, группу, систему, дабы совместно совершать огромные, нужные всем, общие дела.

Религия в любой форме имманентно свойственна человечеству по этой причине. Она упорядочивает твою жизнь как часть общего дела и придает этому общему делу высший смысл: служение Богу. Повелевает подчиняться и действовать, одаряя надличностной целью.

Пирамиду всех действий, отношений, стремлений, целей и смыслов – венчает гайка главной сборки: Бог.

Книга XII

Глава 88. Бостонское чаепитие

В Бостоне, близ порта, мы сидим в пабе «Бетти Росс» и пьем чай с ромом. Это хороший индийский чай, листовой, крупный, без всех этих эрзацев типа пакетиков и прочей ерунды. И заварен он в большом фаянсовом чайнике, и пьем мы его из фарфоровых чашек.

А бутылка рома, черный «Эпплтон» с Ямайки, перекочевала с барной стойки на наш стол. Нечего мелочиться.

– Вам не кажется, что для швеи у нее слишком напудренная завивка? – светским тоном поинтересовался Криспус Аттакс, поправляя белоснежное жабо и стряхивая пылинку с черного сюртука. Он кивнул на портрет молодой леди с напудренной высокой прической, она сжимала иголку в изящных пальцах.

Пол Ревир распахнул жилет, поправил треугольную шляпу, потер полные щеки рукой и хмуро сказал:

– Довольно болтовни. Или мы организуемся, объединимся, создадим общее народное движение и сбросим этих зарвавшихся мерзавцев, или они превратят нас в овец для стрижки.

Матовое лицо Джозефа Уоррена выразило одобрение. Зеленый цвет сюртука, весьма принятый у докторов, придавал ему нечто военное.

– Необходимо создать Общественный Фонд Борьбы за Свободу, – сказал он, отпил чая и поставил чашку на блюдце. – Без денег не обойдешься: на дорогу для организаторов и посыльных, на продовольствие для тех, кто остался без земли и без работы. На оружие, порох и свинец. На лошадей.

– Бизнес должен делиться, если не хочет оказаться нищим, он поддержит, – кивнул Генри Ли III.

Мы сдвинули стаканы с ромом и выпили за организацию свободного народа и деньги для этой организации. Услышав родное слово «лошади», Казимир Пуласки с его смешным польским акцентом снова завел речь о необходимости создания народной кавалерии. Кавалерия будет мгновенно перемещаться в нужный пункт и вырубать под корень всю эту либеральную, в смысле английскую, сволочь!

– Коренной вопрос революции – это вопрос власти. Захватить власть необходимо в кратчайшие сроки. И любой ценой! Не ограничивая себя ни в каких средствах. Нам предстоит война, джентльмены, а это – победа или виселица. – Пол Джонс раскурил свою флотскую трубочку и окутался табачными клубами с таким видом, словно, словно то был дым орудийной канонады.

Все посмотрели на Бенедикта Арнольда: первый шаг к делу был за ним. Бенни улыбнулся со своим обаятельным цинизмом и кивнул, словно мы только что об этом говорили:

– Необходимо купить рекламные площади. И рекламное время. На главных каналах. Что значит – «если не получится»? Во-первых, мы им платим. Много. Мимо налогов. Во-вторых, мы имеем на них компромат? Нароем, нароем! «А если нет?» Сожжем дом. Нет? Убьем. Достаточно убить двоих – остальные станут милы и покладисты. У нас еще нет денег? Ну так сразу убить, тоже мне головоломка!

Фрэнсис Марион всегда мыслил в сугубо военных категориях. Конкретный человек и решительный. Он зрил в корень:

– Государство захвачено врагом. Враг замаскировался под американских граждан. Враг защищен американскими законами. Он взял разведку и контрразведку, Верховный Суд и Конгресс, СМИ и университеты. В конце концов, он захватил Администрацию Президента. И со всей наглостью провел своего человека в Президенты, надсмеявшись над выборами и фальсифицировав их. Нам необходима полная чистка – я повторяю: полная чистка! – всего государственного аппарата.

После выступлений, так сказать, легкой пехоты в дело вступили тяжеловооруженные ветераны третьей линии.

Джон Адамс, красноносый таран, вытащил из кармана брошюру и прочитал как приговор:

– Но когда длинный ряд злоупотреблений и насилий, неизменно подчиненных одной и той же цели, свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа.

Он развернул носовой платок, высморкался и сунул его в один карман, а брошюру в другой.

– Это Декларация Независимости, если кто не понял! – с яростью проревел Джон Джей и грохнул кулаком по столу. При всей искренности это отдавало ораторским приемом: чашки подпрыгнули и звякнули, бутылка покачнулась, промелькнул момент неловкости.

