Текст книги "Луна на ощупь холодная (сборник)"

Авраам двинулся на юг, снова к Египту, снова странник, стремительно нищающий в обезлюдевших землях. Он поселился не в лучших местах, между Кадесом и Суром – просто там, где еще было не занято более расторопными мигрантами. Оставив домочадцев в лагере, Авраам с небольшим посольством посетил Герар, чтобы заручиться стратегической поддержкой местного царя – филистимлянина Авимелеха.

Авимелех был не вредный, но скучающий царек, и визит старца в одеждах из верблюжьей и козьей шерсти, со странным произношением и привычкой кланяться, благодаря за что-либо, даже прислуге, помог ему развеяться. Они сидели в зале, украшенном тусклым золотом и блохастыми шкурами дорогих животных. Пришелец просил землю и скот в аренду на выгодных для Авимелеха условиях. Однако, раздумывая, какое взять поручительство с этого человека, Авимелех расспрашивал о его родне. Лучшим скреплением сделки он считал брак, новая жена развлекла бы его, но у Авраама не было ни дочерей, ни племянниц. Авимелех спросил, кто живет в смежном с ним шатре, о котором ему донесли соглядатаи, подозревая, что там гарем, и намереваясь выпросить в знак договора одну-двух женщин.

«Там живет Сарра, сестра моя», – ответил Авраам. Снова, как некогда в Египте, он уповал на Господа и надеялся, что сватовство Авимелеха сделает их партнерами и принесет безопасность людям Авраама, а через какое-то время с одного-двух урожаев и приплодов скота можно будет щедро откупиться от Авимелеха.

Но царь филистимлян не стал свататься. Он послал людей в лагерь Авраама, едва тот со своим посольством отошел в покои для гостей.

Предвкушая свидание с новой рабыней, какой бы она ни была, Авимелех уснул, вдыхая ароматы курений и сухих трав, разложенных под коврами от змей и мышей. Во сне ему явился Некто сильный и грозный и отчитал его, как мальчишку, за украденную женщину, сообщив, что она замужем, а ее муж – пророк, и если он не помолится об Авимелехе, то и он сам, и все его непременно умрут.

Проснувшись на рассвете в липком, как мокрая паутина, поту, Авимелех призвал домочадцев и сбивчиво рассказал им о страшном ночном видении. Домашние переполошились: все знали, что сотворил Господь с Содомом, к тому же за эту ночь четыре наложницы Авимелеха выкинули, а две мучались родами уже больше двенадцати часов, а младенцы будто приклеились к их утробам.

Обеспокоенный Авимелех, не умастив спутанных волос, призвал Авраама и, заикаясь, сказал ему: «Что ты с нами сделал? Чем согрешил я против тебя, что ты навел было на меня и на царство мое великий грех? Ты сделал со мною дела, каких не делают. Что ты имел в виду, когда делал это?!» Авраам ответил бесхитростно, полагая, что этот случай, наверное, приблизит Авимелеха и дом его к Господу: «Я подумал, что нет на месте сем страха Божия, и убьют меня за жену мою. Да она и подлинно сестра мне, она дочь отца моего, только не дочь матери моей, и сделалась моей женой. Когда Бог повел меня странствовать из дома отца моего, то я сказал ей: «Сделай со мной сию милость, в какое ни придем мы место, везде говори обо мне: «Это брат мой».

Если фараон некогда испугался Авраама, то Авимелеха подкупили его беззащитность и искренность. Он полюбил его, как люди страстные, но не жестокосердные часто любят тихих и смиренных, и сдал Аврааму в бессрочную аренду земли со скотом и людьми.

Авимелеху хотелось примириться с Саррой. Догадываясь, что она не молода, он вошел в комнату, где похищенная вместе со служанками провела остаток этой страшной для них ночи, и сказал, смущаясь и не признаваясь, что знает о ней правду: «Вот, я дал брату твоему тысячу сиклей серебра, вот, это тебе покрывало для очей пред всеми, которые с тобою, и пред всеми ты оправдана».

Этой ночью, под изнывающим от ужаса, тоски и безвестности сердцем Сарры впервые ворохнулось дитя.

