Текст книги "Последняя Золушка"

Мир номер один. Реальность. Прямо в западню

«Вот сейчас… – думал я, – сейчас она позвонит и скажет: „Лева, я к тебе приду!..“ Она знает, что я уже освободился… сейчас!»

Телефон действительно грянул так, что я даже вздрогнул.

– Да! – нетерпеливо сказал я и чуть было не брякнул, что не волнуйся, мол, я его нашел! Но…

– Лева! – заорал главный. – Битый час до тебя дозвониться не могу! Да какой там час! Два! Два часа! Ты чего мобильник выключаешь, а?

– Работаю, – сухо сказал я. – Не хочу отвлекаться.

– Я по работе и звоню! Очень понравилось, очень!

– Что… понравилось? – тупо спросил я, совершенно позабыв, что вчера у меня уже был разговор с нашим главным. Которому я перед поездкой намекнул, что собираюсь писать что-то из ряда вон, совершенно новое, неформатное и так далее. Ну и вчера он позвонил, поинтересовался, как там поживает наш долгожданный неформат. Что мне было делать? Я взял да и выслал свои сказки, думая потом обернуть все в шутку.

– Да сказки твои! Ну бомба просто, я уже и паблишерам показал! Говорят, коммерческий успех обеспечен… Так что приезжай хоть завтра, а лучше прям сегодня! Договорчик подпишем, да?

– Да, – растерянно согласился я, – то есть нет!

– Как это – нет? – не понял наш главред по художке. – Почему нет? Ты что, уже где-то подписал?!

– Ну что ж вы меня так низко падаете! – успокоил звонящего я. – Просто тут очень далеко от города. А транспорта своего нет, вы же… ты же знаешь, – мямлил я, путая, на «ты» мы с главным или на «вы»… Конечно, лет сто уже на «ты», а вот если на «вы», он точно заподозрит, что я эти сказочки хочу тиснуть куда-то налево! Не объяснять же нашему душке-главному, что я тут вдруг зажил бурной личной и детективной жизнью и сейчас думаю лишь о том, что в этот момент меня, возможно, уже ищут, и сам желаю найтись и прояснить все и до конца! Конечно, ищут – и наверняка Кира! Вот они, слабые гудки на заднем плане… И еще, и еще раз!

– Ты меня слушаешь? Чего-то связь пропадает…

– Слушаю… – рассеянно подтвердил я. – Немного плавает, да…

– Так вот, мы уже и название придумали! – жизнерадостно сообщила трубка. – То есть я придумал! «Старые сказки на новый лад»!

– Да было же уже такое… – Я все еще напряженно вслушивался в слабый фон: ага, вот, снова гудки!

– Ну, «Старые сказки о главном»!..

– И это было! – вдруг рассердился я. – Не хочу я таких… названий!

– Ну… тогда «Старые сказки»… нет, вот так: «Новые сказки для взрослых детей»! – неожиданно выдал нечто сносное наш окололитературный босс, который на всю редакцию славился именно своими непроходимыми банальностями. – Ну как? Нравится, а?

Гудки, которые временно утихли, снова возобновились, и я, стиснув зубы, поспешил согласиться:

– Нравится, да! Мне кажется, это то, что надо!

– Ну и ладненько! – даже по телефону было слышно, как главный просиял. – Так ты приедешь, да?

– Нет! – отрубил я. – Пока не могу!

Я буквально видел, как блестит от редакторского счастья его лысинка посреди кудрявых зарослей и как он потирает свои маленькие ладошки, радуясь всему. Несмотря на сволочную работу, не дававшую ни отдыха, ни покоя, главный был неисправимый оптимист.

– Ну, ты не тяни, Левушка! – пропел он. – Приезжай! И погодка-то, погодка-то какая!

– Какая?!.. – опешил я.

– Грибная! Грибочки теперь пойдут… опяточки! Рядовки! Серая, фиолетовая… Ты грибы собирать любишь?

– Нет. Не люблю.

