Текст книги "Жизнь и судьба Михаила Ходорковского"

Ходатайство об УДО

18 мая Михаил Ходорковский дал интервью «Sunday Times», в котором назвал инициатора своего дела: «как второе, так и первое дело были организованы Игорем Сечиным». «Он инициировал первое дело против меня из жадности, а второе из трусости. Трудно сказать, как точно он смог убедить своего босса. Может быть, Путин действительно думал, что я планировал политический переворот, что само по себе нелепо, поскольку я публично поддерживал две оппозиционные партии, которые в лучшем случае могли набрать 15% на парламентских выборах. Более вероятно, что им нужна была не причина, а просто повод захватить «ЮКОС» – самую успешную нефтяную компанию России».

30 июня ему предъявили новое обвинение.

Впрочем, оно было скорее старым – изменились несущественные детали, Ходорковского и Лебедева, как и в феврале 2007-го, обвиняли в хищении и отмывании всей нефти «ЮКОСа» и в неправильном обмене акций дочерних компаний ВНК.

Михаил Борисович заявил, что обвинение ему не понятно и не разъяснено, и вины не признал.

Возобновленное для предъявления обвинения предварительное следствие закончили за три дня, и обвиняемые продолжили ознакомление с делом.

– В июле 2008 года я подала ходатайство в интересах Михаила Борисовича о досрочном освобождении, потому что для этого были основания: он отбыл более половины срока наказания (на июль месяц 2008-го), – рассказывает Наталья Терехова. – Ходатайство было подано в Ингодинский районный суд города Читы, рассмотрение было назначено на 20 августа 2008-го.

Принесли материалы для ознакомления, что меня просто повергло в шок. Никогда раньше я не видела, чтобы личное дело лица, отбывающего наказание, составило 22 тома. Причем в каждом больше 250 листов. Там было все: как сидел, как стоял, как лежал – буквально все. Вряд ли такого пристального внимания заслуживал кто-то еще. Я долго работала адвокатом, часто ходила на условно-досрочное освобождение, и знаю, что у лиц, которые даже отбывали срок 8 – 9 лет, личное дело составляет не более 80 листов. У Михаила Борисовича было 22 тома.

Я ознакомилась с материалами личного дела буквально за два дня: эти тома поступили в понедельник, а в среду уже исчезли из суда. Решили, что погорячились: нечего знать о том, что предпринимала власть против Михаила Борисовича. Они испугались.

– А вы их успели прочитать?

– Я успела прочитать. Я не только успела прочитать, я их успела отфотографировать, что не запрещено законом. Об этом много писали, много было журналистов на условно-досрочном освобождении, мы могли наглядно показать, как для Михаила Борисовича искусственно создавались условия отбывания наказания, насколько они отличались от условий содержания других, и тот факт, что все, происходившее с ним в колонии и СИЗО, было спланировано. Им пришлось вернуть материалы личного дела в суд до рассмотрения ходатайства об УДО, потому что я успела их прочитать за два дня. Наверное, они думали, что я не такая шустрая.

Все о чем мы говорим, подтверждается документально, что, безусловно, усиливает нашу позицию, доказывает, что в наших словах нет ни слова лжи. Во-первых, там были документы о взысканиях, которым он подвергался незаконно и необоснованно. Во-вторых, документы о его месте работы, каким образом оно определялось, о том, что администрация хотела отправить МБХ на обучение в местное ПТУ.

МБХ писал, что у него есть образование, он может быть полезен, но, если они так настаивают, будет соблюдать их требования, хотя они совершенно безумны. Раньше администрация колонии говорили, что Михаил Борисович отказывается выполнять работу, считает себя выше. Эти бумаги они даже не постеснялись убрать – все в материалах дела.

– Его постеснялись все-таки отправить учиться в ПТУ?

– В итоге – да. На швею-моториста он учился, учеником швеи-моториста был, выполнял обязанности швеи-моториста. А потом работал упаковщиком готовой продукции.