Авраам помолился, научив этому и Авимелеха, и едва было произнесено последнее слово, в комнату постучалась служанка, чтобы сообщить, что обе женщины наконец-то разрешились здоровыми мальчиками.

Сарра родила во время, назначенное Господом, и роды против ожидания были легкими, а молоко появилось сразу и обильно, так что дорогая нанятая кормилица не пригодилась. Прижав к себе мокрого мальчика, плачущего так, будто он смеется, Сарра сказала: «Смех сделал мне Бог, кто ни услышит обо мне – рассмеется. Кто бы сказал Аврааму: «Сарра будет кормить грудью»? – ибо в старости его я родила сына». Она вспомнила свой разговор с ангелом и уже не сомневалась, что мальчика зовут так странно и так весело – Исаак.

Агарь держалась независимо, все эти годы она жила воспоминанием о чудесной встрече, произошедшей недалеко от их нового поселения, у Сура. Переезд семьи много ближе к месту ее посещения она восприняла как знак своего скорого возвышения, но рождение Исаака обескуражило ее. Измаил рос как наследник, и не приемный сын Сарры, а сын Агари, а теперь, после рождения младшего, получилось, что Агарь проиграла, не отдав Сарре Измаила: вместо первенца он оказался просто бастардом.

Смущение матери передалось и Измаилу. Под ее влиянием он стал дичиться отца и тети Сарры. Любое внимание, оказанное младенцу, юноша воспринимал как свою обиду. Измаилу не дарили столько игрушек, Измаила не показывали гостям, и колыбель его не была из красного дерева.

В эту-то колыбель и стрелял Измаил из лука, заставляя ее качаться под ударами стрел, когда его просили посмотреть, не плачет ли маленький.

Но обездоленность свою Измаил ощутил на празднике, посвященном отнятию Исаака от материнской груди. В лучшем шатре на лучших коврах было устроено пиршество, и в присутствии царей Мелхиседека и Авимелеха Авраам объявил, подняв над головой своей гу́лящего младенца, что Исаак – наследник его.

Измаил взглянул на мать: горько сверкнув глазами, слишком яркими, чтобы быть сухими, она закрыла лицо покрывалом. Разъяренный Измаил опрокинул пиршественный стол и глумливо захохотал, переходя на ослиный крик: «Иа-иа, всяк, кто услышит о нем, засмеется! Иа-иа!»

И Агарь тихо засмеялась, чтобы подавить рыдание.

Сердце Сарры сжалось от жалости к Агари и ее сыну – чувство вины за судьбу Агари не оставляло ее, но утром она видела, как Измаил стрелял в колыбель с ее ребенком, и страх, что жизнь братьев в одном доме грозит младшему смертью, заставило Сарру сказать Аврааму: «Выгони эту рабыню и сына ее, ибо не наследует сын рабыни сей с сыном моим Исааком».

Всю ночь супруги плакали и думали, как поступить с Агарью и Измаилом. Сарра настаивала на том, чтобы отослать их в Египет, к родне Агари, с тем, чтобы Измаил наследовал свою часть по совершеннолетию Исаака. Авраам же хотел выделить Измаилу наследство и раскинуть его шатры в нескольких днях пути от их лагеря. Этот вариант не нравился Сарре: ей хотелось, чтобы Измаил при всем желании не смог увидеть Исаака до тех пор, пока тот не возмужает, и чтобы гибель Исаака была Измаилу крайне невыгодна.

Аврааму казалось, что его решение более справедливо, к тому же, привязанный к Измаилу, он хотел бы пусть изредка, но видеть его. Но Бог сказал Аврааму: «Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей, во всем, что скажет тебе Сарра, слушайся голоса ее, ибо в Исааке наречется тебе семя. И от сына рабыни Я произведу народ, потому что он семя твое».

Рано утром Авраам робко постучался в шатер Агари. Она вышла, одетая, как в дорогу: не ложилась в эту ночь. Авраам дал ей хлеба и взгромоздил на плечи мех воды. Ему не хотелось обременять ее ничем, никаким имуществом или съестными припасами, потому что достаточно было благословения Божия. До Египта – несколько дней пути, и под охраной Измаила Агари ничего не грозило. Авраам заметил морщины на ее смуглой коже, и слой мыльного угля на ресницах, которые она не красила во дни их брака, и, чтобы не расплакаться, повернул ее лицом к дороге и поцеловал в черный затылок.