– А я люблю! Так ты не тяни, ты синопсис мне пришли… и побольше, побольше сказок! Чтоб текста хотя бы тыщ так триста пятьдесят, не меньше! И заверни покруче… Ну, ты умеешь! Убей там кого-нибудь, а потом и распутай!

– Это уже не сказки получатся…

Конечно, это уже будут не сказки! Это уже будет то, что происходит со мной, нет, с нами со всеми сейчас! С девятью Золушками… и одна уже не выдержала! С несчастной Золотой Рыбкой, которая до сих пор не может изжить в себе восемь лет детства, да и со Светой, которая никакой не Серый Волк… нет, отнюдь не Серый Волк! И не Лючия… просто несчастная баба с неустроенной личной судьбой, которая компенсирует все несостоявшееся властью над другими…

Мне на мгновение стало действительно жаль эту женщину, очень сильную… но которая, очевидно, тоже запуталась. Иначе не пришла бы искать Киру ко мне и не требовала бы от нее невозможного…

– Ну почему ж нет? – гнул свое любитель опят и неизвестных мне грибов рядовок. Особенно сомнительной выглядела фиолетовая. Фиолетовых грибов лично я точно бы собирать не стал. – Очень даже убивают! А потом живая и мертвая вода или там Принц поцелует… Хорошо было бы Кощея еще запустить и Бабу-Ягу! Мне кажется, их там очень не хватает!

– Нет, – уже не на шутку перепугался я. – Этого уж точно не будет!

– Ну нет, так нет! – неожиданно легко согласился мой собеседник. – И в самом деле, чего сразу все козыри на стол? Мы потом продолжение забацаем, вот тогда персонажей и добавим! Точно! Так ты приедешь? – в третий раз поинтересовался он.

– Нет! – буквально заорал я. – Не приеду! У меня контракт! Жесткие условия! Неустойка!

– А-а-а… – понимающе протянул главный. – Ну тогда давай, может, девочки за тебя подпишут? Они у нас знаешь какие способные! – Он хихикнул.

Подписать договор по телефону, не утруждаясь лишними формальностями, – это была общепринятая практика, и я, думая совершенно о другом, в частности о вновь возобновившихся гудках, тут же с облегчением согласился:

– О’кей! Нет проблем!

– Вот и ладненько! Значит, мы готовим договорчик и сразу и подмахнем! А ты нам – синопсис! Ну давай! И сроки сдачи: к Новому году успеешь? – Не дожидаясь ответа, он заверил себя сам: – Конечно, успеешь! Тогда и ставим – первого января!

– О господи… – просипел я, но он уже исчез. Испарился, как несанкционированно ворвавшийся персонаж, джинн из неосторожно открытой бутылки. Веселый Кощей, обожающий фиолетовые грибы, галлюциногены… сказки, мать их бессмертную за ногу да об тот дуб с котом! Который то направо, то налево, а результат все тот же! А мне теперь расхлебывай, вернее, вари, горшочек, и чтоб успел к первому января! И вари погуще, с убийствами, которые спишут на сердечный приступ! Или не спишут?!..

В полном смятении чувств, не понимая, что не стоит проделывать это белым днем, на виду у тех, кто может сейчас смотреть в окна – чертову прорву окон, не окон даже, а обзорных витрин от пола до потолка или как там они еще называются? – я, все еще держа телефон в руке, вывалился под дождь и затрусил к розарию. Потом я оглядывался и примеривался, нашел окна библиотеки, а затем, безжалостно поливаемый сверху, с боков и даже, кажется, снизу, долго рылся среди опавшей листвы, сбитой наземь дождем.

Очень быстро я промок точно так же, как и та, которая явилась ко мне этим утром. Руки были в земле, местами изодраны бессердечными шипами, рукава и брючины мокрые до половины, но я все искал и искал, расшвыривая листья и комья земли. Я даже решил, что неверно определил место, продрался сквозь всю клумбу и, встав у самого окна, сквозь которое смотрел минут двадцать назад, тупо глазел на непонятное, сотворенное мной же месиво из грязи с листьями, еще с этого ракурса.

