Текст книги "Путешествие в чудетство. Книга о детях, детской поэзии и детских поэтах"

«О землю ударился Вася Козлов…»
Вячеслав Лейкин

Однажды мы шли с поэтом Вячеславом Лейкиным по берегу моря. Нас обогнал весьма нетрезвый господин, который то и дело норовил упасть на песок. Слава посмотрел ему вслед и сказал: «Не человек, а барометр – не идёт, а падает».

В другой раз мы были на литературном вечере, его вела дама внушительных размеров, и Слава мимоходом заметил: «Бюст у неё поставлен на широкую ногу».

А однажды он рассказал, как проснулся поутру от «фанфарной» перебранки грузчиков, перетаскивавших под его окном пустые ящики: «Тара-то та? – Та, тара, та!»

А ещё…

Каждая встреча с поэтом Лейкиным оборачивается фейерверком каламбуров, сравнений, иронически переосмысленных цитат – тем филологическим юмором, который отличает не только его собственные стихи, но и работу его учеников. «Школа Лейкина» – уникальное явление в литературной жизни Петербурга. Отличительный признак этой школы (как и собственных стихов Лейкина) – эмоциональная распахнутость, абсолютный слух, нешаблонное мышление. Они определяют атмосферу и студийных занятий: вот уже четвёртое десятилетие на эти занятия толпой валят молодые поэты, даже те, кто уже обрёл свой голос и своё место в жизни.

Эта школа родилась в середине 70-х годов – именно тогда Лейкин взялся вести детскую литературную студию при газете «Ленинские искры» (естественно, газету тут же окрестили «Лейкинскими искрами»!). Результатом еженедельных сходок в ставшей с тех пор знаменитой 448-й комнате «Лениздата» стали не только стихи интересных и разнообразных литераторов – впоследствии Лейкин издал особую книгу, «Каждый четверг в четыреста сорок восьмой», где подытожил примечательные опыты своей работы с юными поэтами, показал, какими блестящими, остроумными и просто умными могут быть занятия в обычной литературной студии.

До этого долгие годы Лейкин работал геологом в Западной Сибири. Писал киносценарии – самый, пожалуй, известный из них превратился в фильм Юрия Мамина «Бакенбарды». Издавал «взрослые» книги стихов. Начал – безусловно, благодаря работе с начинающими поэтами – писать для детей. Печатался и печатается в детской периодике. Наконец-то в 2013 году вышла его отдельная детская книжка «Привет от носорога». Лейкин не очень грустит по поводу малопечатания: лишь бы писалось, а там – посмотрим…

Как-то раз у него должен был состояться творческий вечер – с поэтами такое нет-нет да и случается. Накануне мне позвонил наш общий друг-журналист (он собирался написать об этой встрече) и попросил: «Вспомни, пожалуйста, четыре строчки, по которым можно было бы сразу узнать нашего товарища Славу!» И мне на память тут же пришло лейкинское четверостишие «Где справедливость?»:

 
Кричала мама: «Просто безобразие!
Сплошные тройки! Где разнообразие?!»
Когда же я принёс разнообразие,
Она опять кричала: «Безобразие!..»
 

Рискну процитировать несколько абзацев из предисловия, которое мне довелось написать к его «взрослой» книге «Герой эпизода»:

«Лейкин начинал реалистом советской эпохи – сегодня в том, что он пишет, больше всего от поэтики и эстетики барокко.

Интерес к барокко как к таковому сопровождал нашу жизнь все 70-е – 80-е годы – неспроста именно в эту эпоху так обильно издавались поэтические антологии европейского XVII века.

Поэзия барокко с её подспудным трагизмом, с её эмблематикой, оксюморонами и повышенным интересом к собственно поэтической технике стала напрямую перекликаться с эсхатологическими настроениями читающей аудитории, её пристрастиями и жаждой нового. Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось созвучно гуманитарным настроениям общества, стоящего на пороге не только социальных, но прежде всего этических перемен.