В личном деле были материалы, ранее нам недоступные. Непонятно, почему Михаил Борисович с апреля по май 2006-го тридцать дней находился в так называемом «безопасном месте». Его изолировали, он был в штрафном изоляторе, но нам было непонятно основание. Оказывается, были рапорты, в которых из «средств массовой информации» усмотрели угрозу для жизни и здоровья Михаила Борисовича. Это и послужило основанием для его перевода и помещения в «безопасное место».

– Средства массовой информации знают лучше, чем администрация колонии…

– Вы представляете, какой маразм, да? Адвокаты пытались выяснить, что и кто угрожает жизни и здоровью МБХ, почему он не может находиться в равных условиях отбывания наказания с другими осужденными. МБХ написал заявление, что нет никакой угрозы его жизни и здоровью, и просил вернуть его в отряд, в обычные условия отбывания наказания. Ему сказали: «Нет, мы знаем, что вам грозит опасность». Мы задавали вопрос администрации: «Откуда исходит угроза? Объясните поконкретнее». Администрация колонии заявила, что это тайна. Прочитали: оказывается, в средствах массовой информации администрация, а вернее начальник колонии Рябко А.В. усмотрел угрозу жизни и здоровью. Причем не ссылались, в каком же средстве массовой информации усмотрел.

Адвокаты в личном деле увидели множество материалов, которые администрация колонии тоже не постеснялись оставить, где говорилось о том, какое пристальное внимание было приковано к Михаилу Борисовичу. Думаю, им дали указание отмечать все в его поведении, где можно сделать хоть какую-то зацепку, чтобы в дальнейшем наказать. В личном деле множество рапортов о том, что МБХ не так сел, не так встал. Я не утрирую. Рапорт: «Прошу наказать, потому что он находится в жилом помещении возле своего спального места в половине десятого вечера без рубашки». Какое нарушение! Спать собрался и снял рубашку.

– А кто писал эти рапорты?

– Сотрудники. Заключенные рапортов не пишут. Они могут писать только объяснительные. Это сотрудники. То есть сотрудников так вышколили, надавали им столько указаний, что они буквально за ним бегали, и Михаил Борисович подтверждает, что за ним бегали и смотрели, что происходит.

И, несмотря на это, за весь период отбывания наказания, что в Краснокаменске, что в СИЗО, не было ни одного нарушения, при таком пристальном внимании, что и человек адекватный и правопослушный мог бы сорваться, но у него не было никакого срыва. Совершенно никакого срыва, и оснований для наказаний не было. Придумывали, наказывали черт знает за что.

На двадцать первое августа у нас было назначено рассмотрение вопроса об условно-досрочном освобождении. 18 августа Михаила Борисовича за один день наказали дважды, и в суд для рассмотрения ходатайство об УДО он приезжал из карцера. За что наказали? Начальник тюрьмы, который ни разу не был в этом корпусе, срочно туда пришел. Там порядок такой: выводят всех из камеры, и называется это «утренняя поверка». Сотрудники должны сделать перекличку «утренний контроль»: дежурный по камере сообщает о количестве находящихся в камере лиц, хотя больше двух-трех в камерах, где был МБХ, не содержалось. Тогда их было двое. Михаил Борисович был назначен дежурным по камере и выполнил обязанность дежурного по камере – сообщил, в присутствии всех собравшихся (в том числе и начальника СИЗО), что он дежурный, и двое находятся в камере.

Только МБХ зашел в камеру, следом заходит тот же состав, в том числе начальник, который присутствовал на поверке, и предъявляет претензию к Михаилу Борисовичу: а почему Вы не сообщаете как дежурный о количестве присутствующих в камере. МБХ говорит: «Ну, я же вам сейчас только, минуту назад, об этом сообщил, но если есть необходимость, я вам сообщу еще раз». И все. Карцер за недоклад дежурного о количестве лиц в камере. Начальник СИЗО решил не ограничиться одним взысканием – бачок для питьевой воды оказался грязным. Выговор!

