Текст книги "Жизнь и судьба Михаила Ходорковского"

В общем, на Куршевель – одна надежда. Даже не на Страсбург.

Я люблю знаменитую строчку Бродского: «Но ворюги мне милее кровопийц». Для Путина и компании кровопийство, конечно, факультативно, если только иначе украсть нельзя.

Но противно-то как!

«А вот фашизм и сталинизм мне кажутся не настолько реальными угрозами, чтобы всерьез тратить на них силы, – пишет Ходорковский. – Более того, я считаю, что навязывание пропагандой этих малореальных угроз – отвлекающий маневр околовластной тусовки для продвижения идеи полуавторитаризма как «меньшего зла». Не настолько реальными по сравнению с «полуавторитарным застоем»».

«Я пессимист, это верно, – отвечает Борис Стругакий. – Но Вы – безусловный и неукротимый оптимист. Вы уверены, что власти предержащие управляются своим ratio, что они размышляют, что они следуют логике. Безусловно, они логичны, но – по-своему. Их логика опирается на совершенно другую, не знакомую нам с Вами парадигму. Они, разумеется, знают словосочетания «благо народа», «процветание страны», они сами охотно эти словосочетания употребляют, но вкладывают в них свой, особенный, сугубо личный смысл.

Они совершенно точно знают, что благо народа – это прежде всего ИХ личное благо, а их благо – это жесткая всеконтролирующая власть. Помимо этой власти и без этой власти народ пропадет, превратится в стадо неуправляемых и в конечном счете несчастных животных. Будет смута, а ничего хуже смуты они представить себе не в состоянии».

«Я убежден: никто в сегодняшней российской власти добровольно не стремится к положению изгоя, – пишет Михаил Ходорковский. – Это просто злые, обиженные подростки, которые могут быть опасны, но, скорее всего, вырастая, станут более-менее нормальными людьми».

История «PwC»

В мае «подростки», точнее их подручные, продолжили абсурдистское действо в Хамовническом суде. Обстановка изменилась. Во-первых, еще в апреле отключили трансляцию в зале для журналистов, где в первые дни процесса можно было следить за ним по мониторам. Во-вторых, в зале запретили фото и видеосъемку.

Однако нечто любопытное произошло даже в ходе «лахтинских чтений». Дело было в сентябре. На одном из заседаний речь зашла об аудиторе «ЮКОСа» – компании «Pricewaterhouse Coopers».

Прокурор Лахтин зачитал запросы следователя Каримова в «PricewaterhouseCoopers» о результатах аудиторских проверок «ЮКОСа». «На наши аудиторские заключения более полагаться не следует», – ответили аудиторы. Потом прозвучали письма аудиторов конкурсному управляющему Эдуарду Ребгуну, где «в связи с информацией следствия» они рапортовали об отзыве своих заключений по «ЮКОСу». Генпрокуратура тут же приобщила сии документы к делу в качестве доказательства обмана аудиторов[242]242
  Вообще-то обманывать аудиторов – это все равно, что обманывать врача относительно симптомов своей болезни, чтобы он вам неправильный диагноз поставил, а вы бы еще ему приплатили за это кругленькую сумму.


[Закрыть]. То есть доказательством того, что данная женщина ведьма, служит мнение святейшей инквизиции.

«Именно после этих писем об отзыве заключений Каримов ТУТ ЖЕ снял с «PwC» уголовное дело! – заметил Лебедев. – Я полагаю, прокуроры позаботятся о здоровье подписантов этих писем – директора и представителя «PwC». Я жду их здесь. Фигурально выражаясь, я их раскатаю, как Тузик грелку, по тому, что они здесь написали. Ведь всему миру дали понять: не они следствию информацию о «ЮКОСе» предоставляли, а следствие им…»

История взаимоотношений Генпрокуратуры и «Pricewater-houseCoopers» настолько характерна для всего комплекса дел «ЮКОСа», что на ней стоит остановиться подробнее.

Но для этого нам придется вернуться немного назад – в 2006 год.

В декабре 2006-го арбитражный суд Москвы принял к рассмотрению иск налоговой инспекции, заявившей, что ЗАО «ПрайсвотерхаусКуперс Аудит» содействовало уклонению «ЮКОСа» от налогообложения. Налоговики требовали признать недействительным договор на оказание «ЮКОСу» в 2002 году аудиторских услуг как «сделку, совершенную с целью, противной основам правопорядка и нравственности».

Кроме того, компании были предъявлены налоговые претензии на 290 миллионов рублей и требование отдать в доход государства $480 тыс., полученные компанией за аудиторские услуги «ЮКОСу».

9 марта 2007 года в московском офисе «PwC» прошел обыск.

«Проходит встреча представителей правоохранительных органов с руководством компании», – дипломатично прокомментировала пресс-служба «PwC».

В тот же день стало известно, что МВД расследует дело об уклонении «PwC» от уплаты налогов. Главные подозреваемые – руководители компании.

