Текст книги "Луна на ощупь холодная (сборник)"

С тех пор он жил для Бога Всевышнего. Он говорил о Нем всем, и доводы его были вески и неопровержимы: ведь ни повозка, ни какой другой механизм не сложились сами по себе – кто-то их создал. Почти все слушатели охотно соглашались с тем, что богов сотворил Всевышний, но – никто ведь не видел Его, а потому и не находил смысла поклоняться Тому, Кто находится за границами даже относительного постижения. Только для Ибраха присутствие Всевышнего в его жизни было очевидным. О Творце свидетельствовало все. Он рассматривал мир, как влюбленный – полотно, вытканное любимой женщиной. Ни материал, ни даже качество работы не имеют значения, всё говорит о любимых пальцах. Но если полотно – соткано, то мир обновляется постоянно, Всевышний не оставляет его никогда. Ибрах блаженствовал, ум его сам собой слагал молитвы, как это бывает с только что обратившимися. Однако Ибрах ждал бремени дружбы Божией. В сердце своем он говорил Всевышнему: «Я раб Твой, нить Твоя, вотки меня в полотно Твое и обрежь меня там, где будет на то воля Твоя». Легко ли быть нитью вплетенной, нитью основы, держащей на себе напряжение миллиардов нитей уточных? Больно и тяжело. Но наступало утро, и наступал вечер, мир ткался вокруг Ибраха, и он ждал своего часа вплетения, вовлечения в работу Божию…

«Вот и началось, пальцы Божии коснулись меня», – с радостным ужасом подумал Ибрах, когда однажды Господь сказал ему: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе».

Ибрах встал и вышел, не обернувшись на Сару, склоненную над рукоделием. Только по колебанию воздуха он понял, как сильно она вздрогнула. Ибрах шел на запад, и хотя он больше любил лазурь крыш Харрана, с которым прощался навсегда, Ибрах смотрел на терракоту фундаментов и на свои босые ноги, ибо Господь сказал о земле, а не о небе, и Он не сказал: «Обуйся».

Пока Ибрах шел по городу, Господь продолжал говорить, милосердно смягчая боль утраты родного дома и возлюбленных близких: «Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое, и будешь ты в благословение. Я благословлю благословляющих тебя, и злословящего тебя прокляну, и благословятся в тебе все племена земные».

Ибрах заволновался, не проклянут ли его близкие за внезапный уход, лишив тем самым себя благословения, и эта мысль омрачала его на протяжении нескольких часов, пока, уже в пустыне, далеко позади не заклубилась пыль. С этой минуты Ибрах шел безмятежно: его догоняли те, кто любил его более других, те, кто прислушался к его словам о Всевышнем. Две нити утка – Сара, мечтающая о материнстве, а потому и увидевшая в Господе последнюю надежду, и Лот, которому Ибрах заменил отца.

Караваны нагнали изможденного Ибраха глубокой ночью. В полной тьме Сара омыла его ноги и обула их в самые мягкие верблюжьи сандалии, а Лот аккуратно напоил его. Влага одновременно касалась рта и ступней Ибраха, и это говорило ему что-то о милости Господней, равно изливающейся на первых и последних, однородной по природе и разнообразной в проявлениях, струящейся по рукам ближних. Ибрах заснул, и ему снились руки Божии, сплетенные из рук любимых людей Ибраха.

Путь, на котором утром обнаружил себя Ибрах, оказался дорогой в Ханаанские земли. Именно туда и отправлялся из Ура отец Ибраха, но осел в Харране, заболев и почувствовав себя непригодным к сельской жизни. Из множества случайных направлений по воле Всевышнего было выбрано уже много лет назад разведанное соглядатаями отца, родное в мечтах, вожделенное. Вот где Господь решил закрепить Ибраха – в земле пригодной и заочно любимой, не на болоте и не на солончаке, к которым готовил себя Ибрах.

Караваны с людьми и имуществом все подтягивались, загородив горизонт клубящейся стеной. Один из последних привез и заскорузлые папирусные карты Ханаанской земли, составленные по поручению отца Ибраха. Сообразуясь с ними, Ибрах прошел до Шхема и остановился у рощи Море, где планировал поселиться его отец.