Я вымок и замерз. И согласился на идиотскую авантюру со сказками… И ничем не помог Кире!.. Стоп, стоп, а с чего это я решил, что детская игрушка – ключ ко всему? Да с того: если бы это не был ключ, синяя машинка и посейчас лежала бы там, где я ее увидел! А если ее там нет, значит, ее унес тот, кто убил! Или… или тот, кто… кто требовал, чтобы все выглядело как сердечный приступ! И чтобы Кира подписала!

Я уже повернул обратно и был у самого крыльца, у входа в теплое, уютное, пускай и временное убежище. Сдался мне этот автомобиль, как и все остальное! Пусть будет сердечный приступ – если всем от этого легче! Мне-то, в конце концов, какое дело?! Макс вдруг из меня, видите ли, попер, великий сыщик и разрешитель неразрешимого! «А ведь Макс, – внезапно подумал я, – перво-наперво посмотрел бы на землю, она ведь сырая! А на сырой земле всегда бывают следы! Если машинку забрали, а ее забрали буквально только что, следы должны были остаться!»

Воодушевленный очередным приступом глупости, я повернул обратно и снова уставился на клумбу под окнами библиотеки. Макс, конечно же, был прав – следов было множество!

И все многочисленные отпечатки были моими собственными. Потому что я, кретин безмозглый, затоптал все, что можно было рассмотреть, если бы немного подумал… подумал, прежде чем бродить тут взад, вперед, вдоль и поперек! И прежде чем лезть в эту кашу! С убийствами и сказками. С живой и мертвой водой. С Кощеем, который только один и бессмертный… в отличие от нас всех!

От Киры, которая… которая может в результате всего этого пострадать!

Как та, которой сломали руку и чуть не задушили…

И ты до сих пор хочешь знать почему?

«Да, хочу!» – упрямо сказал кто-то внутри меня. Должно быть, тот самый осел, перед которым не нужно было даже вывешивать морковку. Потому как он и сам резво бежал в нужном направлении.

Прямо в западню.

Мир номер один. Реальность. Я с тобой

Она пришла почти ночью, когда я уже извелся от домыслов и действительно чуть не ввел в «Новые сказки для старых детей», или «Вечные сказки для вечных детей», или еще как-то так, не двоих, а целую кучу новых персонажей. Которые были бы там уместны, как кроссовки на балу, или скунс в избушке-на-курьих-ножках, или как убийство в фешенебельном заведении. Но я был на взводе и думал одновременно во всех направлениях. Кажется, это правильно характеризуется устойчивым словосочетанием «мысли разбежались».

Они действительно разбегались кто куда, мои мысли, потому что я не мог сосредоточиться ни на чем, в том числе на сказках, какие опрометчиво пообещал к Новому году – он тоже суть сказка и мечта посреди промозглой, ненавидимой мною, да и многими, зимы, которая начинается вовсе не с пушистым белым снежком, а как раз вот с таких проливных дождей. Когда вплотную подступают темнота, мрак, холод, тоска…

Тут, в этой комнате с видом на мокнущий лес, не было холодно, но я почему-то ощутил такой ледяной ком внутри, что только зубами не защелкал. И руки мои были совершенно стылыми, когда я отпер ей дверь.

Наверное, не лучшее ощущение, когда тебя обнимают такими руками, но она, похоже, закоченела куда больше моего.

– Кира…

– Ничего, если я немного у тебя посижу?

Все время, что я провел в ожидании ее прихода – все без остатка, даже потраченное на работу после того, как я, чертыхаясь, стащил с себя изгвазданное в грязи, – я постоянно прокручивал внутри те вопросы, которые ей задам и которые сейчас куда-то исчезли, испарились, потому что теперь было неважным все, кроме ее уткнувшегося в мое плечо лица и тяжелого шелка волос, пропускаемого мною между пальцами – от этого они словно оживали и согревались – и пальцы, и волосы.

– Ты устала… – говорю я, и это не вопрос.

– Ужасно устала…

– Ужинала?