20 марта арбитражный суд Москвы полностью удовлетворил иск ФНС по делу «ПрайсвотерхаусКуперс Аудит». Аудит НК «ЮКОС» за 2002—2004 был признан незаконным.

15 июня компания «ПрайсвотерхаусКуперс Аудит» отозвала аудиторские заключения по отчетности «ЮКОСа» за 1996—2004 годы. Членам правления «ЮКОСа» направили письмо о том, что «аудиторские заключения PwC по «ЮКОСу» за 1996—2004 годы более не могут рассматриваться в качестве подтверждения достоверности финансовой отчетности «ЮКОСа»».

Причиной отзыва заключений аудиторы назвали сведения, полученные ими от Генпрокуратуры о том, что «ЮКОС» не предоставлял им для аудита необходимой информации.

«Они дневали и ночевали у нас. Совет директоров, управляющий комитетом всегда давали установку на то, что ничто в принципе не может быть от них скрыто. Я лично с Дагом Миллером (бывшим директором «PricewaterhouseCoopers»), которого считаю теперь подлым человеком, трусом и лжецом, проводил дни и месяцы перед началом каждого финансового года. Мы согласовывали с ним все действия. Я готов это подтвердить в любом суде», – потом, уже после освобождения, рассказал Василий Алексанян в интервью радио «Эхо Москвы».

10 июля 2007-го, менее чем через месяц после отзыва заключений, Высший арбитражный суд отменил решение о доначислении «ПрайсвотерхаусКуперс Аудит» налогов на сумму 290 млн. рублей и отправил дело в арбитраж Москвы на новое рассмотрение.

Арбитраж вновь занял сторону налоговиков.

Но после года судебных разбирательств в различных инстанциях 24 октября 2008-го Федеральный арбитражный суд Московского округа отменил решение, которым договор об аудите был признан антисоциальной сделкой, и прекратил дело. Причиной прекращения дела была названа ликвидация «ЮКОСа», выступавшего в деле соответчиком.

В том же году расследование уголовного дела против «PwC» было приостановлено.

20 января 2009 года президиум Высшего арбитражного суда окончательно решил дело в пользу компании. И «PwC» были возвращены незаконно уплаченные налоги вместе с набежавшими процентами.

Летом 2009-го бывший директор «ПрайсвотерхаусКуперс Аудит» Даг Миллер передал адвокатам Ходорковского свою переписку со следователем прокуратуры Михайловым. И, по некоторым сведениям, дело возобновили снова.

В переписке следователь инструктировал свидетеля относительно выступления в Хамовническом суде: «показания из числа работников вашей компании должны свидетельствовать об одном и том же. И должны быть в едином смысле – наступательном, агрессивном – по отношению к стороне защиты».

«Можем ли мы получить список примерных ожидаемых вопросов от обвинения к каждому свидетелю?», – интересовался Даг Миллер.

«Внимательно проанализируйте ваши показания, протоколы допросов и вспомните наш недавний разговор. Вы поймете общий смысл таких вопросов. Конкретные вопросы надо сформулировать нам с вами вместе, после того как вы сами вникнете в ситуацию», – отвечал следователь.

В 2009-м Даг Миллер был уже в США и возвращаться не собирался даже для того, чтобы выступить в Хамовническом суде.

Переписка, однако, продолжалась. «Возможные последствия вашего отъезда я пока оценить не могу, – писал следователь Михайлов. – Возможно, они будут положительными не только для вас, но и для нас. Однако об этом я сообщу вам позднее».

10 сентября 2009 года Михаил Ходорковский сделал в суде заявление о «ПрайсвотерхаусКуперс». Аудиторы знали «все существенные факты, касающиеся компании «ЮКОС»», говорилось в заявлении, более того, именно они консультировали его «о международно приемлемых формах оптимизации налогов и построения структуры компании».

Он «понимал возможные сложности для сотрудников «ПрайсвотерхаусКуперс» в России и именно по этой причине не ссылался в той мере, в которой мог бы ссылаться, на «ПрайсвотерхаусКуперс» в ходе первого дела».

Он понимает позицию «ПрайсвотерхаусКуперс» в 2007 году: «Более того, возможно, чтобы спасти своих людей, я бы пошел и на большее».

«Я буду добиваться с помощью американского правосудия, чтобы лично Даг Миллер, находящийся сегодня в безопасности от господина Лахтина и его коллег, рассказал правду о событиях 2007 года. Я считаю, что этого требует и закон, и порядочность», – заявил он.

А само заключение и его отзыв абсолютно безразличны для целей процесса: «Мне это было известно еще в 2007 году.

Я скрыл эти обстоятельства от следствия. Чтобы помочь избежать невиновным людям, сотрудникам «ПрайсвотерхаусКуперс», дальнейших издевательств над ними со стороны господина Каримова и компании».[243]243
  http://khodorkovsky.ru/mbk/appearances/2010/09/10/13644.html.