«Авраам!» – сказал Господь. «Вот я!» – отозвался Авраам с великой радостью, потянувшись руками к небесам, как ребенок, просящий мать взять его из колыбели. Уже тридцать семь лет не слышал он голоса Господня.

Бог сказал, из любви к Аврааму растянув начало тяжелой фразы: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе». И умолк.

Каково быть станом, на котором ткут руки Господни? Легко ли быть плахой, на которой и коронуют, и казнят твоих детей?

«Что ж, – подумал Авраам, чувствуя, как мертвой стеной надвигается на лицо его ночь, – не просил ли я разделить боль и славу, что изошли из чресл моих? Смилостивился Господь, и прах Исаака смешается с песком пустыни, и не будет четырех тысячелетий смертного ужаса детей моих, но только я, и Сарра, и Исаак примем боль эту. Мы погибнем от рук ассирийцев и вавилонян, будем томиться в египетском плену, мы умрем во времена сорокалетнего блуждания в пустыне, мы сгинем с маккавеями, нас убьет Антиох и Помпей на Храмовой горе, нас заживо сожжет Гордус, мы погибнем, восстав с зелотами, и падем вместе со Вторым храмом, мы покончим с собой в Массаде, нас запорют в Багдаде, зарежут в Мадриде, заколют в Вормсе, обезглавят в Праге. Нас убьют «Хрустальной ночью» и заживо погребут на Украине, под пытками мы признаемся, что добавляли в мацу детскую кровь, наши трупы бросят на улицах Кишенева, нас повесят британцы в Эрец-Израэль, мы умрем от смертельных ран в Тель-Хай, и нам размозжат головы в Хевроне. Мы затонем на «Струме» и погибнем в сражении за Иерусалим в Шестидневной войне, и на Голанах в войне Судного дня, нас задушат в Освенциме и сбросят в Бабий Яр, взорвут в Варшавском гетто, и даже на дискотеке в Тель-Авиве погибнем я, Сарра и Исаак – в земле Мориа, на той горе, которую укажет Господь.

Но да не будет этого с Лилой, Моше, Берц-Авраамом, Ханой-Марией, Рути, Ривкой, Натаном, Милкой, Эсти, Ароном, Йоси, Степаном, Шломо, Евгением, Евой, Гершомом, Мартином, Беньямином, Исер, Анат, Этгаром, Иегудой, Дворой, Милтоном, Хаимом-Гилелем, Ильей, Давидом, Исраэлем-Йосефом, Александром». До утра молился Авраам о своих потомках, перебирая взглядом звезды небесные, а на рассвете оседлал осла, взял двоих слуг, велел заспанному румяному Исааку собираться в путь, сам наколол дров для всесожжения, как ни трудно это было в его возрасте, и пошел в то место, о котором сказал ему Бог.

Все три дня пути Исаак, затомившийся дома, пел, смеялся и играл со слугами в салки.

Авраам молился и плакал – ему было так легко скрыть это, потому что глаза его в старости стали слезиться от солнца и ветра. Перед взором его памяти стояло лицо Сарры, от которой Авраам твердо решил скрыть судьбу всех их потомков, кроме одного, Исаака. «Лучше ей умереть сразу, как только узнает. Вести разносятся быстро, и может быть, я уже не застану любовь мою в живых, и не придется мне сказать ей: «Вот, я принес сына нашего во всесожжение Господу», – думал Авраам, слушая пение Исаака.

Когда вдали показался Салим, город, который так мечтал посетить Авраам с другой целью, верхушки горы Мориа коснулся светообразный перст Господень, и ноготь Его оставил зарубку на камне. Авраам сказал слугам: «Останьтесь вы здесь с ослом, а я и сын пойдем туда и поклонимся и возвратимся к вам». Он взял дрова для всесожжения, не желая обременять ими сына, но почувствовал, что силы покидают его, и, чтобы не оказаться не в состоянии выполнить волю Господню, возложил их на Исаака, взял огонь и нож, и пошли они вместе. Сердце Исаака горело, и он спешил на гору, обгоняя Авраама и поджидая его.