Лейкин, начавший активно писать в шестидесятые, поразительно вписывается в параметры такого “низового” барокко, он занимается тем же самым, чем три столетия назад занимались его поэтические предки. У него барочный тип мировоззрения – он тщательно культивирует в себе дисгармонию мира, духовные страдания, иронический скепсис; он драматизирует реальность, он подчёркивает её суетность и по контрасту ищет свой рай в “языковых” фантазиях; он одновременно условен и конкретен, он играет в “сочетание несочетаемого”, в барочный концептизм – остроумное сопряжение далёких идей и образов; он пародирует и мистифицирует культуру, он превращает свои мимолетные переживания, а с ними и поэтическую речь в клубок конфликтов, увязывая эвфонические метафоры, игровые рифмы и замысловатый синтаксис с простодушными движениями неловкой и ранимой души. Он откровенно театрален – сколько у него сценок, диалогов и монологов, сценических эффектов на уровне ремарок и реплик из зала! Он откровенно книжен, воплощая одну из главных идей барокко о том, что мир – это книга, но в этой книге ему наиболее близки страницы, на которых печатаются кроссворды или рассказывается о редких формах стиха.

Барокко называют “трагическим гуманизмом”. Про стихи Лейкина можно сказать то же самое».

Как ни странно – про стихи для детей в той же мере, как и про взрослую лирику. С героями его школьных сценок всё время происходят «перевёртышные» приключения. Кто-то кинулся тряпкой в альбом для рисования – но герой не смущается и грязное пятно превращает в картину под названием «Темно», за что и получает пятёрку. Маленький плут, чтобы избавиться от очереди за вкусными пышками, кричит в коридоре: «Наших бьют!» – и спокойно шествует в пустую столовую. А вот недоумение: учитель пения упрекает ученика в том, что ему на ухо наступил мишка, в то время как он-то, наш герой, знает, что наступил – Сашка. А вот вопрос: если не бывать дома, куда будут задавать опостылевшие домашние задания? Наконец, такая философская ситуация – настоящая метафора школьной (да и не только) жизни:

 
Всё в сказке легко: богатеет батрак,
Рыбёшка из золота ловится,
О землю ударится Ваня-дурак
И молодцем добрым становится.
 
 
А в жизни – глядишь: то без рыбы улов,
То молодцы стали недобрыми.
О землю ударился Вася Козлов, –
Лежит с перебитыми рёбрами.
 

Лейкин пишет резко, жёстко, не гнушается просторечий, сленговых словечек и таких поэтических форм, которые свойственны серьёзным поэтическим медитациям. От такой сбивки взрослости и детскости рождается иронический стих, и Вячеслав Лейкин его культивирует с тщанием и оптимизмом. Но одновременно с этим вдруг в его стихи прокрадывается – тихо-тихо, но настырно – самая настоящая школьная лирика, как в стихотворении «Школа спит», которым я и хочу закончить эти заметки:

 
Школа спит.  Уснули парты.
Спят охрипшие звонки.
Кордильеры и Карпаты
Спят на карте у доски.
 
 
Спят приборы, спят модели,
Репродуктор не сипит…
Неужели в самом деле
Безмятежно школа спит?
 
 
Вдруг задвигалась доска,
Говорит столу:
– Тоска.
Я, когда на мне не пишут,
К сумасшествию близка.
 
 
Стонет парта у окна:
– Мне сегодня не до сна.
Мой ушёл с нечестной тройкой.
Жутко жалко пацана.
 
 
– Успокойся, бога ради! –
Закричала парта сзади. –
Мой не может с двоек слезть,
Всё равно в нём что-то есть.
 
 
Стол заметил с видом важным:
– Что-то есть, пожалуй, в каждом.
Головой качнул портрет:
– Жаль, что в них чего-то нет».
 
 
Сразу все заговорили:
– А мои опять сорили!
– Мой в меня орехи грыз!
– Мой на мне рисует крыс!
 
 
– У моих мученье прямо:
Постоянно отстают.
Очень сложная программа,
Очень много задают.
 
 
– Ох! – сказали парты дружно, –
Пожалеть их, бедных, нужно…
Стол сердито, как на птиц,
Зашумел на парты: – Цыц!
 