Там Господь сказал ему: «Потомству твоему отдам Я землю сию». Голос Его сопровождался дуновением, разворошившим камни. Ибрах собрал валуны, тронутые и оплавленные Дыханием Божиим, и сложил из них жертвенник для памяти. Так в годы молодости он пометил бы на ткани золотой булавкой то место, которого коснулась поцелуем возлюбленная, коснулась Сара.

Господь не сказал ему: «Остановись», и место это, самое удобное в округе для постоянного лагеря, Он определил в удел не Ибраху, а его потомкам. Поэтому Ибрах продолжил движение.

Он блуждал с караванами по Ханаанской земле, истощая имущество и теряя в переходах скот. Но Всевышний молчал, никак не определяясь с узором, который Ибрах и опирающиеся на него нити должны были составить. По вдохновению Ибрах сложил жертвенник между Вефилем и Гаем и призывал там Всевышнего, но Он учил Ибраха переживать Свое молчание.

В Ханаане начиналась засуха, и продолжение жизни обещалось только тем, кто сделал запасы и имел свои колодцы: в засуху воду не продают даже за караваны золота. Ибрах же так и не обзавелся недвижимостью. Оставалось временно покинуть Ханаан и спуститься во влажную низину Египта.

Ибрах направил караваны на юг, не поясняя близким маршрута, но они поняли его. Наступило великое молчание. Молчал Лот, полагая, что Ибрах ошибся в стратегии, и не надо было искать места лучшего, чем Море. Теперь же приходится идти к людям, которые запросто могут убить и ограбить иностранцев, и никто не хватится их. Лот, названный так – «Покров», в детстве за молчаливость, на протяжении всей жизни оправдывал это имя. Что бы ни бурлило в его душе, он никогда не упрекал и не учил никого, тем более родного дядю. Но лицо его напоминало сейчас могильный камень.

Молчала Сара. Смерть от голода и жажды казалась ей более достойной, чем жизнь честной женщины в Египте. Ни одна уроженка Ура или Харрана, случайно попавшая туда, не вернулась непорочной. В Египте чужеземных женщин вытаскивали из домов, стаскивали с верблюдов, а если кто хотел мстить за них – убивали. Ей и ее служанкам грозило унижение, но мужчины могли бы выжить в Египте, если бы не были слишком щепетильны в вопросах чести своих спутниц. Сара, как гусеница в кокон, закуталась в несколько покрывал, сгорбилась в шатре на шее верблюда. От пота ремни одежды и украшения протирали ее кожу до кровавых рубцов. Сара была все еще красива. Бесплодие подарило ей долгую молодость и вместе с тем – привязанность мужа. Сара думала, что роди она десятерых, как прилично жене в ее годах, она утратила бы тонкость стана и красоту груди, а бессонница растянула бы кожу на лице, и муж давно взял бы одну или несколько молодых жен. Но она все еще напоминала мужу ту юную деву, которую он любил так, что не расстался с ней в первые годы брака, когда бесплодие ее уже не вызывало сомнений. В то же время юный Ибрах предпочел бы смерть от голода малейшему риску для ее чести. Сара думала, что откажись она ехать туда – и никто не поедет, Ибрах остановится, и Лот не покинет его. Но Сара молчала.

Ибрах уповал на Всевышнего. Он считал своей обязанностью продлить жизнь свою и своих спутников, пусть ценой чести и имущества, чтобы дождаться, когда Господь снова обратит на них Свой взор и продолжит Свое плетение ковра жизни. Смерть из упрямства была бы предательством по отношению к Всевышнему. Остаться в Ханаане означало бы упрекать Господа в том, что Он бросил Ибраха, но это было бы неправдой: оставшись, Ибрах сам выскользнул бы из Его пальцев, тянущих, ведущих в Египет. «Мы должны жить для Тебя, – в сердце своем сказал Ибрах. – Худые нити рвутся, добрые – остаются целыми, в какие узлы их бы ни сплетали, как ни натягивали бы. Вот… Я знаю, что… – обратился он уже к Саре, не отводя полога ее шатра, потому что лицезрение ее, печальной, силящейся испортить или хотя бы научиться скрывать свою прелесть, заставило бы разорваться его сердце, – ты женщина, прекрасная видом, и когда египтяне увидят тебя, то скажут: «Это жена его», – и убьют меня, а тебя оставят в живых. Скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя, и дабы жива была душа моя через тебя». Сара молчала, она сама предложила бы это минутой позже, тем более что это не было ложью.