– А я читала, что там не было бачка для питьевой воды…

– Бачок для питьевой воды был. Просто воды питьевой там не было. Самое интересное заключалось в том, что непонятно когда бачок успел загрязниться. В шесть утра Михаила Борисовича назначили дежурным по камере. В половине восьмого начальник смотрел бачок, значит, это вина не Михаила Борисовича, а предыдущего дежурного, даже если бачок был грязный. А во-вторых, в обязанности дежурных по камере не входило мыть эти бачки. В дальнейшем мы обжаловали это взыскание в суде, и суд принял решение в нашу пользу.

Все это было сделано для того, чтобы не допустить УДО, к бабке ходить не надо, по-другому расценить нельзя. Хотя прокурор нашел в себе мужество: встал и сказал, что просит не принимать во внимание эти два наказания при решении вопроса об УДО, так как проводится проверка, хотя никакой проверки не проводилось. Мы потом писали по этому поводу: «Просим сообщить о результатах проверки, о которой нам заявил прокурор». И нам ответили: «Прокурор этого не заявлял, а в протоколе сочинил секретарь судебного заседания». Даже до этого доходит. Представляете?

На суде выступала Марина Филипповна. Говорила о благотворительности, о лицее в Кораллово, созданным ее сыном. «От вашего решения зависит, увидим ли мы сына на свободе еще в этой жизни», – сказала она.

Вслед за ней Игорь Гнездилов рассказал о том, как его заставляли писать объяснительные о не сложенных за спиной руках.

Рассмотрели характеристики, данные Михаилу Борисовичу читинским СИЗО и администрацией краснокаменской колонии. Они были скорее положительными, но заканчивались утверждением о том, что Ходорковский «не встал на путь исправления, потому что не раскаялся в содеянном».

Администрация колонии настаивала на возвращении Ходорковского к ним: «Нахождение в СИЗО не способствует исправлению. Необходимо нахождение в колонии общего режима».

Выступал и сам Михаил Борисович.

«Всех наверняка интересует, раскаиваюсь ли я после без малого пяти лет, проведенных в заключении, – сказал он. – Раскаяние в грешных поступках является нормальным состоянием человека, но каяться в преступлениях, которых не было, я не могу».

Ущерб же, если он и был, он уже компенсировал с лихвой, когда государству была передана построенная им «лучшая» и «крупнейшая, согласно статистическим данным, нефтяная компания России стоимостью 40 миллиардов долларов».

«А больше с меня взять нечего», – добавил он.

После освобождения он не собирается возвращаться в нефтяной бизнес и добиваться справедливости. «Я намерен заниматься гуманитарной деятельностью и посвятить себя семье», – сказал он.

«По своему внутреннему убеждению я – законопослушный человек. Даже если закон кажется мне несправедливым, я его сначала исполняю, а потом делаю все от меня зависящее, чтобы этот несправедливый закон отменить. Решение вопроса о моем освобождении будет полезным для общества, моей семьи и, разумеется, меня самого».[200]200
  Газета «Коммерсантъ» № 149 (3966) от 22.08.2008.


[Закрыть]

Вслед за ним выступала Наталья Терехова.

Она говорила о том, что с первых дней заключения ее подзащитный оказался в крайне тяжелых условиях, не соответствующих приговору суда. Рассказала об всех надуманных «взысканиях», начиная с первого, полученного еще в московском СИЗО «Матросская тишина». Первые пять суток карцера ему дали за то, что он резал хлеб запрещенной «заточенной пластиной», которой в камере пользовались все.

Его тайно, в спецвагоне, отвезли в отдаленную колонию на китайской границе, хотя до этого всех осужденных москвичей этапировали «не дальше Приволжского федерального округа».

В ИК № 10 Ходорковский попал в восьмой, так называемый адаптационный, отряд, в котором вновь прибывшие обычно привыкают к правилам колонии в течение первых двух месяцев. Потом их распределяют по обычным отрядам. Михаил Ходорковский провел в «восьмерке» год и два месяца, не имея возможности установить стабильные товарищеские связи с постоянно меняющимися соседями.

А весной 2006 года администрация колонии приставила к нему индивидуального охранника, и постоянное присутствие на работах сотрудника учреждения обозлило работавших рядом с Михаилом Ходорковским зэков.