– Сила боится только одного – большей силы, – хмуро сказал Джордж Вашингтон. – На насилие – можно ответить только большим насилием, на жестокость – только больше жестокостью. На террор – более свирепым террором. Они посеяли ветер – теперь они пожнут бурю.

– В кого превратились американцы… – вздохнул Роджер Шерман.

Мы засиделись за полночь. Корабли на рейде зажгли топовые огни. Ветер стучал ветками в окно. Все было понятно и решено.

– К оружию, джентльмены, – сказал Бен Франклин. – Философствовать мы будем потом. – И положил на стол стодолларовую бумажку – на борьбу.

Глава 89. Что делать? Что делать?!

– Что делать, блять?! Пиво пить! Снимать шкуру, пока теплая! Что делать, твою мать…

Чего проще! Отменить и запретить любые пенсии – государственные, корпоративные, фирменные, личные, – любые!

И одновременно – ввести строжайше старый афинский закон: родители обязаны под страхом уголовной кары достойно растить, воспитывать своих детей – и давать им образование, гарантирующее хлеб насущный. Но при этом – дети под страхом строжайшего наказания обязаны содержать состарившихся родителей, которые уже не имеют сил прокормиться сами.

Это – что? Это решение проблемы бездетности и сокращения населения. И резкое сокращение бюджетных расходов. И повышение ответственности людей – и родительской ответственности, и сыновней. Это формирует достойные нравы, способствует добродетельности народа.

И – никаких этих однополых и трансгендерных штучек! Паразиты: сами родились от нормальных мужчины и женщины – и ебут всем мозги, что их принципиальное бесплодие – это норма, блять! И не в том даже дело, что пусть в спальне трахаются как и с кем хотят – а в том больше, что сам факт их «нормальности» развращает нравы молодежи и уродует их будущие жизни. Обрекает очень многих на бездетность и несчастную одинокую старость.

Все эти «свободные сожительства» и «гражданские браки», которые вообще никакие не браки – поставить вне закона. У людей должна быть ответственность за тех, кого любят, за свои слова и поступки. Все эти проповеди об отмене семьи – как раз тянут на пять лет. Детям нужны отец и мать, а без детей – нет народа и страны вообще! Что, блять, арабы за тебя рожать будут? Так их дети тебя и вырежут, будь спок. Семья – основа всего: твоего рода на земле, твоей страны, твоей истории и цивилизации.

А также: за убийство казнить, за воровство – не-ет, не в тюрьму сажать, чтоб их там кормить за счет общества. А только в каторгу – в государственное рабство! Пусть трудятся на общее благо, искупают вину и проникаются трудовой этикой.

Попрошаек – туда же. Паразитов, бездельников, не желающих работать – высылать к черту куда угодно. Или сажать в резервацию – пусть там проживают как хотят, хоть мышей ловят, хоть траву варят, хоть сувениры на продажу мастерят – их проблемы.

И очень просто.

И не понадобятся тебе никакие мигранты для поддержания экономики. И у людей будет стимул трудиться – семью содержать необходимо. И безработный обязан будет хвататься за любую работу, которую предложат.

Да, это жестокая справедливость, и некоторым придется плохо. Но иначе плохо придется всем. Иначе вас растворят в чужих пришлых народах, унизят и заставят раствориться и вымереть.

А то развелось тут правозащитников, как собак нерезаных. И хоть бы они нормальных людей защищали! Ни хуя: преступников, бездельников, извращенцев – ах, кормить их, лечить, заботиться. Пусть сами и кормят! Оформят опекунство, возьмут на иждивение – и кормят. А остальные граждане должны позорить уродов, нахлебников, психопатов – и их покровителей.

Доброта, превосходя меру, превращается в жестокость. Пережалел его – значит погубил. Жизнь вообще сурова. Пахать надо, бороться надо, терпеть надо. Любить надо – и отвечать за тех, кого любишь. Не то все скоро сдохнем. Прогрессивные, толерантные, мертвые.

Глава 90. Разговор Эммы Лазарус с Дон Кихотом

Эмма Лазарус. Оставьте себе, старые страны, свои богатства и легенды. А мне отдайте ваших несчастных, ваших бедняков…

Дон Кихот. Синьорита, из приличных стран с их богатствами и комфортом сюда уже давно никого не пускают. Да там и бедных нет, и все несчастье их от бессмысленности жизни. Оттуда как раз ехали энергичные, работящие, ни на кого не надеющиеся, кроме себя. Их там ограничивали, не выпускали из бедности, преследовали за религию, и они ехали в Новый Свет – строить Новую Жизнь! Своими руками, по собственному разумению. Им нужно было только одно – Свобода! Они хватались за любую работу, трудились денно и нощно, и на хлеб семье зарабатывали сами, не боясь никаких лишений. Ни у кого ничего не просили. А сейчас из Европы к нам хотят попасть лучшие, самые способные и энергичные, да мало кому удается.