Ибрах думал, что все сказал правильно: если Сара будет роптать, то на него, а не на Всевышнего.

Сару увидели, когда она пила у колодца. Лицо ее скрывала накидка, края которой намокли в чаше, а когда Сара склонилась, чтобы черпать, лицо ее на миг отразилось в колодезной глади и тотчас разбилось на кругообразную рябь, но этого было достаточно.

Вечером Ибраху пришлось продать Сару министру фараона, отвечающему за пополнение гарема, дабы все его караваны не были вырезаны к утру.

Такое родство с правителем обеспечило полную безопасность и беспошлинную торговлю.

Ибрах думал, у фараона – огромный гарем, который пополняется ежедневно, и пока дойдет дело до Сары, Господь прервет затянувшееся молчание. Или донесут, что в Ханаане дожди, и можно будет, подкупив стражу, забрать Сару и отбыть в обетованные земли. Или Всевышний пошлет Ибраху смерть, а Сара и Лот останутся в довольстве. Или… Ибрах запретил себе думать о будущем. Может быть, бесплодная Сара – негодная нить, и Господь оборвал ее, чтобы связать Ибраха с другой женой, которая и принесет нужное Всевышнему благословенное потомство.

Сара томилась в келье. Ее никто не посещал, кроме прислужниц, но каждый раз, когда откидывался полог у деревянной двери, она бросалась в дальний угол покоев так, будто была невесома, и ее относило туда потоком воздуха.

Целыми днями она чутко сидела у окна, за которым была такая же комната, как и ее, но с окнами, выходящими в сад, и качала головой, пытаясь уловить ароматы свежести и воды, их иногда доносил ветер. Сара вспоминала первые дни своего, теперь, как ей казалось, окончившегося, замужества. Она еще не привыкла к Ибраху и трепетала его. Так же сидя у окна, она ткала, и слух ее развивался двояко: вовне и вовнутрь. Она слушала, не идет ли муж и не созидается ли дитя во чреве. Сара слышала, как Ибрах спешивается у ворот, и собственное сердцебиение оглушало ее, а нитки путались, и ей приходилось развязывать их зубами. Влажные места на полотне со следами губ Сары Ибрах помечал булавками и целовал.

Сара и фараон так и не увидели друг друга. Во дворце началась эпидемия серозного менингита. Разносчицами ее были гаремные прислужницы. Больные страдали неутолимым жаром, ломотой в костях и страшными головными болями. Хворь подкосила и фараона, и царских детей. Призвали гадателей, и по цветным камням было установлено, что эпидемия – в наказание за удержание жены знатного иноземца, жреца самого Пта в высшем аспекте. Гадания на черных собаках и тростниковом сахаре версию подтвердили.

Фараон призвал Ибраха. Борясь с жаром, он лежал, полностью завернутый в ледяное полотно в самых нижних, сырых покоях с пузырящимися от грибка коврами, и напоминал мумию на первой стадии сборов в вечную домовину.

Ибрах опустился на колени и полными ноздрями вдохнул запах цветущей плесени. «Что ты это сделал со мною? – капризно простонал владыка. – Для чего не сказал мне, что она жена твоя? Для чего ты сказал: «Она сестра моя»? И я взял было ее себе в жены. И теперь вот жена твоя, возьми и пойди». Фараон не сомневался, что иноземный жрец подсунул свою женщину нарочно, чтобы погубить фараона и, возможно, занять своим колдовством египетский трон, и радовался, что раскусил интригу. Он воображал, что не сообщался с женщиной из интуиции, по подсказке своей Ка. Изгнать жреца, но учтиво, не выдав собственного страха, казалось фараону верхом политеса.

Семейство Ибраха проводили до самой пустыни под конвоем, и это было только на руку – ни один ягненок не пропал.

Песок на глубине локтя был влажен, а у скорпионов народилось потомство. Это означало, что в Ханаане пошли дожди.