Думая, что отец забыл по старости нечто важное, и боясь огорчить его напоминанием, Исаак воскликнул, будто сам только что вспомнил: «Отец мой!» «Вот я, сын мой», – ответил Авраам. Исаак сказал: «Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?» «Бог усмотрит себе агнца для всесожжения, сын мой», – ответил Авраам. И они продолжили путь. Исаак замолчал и задумался над словами отца.

Камень, которого коснулся перст Господень, еще был мягким, и Авраам устроил вокруг него жертвенник и разложил дрова, не разрешая Исааку помогать. Когда все было готово, Авраам, не медля ни мгновения, накинул Исааку на шею петлю и в ответ на его изумленный взгляд разрыдался. Исааку стало так жалко отца, что, даже если бы он не верил в то, что на это есть воля Господня, и думал бы, что отец просто сошел с ума, пресыщенный днями, он все равно помог бы ему. Исаак опустился на колени и, улыбаясь, завел сцепленные руки за спину, позволяя отцу связать себя и кивая в знак того, что Авраам стягивает веревки достаточно крепко. Он сам лег на жертвенник поверх дров, а Авраам только прижал его щеку к мягкому камню, что оставило в нем нежную вмятину, и взял нож – тот самый, которым делал обрезание. Исаак смущенно улыбался.

Небо разверз знакомый ангел, тот, что тридцать восемь лет назад гостил у Авраама, и позвал его дважды, поскольку на первый призыв Авраам не хотел было откликаться, не свершив волю Господню, – он подумал, что ангел послан поторопить его.

«Вот я!» – ответил он наконец, показывая небу занесенный нож. Ангел сказал: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня».

Авраам возвел взгляд, чтобы охватить им все небо, колесницей с клубящимися колесами проносящееся над ними, запрокинул голову и увидел чуть выше них, сзади, овна, запутавшегося рогами в кустарнике. Его-то Авраам и принес во всесожжение вместо сына своего.

Когда они спускались, ангел продолжал говорить, и относилось это более к Исааку, чем к Аврааму, которому никогда не нужны были ангелы для общения со Всевышним: «Мною клянусь – говорит Господь, – передавал ангел, – что так как ты сделал сие дело и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я, благословляя, благословлю тебя и, умножая, умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря, и овладеет семя твое городами врагов твоих, и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего».

Они возвращались молча. Исаак думал, что сам он никогда не сможет так возлюбить Господа, как отец его, чтобы собственноручно принести в жертву сына, и это подавляло его. Ему казалось, он не достоин обетования, данного ангелом, и с этим ощущением недостоинства, раздавленный величием примера отца, он и провел свою жизнь, упустив сына своего Исава и вынудив жену принять на себя руководство домом.

Авраам же думал, что жертвенник всего лишь перевернулся – и если на одной его стороне был сын его Исаак, то на другой – звезды небесные и песок прибрежный – мириады сынов и дочерей его, и смертный ужас, отодвинувшийся от Исаака, накрыл их. Авраам плакал и молился.

Сарра догадалась обо всем, как только узнала, что муж и сын ее отправились приносить жертву, не захватив агнца. Пять дней она рвала на себе волосы и расцарапывала лицо ногтями, не пила и не ела, но в погоню пускалась только в бредовых видениях, когда впадала в беспамятство. Поведай она о своих опасениях Елизеру – тотчас была бы снаряжена погоня – домоправитель давно сомневался в разуме Авраама. Но Сарра полагалась на Господа и повиновалась возлюбленному Аврааму и потому только бессонно молилась и умерла бы, если бы не продолжительные обмороки, в которых она настигала и возвращала Авраама и Исаака, передавая им волю Господню: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня».

На шестой день Сарра не могла больше находиться в лагере, из которого муж и сын ее отправились в земли Мориа, и выехала навстречу воле Господней, думая тем приблизить свою смерть.

Сарра, Авраам и Исаак встретились в Вирсавии, у Колодца клятвы, где Авимелех обратился в веру Господню и заключил завет с Авраамом о вечной их дружбе. Они обнялись, и каждый рыдал о двух других, но Авраам еще и о каждой звезде небесной, и о каждой песчинке земной.

