Текст книги "Кошка, которая умела плакать…"

7. Великий барьер

Каждому самозваному благодетелю, каковому вздумалось перевернуть чей-то мир вверх лапами, неплохо было бы для начала поинтересоваться у его обитателей, а охота ли им жить с люстрой на полу и ванной на потолке?

Из лекции Эллиса ан Темиара

Короткая ночь миновала. Начинало светать, но тени были ещё достаточно густыми, чтобы укрыть алая, ищущего в них убежища, от посторонних глаз. Анар серым призраком скользил от одной колонны к другой, прятался за статуями-инвалидами, потерявшими в битве со временем кто руку, кто хвост, кто раззолоченное ухо. Переводя дух после бешеной гонки, он приникал к стволам древних деревьев… таким тёплым, мощным и недобрым с виду, что казалось – под корой их бежит не сладковатый сок, а густая солёная кровь, высосанная ими из мириадов благочестивых покойников. Анар улыбнулся этому жутковатому видению – чего только не рождалось на ниве его буйной фантазии, когда ей случалось быть удобренной чарами страха! А ими здесь был пропитан каждый камень – матушка постаралась во времена своей молодости…

Он не позволял себе думать об Аниаллу: сейчас главным было выбраться с запретной территории незамеченным, а этому могла помешать любая мысль, на секунду ослабившая его бдительность. Анар крался вперёд, внимая голосу своих обострившихся чувств и сосредоточив все силы на поиске безопасного пути.

Через несколько минут он успешно покинул пределы храмового комплекса и нырнул в густую зелень леса. Тут он знал каждую тропку, каждое дерево. Анар часто гулял здесь – это был единственный в Руале «неокультуренный» лес, дерзко-неопрятный, тёмный, густой и шумный. Забравшись поглубже во влажную чащу, Анар остановился и присел на замшелый ствол поваленного дерева. Ему никак не удавалось избавиться от ощущения, что от него ускользнуло нечто очень важное. Он раз за разом прокручивал в голове свой разговор с тал сианай и всё не мог истолковать некоторые эмоции, ясно читавшиеся тогда на её выразительном лице. В первую очередь её замешательство при виде заживающих ран – сначала своих, потом нанесённых ему. Анару казалось, что во всей этой сцене был какой-то скрытый смысл, но всего его воображения не хватало, чтобы уяснить, какой именно.

Возможно, разгадать тайну её смущения Анару мешало смущение собственное – мысли его с мучительным стыдом возвращались к первым минутам их встречи, когда он так вдохновенно изобличал в Аниаллу пособницу своей матери: «… отличное лицо… актриса ты отменная – сказать так много одним взглядом, ни разу не испытав того, что изображаешь… встречи перерастут в свидания…». Олух! От стыда у Анара горел нос и подушки лап, он садился, вставал, переминался с лапы на лапу. А ведь она действительно тревожилась за него, он и в самом деле был ей дорог. Дорог тал сианай! Дорог… ей самой. Немыслимо… и до одури приятно.

Анар просидел в лесу больше часа, прилизывая свою всклокоченную шерсть и растрёпанные мысли. А потом, надев на морду величественно-равнодушную маску, направился к дому.

Он не спеша поднялся по ступеням прогулочной дорожки, длинным серым языком врезавшейся в лес. Охлаждаемые магией камни приятно остужали его пылающие лапы. Небо затянуло пеленой облаков, и волшебные огни фонарей таяли в бледном, рассеянном свете утра, как кусочки цветного сахара в молоке. Дорожка упёрлась в маленькую треугольную часовню. На её обращённой к лесу стене Аласаис, склонясь над колыбелью котёнка, как пушинку сдувала с ладони крошечный янтарный шарик. Это было собственное произведение Анара – «Аласаис умиляется рождению Освободителя и вдохновляет его на создание Барьера». Алай скользнул по нему взглядом, и тут неверное освещение сыграло с ним шутку: ему померещилось, что в величественных чертах богини есть что-то от Аниаллу.

