Текст книги "Последняя Золушка"

Мир номер три. Прошлое. Навсегда

– Ну вот мы и дома! – восклицает Тильда. – Навсегда! Понимаешь, малыш, что такое навсегда?!

От волнения я молчу, хотя очень хочу сказать, что понимаю.

Навсегда – это когда тебя уводят из дома, а ты все выворачиваешь и выворачиваешь голову, и ноги цепляются одна за другую, и последние шаги ты уже не делаешь – тебя просто волокут. Навсегда – это когда будет и будет сниться одно и то же: одеяло на голове, шлепанье босых ног по полу, а ты лежишь, сжавшись, вжавшись сама в себя, и ждешь, с ужасом ждешь первого удара…

Навсегда – это мерзко мокрая простыня под тобой.

И запах, который ты будешь временами ощущать уже взрослой, через любые, даже самые сильные духи.

Навсегда – это холодная мамина рука… и еще одна холодная рука – какой-то чужой тетки на кладбище, где твою маму хоронят, а тебя взяли потому, что «так положено», хотя ты совсем, совсем не хочешь ЭТОГО видеть!

Навсегда – рассыпающаяся, сухая, мертвая земля в руке и такое же мертвое, желтое, ненастоящее лицо… которое НЕ МОЖЕТ быть маминым! И казенный, самый дешевый картонный гроб, и табличка с номером вместо креста…

Навсегда – когда хочется забыть все это… И жить не назад, как все время почему-то получается, а вперед – принимая на место того, что до сих пор заполняло меня, целиком все, что будет здесь: теплое молоко, теплые руки и игрушки – мои и купленные ТОЛЬКО ДЛЯ МЕНЯ… И книжки, и собственная комната… это что, тоже НАВСЕГДА?!

– Ну скажи мне, чего ты больше всего хочешь? – спрашивает Тильда и наклоняется, чтобы снять с меня сандалии.

– Я сама… – говорю я, смущаясь, потому что это уже слишком… слишком много счастья… Мне этого не вынести! Оказывается, счастье бывает почти таким же невыносимым, как горе, и так же захлестывает горло, и слова плохо идут…

– У нас с тобой впереди целое лето! – восклицает Тильда. – Хочешь, поедем на море? Ты никогда не видела моря?

– Нет… – еле шепчу я, – не видела…

– Вот и поедем! Тебе надо набираться сил, малыш… Столько дел впереди! А ты у меня такая хрупкая!

Она подхватывает меня на руки и кружит по передней, так что расстегнутые сандалии разлетаются в разные стороны, ударяются о стены и падают. Но она только смеется:

– Совсем, совсем ничего не весишь! Черешни хочешь? Я купила!

В кухне, большой, почти огромной, в два окна, НАШЕЙ кухне, на столе действительно стоит тарелка с черешней. Это так красиво: цветущие липы за двумя огромными окнами, белая скатерть на дубовом столе и темные, глянцевитые, с крепкими черенками ягоды на расписной глиняной тарелке. Все: и окна, и стол, и скатерть, и такой же, как они и все это утро, трехстворчатый, основательный, прозрачный, теплый, расшитый бликами запах лип, льющийся в дом, – так восхитительно, что у меня совсем перехватывает дыхание, когда я понимаю, что это – для меня. И врезавшаяся в память на всю жизнь картинка летнего дня с черешней, зелеными бликами от листвы на белой крахмальной скатерти, и там же, контрапунктом, мощный малиновый рефлекс от ягод – это все тоже НАВСЕГДА.

– Ну, что ты хочешь? – снова спрашивает Тильда и так смотрит, что я вся устремляюсь прямо к ней, хотя сижу неподвижно. Но я все равно словно лечу… ей навстречу… всему этому навстречу… вся целиком – навстречу!

И только холодный ПРЕДУПРЕЖДАЮЩИЙ голос Аллы где-то внутри – словно цепь, которой я привязана к прошлому. Еще миг – и она натянется, сомкнется на горле, и меня рванет назад, словно разбежавшегося пса, и я захриплю, и упаду… Да. И это – тоже НАВСЕГДА! Аллин голос… отрава сомнения… и желание забыть, и знание, что НИКОГДА и НИЧЕГО не забудется…

– А хочешь, приедем с моря и котенка заведем? И он будет спать с тобой рядом… Когда я была маленькой девочкой, у нас была кошка. Или это был кот? Наверное, все-таки кот – кошка приносила бы котят, а их я не помню! Хотя котят всегда помнишь, правда?

