Текст книги "Последняя Золушка"

Мир номер один. Реальность. Притягательность зла

Они лежали на полу, подсунутые под дверь, эти листочки – украденное детство ребенка. Только увидев, я уже понял, что это такое, а нетерпеливо прочитав в первый раз и медленно, пропуская через себя каждое слово, во второй, уверился – нет, она не придумывает. Все так и БЫЛО. Потому что такое острое, не переболевшее, не затянувшееся – его нельзя взять и придумать просто так, между игрой в гольф и конными эскападами… завтраком и обедом или обедом и ужином… в роскошном, но все же безликом номере – таком же, в какой я только что проводил свою даму.

Телефон грянул бравурное, и я поморщился: кому вздумалось звонить в такое время?! Конечно же, это была она, доктор, не умевшая здороваться.

– Вы не зашли измерить давление! – сварливо сказала она. – Как вы себя чувствуете?

– Вы всегда звоните своим пациентам в двенадцатом часу ночи? – поинтересовался я.

– Конечно, если они неожиданно вызывают меня в три! Когда у них мурашки бегают по комнате стаями и все такое!

Мне стало стыдно.

– Простите… меня внезапно пригласили на ужин, и… я сейчас приду. Можно?

Наверное, в моем голосе было что-то, из чего она поняла, как мне уже не хочется никуда идти.

– Давайте лучше я к вам? А вы сидите спокойно, потому что от излишних нагрузок – не важно каких – давление может подняться… хорошо?

– Разумеется, – сказал я. – Но я больше чем уверен, что у меня нет никакого давления. То есть оно, конечно, есть, как и температура, – я же все-таки жив!

Она, доктор Кира, засмеялась и сказала, что будет минут через пятнадцать. Потому что у нее по дороге еще пациент.

– Ну вот и хорошо! – согласился я.

Спать почему-то не хотелось, хотя после обильного ужина меня должно было клонить в сон. Я чувствовал, что не просто сыт, я даже как-то избыточно сыт… Чрезмерно. Особенно общением с Лючией-Серым-Волком. Потому что она не только говорила… она от меня явно чего-то ЖДАЛА. Чего же? Встречных откровений? Прогнозов на будущее для ее команды? Кстати, чем все-таки они занимаются? Она сказала, что вроде бы аналитикой… или же попросту втираются в доверие, а потом шпионят за всеми этими Синими Бородами и Карабасами-Барабасами? Устраиваются к ним секретаршами или помощниками, а потом копируют и передают на сторону сведения и все такое?

Надзирающий за моим здоровьем доктор влетела, словно это был не конец ее рабочего дня, а только начало: свежая, нарядная, с сияющими промытыми каштановыми волосами, которые в этот раз не сдерживали никакие резинки и заколки.

– Давайте-ка… Угу! Ну, прекрасно просто! Вы сегодня пили? Не в смысле таблетки, а алкоголь? Что-то от вас попахивает…

– Немного белого вина, – осторожно сказал я. – А так в основном только ел… Я вам уже говорил, обжорство – моя сильная сторона!

Она снова рассмеялась – приятно, негромко.

– Сказки – вот ваша сильная сторона! – воскликнула она. – Особенно по сравнению с этим вашим ходульным Максом!

– Я таки прикончу его с помощью инсульта, – пробурчал я. – Давно пора! Инсульт хотя бы докажет, что у него были мозги! Ну а сказки… в них я пока не слишком силен. Это так… развлечение… проба пера в новом жанре… И вообще, сказки – это некие идеальные миры, вы не находите? Вид женских романов для детей, с обязательным счастливым концом…

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день?…

– …случайно поевши пирожков с цикутой в вегетарианской столовке! И еще мне кажется, что сказки – это всегда театр. Вы что больше любите – кино или театр?

– Ну… я об этом как-то не задумывалась. Наверное, все же кино.

– Мне кажется, кино – это те самые романы с Максом и вечным продолжением. Триста серий белиберды. А сказки – все-таки театр. Праздник не на каждый день. Представление. Выверенные по шагам мизансцены, которые, кстати, пока мне совсем не даются. Ну и традиции, которые меняются очень, очень небыстро. Потому что и сам театр гораздо старше кинематографа! Но это же и его слабая сторона – столетиями ничего нового. Даже декорации порой те же, что и двести лет тому. Какой-нибудь пейзаж, обязательно с луной и прочими прелестями. Однако театроманов это не смущает, как никого не смущает то, что в сказках есть живая и мертвая вода или какие-нибудь молодильные яблоки… Пока находишься ВНУТРИ сказки, кажется естественным все: и говорящие звери, и лягушка, которая от поцелуя становится прекрасной девушкой. Театр очень близок к сказке, как и сказка – к театру. И тут, и там все логично и принимается на веру даже в том случае, где в кино используют спецэффекты. И все-таки знаете, в чем главное отличие кино от театра?