– Не смогла…

– Хочешь, я раздобуду что-нибудь?

– Нет… не нужно. Просто посиди со мной, хорошо?

Я, как и утром, укутываю ее одеялом, а сам пристраиваюсь рядом. Она кладет голову мне на колени – поза несчастного ребенка. Все мы никогда не вырастаем из детства, из сказок, из комплексов… старого… вечного… неизжитого…

Я погасил свет, и теперь темнота – словно еще одно одеяло… где-то я об этом читал… Но сейчас это не важно, ничего не важно – потому что она со мной!

– Кира… – шепчу я. – Кира… моя девочка…

Внезапно она садится – рывком – и говорит:

– Я… я подписала. Смерть от неизвестных причин, предположительно – от сердечного приступа. Все.

– А это… действительно так? – осторожно спрашиваю я.

Пусть, пусть сейчас она скажет, что да, так, несомненно, так, – и все закончится. И это напряженное молчание, и взаимное отталкивание… отталкивание через почти невыносимое притяжение, через руки, волосы, губы, глаза, которых я не вижу, но чувствую, как она сейчас смотрит – прямо на меня!

– Зачем тебе это знать?

– Потому что ЭТО тебя волнует, – говорю я. И тут меня прорывает: – Потому что ты пришла утром вся мокрая! Потому что ты была на улице, видела и… нашла его! Правильно? Нашла тело на улице, а вовсе не в его собственной комнате! Поэтому ты так сразу сказала, что не подпишешь! Потому что покойники не ходят по лестницам самостоятельно! И не теряют игрушки! – повинуясь непонятно какому вдохновению, добавляю я, и она вздрагивает. И отстраняется.

– Включи свет, – говорит Кира.

Магия исчезает. Притяжение, чувство, что мы внезапно стали одним целым: ее и мое объединившееся тепло, переплетенные пальцы… этого больше нет. На моей кровати сидит женщина – отстранившаяся усталая женщина, которую я зачем-то укрыл одеялом. Но я все еще сопротивляюсь. Я не хочу, не хочу терять то, что только-только началось! Потому что мне тоже одиноко, как Дракону, которого выкинуло неизвестно куда… Чужой Лес, чужие порядки… Внезапно я чувствую еще одно: мои сказки, все, что я тут написал, не просто белиберда, в этом есть и смысл, и сюжет, и система, и даже стремление к гармонии тоже есть!..

Я не зажигаю люстру под потолком, а включаю ночник. Его небольшой свет не позволит нам окончательно отодвинуться, разъединиться, и, может быть, она тоже это поймет?

Кира смотрит на меня, чуть щурясь – то ли от внезапного возвращения из темноты, то ли оттого, что я оказался столь неожиданно проницательным… неприятно проницательным!.. не тем человеком, к которому можно прийти и без затей отогреться…

Лев в волчьей шкуре, вдруг усмехаюсь про себя я… Лев Стасов – писатель-размазня, гипсовый лев с отбитым носом у облезлого театрика в парке… ожил и показал зубы! Вполне настоящие… Но вот вопрос: ЗАЧЕМ они ему?!

– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Кира и рывком отбрасывает одеяло. – Ты… ты ходил за мной?! Подглядывал?!

– Я спал, – примирительно говорю я. – Крепко спал! Ты и сама могла в этом убедиться! И потом, я писатель, но не актер. Я не стал бы разыгрывать перед тобой только-только проснувшегося. Но я же не совсем безмозглый, так?

– Так! – соглашается Кира. Света ночника ей явно не хватает, она не видит моих глаз, но еще не время для большого света… и Светланы, которая может увидеть его в щель или с улицы… или просто почувствовать и снова явиться сюда… Хотя нет, вряд ли. Она не станет дергать меня еще и сейчас. Потому что она умная женщина, как и эта, что сейчас не сводит с меня очень темных в полусвете глаз. Совсем темных. Глаз цвета ночи, переспелой шелковицы… что еще может быть таким маняще-притягательным? Нет, не отвлекайся, Стасов, и расскажи ей все! Все, о чем думал до того, как тебе позвонил главный и ты поперся под дождь и наверняка все испортил! Ну и ладно, и слава Богу, что испортил! Зато теперь еще немного – и ты уедешь отсюда… и ее увезешь! Нечего вам двоим тут делать!