Я помню только мамины худые руки, копошившиеся в помоечном баке – один раз, когда у нас совсем не было ничего в доме, мама туда пошла. А я стояла рядом. Вдруг из бака с шипением выпрыгнула кошка – прямо маме в лицо! Она отскочила так, что спиной налетела на меня, и мы обе упали, а кошка убежала. Нет, я не люблю кошек… я все время буду ждать, что она прыгнет… метя прямо в мои глаза!

– Нет, – тихо говорю я, – нет… не надо.

– Ты любишь собак? – спрашивает Тильда.

Собак любит Алла… это она мечтает о большой-пребольшой собаке… Мне же достаточно того, что есть здесь и сейчас – тепла самой Тильды, и солнца в окне, и запаха, который словно гладит меня по лицу, и далекого моря, и черешни… Скатерти, которую я боюсь испачкать соком, и тарелки с выпуклым узором, по которому так и тянет провести пальцем!

– Малыш… ну скажи, скажи, чего бы ты хотела? Я так тебя люблю… Мне хочется исполнить твое самое заветное желание! Правда! Глазки мои любимые… – Она целует меня в глаза, которые я сразу же зажмуриваю, в волосы, в щеки, прижимает к себе… – Солнышко ты мое…

Я хочу сказать, что тоже очень счастлива, но я не знаю, как такое выговорить… Я НЕ УМЕЮ! Пока не умею. Но я научусь, обязательно научусь!

Внезапно я вижу, какая Тильда красивая и как она подходит ко всему этому: к белоснежной скатерти и старому дереву мебели, и к цветному стеклу с острыми гранями, в которых дробится и множится солнечный луч… К хрусталю люстры и паркету пола… К портретам на стенах в гостиной и промытым до полной невидимости стеклам высоких окон…

Она подходит и к тем, старым, еще черно-белым фото своих родителей, бабушек и дедушек, и к другим – на толстом картоне, в лакированных и металлических, с завитушками рамках с подпоркой сзади… К пузатым флакончикам на туалетном столике в спальне и к словам «паспарту» и «саше»…

Я же ни к чему пока не подхожу… Я пока чужая, СЛУЧАЙНАЯ. Я не гожусь сюда… Ни к зеркалу во весь рост в тяжелой раме, ни к двери, которая уже много раз пропускала меня, но так ко мне и не привыкла. Как замок не может привыкнуть к новому ключу, хотя он по виду совсем как настоящий. Я же пока… нет, не НАСТОЯЩАЯ. Хотя волосы у меня уже не топорщатся как попало, а отросли и лежат красивыми волнами – Тильда сама водила меня к парикмахеру и объясняла, как именно их нужно подстричь. И у меня в этом доме новое платье, и махровый халатик, висящий рядом с Тильдиным на крючке в ванной, в которой тоже есть окно, и веселые розовые тапочки, и джинсы, и еще целая куча вещей… Все это очень к месту здесь, в этой квартире, где будем жить только мы вдвоем. Но я сама словно бы НЕ ТА… Почему она выбрала именно меня? Неужели она всего этого НЕ ЗАМЕЧАЕТ?

Я хочу сказать, что очень хотела бы измениться… только этого бы и хотела! Забыть прошлое – полностью и навсегда: и помоечную кошку, и мамину руку, и табличку с номером… я так и не найду ее, когда стану разыскивать эту могилу через много лет! Я хочу, чтобы всего этого НЕ БЫЛО. Я хочу этого очень сильно! Чтобы не было ни детского дома, ни сырой постели, воспоминания о которой будут преследовать меня еще годы и годы… ни слова «зассанка»… ни «рожа – это такое лицо»… ни снега пополам с песком, в который я упала, а потом увидела ангела на дереве. Нет, ангела я хотела бы помнить всегда! Как и ту встречу с Аллой на холодной лестнице… первую встречу, когда она сказала «я все равно буду с тобой дружить». И смешного батюшку с извиняющимся голосом и волосами, собранными в хвостик, я тоже хочу помнить. Хотя мы с ним вряд ли еще встретимся. Всего остального – не надо. Потому что теперь я хочу врастать в ЭТО. Стать НАСТОЯЩИМ ключом. Подходить ко всем замкам в этом доме. Чтобы когда-нибудь сидеть и показывать другой девочке фотографии. И говорить: «Смотри, это твой прапрадедушка! Он был великий сказочник! А прапрабабушка рисовала»! Я и сама буду рисовать… я умею!