Он сразу изъявил желание работать, но его практически лишили этой возможности. Он списался с редакцией журнала «Химия и жизнь» и предложил публиковать там статьи. Его приняли внештатным корреспондентом и обещали гонорары от 3 до 9 тысяч рублей за статью.[201]201
  Что для «Химии и жизни», между прочим, очень много. Обычно они платят авторам гораздо скромнее.


[Закрыть]

Но его заставили учиться швейному делу. А потом за минимальную зарплату работать упаковщиком готовой продукции.

Он вступил в секцию общественных корреспондентов (СОК) для зэков-журналистов, выпускающих газету «Резонанс», бесплатно распространяющуюся в колониях Читинской области. Михаил Борисович написал заметки «Как правильно составить надзорную жалобу» и «Как уберечься в тюрьме от гриппа», но их так и не опубликовали.[202]202
  Этот факт меня нисколько не удивляет. Судя по названиям, его заметки работали не на тюремную администрацию, а на пользу заключенным. И потому не пришлись ко двору.


[Закрыть]

Вскоре его вывели из актива СОК по жалобе, составленной группой заключенных, работавших в редакции.

На суд пришел бывший главный редактор «Резонанса» Виталий Черкасов. «Заметки из зэков приходилось буквально выдавливать, поэтому и секцию нашу они называли соковыжималкой, – рассказал он корреспондентам газеты «Коммерсант». – Материалы же, присланные авторами, обычно оказывались такого качества, что без слез не взглянешь. Поэтому таким автором, как Михаил Ходорковский, я бы гордился».

После Натальи Юрьевны выступал другой адвокат Ходорковского Вадим Клювгант.

«Все это время он находился как бы за двойной решеткой, – сказал он. – Но мой подзащитный нашел в себе силы не озлобиться и не потерять чувства собственного достоинства. Это лишний раз свидетельствует о том, что Михаил Ходорковский не просто встал на путь исправления, а вообще никогда не сходил с этого пути».

Прокурор ходатайствовал перед судом о приобщении к делу ксерокопий документов, свидетельствующих о том, что Ходорковский «отказывался добровольно погасить задолженности, а принудительно с него удалось взыскать лишь незначительную сумму».

Иски были от налоговой инспекции Москвы (на 17 миллиардов рублей) и из Мещанского суда на оплату судебных издержек на 64 тысячи рублей.

Честно говоря, эти суммы как-то уж очень не дотягивали до 40 миллиардов долларов, которые он уже подал.

«Я, ваша честь, признаю гражданский иск Мещанского суда, и это можно не доказывать, – пояснил суду Ходорковский. – Но оплатить его сразу не мог, поскольку все мои счета на момент подачи иска уже были арестованы. По той же причине я не имел возможности и продать принадлежавшее мне и хранившееся дома имущество – мотоциклы, оружие… За меня это сделали приставы».

Суд занял сторону защиты и отказался приобщать к делу финансовые документы.

Также как и отказался выслушать доставленных на конвойном автомобиле заключенных краснокаменской колонии (в том числе Кучму), которые должны были выступить против УДО Ходорковского.

Между прочим, от Краснокаменска до Читы 600 километров, на машине 6 – 8 часов пути.

И тогда начальник читинского СИЗО достал из заднего кармана форменных брюк свой самый весомый аргумент. Это был диск с записью камер наружного наблюдения из СИЗО № 1 города Читы.

На видеоролике действительно был снят человек, похожий на Михаила Ходорковского. Человек шел по коридору вольным шагом, не сложив руки за спиной.

Но вот незадача, запись без звука, и была ли команда держать руки за спиной, понять по ней невозможно.