 
Ни к чему, – сказал он партам, –
Сострадать с таким азартом.
Год учебный пролетит,
Кто вас, парты, навестит?
 
 
Эти Ани, Вани, Вити,
Перейдя в соседний класс,
Вас забудут. Так что спите.
Им и нынче не до вас…
 
 
Партам жарко. Партам тесно.
Спят. И только у окна
Бормотанье: – Так нечестно,
Жутко жалко пацана.
 
 
Спят буфет и раздевалка.
Спит, поскрипывая, шкаф…
Если нас кому-то жалко,
Пусть жалеют. Стол неправ.
 

Большой и маленький
Андрей Усачёв

Биографические справочники называют Андрея Алексеевича Усачёва прозаиком, поэтом, драматургом и сценаристом, радиоведущим, а также лауреатом разнообразных премий. Всё это правильно и важно, но в справочниках, как всегда, умалчивают о самом главном: Андрей Усачёв, прежде всего, волшебник. Согласитесь, волшебники в нашей жизни встречаются куда реже, чем прозаики, поэты и даже драматурги, а уж тем более радиоведущие. Не знаю, может, эта информация засекреченная и поэтому в справочниках её не найти, но, с другой стороны, если заглянуть в книги Усачёва, сразу становится ясно: мы имеем дело не с простыми, а с волшебными историями.

А историй в этих книжках видимо-невидимо: стихи и поэтические азбуки, и сказки в стихах и прозе, и песни, и поэмы, и смешные и совсем не страшные «Страхотворения», и занимательные путешествия, и игры в язык и с языком, и, конечно, уже давно полюбившиеся многим сказочные повести – такие, например, как «Умная собачка Соня» или «Малуся и рогопед».

Я не перестаю удивляться разнообразию талантов А. Усачёва: он придумал много-много книг, причём многие из этих многих-многих не совсем обычные: не просто сборники стихотворений или сказок, а учебные пособия, прогулки в стихах по музеям и даже специальные буквари. Но все его книги объединяет поэтические пристрастия автора – прежде всего, именно поэтические: стихи Усачёва это настоящие приключения, поскольку Андрею свойственно сочинять самые невероятные сюжеты и разыгрывать их в размер и в рифму.

Ему это удаётся делать даже в очень коротких стихах. Когда меня просят прочитать что-нибудь «из Усачёва», я прежде всего вспоминаю вот это:

 
Англичане любят
Есть на завтрак ПУДИНГ,
Потому что ПУДИНГ –
Очень вкусный БЛЮДИНГ.
 
 
Тот, кто любит ПУДИНГ
И часто ходит в ГОСТИНГ,
Не бывает ХУДИНГ,
А бывает ТОЛСТИНГ.
 

Как видите, автору удалось сыграть в особый «макаронический» стих, приделав к русским существительным английские «инговые» суффиксы. И таких игр в стихах Андрея Усачёва полным-полно.

Чтобы стать придумщиком и рассказчиком, надо немало повидать и испытать. Вот Андрей Усачёв и побывал – дворником, сторожем, охранником на железной дороге, машинистом сцены, уборщиком на пляже, посудомойкой, редактором и вот уже несколько десятилетий «работает» писателем.

Кроме поэзии, А. Усачёв с большой пользой для нас с вами открывает и другие жанры. Например, сочиняет детские песенки и поёт их под гитару. Или собирает детский фольклор. Или обрабатывает какие-нибудь известные сюжеты, да так, что под его пером они превращаются в смешную пародию, в драматическую сценку или в необычную сказочную повесть. А к тому же пишет пьесы для кукольного театра и сценарии мультиков.

Истории Усачёва парадоксальны. В них заложена фольклорная игра в перевёртыши. Автор требует от читателя внимания – он рассчитывает на его подсказку и сотворчество. На мой взгляд, такие произведения не только развивают разум, но и обращены к сердцу, а тогда возникает главное: чувство гармонии.