Возможно, это и действительно было так – иначе почему Амиалис настолько люто возненавидела именно эту фреску? Конечно, она была нарисована в нарушение всех правил, но этого всё-таки маловато, чтобы вызвать такую бурю негодования. Слава Аласаис, Анар догадался уговорить одного из жрецов освятить своё произведение до того, как показал его матери. Сколоть изображение Богини, на которое уже снизошёл дух Её, та не решилась. Единственное, что Амиалис смогла предпринять – это заставить магов повернуть часовню «испорченной» стеной к лесу, куда редко заглядывал кто-нибудь, кроме её богохульника-сына.

Анар старался как можно реже выбираться в город. Руал был выстроен с поистине царским размахом, как гротескный монумент грозному величию Аласаис и возлюбленных детей её. Толстые стены храмов возносились на головокружительную высоту; исполинские статуи нависали над улицами, и негде было укрыться от их тяжёлых взглядов; необъятные колонны теснились в полутёмных дворах-колодцах, где никогда не рассеивался дым курильниц. Пропитавшиеся им бритоголовые и бритоухие жрецы плавали в этом красноватом мареве, как бледные ягоды гугу в томатном супе, но, несмотря на свой комичный облик, нагоняли на Анара ледяную, мертвящую тоску.

Давящую эту атмосферу не могли разрядить ни барельефы, ни богатые вышивки, ни яркие росписи. Все они были выполнены в соответствии со священным каноном, в строго определённой палитре. Да и сюжеты из раза в раз повторялись: «Первое жертвоприношение», «Аласаис, повергающая в прах идолов», «Аласаис, скорбящая о Руале» и, конечно, Анарова любимая раскоряка – «Аласаис в облике Матери Всех Кошек, попирающая лапами Слабость, Безверие, Непослушание и Непочтительность». На его вкус, всей этой тщеславной выставке смерть как не хватало живости, выдумки, игры оттенков, не хватало полутонов… как, впрочем, и местной жизни в целом.

Но сегодня Анар скользил взглядом по треугольным окнам храмов и чувствовал восхитительную отстранённость от кипевшей за ними кутерьмы. Он больше не был её частью. Она мало трогала его. Анару казалось, что он лениво перелистывает страницы зачитанной до дыр книги с множеством однообразных иллюстраций на руалские мотивы.

Вот котёнок-подросток важно шествует на своих непропорционально длинных лапах, он высоко задрал острую мордочку с зажатым в зубах священным кольцом и презрительно косит глазом на менее удачливых сверстников. Вот какой-то расфуфыренный кот провожает свою даму к месту службы. Только что он расточал ей комплименты, а сейчас, стоило дверям очередного храма захлопнуться за ней, так и впился в них ненавидящим взглядом (впрочем, не забывая при этом бормотать положенные извинения Аласаис за то, что приблизился к «благословенному дому её», а поклониться не зашёл). Через окно того же храма виден бритоухий жрец, распластавшийся на зеркальных плитах. Непомерно длинный хвост его неестественно извивается, складываясь в священные символы…

«Как червяк на крючке», – подумал Анар; его замутило, и он поспешил отвернуться.

Здесь его ждала комическая сценка: горбоносый раб вопросительным знаком склонился над миской с молоком, в которой барахтался здоровенный усатый жук. Лицо раба застыло в маске мучительного напряжения мысли. Ещё бы – привыкший к бездумной жизни, он в кои-то веки должен принять самостоятельное решение. Заметив наблюдающего за ним Анара, раб окончательно перепугался. Он упал на колени, согнувшись до самой земли. Его лысая татуированная голова походила на булку, облитую сахарной глазурью.

– И чем же тебя так расстроила эта миска? – приняв двуногий облик, полюбопытствовал Анар.

– В ней жук, господин. А я не смею достать его. Мои пальцы осквернят молоко, и ложка, побывав в моих руках, тоже осквернит его. И никому не дозволено выливать молоко… – от волнения у раба начался нервный тик. Анар мог бы поклясться, что сейчас он мысленно стенает, как же это мудромордые создатели Кодекса забыли прописать, какое из двух зол он должен выбрать в данном случае.