Я нарисую картинки к сказкам, которые обещала придумать для меня Тильда. Принцессу и Дракона с прозрачными крыльями, которые видит только он сам, и смешного Короля, который не хочет носить корону, потому что это сейчас немодно. И сказочный Лес, и море с Золотой Рыбкой, исполняющей не три, а все-все желания! И Русалку с хвостом и стройными ножками одновременно – потому что русалкам тоже очень хочется выйти на луг с цветами и побегать…

Я нарисую дворец-буфет, в котором живут Король Графин и Принцесса Фужер с тонкой талией и пышными кружевными юбками, – они выглядывают из окон на самом верху. А внизу будут толстая Кухарка Супница и целый взвод солдат-вилок – их я выстрою вокруг, для охраны.

И корабль-буфет я тоже нарисую. Потом, после моря. Когда увижу, какое оно. Тогда я произведу чванливый кофейник с носиком в капитаны, и русалки с ножками будут плыть и махать кораблю руками… а Принцесса Фужер, которая так и останется принцессой, будет махать им в ответ. Я не хочу хоть что-то менять в Принцессе Фужер, она сразу стала такой, в которой нельзя ничего изменить. В отличие от меня, которая пока не подходит ни к чему тут, потому что… потому что!..

Я вдруг понимаю ПОЧЕМУ.

– Я не хочу, чтобы меня звали Мирабеллой! – говорю я громко, оттого что мой голос вернулся. – Можно… можно теперь я буду Лизой?

Тильда смотрит на меня немного озадаченно, но, кажется, она понимает.

– Можно, – говорит она. – ТЕПЕРЬ все можно!

Мир номер один. Реальность. Настоящее

– Открой… – прошептал голос в телефоне. – Открой дверь… я сейчас приду!

Я не сразу отделил сон от яви и сначала брякнул было трубку на место и закрыл глаза, потому что спать хотелось смертельно, как всегда на рассвете. Я неисправимая сова. И поэтому являться на занятия в десять утра для меня уже подвиг. А тут еще и шести нет, и темно, и какой-то неясный шум… Да это дождь! Значит, лето кончилось. Бабье лето, лето бесконечных Золушек-один-два-три-девять, которых я толком за этот прошедший месяц и не запомнил… А зачем? Он все равно на одно… нет, не на лицо… вместо лиц у них какие-то маски… Для кого? Для Принцев? Золушки всегда в масках, потому что на самом деле это замарашки, которые превращаются… превращаются… да ни во что они не превращаются, сколько ни переодевай! Но маску рано или поздно придется снимать, как и все остальное! Вот тогда и становится ясно, кто же под ней! Маски Венеции… карнавал в Жирный вторник… Когда я был моложе и, наверное, еще считался принцем, несколько лет подряд ездил в город на каналах в феврале, завороженный фантасмагорическим зрелищем. Нет, я не надевал маску, даже самую простенькую – хотел остаться собой?… Не знаю… наверное. Просто ходил и наблюдал. Наслаждался. Впитывал. Подзаряжал батарейки, как любила говорить та, номер два, с которой я так недолго продержался, гораздо меньше, чем она рассчитывала. Нет, наверное, рассчитывала-таки не она, а я… С женщинами обязательно нужно рассчитывать! Только делать это надо правильно… Правила… они не для всех! То есть для всех, но некоторые как-то их обходят. Те, которые в масках… Дуракам закон не писан! Хорошо быть дураком и вне законов… любых… всех! Чтобы уходить без всяких объяснений. Смываться. Сдергивать. Быть таковым. Таковым, каковым… каковым есть! Потому что я был такой – и никакой другой! И я от нее сбежал, не оправдал, оказался Не-Принцем… Принц Жирный Вторник… нет, не то! Доктор Чума… о нет, опять не то, Кира не такая! Арлекин и Бригелла, две противоположности, что притягиваются… Коломбина! Вот кто Кира… Но у нее всегда закрыты глаза, словно она их прячет, даже когда смотрит прямо на тебя. Словно закрыты еще одним, защитным слоем… зеркалом… Словно она отгораживается… от меня?… Зачем ей прятаться от меня?! А Серый Волк – нет, в Венеции нет такого персонажа! Женщина по имени Серый Волк… СВ… да это та же Бригелла, я знаю! Хоть он и мужик – это все равно она, Светочка! Лючия… твою мать!.. Да что ж я опять уснул! Ведь кто-то звонил только что?… Точно, звонил! Она… моя Коломбина! Да проснись же ты, Стасов! Она тебе позвонила и попросила открыть дверь! Зачем? Чтобы явиться ни свет ни заря и застать тебя, небритого, непрезентабельного… Для чего? Но тебе велено открыть – значит, открывай!