Сарра сказала, что не может больше жить здесь и возвращается вместе с Исааком в рощу Мамре, место, где говорил к ней ангел и где она была счастлива. Сарра просила Авраама остаться в филистимских землях, потому что не будет она более спокойна, зная, что в любой миг сын ее может оказаться агнцем заклания, а если Авраам будет далеко от него, то путь Авраама к Мамре продлит дни, проведенные Саррой с Исааком.

Авраам, понимая, как важно Сарре увести сына в жизнь после того, как он, Авраам, уводил его в смерть, как нужно ей почувствовать себя наконец обладающей Исааком безраздельно, согласился.

И сам остался жить в Вирсавии, тоже не желая возвращаться в то место, откуда вышел с Исааком и откуда бежала мученица Сарра.

Последний месяц жизни Сарра была счастлива. Только отсутствие мужа удручало ее, но, пережившая путешествие Исаака с Авраамом, она не могла больше видеть их вместе.

Сарра умерла, обнимая Исаака, за спиной которого стоял ангел, возвестивший его рождение, и призывно махал ей рукой, готовый откинуть небесный полог, как только она соберется в путь.

Авраам, отпуская Сарру в Хеврон, догадывался, что она не вернется, но все же надеялся, что умрет возлюбленная на его руках. Это не сбылось, он пришел рыдать по ней в одиночестве и оплакивать ее при людях, когда тепло жизни уже покинуло ее тело.

Авраам решил похоронить Сарру в гробнице напротив ее любимой рощи Мамре и купил Двойную пещеру у хеттеянина Ефрона, вместе с картофельным полем и деревьями вокруг, хотя хеттеяне хорошо помнили и любили своего бывшего соседа Авраама и предлагали ему лучшие погребальные места бесплатно.

Авраам бродил в облетающей роще Мамре и рыдал в голос. Листья кустарников чиркали по его лицу, словно хотели бы приласкать, но осень сделала их грубыми, и они только царапали кожу – так старость не может ни утешить, ни утешиться. Авраам был не в силах смотреть на пещеру за полем, где оставил он Сарру, но поле охотилось на него, то и дело высовывая свою черную спину из-за деревьев, и редеющая листва не могла скрыть его, зовущее к гробнице.

Авраам увидел Сарру, когда ей было четыре года, и полюбил ее. Она и в сто двадцать семь, и в сорок лет оставалась неизменной – возлюбленной, и время, менявшее ее тело, так и не смогло пробраться в кровь Сарры и потратить ее душу. Девочкой, удивленно и внимательно смотрящей на сводного брата, готовой поймать и продолжить любое его движение, осталась она навсегда. Их отношения начались с игры в мячик: Авраам бросил, Сарра поймала, и вот закончились тем, что Авраам не мог покинуть облетающую рощу, зная, что Сарра тоже гуляет в ней, и в то же время постоянно натыкаясь взглядом на черное поле, ведущее к гробнице.

Внезапно подул ветер с юга, и листья полетели косой стеной, заштриховав видимость. Затем бурая, безвидная завеса разодралась, и взору Авраама открылся истинный вид рощи Мамре – пардес в цветении весны вечной, посреди которого стояла Сарра в обществе ангела. Ей было не четыре года, не сто двадцать семь и не сорок – время зря трудилось над ее плотью, все напрасно, Сарра не имела возраста, но оставалась при этом Саррой, тогда как многие люди отправляют часть своей души в землю по мере того, как проходят года их жизни. Сарра же не отдала тлению ничего, сохранив душу целой. Увидев Авраама, она засмеялась и помахала ему рукой, не призывая и не отталкивая, из пардеса пахнуло розами и лилиями, и, наперерез райскому ветру, подуло с севера. Вход в райский сад снова занесло лиственной завесой, дуновение прекратилось, и листья опали на остывающую осеннюю землю, но среди них остались радужная бабочка и розовый росистый бутон, вынесенные из пардеса райским ветром, от дыхания которого половина морщин на лице Авраама расправилась.

С тех пор он не мог плакать о Сарре. Ведь она даже не ждала его – просто пребывала там, где Господь успокоил ее.