– Пренеприятная дилемма. Но ты же как-то наполняешь эти миски, верно?

– Да, господин. Я удостоился чести прислуживать четвероногим котам этого храма.

– А как именно ты наполняешь эти миски?

– Я с молитвой беру священный кувшин, – раб указал на ряд сосудов с широким горлом, выстроившихся под навесом вдоль стены храма; одни были полны молока, другие уже пусты. – В благоговении склоняюсь над миской, наполняю её…

– То есть то, что ты держал в руках кувшин, не делает его осквернённым? – многозначительно спросил Анар. – Молоко в нём не теряет своей чистоты?

– Нет, господин. Кувшины освящают особым образом, – с готовностью ответил раб.

– Теперь подумай, как ты мог бы использовать это, чтобы справиться с жуком.

– Господин? – жалобно переспросил раб.

– Думай! – велел Анар. С тем же успехом он мог бы приказать табуретке взлететь…

Жертва импровизированного экзамена покорно склонила голову. Не прошло и пары минут, как руки раба затряслись, а кадык заходил вверх-вниз. Анар решил смилостивиться.

– А что, если ты возьмёшь пустой кувшин и зачерпнёшь им жука?

Раб подумал с минуту, потом лицо его осветилось подлинным счастьем.

– Поистине, сама Аласаис вложила в твою голову эту мудрость, господин мой! – закудахтал он, восторженно кланяясь своему благодетелю.

Анар скрипнул зубами. Отпущенный его кивком раб бросился за кувшином.

«Безнадёжны», – в какой уже раз за триста лет своих руалских мытарств пробормотал Анар.

Неспособность рабов (да что там – и многих алаев) думать самостоятельно – даже под страхом наказания! – пугала его. Безусловно, среди рабов были тугодумы и откровенные глупцы. Но к таковым можно было отнести меньше четверти неалаев. А остальные?

Долгое время Анара преследовала мысль, что здесь кроется какая-то гнусная тайна, что все эти господа «творцы-Кодекса-знали-как-лучше» намеренно искалечены, превращены в удобные инструменты, послушные руке власть имущих. Он повсюду искал следы заговора жрецов, наблюдал за жизнью рабов – с самого их рождения и до смерти, и нигде не находил ничего подозрительного.

Никто не воздействовал на их разум – ни магически, ни используя преображающую силу духа Кошки. Никто не прикасался к их мозгу. Воспитание маленьких рабов тоже трудно было назвать жёстким. Родителям почти не приходилось наказывать их. Малыши с радостью выполняли свои нехитрые обязанности, как губки впитывали правила жизни в Руале – с готовностью… и даже с какой-то странной жадностью. Словно спешили заполнить пугавшую их пустоту в собственных головках. Другого способа сделать это, кроме как спросив у старших, они не знали. Или, вернее, не хотели знать.

Постигать что-то самостоятельно, в чём-то разбираться, а уж тем более что-то придумывать – казалось им делом неприятным, ненужным, даже противоестественным. Когда Анар предлагал им включить фантазию, дети плакали, взрослые впадали в ступор. Вид у них был, как у кошек, которым приказали прыгнуть в холодный бассейн. Даже хуже. Как у кошек, не умеющих плавать… И это притом, что Анар поощрял в своих слугах инициативу и вовсе не наказывал их за промахи!

Однажды он предпринял попытку обучить детей рабов математике. Попытку до определённой степени удачную – его подопечные быстро схватывали способы решения задач и накрепко их запоминали. Однако… однако, если поставленную задачу нельзя было решить по шаблону, они неминуемо терялись и бежали к Анару за советом.

Точно так же дело обстояло и с художественным творчеством. Дети обожали срисовывать, раскрашивать, но не могли придумать собственный узор. Анар знал только два исключения из этого правила – раба одной из своих прежних пассий, сочинявшего простенькие мелодии, которые потом насвистывала половина руалских слуг; и собственного раба Када, вырезавшего портреты своих подружек на осколках камней. Странно, что в остальном и один, и другой ничуть не отличались от своих собратьев, даже более того – были ревнителями строгого соблюдения правил и испытывали к Кодексу прямо-таки фетишистскую страсть.