Господь молчал, и Ибрах продолжал скитаться, не желая, однако, удалиться от двух своих жертвенников: того, у Море, где являлся Господь, и того, меж Вефилем и Гаем, где Ибрах в дивном наитии призывал Господа. Ибрах думал, что Господь вновь явится в том месте, где Он поцеловал Свою землю, или же в том, где Ибрах своими призывами целовал Его небеса. Впрочем, также и в любом другом.

Поэтому, когда пастухи Лота в очередной раз поспорили с пастухами Ибраха из-за пастбища, Ибрах предложил Лоту, не решавшемуся первым заговорить о разделении, выбрать, куда ему идти. Укажи Лот область жертвенников Ибраха – он уступил бы племяннику. А Лот не выбрал бы лучшие места, если бы не полагал, что Ибрах дорожит своими путями как своей душой.

Лот отправился в Иорданскую долину, где снова стал горожанином, прекратив кочевье, о чем так мечтал в Египте, вспоминая мощеные улицы и прохладные дома Харрана. Снова Лот поселился в терракотовом доме, с лугом маленьких маков на плоской крыше и сквозняками словно водоросли колеблющими ткани в комнатах.

Ибрах смотрел вслед караванам и стадам племянника. Его верблюд, готовый к продолжению кочевья, фыркал и мерно качал головой, шея верблюда двигалась, как рычаг колодца.

Как только последний ослик Лота исчез в песках, Господь сказал Ибраху, будто и не умолкал на полтора года: «Возведи очи твои и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу, и к югу, и к востоку, и к западу. Ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и потомству твоему навеки. И сделаю потомство твое, как песок земной, если кто может сосчитать песок земной, то и потомство твое сочтено будет. Встань, пройди по земле сей в долготу и в широту ее: ибо Я тебе дам ее».

Сара любила деревья, и потому Ибрах, чувствуя теперь себя свободным в выборе места поселения, разбил постоянные шатры у рощи Мамре в Хевроне и вновь сложил жертвенник, беспокоясь за Сару ввиду обещания потомства.

Кочевье отдалило супругов: хотя их верблюды и держались вместе во время переходов, седоки находились в полной изоляции, защищаясь от ветра и солнца, имена которых Ибрах забыл, когда Господь впервые заговорил с ним, да так накрепко, что не помнил даже, что есть у стихий имена. На стоянках же Сара со служанками оставалась в женских шатрах, а Ибрах, прежде чем заснуть, обсуждал дела с управляющими в своих палатках.

Обосновавшись у рощи, Ибрах и Сара снова поселились в смежных покоях, и только тогда Ибрах убедился, что Сара простила ему Египет. На это он не надеялся. Сара, впервые с исхода, уснула у него на руках. Ибрах не шевелился, несмотря на затекшие мышцы, чтобы не потревожить ее. Эта боль напоминала ему что-то, давний поступок, также забытый. За стенами шатра шелестел кустарник, а Ибрах молился, обнимая Сару уже не как жену, но как жертвенник.

Шли межплеменные войны. Городские цари, объединяясь в коалиции, грабили соседей. Область, которой владел Ибрах, разрослась больше иного города-царства, однако оставалась независимой, и потому воюющие обходили угодья Ибраха как нейтральную сторону. Солдаты покупали у людей Ибраха мясо, молоко и вино. Удел Ибраха не представлял интереса для захватчиков еще и потому, что не был городом, местом сосредоточения богатств. Золото и серебро Ибраха обращались в городах обеих сторон, и при разграблении какого-либо из них Ибрах терял лишь небольшую долю состояния, и то если его агенты не успевали отозвать капитал при военных слухах.

Лот жил тревожнее. Он вложился в Содом, и падение города грозило ему разорением. Лот покинул бы город, если бы не его жена, урожденная содомлянка. Она умоляла мужа защищать ее родину и близких, и Лот снова оправдал свое имя, раскрыв вторую его сущность: стал покровом для содомлян, возглавив отряд самообороны.

Однажды Ибраха разбудил израненный содомлянин (кровь на его лице в темноте казалась черной) и известил, что Лот пленен вместе со всеми людьми и имуществом.