В его стихотворениях и прозе самые привычные вещи порой приобретают магические свойства, которые передаются и его читателям. Вот я, например, только что написал слово «гармония» и тут же по звуковой ассоциации вспомнил про гармонь из его одноимённой «маленькой поэмы», – казалось бы, вполне традиционный народный инструмент, но в руках музыканта Афони гармошка начинает звучать не только для жителей родного села, но и для всего окружающего мира:

 
Вот гармошка! Ну, гармонь!
Пляшет кошка, пляшет конь!
Пляшет бык, и пляшет гусь…
Пляшет вся честная Русь!
 
 
Пляшут звери во лесах.
Пляшут звёзды в небесах.
Афанасий прибавляет
На верхах да на басах…
 

Более того, гармошка не останавливается на достигнутом, а отправляется по городам и весям, завоёвывая весь мир. Причём и этого ей оказалось мало – когда Афоня обнимает своей гармонью всю землю, выясняется, что его руки упёрлись в другой конец земли, и дальше двигаться некуда. Тогда музыкант принимает единственно верное решение:

 
Встал Афоня у ворот,
Дал гармони задний ход
И, свернув гармонию,
Закончил филармонию.
 
 
А потом взглянул на руки.
Оглядел притихший люд.
– Эх, – сказал он, – что за руки!..
Развернуться не дают!
 

В этой истории поэт явно наследует русской фольклорной традиции – эти люди и животные словно сошли с ярмарочных лубков. Но, как мы помним, в каждой сказке помимо чудес обязательно должен быть «намёк – добрым молодцам урок». С одной стороны, богатырская сила Афони позволила ему покорить своей гармошкой весь мир, а с другой, не так уж и плохо, что у мира оказались пределы, и Афоне пришлось «дать задний ход». Возможно, после такой «филармонии» мастерства у Афони стало побольше, хотя молодецкой удали, наверное, поубавилось.

Увлечение Андрея Усачёва фольклором сказывается во многом из того, что он пишет (это ещё один «фирменный знак» автора); например, в стихотворении «Живот-животок» даже есть подзаголовок: «Русская народная сказка». И речь здесь, конечно, не о простом животе, а о животе, напоминающем терем-теремок из одноимённой прибаутки. Поэт заимствует и описание теремка, и знаменитую сюжетную канву:

 
Вот – Живот-животок,
Он не низок, не высок,
Он не узок, не широк –
Расчудесный такой Живот
Средних размеров.
 

Но если в теремок просятся на постой разные звери, то на «животок», само собой, претендуют многочисленные яства: пышка-ватрушка, плюшка-пампушка, пирог-зубами-щёлк. Последним приходит грандиозный торт-тортище, и тогда бедный живот, испугавшись, что вот-вот лопнет, с мольбой обращается к бабушке, но та собирается накормить его ещё и блинами.

Здесь тоже есть намёк, да ещё какой: мы и вправду знаем таких бабушек, которым кажется, что главное проявление любви – накормить внука или внучку до отвала, хотя на самом деле тем куда лучше побегать на свежем воздухе. Возможно, прочитав «Живот-животок», некоторые бабушки задумаются, стоит ли так раскармливать своих внуков. Да и дети-сладкоежки больше не захотят уподобляться обжоре Робину-Бобину из народной английской песенки.

Кстати, в творчестве Усачёва явно прослеживаются и параллели с английским фольклором (вспомним его «Пудинг»!), точнее сказать, с творчеством одного из главных его популяризаторов – Корнея Чуковского. В «Книжном дереве», например, напрямую упомянут классик нашей литературы для детей и его чудо-дерево с чулками и башмаками. Усачёв перечисляет и другие деревья, увешанные плодами, пряниками, шоколадками и карамелью, но признаётся, что самым притягательным для него стало дерево, на котором растут книжки:

 
С ветвей свисали гроздьями
Альбомы для раскраски,
Росли тома огромные
И маленькие сказки…
 
 
Бегут к нему писатели
С мешками и корзинками
За книжками, журналами,
Весёлыми картинками.
 