Я, пошатываясь, наконец сполз с кровати, отпер замок и быстро свернул постель, чтобы преодолеть искушение завалиться в нее снова. И даже, не приходя в сознание, успел почистить зубы. Как она вошла, я не услышал.

– Лева, я, кажется, схожу с ума! – сказала Кира прямо с порога. Наверное, я слишком долго молчал, потому что она села на кровать и попросила:

– Принеси мне кофе… – и тут же чуть не закричала: – Нет! Не ходи… Не нужно туда ходить, чтобы тебя видели… что ты не спишь… что я не сплю… что мы вместе!

– Да что случилось? – чуть ли не сердито сказал я. – Возьми себя в руки! Ты же хирург, в конце концов! Доктор… – Я чуть было не брякнул «Чума», потому что сцепленные с последним приступом сна маски еще клубились в моем сознании, и блестела где-то неподалеку холодная февральская вода каналов, совсем как та, другая вода – внизу, сейчас еще не видимая из окна, заливаемого потоками дождя.

– Да, я хирург! – согласилась она. – Но не сыщик! Совсем не сыщик! И черт меня дернул пойти и посмотреть… любопытство сгубило кошку! ТЕБЕ, наверное, ЭТО было бы нужно… но не мне! Не мне! И особенно после того, как со мной произошло… все, что произошло!

Думаю, у нее, кроме тех скелетов в шкафу, что есть у каждого, тоже были свои Бригеллы и Арлекины, наверняка имелись и назойливые Панталоне… из местных Жирных Принцев, наверняка! Но она непонятно зачем и почему выбрала меня, недоумевающего, не совсем проснувшегося, который не в силах понять, что такое ЭТО нужно МНЕ, а не ей?! Сплошные загадки, ребусы! Псевдонимы! И начал, заварил это каким-то образом я сам… сам! Поэтому и разгребать мне! Хотя я не хочу, не желаю! Объясните же мне наконец хоть что-то!

Мысли и даже разгадки буквально роятся вокруг в воздухе, но я пока не могу ухватить за хвост ни единой – даже того, на что она так настойчиво намекает, и поэтому спрашиваю раздраженнее, чем хотелось бы:

– Кира, ради бога! Скажешь ты мне наконец, что случилось?!

– Ты помнишь, я тебе говорила, девушка, которая руку сломала… у нее еще были следы на шее?

– Да, – подтвердил я, – помню! И… ты успокойся все-таки… – Я сел рядом и обнял ее за плечи. Она была вся мокрая.

– Я… мне почему-то вдруг стало так любопытно… понимаешь, просто стало НУЖНО знать, кто это так с ней и почему, хотя сюда они приезжают только за одним… и все это знают… или догадываются… но раньше такого не было! По крайней мере, на моей памяти. А я тут… да, уже четвертый год!

– А зачем они сюда приезжают? – тупо спросил я, хотя уже понял, уже сложил два и два… И пусть раньше у меня все время получалось пять или даже шесть, сейчас вышла четверка. Твердая, как стул на металлических ножках, стоящий посреди комнаты. Я сложил «опять бл…дей навезли», «я бы вдул» и Золушек всех мастей, с первого по девятый номер. Аналитиков, блин, с сиськами на все вкусы! По одной на каждый столик…

– Зачем она их сюда привозит? – скорректировал я вопрос и вдруг почувствовал, что Кира дрожит. Не от холода – от холода так не дрожат. Ей действительно было страшно… или то и другое вместе?