Ибрах не воевал никогда прежде, не учился владеть мечом. Торговля и науки испокон были занятиями его рода. Но Ибрах почувствовал себя молодым: опасность, равносильная предстоянию пред лицом Господа, заставила его душу сбросить лишнее: степенность, осторожность, умение выживать. Ибрах составил отряд из забойщиков скота и пастухов, последним порой случалось сражаться с иорданскими львами. А гонцы уже барабанили в двери ближайших соседей.

Похитители Лота не ожидали мщения и упивались полной победой в регионе. Воины пили или спали. Пеший отряд Ибраха легко настиг их, отягощенных трофеями. Ополченцы бежали в ночной прохладе, по приказу Ибраха вышептывая ритм: «Раз-два, раз-два», что помогало сохранить общую скорость и стабильное дыхание. Под ногами бегущих хрустели умирающие цикады, и этот звук смерти слабых придавал ополченцам удали.

Разделившись, отряд Ибраха окружил противника, обратил его в бегство и преследовал до самой Ховы, пока не был брошен грабителями последний обоз.

Ибрах только на рассвете увидел, как его воины убивают, прежде же слышал во мраке, как свистят мечи и чавкает жадная плоть. Так закалывали скот и поражали хищников, и потому война показалась Ибраху одной из разновидностей домашней работы и не возбудила в нем гордости победителя.

Ибрах обнял Лота впервые за десять лет, и оба они были изумлены: Ибрах – тем, как постарел племянник, Лот – тем, что Ибрах не только не изменился, а словно бы и помолодел.

Сара, зная, что муж впервые в жизни отправился воевать, также впервые сама обратилась с молитвой к Всевышнему, ранее она всецело доверяла это неженское дело Ибраху. На рассвете Сара поняла, что истинно молящийся не имеет пола, но пребывает, как ангел на небесах.

В это же время возвращавшихся победителей вышли встречать два царя. Содомский царь Бера, позорно проигравший свой город, выехал с небольшим отрядом, интересуясь, все ли отбитое заберет себе Ибрах или вернет что-нибудь законному владельцу. На месте Ибраха Бера не только не вернул, а отобрал бы последнее, но Ибрах поклонялся странному невидимому Богу, побуждавшему Ибраха совершать бессмысленные поступки, поэтому Бера надеялся.

Вторым царем был владыка Салима Сим, сын Ноаха, по прозвищу Мелхиседек, старший родственник Ибраха и также поклонник Всевышнего. Мелхиседек вышел, как только узнал о победе Ибраха, чтобы подстраховать его от случайных нападений проигравших сторон, а заодно и повидаться с потомком. Они встречались впервые.

Солнце достигло зенита и отразилось в золотом облачении Мелхиседека. Облик царя слепил, и Бера отвернулся с отвращением к чужой роскоши.

Ибрах и Мелхиседек обнялись, Ибрах отметил, какие горячие и светлые одежды у его родственника, словно бы он был облечен в солнце. Мелхиседек сам вынес Ибраху хлеб и вино, благословил его и сказал: «Благословен Аврам от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли, и благословен Бог Всевышний, который предал врагов твоих в руки твои». Ибрах был растроган салимским акцентом Мелхиседека, исказившим его имя, и корил себя за то, что никогда не стремился к общению с таким близким ему человеком. Ибрах на бесценное благословение тоже решил ответить даром, хотя и скромным, и велел передать Мелхиседеку десятую часть всего, что приобрел.

Сосед Ибраха, слышавший это, промолчал, но зрачки его расширились, выдав удивление. Промолчал и Ибрах, но мысленно ответил товарищу, что благословляющих Ибраха благословляет Господь, а потому у Салима великое будущее, и самый великий жертвенник будет воздвигнут в Салиме, городе великого царя, и десятина – всего лишь доля в его строительство, Мелхиседек знает это, а потому и берет ее безропотно.