Если к дереву Чуковского дети бежали за обувью, чтоб не сверкать зимой «дырками-заплатками, голенькими пятками», то Усачёвское дерево щедро одаривает новыми книжками писателей. А когда друзья поэта сомневаются в существовании такого дерева, он заверяет их, что эту книжку именно оттуда и снял.

В «Книжном дереве» интересны не только сходство со стихотворением Чуковского, но и различия, обусловленные разницей между эпохой, когда жил Корней Иванович, и нынешними временами. Если Чуковский сочинял своё дерево в суровую пору, в которой проблема чулок и башмаков стояла крайне остро, то Усачёв, наш современник, предпочитает в очередной раз напомнить о том, что книги, литература, творчество являются чудеснейшими плодами самого волшебного из деревьев – древа человеческого таланта. И никакие модные туфли или вкусные конфеты не могут подарить нам той радости, какую дарят книги.

Не могу удержаться и не вспомнить ещё об одной традиции нашей детской литературы в творчестве Усачёва – о поэзии обэриутов:

 
Шёл по улице жучок
В модном пиджачке.
На груди блестел значок,
А на том значке
Нарисован был жучок,
Тоже в пиджачке.
И на нём висел значок,
А на том значке,
Был ещё один жучок…
Но он был так мал,
Что глядел я целый час
И не разобрал:
 
 
Был ли у жучка значок?
Был ли на значке жучок?
 

На первый взгляд, стихотворение опять же укладывается в фольклорную традицию, оно выстроено в духе сказки про белого бычка, то есть, докучной песенки. Но эта бесконечность «малых величин», эта осознанная скромность деталей заставляет вспомнить Даниила Хармса с его «перевёртышным» взглядом на мир, с узнаваемой эстетикой исчезновения людей и предметов. Правда, здесь нет свойственного Хармсу ощущения тревоги, но какой-то каверзный подтекст, подвох присутствует. К тому же, слово жучок имеет в русском языке множество значений. Что ещё за жучок такой? И что за модный пиджак? А какой на нём значок? Да и был ли он вообще? Вот так с помощью достаточно лапидарных средств Усачёву удаётся заинтриговать читателя, заставить его призадуматься.

Ну, а из прозы Усачёва безусловно в первую очередь стоит прочитать (или перечитать) «Умную собачку Соню» – уверен, что она знакома многим читателям, полюбившим смешные и поучительные истории из жизни этого симпатичного существа, получившего от поэта Тима Собакина прозвище «королевская дворняжка». Или вот, например, сказочная повесть «Бука с планеты Бук», уже по её подзаголовку – «Пособие для маленьких детей и пожилых инопланетян» – ясно, что речь пойдёт о внеземном разуме. В повести девочка Аня пытается обучить инопланетянина Буку родной речи – что из этого выйдет, вы узнаете, прочитав книжку. Пришельцу Буке нельзя отказать в незаурядных языковых способностях: он быстро запоминает слова и, не задумываясь, предлагает собственную их этимологию:

«– БУМАГА, БОЛОТО, БЕГЕМОТ…

– Это – БЕГЕМОТ?! – завопил Бука. – Это – ЖИРАФ! Посмотри, какой он жирный!.. А у бегемотов длинная шея, и они отлично бегают. Поэтому их и называют – БЕГЕмоты!

Ане очень захотелось треснуть Буку букварём по голове, но она сдержалась».

Такой вот пытливый, памятливый инопланетянин, напоминающий некоторых чересчур дотошных учеников, любящих досаждать товарищам и учителям. При подобном рвении изучение азбуки, конечно же, продвигается с большим трудом. Тем не менее, Аня и Бука расстаются друзьями, а итогом их совместной работы становится не только словарь, но и песенки, придуманные Букой и записанные Аней. Вот, например, альтернативные названия месяцев, предложенные пришельцем:

 
В ДИКАБРЕ – дикий холод.
В СНЕГИРЕ – метель и голод,
В БЛИНВАРЕ – отбросив сны,
Ждут весны, пекут блины.
 
 
Хоть и холодно в ЗИМАРТЕ,
Но весна уже на старте.
И когда придёт КАПРЕЛЬ,
Начинается капель.
 