Но Анар не сдавался. Был случай, когда он предложил одной из служанок – женщине средних лет, смышлёной и живой – придумать, какой бы она хотела видеть свою свадьбу… Рабыня бухнулась на колени и залилась слезами, вопрошая, чем же она так прогневила его, раз он не считает её достойной традиционной церемонии. А когда он объяснил, что его предложение – награда, а не наказание, взмолилась не взваливать на её плечи эту непомерную ношу… Ношу… слишком много неопределённости, слишком много… свободы.

Увы, её счастье было в другом. Анар годами ломал голову, как может неглупое существо получать массу удовольствия от самой тупой, нудной работы, где нет ни пяди места для самовыражения?! Разложив на хозяйской тарелке еду в точном соответствии с каноном, не прибавив от себя ни единого листика укропа, она испытывала не меньшее удовлетворение, чем он сам, успешно опробовав свежепридуманное заклинание.

Неужели разгадка крылась в том, что у неё и вправду не было никакого «само», чтобы его выражать? Но как такое может быть?..

Вдруг небо над Руалом озарила серия синих вспышек. Всё ярче, ярче и ярче. Анару не нужно было объяснять смысл этой иллюминации – душа кого-то из высших аристократов отлетела в Бриаэллар. Так и есть – тонкую кисею облаков прочертила вертикальная стежка кошачьих следов – чёрных, окружённых сапфирно-синим ореолом.

– Зараза! – прошипел Анар, отступая в треугольную тень куста.

Если кто-нибудь из родни заметит его, он будет обязан тащиться в храм Вознесения. И неизвестно, сколько там проторчит.

Прокравшись вдоль стены беседки, Анар бросился бежать. Он нёсся по изнанке Руала, петлял старинными переулками, кривыми, как логика бюрократа, и узкими, как кругозор религиозного фанатика. Наконец впереди показался его собственный дом. Как и все дворцы руалских аристократов, его укутывали десятки магических щитов, точь-в-точь как капустные листья кочерыжку. Беспрепятственно миновав их, алай вбежал на задний двор и нырнул в крошечную часовню Аласаис, предназначенную для удовлетворения духовных нужд слуг. Тут никто не осмелится его побеспокоить – личное общение с богиней не менее важно, чем оплакивание усопших родственников.

Он принял кошачью форму, почтительно растянулся у ног Матери Всех Кошек, смиренно опустил голову на лапы… и уснул крепким сном самодовольного, ускользнувшего от наказания богохульника.

* * *

Вечером того же дня Анар без особых приключений добрался до «логова Когтя Карающего». Едва войдя в зал, он заметил какое-то движение – за колонной, у которой были сложены вещи и книги Аниаллу, мелькнула тень. Это явно была не тал сианай. Он принюхался – в воздухе отчётливо чувствовался чужой запах, но Анар не знал, что за существо могло его издавать. Не животное, не алай, не эльф, не человек. Это было нечто иное, с чем Анар никогда прежде не сталкивался, а значит, не знал, чего от него ожидать.

Опустив капюшон и запахнув полы тёмного плаща, он бесшумно продвигался вперед в густой тени, отбрасываемой колонной. Подобравшись на достаточное расстояние, Анар сделал несколько шагов вбок и, рискуя обнаружить свое присутствие, вышел на свет, чтобы разглядеть неведомую тварь. Одетая во что-то серебристо поблёскивающее, она деловито рылась в бумагах Аниаллу. Существо так и не заметило Анара, который, вернувшись в тень колонны, крадучись приближался к нему. Запустив тонкую лапку в рюкзак тал сианай, оно извлекло на свет небольшой пузырёк и стало обнюхивать его, жадно втягивая воздух большими ноздрями.

Эта тщедушная тварь с тонкими лапами, похожими на узловатые тёмные ветви, и длинными, несомненно сильными и ловкими пальцами, более всего походила на нгуу. О злобном и жестоком характере этих существ Анар читал в одной из контрабандных книг о забарьерной жизни. В ней говорилось о походе отряда искателей приключений по лесам Энхиарга в поисках одной древней реликвии.