– Ну… я поняла… там сцена и условные декорации… а в кино как бы вживую?

– Это не главное, – нетерпеливо мотнул головой я. – Фишка театра как раз в том, что именно ТАМ все вживую! На сцене не бывает второго шанса – только первый! Там надо сыграть сразу – и сыграть так, чтобы тебе поверили. Чтобы слезы из глаз, или смех, или овации… и все это без дублей, монтажа, озвучки чужим голосом… А сказка театральна еще и потому, что прямолинейна и однозначна. Этим, кстати, и подкупает. Добрых надо наградить, злым – отрубить голову. И все ждут именно этого! Как и свадьбы в конце. Честным пирком да за свадебку… и чтобы по усам текло. Да, вот этого момента я в сказках как раз и не люблю! Только познакомились – и уже жениться! А узнать друг друга? А поговорить? Обои вместе во всем дворце поклеить для проверки семейной совместимости?

– Да уж! – фыркнула моя ночная измерительница давления. – Если уж после обоев не разбежались, точно будут жить долго и счастливо!

– Ну и потом… – я снова попытался поймать за хвост ускользающую, но очень важную мысль, – в сказках все слишком однозначно. В жизни не бывает чистого зла и такого же абсолютного добра…

– Я это заметила! Ваша мачеха… Матильда – весьма харизматичная особа… которая неожиданно любит падчерицу, а та – ее!

– Думаете, так не бывает?

– Бывает всякое на свете, друг Горацио! – неожиданно сказала доктор Кира. Так неожиданно, что я чуть не поперхнулся следующей фразой. Я хотел сказать, что добрые зачастую бывают тупы как пробки и живут свои скучные жизни никому не в радость, просто уныло и беспорочно влача существование, и, не имея за душой ничего, кроме добродетели, никогда не изобретают не только велосипеда, но и колеса…

– Я вижу, вам больше нравится зло? – насмешливо спросила та, которая обязана была следить, чтобы я не дай бог не разволновался до кондрашки, – но я уже завелся с пол-оборота.

– Да! – бросил я с вызовом. – Совершенно верно! Зло часто-густо красивее добра, притом оно весьма умно и изворотливо! Зло шармовито, притягательно, неоднозначно, изобретательно, сексуально, в конце концов! Вы, как и большинство, наверняка думаете, что знаменитый, гениальный Пушкин, слава которого сравнима разве что со славой Шекспира, которого вы сейчас так удачно процитировали, был добрым гением? Как бы не так! Он превратился в такового, лишь схлопотав пулю на дуэли и умерев! И то не сразу, а лет этак через сто, уже в бронзе! «Большое видится на расстоянье»… А при жизни, состоя из мяса, потрохов и прочего, по которому вы как раз и специалист, великий Александр Сергеевич не щадил никого и ничего: ни женской добродетели – а в те времена еще существовала добродетель! – ни близких, ни тем более далеких! Он был циничен, брутален, бесстыден, злоязычен… Тогда для этого джентльменского набора имелось прекрасное определение – бретёр. И не будь он злым, злым в обыденном понимании этого слова… нет, не обиженным на весь мир, а злым красиво, притягательно, так что перед его недобрым очарованием не мог устоять никто, – разве вышло бы из-под его пера что-нибудь, равное тому, что живет уже не одно столетие? Да ничего этого не было бы, будь он другим, каким-нибудь слюнявым добряком, и не мучайся он от собственного дурного нрава!

Мне показалось, что она, эта женщина с восточным разрезом глаз и волной блестящих каштановых волос, растерялась от моего внезапного напора.

– Я была уверена, что он нежно любил жену… – пролепетала она. – Он же… он за нее умер!..