– Тебе надо под горячий душ и выпить чего-нибудь… погорячее. Я, пожалуй, спущусь и принесу тебе кофе…

Однако она проигнорировала мои предложения, помотав головой.

– Понимаешь, она их подкладывает под кого нужно… иногда получается даже замуж… или любовница на постоянной основе. Они даже гордятся: вот какую жену отхватили: умная, красивая, два образования, иностранные языки! откуда такие берутся? – да не знаю… случайно совершенно познакомились! А потом эти, которые так хорошо и «случайно» устроились, расплачиваются с ней. Кто чем. Возможно, кто-то откупается и деньгами… я не знаю. Я стараюсь ничего не видеть, не слышать… просто делать свою работу. Но ее, скорее, интересует конфиденциальная информация. Которую эти умные и образованные умеют правильно отфильтровать и найти. Если хочешь, это своеобразный промышленный шпионаж. Приносящий, судя по всему, весьма неплохие дивиденды!

– Выходит, ту, которой сломали руку, поймали на горячем? И раньше времени? – Я стащил с кровати одеяло и укутал в него Киру. Затем я снова сложил два и два и снова получил ту же железную четверку. Золушка номер один! Именно она вот уже несколько дней отсутствовала на занятиях. В ресторане для клиентов я, правда, больше не бывал, но это определенно она: жгучая, горячая, неосторожная… болтливая… и уверенная в своей неотразимости. Хорошенький набор! Просто фатальный! Для замужества или адюльтера – да, но не для шпионажа!

– Эта, которой сломали руку, такая красивая брюнетка, да? Это ее пытались задушить? Она еще постоянно тусовалась с таким неприятным типом… Светлана говорила… намекала, что он очень опасен. Это он… ее… так?

– Да, это была она. Но я не знаю… Я никогда не утверждаю, что черное – это черное, пока не увижу своими глазами!

Кира привалилась ко мне и постепенно перестала дрожать, но на ее щеках запылали два красных пятна. Она точно заболеет, если будет продолжать сидеть мокрая, пусть и в одеяле! Дождь все так же неумолчно стучал по подоконнику. За окном не было ничего ни черного, ни белого – только серое… беспросветное. Да, кончились все сроки тепла, оба лета, и осталось только человеческое тепло, которое может быть рядом всегда, стоит только захотеть…

Я потянулся к той, что ворвалась в мою комнату в такую несусветную серую рань. И сразу все расцветила… Эти розовые акварельные пятна на щеках, слипшиеся от воды, но все еще очень блестящие каштановые волосы, кожа цвета карамели… Почему Кира меня так притягивает? Нет, не потому что под маской хирурга она просто женщина, а я просто мужчина. Под всеми масками, а их у меня ох как много!.. Это происходит скорее оттого, что мы очень, очень разные…

– Тебе все-таки надо в горячий душ. И переодеться. Иначе ты заболеешь.

– Наверное, да.

– Хочешь, я тебя провожу… к тебе?

– Нет… я еще немножко посижу здесь, хорошо?

Я притянул ее к себе вместе с одеялом. Поцеловал сначала осторожно, потом все настойчивее и настойчивее. Неожиданно она ответила так яростно, что я даже застонал. Наверное, со стороны это было смешно: два человека, ринувшиеся навстречу друг другу сквозь целый ворох одежды, мокрой и сухой, и свернутое коконом одеяло. Но для НАС это не было смешным… Все это: треск ткани, отлетающие пуговицы, губы, которые так и не смогли разомкнуться… ищущие, и находящие, и узнающие, прежде чем глаза, руки…

Это не было смешным – потому что, в отличие от моих романов и сказок, это было НАСТОЯЩЕЕ.

Мир номер один. Реальность. Настоящее и ненастоящее, или Так будет всегда

– Я почему-то ЗНАЛА, Кира Юрьевна, что застану вас именно здесь!

Мадам Серый Волк, Светочка, черт бы ее побрал и унес туда, где ей было бы самое место, даже не постучала! Да и зачем стучать, если дверь не заперта! Я сам же ее и не запер, когда Кира вошла! И она тоже не повернула задвижку, потому что не думала и я не думал… и вот теперь ЭТО! Стоит и сверлит нас глазами, хотя мы уже одеты. Но ее не обманешь, у нее чутье звериное, она же, блин, АНАЛИТИК! И точно знает, что к чему… кто к кому… что Кира просто ОБЯЗАНА быть у меня!..