Нгуу ещё раз глубоко вдохнул исходящий из пузырька запах и блаженно прикрыл большие глаза. Воспользовавшись моментом, Анар резко оторвался от пола и одним стремительным прыжком оказался рядом с ним. Опасаясь забрызгать все вокруг кровью, которая, в его представлении, могла оказаться весьма зловонной, алай схватил нгуу за тонкое горло, собираясь задушить. Но не успел он сжать пальцы, как тот истошно завопил. Звук был таким резким, что Анар чуть было не выронил проклятую тварь.

Аниаллу, мирно спящая тёплым клубком в меховых недрах спального мешка, пробудилась от этого душераздирающего крика. Мысленно выругав себя за непредусмотрительность, она чёрной молнией выскочила из уютной норки и, на ходу приняв двуногий облик, бросилась к Анару.

– Жрецы лишили тебя последнего разума? Отпусти его! – приказала она, оказавшись рядом с оглушённым воплем алаем.

– Но это же нгуу! – возмутился Анар, от удивления забывший, что спорить с тал сианай, пусть и необычайно милостивой, не стоит.

– Сам ты нгуу, вон и уши у тебя тёмные при светлой морде, – по-кошачьи наморщив нос, фыркнула встрёпанная Аниаллу; она каким-то неуловимым движением разжала пальцы Анара и выхватила полузадушенное существо из его рук.

– Какой же это нгуу, – пробормотала сианай, укладывая тщедушное создание на край своего спальника.

Ощупав шею «нгуу» и, видимо, убедившись, что ничего особенно ужасного с ним не произошло, она заметно успокоилась.

– А кто это тогда? – растерянно спросил Анар.

Теперь он смог рассмотреть необычное одеяние «нгуу» – оно состояло из тысяч серебристых рыбёшек, скрепленных между собой совершенно непостижимым образом.

– Это? Это игшааг, господин Ис-аншу-роимри. Он помогает мне с расшифровкой ваших священных текстов. Но пока, – Аниаллу широко зевнула, блеснув длинными клыками, – пока мы не нашли там ничего интересного о Барьере. Только сплошные восхваления в адрес Агира Девятого. О, какой он великий! О, какой он могучий! А одними восхвалениями сыт не будешь, – закончила она, многозначительно взглянув на Анара.

– А я как раз пришёл сказать, что буду рад помочь тебе с Барьером, – выдавил он.

Тал сианай явно ничего другого и не ожидала.

– Вот и чудненько! Я только отнесу его домой и попытаюсь уладить весь этот… инцидент, – сказала она и убежала куда-то во тьму, оставив Анара конфузливо подёргивать ушами.

Вернулась она довольно быстро.

– Мне пришлось отдать ему весь запас невидимых чернил. Так что за тобой должок.

– Служить тал сианай – великая честь, – церемонно поклонился Анар, его разбирал смех.

– Так что слышно про Барьер у вас, в благословенном Руале? – спросила Аниаллу, усевшись на спальном мешке и вооружившись пластиной-самопиской.

– Одни страшные сказки да суеверные россказни жрецов, – фыркнул Анар; скрестив ноги, он завис в паре пальцев от пола. – На мой взгляд, по крайней мере. Я с детства слышу о мерзостях того времени, о том, как ужасен был наш мир. «Ужасен» не в смысле опасен – ведь мы богоизбранная раса и бояться нам нечего – он был богопротивен, отвратителен, грязен. Жрецы называют этот период Великой Засухой, ибо… сейчас… ибо «благодать Аласаис, прежде дождём изливавшаяся на Руал, иссякла, лишь изредка слезами орошая скорбные лица немногих праведников».

Аниаллу притворно всхлипнула.