– Любил? – хмыкнул я. – Любил?! Умер за любовь?! Большей глупости я давно не слыхал! Ваш дорогой Александр Сергеевич бесился оттого, что он не титулован, не велик, не богат и к тому же погряз в долгах! Да, он чувствовал, что он гений, но все эти, вокруг, были богаты и титулованы, и ни черта не смыслили в поэзии! Они считали его просто одним из острых на язык салонных говорунов, не больше, – вот отчего он буянил и без конца провоцировал дуэли! Оскорблял вполне респектабельных и довольных жизнью, потому что сам был не таков, спал с их женами и дочерьми, а потом еще и рассказывал об этом всему свету! И теперь вы говорите мне о том, что он якобы чисто и страстно любил жену! Да никого он не любил, вот как мне сдается! Что-то я горячусь… простите. Если у вас есть время и желание, я выскажу мою точку зрения на это все не так путано… и хорошо было бы сварганить кофейку, потому что беседа может оказаться некороткой! Жаль, я был настолько недальновиден, что не взял с собой хотя бы кипятильник! Здешний кофе хорош, но я ужасно не расположен за ним идти… Ладно, попробую обойтись без кофеина! Спать все равно пока не хочется! Так вот, дорогая моя Кира Юрь…

– Можно просто Кира! – быстро сказала она. Глаза у нее сверкали. Похоже, ее не обидели мои резкие выпады в адрес гения и в кофеиновой подпитке она тоже не нуждалась.

– Так вот… Начнем с высказывания графини Волконской… или она была не графиней, а княгиней? Ладно, не суть важно… потому что строки из ее письма я помню очень хорошо и приведу довольно точно: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел. Он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался». То есть это не моя неверная точка зрения, как вы могли решить, а видение современников поэта, и оно типично! Даже для тех, кто искренне почитал и восхищался его талантом!..

– Слушайте, откуда вы все это знаете? – несколько ошеломленно спросила она.

«Книжки надо читать», – в еще не прошедшем запале хотел ответить я, но вовремя прикусил язык. Не нужно было ее обижать. Потому что она, несомненно, читала. Просто это были другие книги. Возможно, куда более сложные и более полезные. Такие книги, в которых я совсем не разбирался и не понял бы и половины изложенного. Просто у нее, у этой женщины, было ДРУГОЕ предназначение. Например, вылечить меня, если я подхвачу какую-нибудь проказу или там нервную горячку! Она тотчас примчалась бы, хоть и в три часа ночи, и сидела бы рядом, положив руку на мой жаркий лоб. Потому что это ей было нужно, это было ее работой и одновременно ее интересом. Я не люблю слово «долг». Ненавижу обязанности и всякие там долги – перед теми, кого давно не любишь, например…

Эта женщина смотрела на меня пристально и совершенно не как на больного, которого надо было спасать. Мне захотелось никогда больше не лежать и, распростершись, слабым голосом жаловаться на мурашки, которые онемение, и подставлять свои интимные части тела исключительно для уколов. Я желал, чтобы она, которая позволила называть себя просто Кирой, села рядом совсем по другому поводу. Чтобы она хотела меня так же, как я сейчас вдруг, внезапно и очень сильно захотел ее. Наверняка пресловутый Пушкин так же, почти по-скотски хотел свою жену до свадьбы, чинно сидя где-нибудь у рояля и раздевая девушку глазами. До того, как он утолил свое желание и стал хотеть других женщин. А чего хотела она, Натали? Красавица с чуть раскосыми глазами и лицом такой красоты, на которое и сейчас хотелось смотреть всем?

Внезапно я рассердился на самого себя сразу и за все: и за то, что приехал сюда, полный планов и намерений, а вместо этого занимаюсь чем попало – ужинаю и сплетничаю непонятно с кем, строю глазки девицам, которые, оказывается, на голову умнее меня и, небось, еще и насмехаются за моей спиной! Потом так же непонятно и вдруг заболеваю, а теперь еще и возжелал доктора своего! Высказывая свою сомнительную точку зрения на такую фигуру, как Пушкин! Где я, а где он?! Но остановиться я уже не мог:

– И во всем случившемся с гордостью нации принято винить его жену! Которая просто хотела быть счастливой и любимой, а вместо этого ей постоянно приходилось узнавать о новых романах благоверного! Да еще выслушивать попреки и выдерживать приступы его африканской ревности! И при этом бедняга вела дом и его дела, потому что он был попросту на это не способен, или же ленился, или то и другое вместе! И Наталья Николаевна не сидела в прелестной позе, сложив ручки на коленях, как на своих парадных портретах, а закладывала и перезакладывала имущество, унижалась перед лавочниками, считала медяки и ходила в затрапезе… И жила вовсе не в хоромах, а вместе с сестрами, и по ночам лежала в своей зачастую пустой и одинокой постели, думая не о балах, а о том, что долги растут как снежный ком, и что дрова снова вздорожали, а у детей, живущих в проходных комнатах, то душно, то сквозняки…

– Это что, правда? – недоверчиво спросила Кира. – Или вы… шутить изволите, как в этих ваших… сказках?