– Вы мне нужны! – бросает хозяйка всего сущего вокруг, поливаемого безжалостным октябрьским дождем, и добавляет: – Срочно!

– Мой рабочий день, конечно же, не нормирован, но, согласно трудовому законодательству, должен начаться только через полчаса, – неожиданно сухо говорит Кира, игнорируя сверлящие интонации и сверлящий же взгляд патронессы.

– Кира Юрьевна, – Светлана сбавляет обороты, и теперь ее голос почти просящий, – у нас тут чрезвычайная ситуация, иначе я вас не побеспокоила бы! Где бы вы ни находились!

Однако под ее просительным тоном явно прослушивается нечто иное. Она все-таки не может удержаться, чтобы не задеть Киру, но куда больше ей хочется зацепить меня. Да-да, Светочка, все мужики – козлы, я знаю!..

– Один из наших гостей, похоже… скончался! – добавляет Светлана. На меня она уже не смотрит. Она впилась взглядом в Киру, даже дышать, кажется, перестала.

– Что?! Кто? – Кира сразу взяла себя в руки. – Что случилось, Светлана Владимировна? И кто… умерший?

Светлана вздыхает. Вернее, очень длинно и долго выдыхает.

– Пойдемте, – говорит она. – Нужно, чтобы вы осмотрели тело до приезда полиции и машины из морга, чтобы все как положено. Он лежит… – Она делает крохотную паузу, во время которой стреляет взглядом, словно снайпер, – и снова в Киру! – Лежит… у себя в номере. Дверь была чуть открыта, горничная заметила. Видимо, сердце прихватило, запаниковал, не подумал, что лучше не вставать, а сразу позвонить, вскочил, может, телефон не рядом лежал, а может, хотел выйти и позвать на помощь и даже дверь успел открыть – но упал прямо на пороге… и умер! Вот такие неприятности… Хорошо, что остальные пока не знают! Для любого пансионата смерть одного из постояльцев – загубленный сезон… да и заведению плохая слава. Надеюсь, Лев Вадимович, дальше вас эта информация не пойдет, – это уже сухо и корректно мне. – Сейчас приедут из полиции, так положено, хотя мне очень бы этого не хотелось! Однако мне пошли навстречу, приедут в штатском и без лишнего шума… Но ВЫ все-таки осмотрите его! Кира Юрьевна, чтобы все как положено! И заключение напишите…

– Но я не патолог… – слегка сопротивляется Кира… – и даже не терапевт!

– Ничего… ничего! Вы же наш штатный врач… общего профиля… и с дипломом! Не абы кто, со степенью! Да, и… нужно до того, как приедут, карточку заполнить… что обращался… болел! Помощь получал!

– Лучше этого не делать, – говорит Кира. – Если он действительно был серьезно болен, то я в любом случае должна была отправить его в стационар. Кроме того, могут проверить следы от инъекций и кровь на наличие остатков лекарственных препаратов. Нет, я ничего заполнять не буду! Простите, Светлана Владимировна, но я не буду вносить никаких фиктивных данных! – твердо говорит Кира. – Ни в какие карточки! Если ОН ко мне не обращался!

– Ну, возможно, вы и правы. Не нужно этого, оно и вправду лишнее. Но как врача я была просто ОБЯЗАНА вас вызвать, не так ли?

Уже в дверях Кира бросает какой-то непонятный, умоляющий… ГОВОРЯЩИЙ о чем-то взгляд… И у меня вдруг возникает четкое ощущение, что все происходящее сейчас, в отличие от того, что здесь было до внезапного явления Светланы, – все это НЕНАСТОЯЩЕЕ!

Настоящее и ненастоящее… Настоящее ненастоящее! О чем говорила Кира, когда ворвалась ко мне вся мокрая?! Она же о чем-то хотела мне рассказать! Уж не о том ли, что случилось еще до того, как умершего нашла горничная? И КТО умер? И почему она была вся мокрая? И отчего Светочка еще и сейчас косится на ее не совсем еще просохшие брюки, понизу очень явно заляпанные грязью? Да, любопытство сгубило кошку… и теперь принялось за меня!