Получилось забавно, но ведь это не просто баловство инопланетянина, а попытка увязать названия месяцев с погодой, с природным циклом. Тут есть свой резон, ведь латинские названия, которыми мы пользуемся, что-то означают только для тех, кто знаком с латынью и древнеримской историей. А благодаря пришельцу Буке можно помечтать о названиях, имеющих смысл для всех, кто знает (или учит) русский язык.

Разъяснением русских слов – а именно, идиом и крылатых выражений – Усачёв с увлечением занимается и в книге под названием «Великий могучий русский язык»:

 
Что такое идиома?
Если люди говорят,
Что У ВАС НЕ ВСЕ, мол,
ДОМА… Отвечайте:
– Я и брат!..
 
 
Фразу «ВЗЯЛИ НОГИ В РУКИ»
Умный правильно поймёт.
А хватать себя за брюки
Будет только сумасброд.
 
 
Идиомы – это фразы,
Смысл которых – МЕЖДУ СТРОК.
Вы поймёте это сразу,
Если ВАРИТ КОТЕЛОК.
 

Так получаются весёлые объяснения одних идиом с помощью других, тех – с помощью третьих и т. д. Безусловно, стихи Усачёва не только помогают узнать смысл подобных выражений, но ещё и развивают важные чувства – чувство слова и чувство юмора. К ним стоит добавить ещё и чувство стиля, – к примеру, стихот ворение «Бросить камень в чужой огород» отсылает нас к высказываниям восточных мудрецов; вдобавок в нём упоминается традиционный японский сад:

 
Это раньше любил наш народ
Бросить камень в чужой огород…
А теперь наш народ
    стал намного умней:
Тащит каждый кирпич
    в Сад Камней!
 

И здесь проявилась присущая Усачёву многозначность: то ли он имеет в виду, что российский менталитет стал ближе японскому, то ли намекает на новые веяния в среде российских садоводов. Так или иначе, в этом коротком стихотворении примечательно обыгрываются идиома «бросить камень в чужой огород», «героями» которой становятся кирпич, возможно, приобретённый неправедным путём (да попросту втихаря стащенный у кого-то со стройки) и японский сад камней, располагающий к медитации и философскому мировосприятию. Наверное, такие стихи доставят больше удовольствия взрослому, нежели ребёнку, но, опять-таки, помогут привить юному чаду не только чувство юмора, но и вкус, меру и такт.

Зато стихотворение «Вертится на языке», безусловно, возвращает нас в мир детства, ведь в нём замечательно передано ощущение некоего синкретизма, присущего человеку именно в юном возрасте, когда слова связаны со вкусами, запахами, тактильными ощущениями:

 
Что, друзья, на языке
Вертится?
Ну, прозрачное такое
И светится:
Не волчок,
И не юла,
Не арбуз,
Не пастила…
 
 
Догадался?
Молодец!
Это Слово… –
Леденец!
 

Вот какие у Андрея Усачёва волшебные стихи! Волшебные не только потому, что в них царит фантазия и происходят разные необычайные события, но и по той причине, что благодаря этим произведениям читатель может чувствовать себя то ребёнком, то взрослым. В одном из интервью Андрей как-то сказал: «Я не разделяю себя на большого и маленького. Я пишу для себя: иногда для себя взрослого, иногда – ребёнка».

Усачёва, конечно же, нужно читать всей семьёй, ведь тогда и родители или дедушки с бабушками смогут сбросить бремя лет и забот, а дети или внуки узнают что-то новое, задумаются о важных и увлекательных вещах. И уж точно никому не будет скучно. Читая Андрея Усачёва, можно не только вдоволь посмеяться, но и самому на минутку превратиться в собачку Соню или инопланетянина Буку. Большинство его героев – добрые, симпатичные, забавные – поэтому шансов превратиться в злодея у читателя немного.

Одним словом, надеюсь, что вы смело окунётесь в волшебный мир Андрея Усачёва, и приметесь читать его книги с утра до ночи (а детям можно и ночью – под одеялом, с фонариком!), вообще всегда, когда захотите понять, что такое настоящая детская литература.