Неожиданно весь мой запал, а заодно и острое желание ее обнять куда-то пропали, я почувствовал усталость и пустоту… ничего больше. Была глубокая ночь, которой предшествовал длинный, бессодержательный и тяжелый день…

– Простите, – устало ответил я. – Но… это не шутка, не сказка… просто точка зрения. И… немного архивных изысканий. Я когда-то собирался написать большую работу по Пушкину… но не срослось. Вместо этого я выдумал Макса и забросил науку. А потом… потом Макс уже не выпустил меня, сожрал с потрохами. А шучу… шучу я только с этими… у меня под началом, знаете ли, целых девять Золушек! И еще Серый Волк и Золотая Рыбка. Я сам предложил им назваться героями сказок – и вот что из этого вышло. Особенно мне повезло с Золушками. Вот уж не думал, что так получится! До сих пор иногда путаюсь, какая из них под каким номером! И мучаюсь проблемами идентификации!

– Бедняга! – сказала она с насмешкой. – Ну, я, наверное, пойду? Лев…

– Просто Лев, – быстро сказал я. – Хотя мне, наверное, при таком обилии сказочных персонажей надлежало бы назваться как-то соответственно. Например, Трусливый Лев – это, если помните, из «Волшебника Изумрудного города»… Хотя сказочка эта краденая, и персонаж краденый, и мой Макс тоже отчасти не мой… сборная солянка!.. – Я поморщился словно от зубной боли.

– Не нужно так! – тихо промолвила она и взяла меня за руку. – Не нужно так… Лев… не Трусливый Лев, нет. Вы не похожи на труса… и наверняка вы не трус. Просто вас что-то мучает… я вижу.

– Все мы сами себя мучаем! – бросил я сумрачно.

Очарование вечера исчезло. За окнами была непроглядная тьма, вязкая, чернильная, как и в моей душе. Я сидел в чужой комнате – комнате без лица, без привычного мною всегда и везде устраиваемого беспорядка, без своих книг, безделушек, сувениров – безо всех тех вещей, житейского хлама, который копится вокруг как сор, как некая пена, но который почему-то необходим и без которого неуютно, хотя и можно обойтись, взяв с собой всего две сумки действительно нужного, как я и сделал.

Я сидел, полностью опустошенный и растерянный, и она, эта женщина, нисколько не похожая на идеализируемую мной мертвую, но одновременно вечно живую красавицу, однако такая же притягательная, все еще держала меня за руку.

Я знал, что мне нужно попросить о чем-то: ее или же судьбу? – то невидимое, странное, но все же присутствовавшее за окном, в черном непроницаемом небе, которое уже скоро опять станет синим… – и все страхи уйдут. И она уйдет… и я упущу свой момент, и ничего, ничего не сбудется… из того, что могло бы.

Мир номер три. Вымысел. Правильные формулировки

– Просить не умеют, а туда же! – неожиданно сердито и даже как-то злобно пробулькала Рыбка. – А потом я им во всем виновата! Просюны!

– Это как? – опешила Красная Шапка.

– А так! Фор-му-ли-ро-вать надо! Правильно! Мысль! Просьбу! А не слухи распускать, что от меня стало только хуже!

– Это ты про кого? – осторожно спросила девчонка, которая частенько выслушивала в свой адрес нелицеприятное: мол, глупа как пробка, только и умеет, что песенки петь, да и те только в полкуплета – остальное ла-ла-ла!

– Да про кого ни возьми! – Рыбка хотела было сказать, что Шапка и сама не запрашивает ничего путного, но вовремя придержала обидные слова: как-никак тут ее кормили от пуза, чешуя так и сверкала, да и вода была что надо – морская, с нужной процентовкой соли. Красная откуда-то раздобыла справочники по рыбоводству и даже интерьер ей соорудила – цементный замок и пластиковые водоросли. – Ну, ты тут ни при чем, – Золотая шевельнула хвостом, – но вот некоторые! Я до тебя много где жила, некоторым и сама рада была помочь, потому как непруха ну просто хроническая! Смотришь на такого и думаешь: да ты попроси! Попроси! Все для тебя сделаю! Хочешь клад, или там принцессу какую расколдовать, или хоть тыкву вырастить огромную, на первый приз, – нет! Станут возле меня, уставятся в одну точку и бормочут: жизнь – дерьмо, соседи – сволочи, жена – изменяет… А мне что прикажешь делать? Исполняю!