Кира все медлит, все не хочет уходить… но Серый Волк держит ее зубами, которые даже не железные… это капкан… стальные, титановые, космические технологии, неразжимаемый сплав! «Она знает, что сделает все, что от нее сейчас потребуют, – с тоской думаю я. – Если будет нужно – подпишет, а если надо будет промолчать – промолчит… Потому что ДОЛЖНА. Обязана. Мы все кому-то за что-то должны… всегда. А долги – они со временем только растут…»

– Занятия состоятся как всегда, Лев Вадимович! – светским голосом говорит-утверждает величественная в своей непоколебимости хозяйка всего: пансионата, полей для гольфа, поливаемых безжалостным дождем, лунок, куда катятся послушные, направляемые твердой рукой мячики, форели, с сознанием исполненного долга заглатывающей крючки… Лошадей, послушно берущих на себя вину в ломании руки… Женщин, подписывающих и заполняющих фиктивные карточки болезни, когда это необходимо… и меня, которым тоже можно управлять… в отведенное договором время. Да не волнуйтесь, буду я в библиотеке, как положено, ровно в десять! Войду, улыбнусь тем, кто остался: восьмерым Золушкам и Золотой Рыбке… и два часа буду нести очередную чушь, она же разумное, доброе, вечное, потому что так велела хозяйка СИТУАЦИИ.

Которая поймала, застукала, ВЫЧИСЛИЛА нас… Легко взяла след, пахнущий преступными розами и осенней листвой, кофе, и долгими разговорами, и мимолетными касаниями, и весьма определенными взглядами…

Она на лету схватила, поймала НАСТОЯЩЕЕ в призрачном, в только-только начинающемся, которое я сам долго считал иллюзорным, эфемерным, неважным… а она с ходу все поняла! И теперь ТОЧНО знает, как и куда повернуть, что сделать, что написать, кому дать и куда надавить, чтобы это, которое еще вчера было живым человеком, а сегодня утром уже стало помехой всему: бизнесу, делам, настроению, – чтобы ЭТО тихонько убрали… увезли… и бал может продолжаться! Несмотря на дождь и тот столик, за который сегодня никто не сядет, ни один из оставшихся не уедет. Она сможет их занять. У нее есть сценарии на все случаи, даже на тот, что произошел этой ночью. Наверняка есть. Она же мастер разруливать непредвиденное и держать все под контролем… Да, все, кроме погоды… и восемь Золушек с Золотой Рыбкой в придачу ей в помощь!

Это ОНА была здесь настоящим сказочником, никак не я! Только не я – со своими жалкими листочками, на которых жили бумажные герои. У нее-то все герои были более чем настоящими! Даже если один из них внезапно скончался… ничего, заменим!

Кира ушла, подчиняясь неизбежному. Она ушла, а я остался – в чужих стенах, которые я не вправе буду покинуть еще почти три недели, со своим жалким писательским скарбом – мыслями в голове и двумя стопками страниц на столе. Стопками, одна из которых была не моя… и из которой пропали две главы. Впрочем, все, что пропадает, рано или поздно находится. Вещи не исчезают – они просто… меняют хозяев? Да, именно так! На более успешных и умных! Разумеется, если это тоже успешные и умные вещи. А мое: глупое, никчемное, ничего не стоящее – оно даром тут никому не нать! Никому, кроме меня самого. И Киры. Странно, что ей все это нравится: я и мое. Я – такой, какой есть, и сказки.

Настоящее и ненастоящее.

Но иногда настоящее также становится ненастоящим – как случилось только что на моих глазах. А сказки прорастают зернами того, что происходит здесь и сейчас, но не перестают быть сказками. Просто они рассказываются немного иначе… Что ж, это всегда происходило… во все времена.

Так что твори, Стасов! Играй со словами, когда за стенкой лежит труп… это не важно. Потому что каждую секунду за какой-то стенкой в мире кто-то умирает и кто-то или что-то рождается. Человек. Идея. Сказка. Ненастоящее и настоящее. Любовь и смерть. Любовь и ненависть. Любовь и мудрость. Любовь и зло. А также в паре с Любовью многое! Очень многое! Например, глупость. Раскаяние. Сожаление. Страх.

Но первой в этом списке всегда остается Любовь.

Потому что так будет ВСЕГДА.