– Причину этого они видели в том, – продолжал Анар, – что при Агире Восьмом Беспечном, отце Агира Освободителя, наш город наводнили иноверцы. Трудно было найти хоть один дом, не осквернённый присутствием слуги или охранника неалая. Они трудились на наших полях, они заново мостили наши улицы, готовили еду… И всё бы ничего, если бы помимо всевозможной иностранной заразы, они не притащили в Руал заразу духовную – свою гнусную веру. Бесстыдно пользуясь всеми благами, ниспосланными руалцам Аласаис, эти неблагодарные продолжали поклоняться своим гадким божкам. Ходили слухи, что у некоторых в подвалах устроены святилища их идолов, где они глумятся над Аласаис, живьём сдирая шкуру с похищенных храмовых кошек. Более того, поговаривали, что им удавалось вовлечь во всю эту гнусность и некоторых алаев.

Жрецы буквально сходили с ума, они до хрипоты орали о том, что Аласаис уже занесла свою наказующую лапу над городом и неотвратимо близится день, когда кара её падёт на головы богохульников и всех, кто попустил им творить своё зло. Но всё было тщетно, и царь, и сограждане оставались глухи к их мольбам и предостережениям.

В это смутное время на руалский престол взошёл один из наиболее заметных в нашей истории правителей – Агир Девятый. Никто точно не знает, что случилось с его отцом – говорят, Восьмого покарала сама Аласаис. Он исчез, и траура по нему никто не носил. Напротив, сердца всех преданных Аласаис кошек возликовали, а полные надежды взоры устремились на новоиспечённого царя.

В голосе Анара бурлило столько язвительности, что Алу начала всерьёз опасаться, как бы у него не началась изжога.

– Во всех текстах, начиная со второго года его правления, Девятый упоминается не иначе как Агир Анвиритани, что значит «освободитель».

– На мой взгляд, такую свободу можно сравнить только со свободой узника в камере… пусть и весьма комфортабельной, – прокомментировала Аниаллу.

– Вместо того чтобы, как того ожидал от него Священный Совет Верховных жрецов Руала, смыть сотворенный иноверцами и богохульниками позор их же кровью, Агир просто окружил границы своих владений магической завесой – Великим Барьером. Он сказал так: «Алаям, чьи души и сердца преданы великой Матери Кошек, дозволено остаться здесь, под милостивой лапой её. Отступники же, соблазнившиеся и соблазнявшие, да изыдут прочь во Внешние Земли и страдают там вечно, лишённые благодати Её. Четырежды четыре раза прокляты они, неблагодарные! Пусть стенают и корчатся, прозябая во мраке вместе с некошками, ибо некошками они стали. – Вжившись в роль, Анар расправил плечи, вытянул шею и величественно взирал на Аниаллу сверху вниз. – То же говорю я и вам, неалаи: терпение наше истощилось, Руал ныне исторгает из себя иноверцев со всем скарбом их. Но если отыщется среди вас кто-либо, кто захочет отринуть ложных богов, то пусть знает – Аласаис повелела мне не отвергать его. Однако впредь, дабы искушение не ввергло его вновь в пучину мерзости, ему надлежит находиться в полном подчинении у благочестивого алая, который пожелает призреть сего ничтожного раба». И таких оказалось немало, – горестно вздохнул Анар. – Никогда этого не понимал.

– Да… И про наших зверюшек – ни слова. Но вот это «стенают и корчатся» меня очень настораживает, – сказала Аниаллу, постучав когтем по пластине, где одно за другим проступали уловленные из воздуха слова Анарова рассказа. – Особенно если учесть, что зверюшки эти расплодились только с внешней стороны Барьера.

– Ты будешь смеяться, но я ни разу не слышал о том, что звери стали… такими из-за Барьера, мне это даже в голову не приходило, – поскребя себя за ухом, признался Анар. – Я думал, они – кара Аласаис.

– Как видишь – нет. У нас в Бриаэлларе даже есть чёрная шутка: Агира прозвали Освободителем за то, что он освободил от населения всю огромную равнину Жёлтых Цветов. Давай ты пока передохни, а я расскажу тебе, как всё это выглядело с нашей, неруалской точки зрения, – предложила Алу; Анар кивнул и потянулся к бутыли с молоком. – Сейчас… Итак, кошки, изолированные от окружающего мира магией Агира, жили в полной безопасности. Чего нельзя сказать про неалаев, чьи поселения выросли за последние столетия у руалских границ. Большинство заклятий на исчадий Барьера не действовало, и пока жителям городов, осаждаемых ордами жаждущих крови чудищ, удавалось найти способ борьбы с одним из их видов, леса рождали на свет совершенно новых.