«Хочу обратить внимание суда на то, что практика применения Правил внутреннего распорядка не всегда подразумевает буквальное исполнение правил. Как, например, зэку нести свои вещи с руками за спиной? И тем не менее я не отрицаю допущенного нарушения пункта 1.13 Правил (о руках), но категорически не согласен с инкриминируемым мне пунктом 1.2 (о неподчинении требованию сотрудника администрации). Если требование убрать руки за спину и поступало, то я его не проигнорировал, а просто не услышал. Все сотрудники СИЗО знают, что у меня проблемы со слухом, появившиеся вследствие профессиональной болезни, – об этом сказано и в моей медкарте, поэтому мне всегда отдают команды погромче или повторяют их. 11 октября команды не было вовсе, или она была отдана намеренно тихо. Получается, что выводящий специально спровоцировал меня на нарушение, вместо того чтобы помочь мне исполнить правило, как того требуют ведомственные инструкции? Ведь он прекрасно знал, что у меня не было и нет повода намеренно раздражать сотрудников администрации – я не малолетний преступник!»[203]203
  Газета «Коммерсантъ», № 150 (3967) от 23.08.2008.


[Закрыть]

«И еще буквально минуту, ваша честь… Это касается моего отношения к труду, – попросил Михаил Ходорковский. – В данной мне администрацией колонии N10 характеристике меня особенно оскорбил один пункт: не участвовал в благоустройстве территории отряда. Я же мыл окна в корпусе! Мне это занятие нравится с детства, я даже какое-то время зарабатывал «верховыми» работами, поэтому, попав в колонию, тоже с удовольствием взялся за мытье окон. Когда я мыл окна, весь лагерь сбегался на это смотреть».

Последним выступал прокурор.

Он упомянул о том, что ущерб хотя и возмещен, но не добровольно, и перечислил все давно снятые или отсуженные взыскания, словно и не было выигранных судов.

Стремящийся к досрочному освобождению обязательно должен трудиться, добавил прокурор, а Михаил Ходорковский «уклонился от приобретения профессиональных навыков швеи-мотористки, хотя ему и был выделен для обучения опытный наставник»: «Он предпочитал работать на низкоквалифицированной и малооплачиваемой должности укладчика готовой продукции – с его зарплаты удалось удержать для возмещения ущерба всего 1878 руб.».

Ложь не обязательно делать, можно ведь и просто солгать.

Я уже устала упоминать одного литературного персонажа. По-моему, этой стране пора сменить герб. Заимствованная из Византии мутантная птичка совершенно не отражает сути. Предлагаю свой вариант. В центре стоит унтер-офицерская вдова и держит розги, а у ног ее гордая надпись: «Я сама!»

Суд вынес решение в тот же день.

Судья отметил, что у Михаила Борисовича осталось непогашенное дисциплинарное взыскание (то самое, о котором говорил Игорь Гнездилов) и нет поощрений. Нет и достоверных доказательств улучшения поведения. Ходорковский не выразил добровольного желания изучать профессию, по которой мог бы работать в колонии Краснокаменска (то есть профессию швеи-моториста).

И в УДО было отказано.

Прежде чем его увели, Ходорковский успел сказать журналистам, что судебная система реформируется не так быстро, как бы хотелось.[204]204
  Там же.


[Закрыть]

Переписка с Борисом Акуниным

Третьего октября в продаже появился очередной номер журнала «Эсквайр», и началось какое-то безумие. Его не могли достать, за ним охотились, его покупали те, кто никогда не читал его до этого, и никогда не читал после. Мои знакомые автомобилисты жаловались, что можно проехать три бензоколонки и не купить.

Я сама достала его не сразу, выдрала те несколько заветных страниц, а остальное тут же сложила в макулатуру.

В октябрьском номере «Эсквайра» была опубликована переписка Михаила Ходорковского с писателем Григорием Чхартишвили. Борис Акунин, конечно, отличный стилист, и его книги неплохо продаются, но я не верю, что опубликованный в журнале самый блестящий его рассказ об Эрасте Фандорине мог бы вызвать такой ажиотаж.

Дело было в его собеседнике. Отвергнутый провинциальной тюремной газетой автор вызвал предельный интерес московской читающей публики.

Причина этого, по-моему, тоска по настоящему, по откровенному разговору, по инсайту, по экзистенциальной исповеди.