– Так ты что… ты сама ничего, что ли, не можешь? – осторожно спросила Шапка. – Только что просят?

– Отсебятины пороть не имею права! – строго сказала Рыбка. – Ты что, не знаешь, что слово – оно очень даже материально?

– Ну… – неопределенно протянула Красная, – я того… догадывалась!

– Вот потому мне и подумать даже нельзя «чтоб вы все сдохли!», например!

– И что, все сразу и помрут?! – в ужасе спросила Красная Шапочка. Глаза у нее стали совсем круглые.

– А ты думала, отчего динозавры вымерли?

– А потоп тоже вы?!..

– Нет, – отрезала Рыбка. – Вот потоп на меня, пожалуйста, не вешайте! Тогда я уже умная была, старая… понимала – одно лихо утопишь, так за ним еще хуже объявится! Все должно уравновешиваться, понимаешь, нет?

– Кажется, понимаю… – медленно проговорила Шапка, которую друзья-приятели под настроение звали Бейсболка. Потому что девушка действительно предпочитала именно этот головной убор.

– Если где-то убавить, то где-то ж и прибавится!

– Ну, это просто: тут полцарства отрезали, в приданое дали, а земля-то как была целой, так и осталась!

– Я не про то! – поморщилась Рыбка. – Я говорю, что нельзя такие штуки делать: горшочки там, которые сами варят, скатерти-самобранки… куда потом такую прорву отбросов девать? Помню, каша эта весь город засра… испачкала, короче! Все в каше, сам король в каше, все сидят на крышах, хуже потопа! Потому что в потоп хоть водоплавающим ничего не делалось, а тут чем хочешь греби – каша она и есть каша, горячая к тому же! Стихийное бедствие, а кто придумал? То ли свинопас, то ли еще какой малограмотный! Ты выучись сначала, закон сохранения вещества постигни и что энтропия замкнутой системы есть константа, а потом и в кашу лезь! Халявщики, каши им бесплатной подавай! Бесплатное сама знаешь что и где! Поэтому я и говорю, – неожиданно вернулась к прежней теме Рыбка, – формулируйте! Формулируйте правильно! Точно! Взвешенно! Каши – килограмм в одни руки! Овсянки – по восемьсот граммов! Гречневой – не более чем полкило! Вот тогда будет порядок! Остального вообще не выдавать! А то у некоторых всего завались, а другие по сусекам скребут! А потом ни то ни се, чучело какое-то получается! Гидроцефал, мутант, говорящая голова! Кому от этого радость? Еще и описывают весь этот кошмар в мировой литературе! Или вот еще: дед бил – не разбил, баба била – не разбила, мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось! Дед плачет, баба плачет… Где логика?! Где логика, объясните мне! Если эти двое, которые мутанта слепили, потом яйцо разбить пытались? А когда оно разбилось, плакать стали? Вы же сами этого и хотели, нет? Они что, все сумасшедшие? Они же это ДЕТЯМ рассказывают! Зачем? Чтобы с младых ногтей мир казался ребенку полным нелепостей, несоответствий и алогизмов? Что мир – жуткое, отвратительное место, в которое лучше было бы и не рождаться?

– Так что ж делать? – растерянно спросила Красная Бейсболка.

– Бороться за свои права! Всем по килограмму в одни руки! Все сказки привести к общему знаменателю! Всем бесприданницам – по Принцу! Всем принцам – по полкоролевства! Не больше и не меньше! А то одни нахапали, а другие сиди себе на горошине!

– О господи! – поняла наконец Шапочка. – Я ж ей вместо кислорода закись азота врубила! Который мать принесла, чтобы для пирожных взбитые сливки производить! А то, говорит, что это мы постоянно пироги да пироги! Пора уровень повышать, не булочная у нас теперь будет, а кондитерская! А он во как повысился, уровень! Кило гречки, говорит, и чтоб в одни руки! И глаза во как выпучила!

– Все! – сказала Красная Шапка суровым голосом и выключила аквариумный компрессор. – Шабаш! Митинг окончен! Мир – народам, гречка – горшкам, земля – обратно по королевствам! И призракам бродить строго воспрещается!

– Так точно! – сурово подтвердила Рыбка и взяла под козырек, хотя никакого головного убора у нее не было.