Горожане несли огромные потери, – словно по невидимой книге читала сианай. – Многие из них, в первую очередь те, кто ранее переселился сюда с севера, вернулись на историческую родину. Они были наэйрианцами, а значит, обладали более мощным оружием, были лучше обучены, чем их собратья по несчастью. Некоторые были неплохими магами – бытовыми в основном, но в критической ситуации быстро понимаешь, как использовать навыки прочистки труб для потрошения чьего-нибудь брюха. Поэтому им и оказалось по силам пробиться через орды тварей, перекрывших путь к Долине Снов и прилежащим землям.

– Неужели никто из них не умел открывать порталы? – удивился Анар.

– Равнина – антизона линдоргского шенавена, – покачала головой Аниаллу.

– Что?

– Прости. Шенавен – это место, где порталы появляются сами собой. Как плесень в сыром подвале. А антизона – это как бы его противовес. Там невозможно открывать порталы, и вообще, магия ведёт себя странно. Так что приходится ходить ножками, – вздохнула Аниаллу и продолжила уже в прежней «книжной» манере:

– У тех же, кто пришёл на плодородную равнину Жёлтых Цветов через Лесные врата на юге, дела обстояли гораздо хуже. Они переселились в окрестности Руала отнюдь не от хорошей жизни и выполняли в нём самые простые работы – были слугами, ухаживали за скотом. Эти несчастные и подумать не могли о том, чтобы прорваться на север, так что неудивительно, что примерно три четверти из них приняли решение просить убежища в Руале, несмотря на опасности, ожидающие их в дороге, и рабство в конце пути. Потеряв множество товарищей, около полутора тысяч существ прорвалось к Барьеру. Стоило им ступить под сень деревьев руалского леса, как их встретили послы Агира. Они защитили беженцев от кишащих в лесах тварей и провели их внутрь стен. Что до алаев-отступников, то они отправились в Бриаэллар, где и остаются по сей день, основав дом ан Руал, один из Великих домов города.

Алвиан Анлиморский, «Таинственные пределы нашей родины», Линдорг, пятнадцать тысяч какой-то год, – широко улыбнувшись, закончила Аниаллу (ну точь-в-точь ученица, успешно ответившая на билет выпускного экзамена). Она так увлеклась своим рассказом, что не заметила, как помрачнело, осунулось лицо её единственного слушателя.

– Так, значит, их всё-таки вынудили стать рабами… – едва слышно прошептал Анар. – А я уже было примирился… со всем этим. Решил, что просто не способен понять их счастье, хотя и пытался.

– Я изложила тебе лишь одну из точек зрения, – поспешила сказать Аниаллу. – Она – самая популярная, это правда. Но… в Энхиарге всегда было модно не любить алаев, а она выставляет нас в наиболее неприглядном виде.

– Модно?

– Ну да. Мы слишком хорошо устроились. Как говорится, в Наэйриане нет тёплого местечка, где бы уже не угрелся алай. И многих хлебом не корми, только дай нас с этих местечек посковыривать. А история с Барьером, особенно то, что касается рабства, – главная наша лужа на паркете. Тыкай – не хочу.

– То есть, ты считаешь, всё было не так?

– Не совсем так, – повела плечом Аниаллу. – Думаю, если бы эти полторы тысячи беженцев и добрались до ваших стен, внутрь пустили бы очень немногих.

– Почему?

– Смотри сам. Руал хотел избавиться от иноверцев. Чтобы в его стенах остались лишь те неалаи, которые были готовы в трезвом уме и твёрдой памяти пожертвовать свободой ради возможности остаться «под милостивой лапой» Аласаис, служить ей и её благословенным детям. Служить с восхищённой, влюблённой покорностью, с упоением и признательностью, а не из страха или алчности. Как служит тебе Кад, понимаешь?