Григорий Шалвович начинает с упрека в том, что его собеседник редко общается с теми, кому его судьба не дает покоя, и чаще публикует интервью «в какой-нибудь «Financial Times»», а не на родине.[205]205
  http://archive.khodorkovsky.ru/speech/8737.html. Очень советую зайти. Это надо читать полностью, а не мои нарезанные цитаты. Некоторые моменты я не могу цитировать просто потому, что не имею права полностью перепечатывать текст, а из песни слова не выкинешь.


[Закрыть]

«Для реального диалога нужен понимающий, заинтересованный собеседник, – отвечает Ходорковский. – Таких из наших журналистов «не случилось»». Убеждать в чем-либо единомышленников из «Новой газеты» бессмысленно, они и так все понимают. «А в тех вопросах, где я с ними не согласен, мои желчные письма, будучи опубликованными, играют на руку разной сволочи, которая радостно начинает вопить либо «вот они, либералы, такие гады, их даже Ходорковский ругает», либо «Ходорковский пытается вымолить помилование, ругая оппозицию». Поэтому письма пишу, но не разрешаю публиковать».

Так и есть. Мне лично вообще запретил их публиковать в письме, проникнутом таким арктическим холодом, что я боюсь его перечитывать. Теперь испрашиваю разрешение на каждую строчку. По-моему, ему просто надо держать руку на пульсе, ощущать штурвал. Потому что его правка в основном сводится к перестановке запятых с места на место и, реже, дописыванию лишних местоимений.

Другие же издания брали у него интервью, но так ничего и не опубликовали, – продолжает Ходорковский, – зато перепечатали статью из «Financial Times». «Что же касается режима – да, пока я был в лагере, после каждой статьи меня сажали в ШИЗО, – пишет он. – Может, так совпадало. Но на это мне наплевать. Отбоялся».

Акунин спрашивает о прокурорах и судьях.

«Это мелкие чиновники, которых никогда не поставили бы в такой процесс, если бы против них не было убойного компромата, – отвечает Ходорковский. – Про Колесникову[206]206
  Судья в первом процессе.


[Закрыть] написала «Новая Газета», она «висела» на жалобе, лежавшей без ответа в Генеральной прокуратуре в течение всего процесса. По аналогичной жалобе ее коллеги получили по 12 лет (квартирный вопрос)».

«Но что о них говорить? Жалкие, несчастные люди, которым будет в старости страшно умирать. Меня в суде поразило другое. Обвинение допросило более полутора тысяч человек. Многих с угрозами сделать обвиняемыми (некоторых сделали). Отобрали для суда чуть больше 80. И эти люди, которые вполне обоснованно опасались за свою судьбу, не взяли грех на душу. Никто, я подчеркиваю, никто не дал показаний против нас с Платоном».

Объясняя причины своего ареста, Ходорковский пишет о двух враждующих группировках в Кремле: либеральной и силовой. Точнее, группировке адептов «игры по правилам» и адептов «игры без правил». Первые люди и успешные, и готовые к реальной конкуренции, вторые – неуверенные в себе, компенсируют эту неуверенность доступом к насилию. В деле «ЮКОСа» победили, увы, вторые.

«Не знаю, стоит ли называть фамилии, – продолжает Ходорковский, – но «та сторона» – это Сечин и куча чиновников «второго эшелона» (т. е. поддерживающих его не только из убеждений, но и в надежде на служебное продвижение или из-за имеющегося на них компромата). Это и Заостровцев, и Бирюков, и многие другие. К слову, Устинов и Патрушев до последнего момента держали нейтралитет. Это правда. На «этой» стороне, очевидно, были Волошин, Медведев, Касьянов, Чубайс, Илларионов, Дворкович, даже Греф – до определенного момента».

Акунин спрашивает, не жалеет ли его собеседник о том, что не уехал.