Эмма. …Отпустите ко мне ваши задавленные народы, мечтающие дышать свободно, жалкий мусор ваших изобильных берегов.

Дон Кихот. Синьорита, Господь однажды отпустил ко мне задавленный народ, мечтающий дышать свободно. То были несчастные каторжники в цепях и кандалах, и стражники гнали их по солнцепеку. Я освободил страдальцев и дал им волю! Что же они? Закидали меня камнями и глумились надо мной! Почему? Потому что они были именно человеческим мусором – отребьями общества, негодяями. И тогда я понял: кандалы на них надели не зря. Нельзя путать подонков общества с жертвами общества. Нельзя облагодетельствовать подряд всех, кто жалок, ибо ты сам падешь первой жертвой собственной глупости.

А задавленные народы сегодня – совсем в других странах! И жалкий мусор – у жалких берегов. А у изобильных берегов… да, тоже все больше жалкого мусора. Его все несет и несет туда. Эти самые «древние страны» его просто втягивает в себя со всех помоек мира. Старые эмигранты – отнюдь не были мусором, синьорита – о нет, это была золотая руда, и Америка промывала эту руду, и человеческое золото копилось в стране.

Сегодня бедняки – не те, кто не может найти работу или бедствует с нищенской зарплатой. Это или жулики и паразиты, лентяи и бездельники – или дикари, убежденные, что незачем трудиться, если кругом богатые люди, которые считают, что обязаны их содержать.

Кормилец и работник пал жертвой паразитов и вымогателей, синьорита Эмма!

Эмма. Шлите их, бездомных, бросаемых бурей, ко мне. Я подняла свой факел у золотых ворот.

Дон Кихот. Я тоже поднял свое копье в защиту всех несчастных, порабощенных злыми великанами. И буря бросила меня на ветряные мельницы. А они все вертятся и вертятся.

Ты что, бомжей решила здесь собрать? Наркоманов? Бездельников? А кто их будет кормить? И зачем? Их свобода – это свобода брать и свобода ничего не отдавать взамен. Свобода нести сюда порядки своих помоек, с которых они сбежали, свобода плевать на порядки страны, которая их приняла. На месте этой бури я б их так бросил, чтоб они вообще костей не собрали! Нам нужны люди, готовые и способные стать солдатами, крестьянами, мастеровыми, учеными, и чтоб они хотели этого! А принимать стали ленивых и агрессивных дикарей!

Эмма. Мать изгнанников. От ее руки-маяка светится приветствие всему миру.

Дон Кихот. Весь мир давно уже доит твою Мать Изгнанников. Только и сосут деньги. На климат, на природу, на медицину, на уйму конференций, на феминисток и гомосексуалистов (тьфу! Прости меня, Боже…), во все страны, да провались они все пропадом! Это мир хищников и уродов, в нем нет больше места рыцарям, уж мне ли это не знать! Твоя Мать пускает толпы паразитов, а еще большие толпы лезут сами через границы. В доме твоей Матери жгут ее флаги и требуют ее смерти! Допускались, дозаботились, допомогались всем на свете. Слушай! Напиши другой сонет, а? Всему ведь свое время? Ну, что-нибудь такое:

«Десятки народов веками строили наш дом. Он полит потом и кровью многих поколений. Он создан умом и руками самых храбрых и умных людей на планете. Мы унаследовали страну от дедов и отцов. Мы рады всем, кто хочет жить с нами, укрепляя нашу страну, чтобы она процветала. И мы никому не позволим надругаться над нашими предками и сокрушить наш страну, мы отстоим ее любой ценой».

Эмма. Да вы поэт, сэр! Не хотите влезть на пьедестал в гавани вместо Статуи Свободы? На пьедестале высекут ваши стихи. А наверху – вы, с этим тазиком на голове и копьем. На верном Росинанте.

Дон Кихот. Меня сегодня Статуя Свободы как раз об этом попросила. Сказала, что ей запретили светить. И стали приказывать, кого пускать, а кого нет. Она нашла себе новую работу. В картине одного знаменитого художника. В Европе. Так и называется: «Свобода на баррикадах!»

Эмма (с подозрением). Что-то у вас с ней общее в лицах. Вы случайно не родственники?

Дон Кихот. Вы правда не знали, что мы брат и сестра?