Анар кивнул.

– Агир виноват, – с жаром продолжала Алу. – Да, он лишил крова десятки тысяч существ. Многие погибли. А он спокойно смотрел на это избиение сквозь свой треклятый таз (я Барьер имею в виду!), вместо того чтобы попытаться хоть что-то исправить. За одно это ему следовало бы поотрывать лапы. Но я не верю, что он посмел обречь на рабство тех, кто не хотели быть рабами! Оставить умирать – да. А это – нет.

– Хотели быть рабами… До сих пор в голове не укладывается. Понимаешь, это моя больная тема… после того, как…

Анар замолчал. Аниаллу не торопила его.

– Много лет назад я придумал закон, позволяющий потомкам рабов выбирать свою судьбу. Положил его к стопам своего дяди…

– И он, конечно, чуть не убил тебя?

– Нет, – горько усмехнулся Анар, – он милостиво согласился принять моё предложение.

– Ты шутишь?

– Кор издал указ, что каждый, кто недоволен своей жизнью, волен беспрепятственно покинуть Руал…

– Но это «беспрепятственно» было не указ для «милых» обитателей окружающих город лесов? – осторожно спросила Аниаллу.

– Нет. Дяде и матери показалось мало просто казнить их, чтобы другим было неповадно. Их вообще мало заботили рабы. Урок следовало преподать мне… Десять рабов покинули Руал на следующей же неделе. Я снабдил их деньгами. Телохранители Кора проводили их до самых границ лесов. В целости и сохранности. Рабы успешно добрались до каких-то городов, а потом… Мать показывала мне кое-какие эпизоды, разъясняла… – Анар сжал пальцы так, что они побелели. – Один умер, весь покрывшись язвами. Он был чужаком и никто не стал его лечить.

Аниаллу нахмурилась – что-то не похоже это на энхиаргские порядки. Тем более что раб был при деньгах.

– Другого запытали до смерти какие-то фанатики. Остальные остались живы, но… не было и дня, чтобы они не проклинали меня. Я и вправду оказал им собачью услугу. Подсунул пирог с отравленной начинкой. Они не понимали, что ждёт их за руалскими стенами. Не понимали, что значит слово «свобода».

– А что оно значило для них? – мягко спросила Алу; она осторожно взяла Анара за руку, и он благодарно пожал её пальцы.

– Власть. Богатство. Праздность. И только. Им казалось, что едва они престанут быть рабами, как тут же заживут с таким же великолепием, как их бывшие хозяева. Им было невдомёк, какую цену руалские кошки платят за эту роскошь, а свободные существа за Барьером – за свою свободу. И что им самим эта цена не по карману. Глупцы из глупцов. И я ничуть не лучше. Смутьян, опасный идеалист!.. Не разобравшись в их мотивах, не… не рассмотрев толком их души, я искренне радовался за них, думал, что свобода важна им сама по себе. Важна настолько, что все тяготы – ничто по сравнению с ней. Она окрылит их, и они без труда преодолеют… всё.

– Как ты сам преодолел бы на их месте?

– Мне так казалось… Но первые же трудности сломили их. Нищие, потерянные, отчаявшиеся, почти все они пристрастились к разным дурманящим веществам, кто-то был вынужден побираться, один сошёл с ума, другой покончил с собой, а ещё двое и вовсе пытались вернуться назад. Их не испугала даже возможность быть растерзанными. Дядя не пожелал помочь им. Они умерли страшной смертью… – Анар до боли стиснул руку Аниаллу.

– В результате, как и всегда, мои действия только упрочили существующую систему. Мать надеялась, что вот тут-то я наконец не выдержу и расправлюсь с Кором. Я действительно подумывал об этом и даже нашёл способ обойти «правосудие души».[19]19
  Правосудие души – способность душ руалцев царской крови, погибших насильственной смертью, обличать своих убийц.


[Закрыть] Взойти на трон и поменять весь уклад жизни руалцев – это было так заманчиво. Но что-то удержало меня, я вовремя одумался.