«А здесь – шизофрения, – отвечает Ходорковский. – Одна моя половина жалела еще тогда, когда уезжала, что должен буду вернуться, и жалеет об этом каждый день, проходящий вдали от семьи, от дома. А другая половина – она отвечает за чувство долга, мыслит в категориях порядочности и предательства и не дает существовать спокойно. Может, критерии у меня дурацкие. Может, надо быть гибче. Даже наверное. Но мне уже 45, и они как-то сформировались. Переступить через себя, наверное, смог бы, а вот как жить, переступив, – не знаю. Так что честных ответов два. Да, жалею каждый день. Нет, не жалею, потому что, уехав, не смог бы жить».

И вспоминает о том, как его поддерживает семья, как в 1991 и 1993 гг. он оставлял жене «винтовку и патроны», чтобы она могла защитить свой дом и детей. «Это в прямом смысле, не иносказательно. Знаю, она бы стреляла до конца». И теперь отказалась уехать, осталась в России, несмотря ни на что.

А для его родителей честь всегда была дороже жизни. «Своей – точно, а, возможно, и моей».

Его поддерживает даже первая жена, с которой он расстался более двадцати лет назад, и старший сын. И он, и она пишут все эти годы.

«Жена и родители, конечно, смотрели телевизор, но мы не обсуждали, «что будет». Незачем. Все делали, что должно. Это был очередной бой, из которого я мог не вернуться. И до сих пор не вернулся».

Акунин смел, он спрашивает о Боге – я так и не решилась прямо задать ему этот вопрос – не пришел ли собеседник к вере в тюрьме?

«Я, в общем, и до тюрьмы был не совсем атеистом, – отвечает Ходорковский. – Бог, фатум, судьба, предназначение – мы почти все верим во что-то, что выше нас. Да и странно было бы не верить, живя в огромном, непознанном мире, сами себя толком не зная, считать, что все вокруг – продукт случайного стечения обстоятельств.

Можно верить, что Бога нет, можно верить, что он есть. Вера доказательств не требует, как известно. Но если Бога нет, а вся наша жизнь – это секунда на пути из праха в прах, то зачем все? Зачем наши мечты, стремления, страдания? Зачем знать? Зачем любить? Зачем жить, в конце концов? Я не могу поверить, что все просто так. Не могу и не хочу. Мне небезразлично, что будет после меня, потому что я тоже буду. Потому что кто-то был до меня, и будет после. И это не бессмысленно. Это не просто так. <…> Я верю, что есть Великая Цель у человечества, которую мне не дано постичь. Люди назвали эту цель Богом. Когда мы ей служим – мы счастливы, когда уходим в сторону – нас встречает Пустота. Пустота, которую не может заполнить ничто материальное. Она делает жизнь пустой, а смерть страшной».

Если бы что-нибудь подобное написал кто-то другой, ему бы не поверили, текст сочли бы слишком пафосным.

Но слову можно верить, если оно сказано на эшафоте.

«Награда», как всегда, не заставила себя ждать.

В карцере Михаил Борисович оказался пять дней спустя, восьмого октября. В этот день у его родителей была золотая свадьба.

«Если это инициатива местных читинских властей, то это глупое служебное рвение. Если это приказ с самого верха, то это низость и подлость»[207]207
  Газета «Коммерсантъ», № 184 (4001) от 10.10.2008.


[Закрыть], – прокомментировал Борис Акунин.

На этот раз дали 12 суток. Даже ничего не придумывали: ни лишних лимонов от заключенных, ни грязных бочков, ни не сложенных за спиной рук.

Так и было заявлено: за интервью. Точнее – за незаконную переписку.

«Интервью было в жанре переписки, но переписки не было», – поясняет мне Наталья Терехова. Вопросы и ответы были переданы через адвокатов.

«Ни один закон не регламентирует содержание бесед, которые адвокаты имеют право вести со своим подзащитным, а также делать любые записи в ходе этого разговора. Дальнейшая судьба этих записей не входит в сферу компетенции службы исполнения наказаний», – пояснил «Коммерсанту» Юрий Шмидт.

«Мы оспорили это взыскание, и оно тоже было снято по решению суда, – говорит Наталья Терехова. – Что это показывает? Все, что ни принималось в отношении Михаила Борисовича, незаконно. Избирательно и незаконно».