Увидев, что люди Мелхиседека пошли отсчитывать скот, Бера решил, что имущества ему уже не вернуть – Ибрах разделит его с царем Салима, – и крикнул: «Отдай мне людей, а имение возьми себе!» Ибрах ответил, воздев руку, по мнению Беры, в пустоту небес: «Поднимаю руку мою к Господу Богу Всевышнему, Владыке неба и земли, что даже нитки и ремня от обуви не возьму из всего твоего, чтобы ты не сказал: «Я обогатил Ибраха», – кроме того, что съели отроки, и кроме доли, принадлежащей людям, которые ходили со мною, Анер, Эшкол и Мамрий пусть возьмут свою долю». Бера вспотел от удивления, он был доволен. Людям же Ибрах позволил остаться в его пределах, не боясь возможной перенаселенности Хевронского нагорья. «Вот еще уточные нити на основе Твоей, приими их в узор Твой», – шептал он Господу, глядя, как теснят пришлые его палатки.

Сирота Елизер, уже давно, сразу после разделения, заменивший Ибраху Лота, был хорошим управляющим, и даже слишком хорошим. Поступок Ибраха с возвращением трофеев Бере, с появлением на землях Ибраха лагеря беженцев-содомлян, оставленных войной без жилища и потому должных бы пополнить бараки рабов содомской аристократии, показался Елизеру проявлением старческого притупления разума Ибраха. Они долго спорили, и Ибраху было тяжело противостоять Елизеру, ведь он, заботясь о владениях Ибраха, был по-своему, как экономист, прав.

Ибрах лег спать в утомлении и расстроенных чувствах. В шатре было душно, пряно пахли длиннорунные шкуры, недавно натертые горничной благовониями. От запаха заболела голова. Ибрах испугался, что и вправду старость одолевает его, старость сродни слепоте, застит истину, как слепота – мир Божий.

Ибраху явился Господь. Милосерднейшая Рука, словно сплетенная из миллиардов других, малых рук, среди них Ибрах узнал руки Сары и руки Мелхиседека, протянулась из неба, полного ясных звезд, в котором растворился, как снег в кипятке растаял потолок шатра, и покрыла Ибраха, лаская его. «Не бойся, Аврам, – впервые Господь обратился к Ибраху по имени, назвав его так же, как и царь Салима, – Я твой щит, награда твоя весьма велика». Ибрах забыл о старости, почувствовал себя ребенком, у колыбели которого присел нежный отец, и впервые обратился к Господу как дитятя, он капризничал, зная, что не будет за это наказан, потому что любим безмерно, его жалоба Отцу на Него Самого означала такую же безмерную веру в эту любовь.

Ибрах сказал: «Владыка Господи! Адонай! Что Ты дашь мне? Я остаюсь бездетным, распорядитель в доме моем этот Елизер из Дамаска. Вот, Ты не дал мне потомства, и вот, домочадец мой наследник мой».

Ибрах был первым во Вселенной, кто назвал Всевышнего по Имени – Адонай.

«Не будет он твоим наследником, но тот, кто произойдет из чресл твоих, будет твоим наследником», – ответил Господь.

Так Ибрах и Всевышний объяснились в любви.

Рука Божия нежно взяла Ибраха и словно нить продела его сквозь небо. Ибрах увидел его лицевую сторону, третьим после Адама и Евы, созерцавших ее до грехопадения в Эдеме. «Посмотри на небо и сосчитай звезды, если сможешь счесть их, – сказал Господь, условным придаточным избавляя Ибраха от вечного счета. – Столько будет у тебя потомков».

Затем Господь опустил Ибраха возле шатра и продолжил: «Я Господь, Который вывел тебя из Ура Халдейского, чтобы дать тебе землю сию во владение». Ибрах порадовался, что Рука Господня вела еще его земного отца, невзирая на неведение того о Всевышнем, и, как никогда ясно ощущая себя нитью, понял, что Господь медлит, потому что ждет его, его, Ибраха, согласия стать нитью закрепленной, вечным, бесповоротным узлом привязанной к этой земле, дабы ткать на ней узор вечный и неизменный. Господь ждал, когда Ибрах первый заговорит о вечном закреплении, вечном этом завете, и Ибрах заговорил. Он сказал: «Владыка Господи! По чему мне узнать, что я буду владеть ею?» «Возьми Мне трехлетнюю телицу, трехлетнюю козу, трехлетнего овна, горлицу и молодого голубя», – ответил Господь. Что делать далее, Ибраху не надо было объяснять: люди всех земель, в которых он побывал, именно так заключали меж собой заветы: рассекая тушу, отчего та не переставала быть телом одного животного, рассеченным, но единым, проходили между ее частями. Жажда соединения двух частей животного тела пронзала заключающих договор и объединяла их навсегда.