Авраам был уже стар и в летах преклонных. Овдовевшего, его тотчас окружили молодые и бедные женщины с востока, которым не хотелось быть служанками и горничными – они предпочитали участь наложниц доброго господина и получали за это больше, чем заслуживали. Они рожали одних только мальчиков и возвращались через год-два жизни у Авраама к себе домой с богатыми подарками, которые не заработали бы за десять лет службы. Авраам оставил у себя только Хеттуру, женившись на ней за то, что она помимо шестерых сыновей родила ему и малютку Баколь, сладкую смуглую девочку, которая никогда не плакала, и с ней так полюбили играть все домашние. Не то чтобы Авраам нуждался в женском обществе – он просто страшился разрушать чужие надежды, такие, в сущности, ничтожные по сравнению с тем, чего некогда жаждали Сарра и Агарь, и наслаждался незамысловатой радостью женщин, вызванной очередным подарком или беременностью. В то же время, лаская гладкие черные тела, он не мог не думать о том, чего до сих пор был лишен Исаак.

Авраам и Сарра не спешили женить сына их старости, да он и сам не выказывал такого желания. До сорокалетнего почти возраста оставался он отроком, и дела клана по-прежнему вел Елизер под руководством Авраама.

Авраам думал, что, может быть, Господь по милости своей не пошлет Исааку потомства, как до сих пор не послал желания вступить в брак, и тем избавит от тысячелетий скитания и гибели звезды небесные и песок земной.

Но после смерти Сарры Исаак затосковал, ему не хватало женской души. И Авраам сказал Елизеру: «Положи руку твою под стегно мое и клянись мне Господом Богом неба и Богом земли, что ты не возьмешь сыну моему жены из дочерей хананеев, среди которых я живу, но пойдешь в землю мою, на родину мою, и возьмешь жену сыну моему Исааку». Аврааму не хотелось, чтобы Исаак женился на дочери тех племен, что уже преданы Господом его потомству, да и не видел он в округе достойных семей. Кроме того, может быть, нет уже достойных и в Месопотамии, разве что дочери племянников Авраама, внучки его брата Нахора, оставшегося в Харране.

Елизер, подчиняясь здравому смыслу, как всегда, возразил: «Может быть, не захочет женщина идти со мной в эту землю, должен ли я возвратить сына твоего в землю, из которой ты вышел?» Авраам вспыхнул: «Берегись, не возвращай сына моего туда. Господь, Бог неба, Который взял меня из дома отца моего и из земли рождения моего, Который говорил мне и Который клялся мне, говоря: «Потомству твоему дам сию землю», – Он пошлет ангела Своего пред тобою, и ты возьмешь жену сыну моему оттуда». Елизер в нерешительности кривил губы. Чтобы успокоить его рациональную совесть, Авраам сказал: «Если же не захочет женщина идти с тобой, ты будешь свободен от сей клятвы моей, только сына моего не возвращай туда». И Елизер поклялся.

Все его путешествие прошло перед внутренним взором Авраама. Он порадовался долгожданному обращению Елизера, которое свершилось, несмотря на его упрямый ум, когда произошло загаданное им невероятное: самая знатная невеста города напоила его и всех его верблюдов, много раз поднимаясь от источника с тяжелым кувшином, и пот радостного усердия струился по ее серебряным украшениям. Он порадовался благополучию племянника Вафуила, красоте и добронравию его дочери Ребекки, но приближение Елизера с девушкой удручало его, потому что ночь сорока веков ползла за караваном невесты.

Из своей Вирсавии Авраам, получивший зрение животных и ангелов вместе с заветом обрезания, видел Исаака, впервые заменившего Елизера и выехавшего по делам в Сур. Вечером Исаак, любивший поспать, а потому заимевший обыкновение молиться не на утренней, как Авраам, а на вечерней заре, вышел к колодцу, который Агарь назвала когда-то Беэр-лахай-рои – Живой, Видящий меня, – и заметил идущих верблюдов.

Авраам в Вирсавии понадеялся, что, может быть, Исаак не примет девицы, но она уже увидела Исаака, и спустилась с верблюда, и что-то спросила у Елизера. Он ответил, и Ребекка, покраснев и затмив на мгновение зарю, взяла покрывало, в которое превратилась ночь смертного ужаса сорока столетий, и покрылась.