– Ты пришла вся мокрая, – терпеливо говорю я. – Значит, ты пришла с улицы, а вовсе не из своей комнаты. И чтобы так вымокнуть, надо было провести на этой самой улице довольно длительное время.

Я благоразумно умалчиваю о ее трусиках, которые тоже были мокрые, когда я стащил их с нее вместе с джинсами, и ноги были влажными и холодными…

– Да, – говорю я, – и ты пошла за кем-то, правильно? Пошла внезапно, потому что если бы готовилась заранее, то надела бы дождевик или зонт взяла… Или ты не знала, что дождь начался… Ну, как-то так!

– Продолжайте, сыщик Макс! – неожиданно веселым голосом говорит она. – Ход ваших мыслей мне нравится!

– И ты не удивилась тому, что Света… Светлана Владимировна заявилась! И сразу сказала, что подписывать не будешь, хотя даже тела еще не видела, – значит, ты его видела! И знала, что он умер совсем не от сердечного приступа!

– Я не знаю, отчего он умер! – быстро говорит Кира. – И, наверное, знать не хочу!

– После всего, что увидела? – тут же спрашиваю я, и она осекается, а затем медленно кивает.

– Зачем же ты… вообще пошла?

– Потому что женщинам не должны ломать руки! – почти выкрикивает она. – И душить! И, наверное, насиловать… по ночам!

– Где ты его нашла? И почему ты пошла… туда?

– Потому что там были включены фонари, – сказала Кира. – Там… на детской площадке!

Я не смог скрыть удивления:

– А тут есть детская площадка?

– Да. Многие приезжают сюда с детьми… летом почти всегда есть дети. Но не в этот раз. И свет там давно не включали. И еще: она видна только из служебных окон – из кухни и от меня! Потому что я как раз над кухней!

– И ты отправилась туда только из-за неурочно включенных фонарей? – недоверчиво интересуюсь я.

– Нет… мне показалось, что был какой-то шум… и… я не спала. У меня частенько бывает бессонница.

– Что ты увидела? Тело? Его убили? Как? Почему ты так долго там стояла, что вся вымокла?

– Я… я не пошла туда сразу. И даже хотела вернуться… потому… потому что вдруг испугалась!

Я погладил ее по руке, и она благодарно чуть задержала мои пальцы.

– Лева… тебе точно не нужно во все это вмешиваться!

– Тебе тоже было не нужно, – со вздохом сказал я. – Но, похоже, мы оба уже влипли.

– Когда я добралась до площадки, то увидела, что свет горит, а калитка отперта, хотя, когда детей нет, она всегда закрыта. И… он сидел… сидел в песочнице! С совочком в руке и ведерком рядом, будто куличики лепил! Мертвый! Это я сразу поняла, что мертвый… А я стояла и смотрела! И свет горел! Все было… словно во сне, в кошмаре… или как в фильме ужасов: мертвый человек в костюме в песочнице… и игрушки вокруг! Плюшевый медвежонок, кукла…

– …синий автомобиль, – сказал я, и она буквально вскрикнула:

– Откуда… откуда ты знаешь про машинку?!

– Я видел этот автомобильчик в кустах сегодня утром. Когда проводил очередной мастер-класс. Он лежал в розарии, там… в патио – так это, кажется, называется? Во внутреннем дворике. Когда занятия закончились, я вышел поднять его… не знаю зачем. Но мне как раз позвонил главный, и я просидел в холле минут пятнадцать, а когда вышел, его уже не было. И… и следов никаких не было. Потому что сначала нужно было посмотреть именно на это, а я топтался туда-сюда и все… все испортил!

– О господи! – только и сказала Кира. – И долго… ты там… ходил?