Уже на рассвете Ибрах рассек и разложил животных, как подобает в этом случае, не расчленив только птиц, полагая, что они вдвоем составляют некое единство, и стал ждать.

Он сидел за станом, на песчаном холме, где никто не нашел бы его. Пахло железом и солью, песок чернел и искрился, пустыня как губка впитывала кровь.

В полдень налетели стервятники. Ибрах отгонял их до вечера, без отдыха, еды и питья, и на закате, когда птицы скрылись, сон, словно взрывная волна, сбил Ибраха с ног.

Во сне Ибраха объял мрак ада, он испытал ужас, столь великий, словно боялись мириады людей, словно каждая песчинка пустыни и каждая звезда небесная трепетали. Если бы это произошло с Ибрахом не во сне, он проснулся бы в смерть. Сон продлился всего мгновение, но четыре тысячи лет смертного ужаса уложились в него, как галактики в черную дыру. Ибраха разбудил голос Господень, пояснивший сон: «Знай, что потомки твои будут пришельцами в земле не своей, и поработят их, и будут угнетать их четыреста лет. Но Я произведу суд над народом, у которого они будут в порабощении, после сего они выйдут с большим имуществом. А ты отойдешь к отцам твоим в мире и будешь погребен в старости доброй. В четвертом роде возвратятся они сюда: ибо мера беззаконий аморреев доселе еще не наполнилась».

Слова об аморреях перебили мысль Ибраха, готового возразить: «Нет, Господи, да будет иначе, да буду я и домочадцы мои пришельцами в земле не своей, да умру я в рабстве и угнетении, но избавь потомство мое от ужаса сего!»

Солнце зашло, а месяц и звезды зажмурились, и в великом мраке, словно вышедшем из сна Ибраха, дым из труб всех крематориев и пламя из печей всех лагерей смерти и всех костров инквизиции прошли между рассеченными животными.

Ибрах не успел возразить: завет был заключен. «Потомству твоему, – сказал Господь, – даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата: кенеев, кенезеев, кедмонеев, хеттеев, ферезеев, рефаимов, аморреев, хананеев, гергесеев и иевусеев».

Перечисление племен, преданных потомкам Ибраха, снова отвлекло и успокоило его душу, как колыбельное бормотание – рыдающего младенца. Но Господь умолк, запустив ткацкий стан, и не мог уже Ибрах молить Всевышнего об избавлении своего потомства от смертного ужаса, потому что таково было условие завета. Ибрах готов был к собственной боли, но чужая, которую он носил отныне в своих чреслах, казалась безмерной. Она и была безмерна, и только великая милость Всевышнего делала эту чрезмерность кажущейся.

С тех пор Ибрах знал всех своих потомков по именам и судьбам.

Днем он брал в ладонь горсть песка и оплакивал каждую песчинку. Фалаш Хия умрет от голода в Эфиопии, разлученный со своей беременной женой, успевшей эмигрировать в Израиль. Наташу, девушку в красной косынке, растерзают во время гражданской войны в России. Марта – в Освенциме, Александр – в Треблинке, Моше – на 9 ава в Испании, Шауля сбросят с городской стены солдаты Антиоха Епифана.

Ночью он смотрел на небо и скорбел о каждой звезде. Хаим погибнет, защищая Моссаду, Блю – во время Шестидневной войны, Хану убьют воины, разрушающие Храм, останков Тери не найдут после взрыва автобуса на улице Яффо, Артура разорвут псы при попытке побега из Терезина. Шимшон – вместе с филистимлянами.

Легко ли быть нитью вплетенной, нитью основы, держащей на себе напряжение миллиардов нитей уточных?

Ибрах надеялся, что все это испытание ему, Ибраху, и милосердный Господь как даст Ибраху потомство, так и заберет его, и Ибрах, хотя и убитый смертью детей и горем Сары, возблагодарит Всевышнего за избавление миллиардов потомков его от смертного ужаса тысячелетий.