– Не знаю. Но только я тоже весь вымок! Потому что льет как из ведра!

– Тебя видели? – быстро спросила она.

– Я не знаю… Почему-то мне так нужно было найти эту игрушку, что я больше никуда не смотрел…

– Ты увидел ее из библиотеки?

– Да.

– Значит… значит, можно сказать, что ты высунулся из окна и нечаянно потерял ключи! – сказала она. – Или уронил мобильник. А потом вышел и подобрал!

– Да я даже не знаю, открываются там окна или нет!

– Не важно, можно сказать, а проверять, скорее всего, и не будут!

– КТО не будет, Кира? Те, кто убил? Или те, кто меня видел?

– Я не знаю, кто тебя видел, хотя лучше бы, конечно, ты никуда не ходил! И не встречался со мной… никогда!

– Нет, не лучше… Не лучше!

– Потому что сначала человека убили, усадили в песочнице, вставили в руку совок, а затем почему-то передумали! И занесли обратно! И даже переодели в пижаму! И как бы потом нашли! Но я-то его видела и еще не сошла с ума! И когда… когда Света ненадолго вышла, я полезла в шкаф! Костюм висел там – весь мокрый! И туфли тоже были насквозь мокрые! И… костюм и туфли можно просушить или даже выбросить, но еще у меня есть фото!

– Что?!.. – совсем опешил я.

– Там было светло как днем, а мобильник у меня всегда с собой! И камера в нем очень хорошая!

– Ты… ты все это снимала?!

– Да. Я… я подумала, что, когда будут расследовать это… эту смерть, фото может понадобиться! Вот… – Она достала смартфон, и я все увидел своими глазами.

Человека в дорогом костюме, сидящего в детской песочнице в окружении игрушек. Капли дождя на мертвом лице. Волосы, слипшиеся от воды сосульками. Сведенные пальцы с красным совочком в них. Красное же, перевернутое вверх дном ведерко с натекшей лужицей воды. Синий автомобильчик… определенно тот самый! Плюшевый мишка, пялящийся в никуда глазами-пуговицами. Такими же пустыми, как и у сидящего человека. И еще… я его определенно знал! Впрочем, я почти всех тут знал… Но… это и было неожиданным. Потому что это был тот, кого Светлана назвала «единственным порядочным из всех».

– И что… что мы теперь со всем этим будем делать? – спросил я. – Особенно с твоими снимками?! Ты хоть понимаешь, насколько это опасно?! И что их нужно немедленно удалить?! Или спрятать так, чтобы никто не смог до них добраться?!

– Я… я хотела тебе показать. Правда, хотела! Поэтому я даже переодеваться не стала, а сразу побежала к тебе! И… я все понимаю! Мне действительно страшно!

Я изо всех сил прижал ее к себе:

– Ты не одна, я с тобой! Но только я действительно не знаю, как с ЭТИМ быть дальше. Но, наверное, хорошо, что ты пошла сюда. И тебя, скорее всего, никто не видел!

Я бормотал все эти успокоительные глупости и баюкал ее, как ребенка… И напрочь забыл о Светлане, которая явилась за Кирой, – отчего-то явилась не куда-нибудь, а ко мне!.. О Светлане, которая слишком много знала и видела, у которой повсюду были глаза и уши… и руки! Эти руки могли многое: открыть калитку на детской площадке и усадить мертвого человека в песочницу, а потом перенести этого человека обратно в номер… Потому что Лючия-Серый Волк была не только мастером импровизации – она мгновенно просчитывала варианты и выбирала наилучший.

– А если и меня никто не видел, когда я шарил в этих проклятых розах?… И потом, я ведь действительно мог уронить ключи? Или телефон… я ведь писатель, этакий рассеянный придурок! Значит, ни ты, ни я ничего не видели и ничего не знаем… И поэтому мы будем просто жить дальше, ты будешь лечить, а я – писать… сказочки! И все! А потом… потом мы уедем. Вдвоем.

Она ничего не ответила. Но ничего и не надо было говорить, потому что она притянула меня к себе и… заплакала.