[Закрыть]

«Прайсы отозвали свое заключение о бухгалтерской отчетности в «ЮКОСе», – поясняет мне Ходорковский. – А согласно обвинению, нефть «похищалась» не у «ЮКОСа», а у его добывающих «дочек». У них был тот же аудитор, и свои заключения по отчетности «дочек» он не отозвал и под сомнение не поставил.

При этом «ПрайсвотерхаусКуперс» не утверждал и не мог утверждать, что нефть была похищена. Так что для обвинения этот отзыв не только безразличен, но и бессмыслен.

Для защиты же в заказном процессе с контролируемым судьей вообще все бессмысленно. Ну не отозвали бы. Данилкин бы сказал, что они – соучастники. И что? Он же сказал, что все 100 тысяч сотрудников «ЮКОСа» – члены безразмерной «организованной преступной группы». А Мосгорсуд сказал – все законно и обоснованно! Нет проблем!»

Переписка с Людмилой Улицкой

Переписка с Акуниным в основном о настоящем во всех смыслах этого слова, со Стругацким – о будущем.

В сентябре 2009-го в «Новой газете»[244]244
  http://www.novayagazeta.ru/data/2009/100/09.html.


[Закрыть], а потом в журнале «Знамя» была опубликована еще одна переписка Михаила Ходорковского – с Людмилой Улицкой. И эти письма в основном о прошлом.

«Возьмем исходную точку: детство, семья, установки и намерения. Как Вы планировали свою жизнь в то время, когда вообще эта идея возникает?» – спрашивает она.

«Я знаю, конечно, что вы были в комсомоле, и даже функционировали в том пространстве, которое для меня (я Вас старше на 15 лет) было совершенно неприемлемым», – замечает она.

«Где пролегали Ваши этические границы в юности? – спрашивает Людмила Евгеньевна. – Как они менялись со временем?»

«Мои мама и папа, как я теперь понимаю, весьма не любили советскую власть, но всячески ограждали меня от своего влияния в этом вопросе, считая, что иначе испортят мне жизнь, – отвечает Ходорковский. – И я вырос «правоверным» комсомольцем безо всяких сомнений в том, кто друзья и кто – враги.

Выбирая свой путь в жизни, ориентировался не просто на химическое производство, а на оборонное направление, т. к. считал, что самое главное – защита от «внешних врагов».

Комсомольская работа в институте была, конечно, не проявлением политического призвания, а стремлением к лидерству. Собственно, я никогда идеологией не занимался, моя стезя – оргработа <…>.

Что же касается «барьеров», то они для меня заключались в одном – никогда не изменять своей позиции под давлением силы, а не аргументов. У нас был прекрасный ректор Г. А. Ягодин. Он называл меня «мой самый непокорный секретарь» (имелось в виду – секретарь факультетского комитета комсомола). Понятно, что он мог легко меня сломать, но не делал этого, позволяя закалиться характеру. К сожалению, в 1985 году он ушел из института на повышение.

Мне повезло и второй раз. Членом бюро нашего Свердловского райкома партии была Кислова, а членом бюро – секретарь ЦК по вопросам строительства Ельцин Б. Н. Я получил от них настоящий урок мужества, когда их «гнобили», а они не сдавались. Причем Кислова не сдала Ельцина. Чего ей это стоило – могу себе представить.

К слову, в 1999 году депутатом от Томской области, где я работал, был Лигачев Е. К., который всячески пытался «гнобить» уже меня. Я запретил нашим атаковать его в ответ, т. к. он был уже очень пожилым человеком, хотя сказать было чего «с избытком».

Я считал себя членом команды Ельцина. Одним из очень многих. Именно поэтому пошел защищать Белый дом в 1991 г. и мэрию в 1993 г., именно поэтому вошел в неформальный предвыборный штаб в 1995—1996 гг. Это, пожалуй, стало самым опасным мероприятием в моей жизни (почти). Именно из-за Бориса Николаевича я не выступал против Путина, хотя и имел о нем свое мнение. <…>

Уважаемая Людмила Евгеньевна, думаю, могу определить себя как вольтерьянца, т. е. сторонника свободомыслия, свободы слова. Б. Н. Ельцин в этом плане был моим идеалом, как до него и Г. А. Ягодин. Работа с ними не вызывала у меня внутреннего протеста.

Разгром НТВ в 2001-м (я пытался им помочь деньгами, что мне вменили в первом процессе) стал моим «Рубиконом». Именно разгром команды, а не переход собственности, поймите правильно».

«Как можно было ухитриться вырасти «правоверным» комсомольцем безо всяких сомнений в том, кто друзья и кто – враги? – поражается в ответе Улицкая. – Значит, это было возможно. У меня нет оснований не доверять Вашему анализу. Значит, я была пристрастна в своем полном неприятии всех партийных и полупартийных людей».

«Ельцин был для меня одним из партработников, и я страшно заволновалась, когда все мои друзья побежали к Белому дому, а я сидела у себя дома и горевала: почему мне не хочется бежать на эту демонстрацию вместе со всеми?» – добавляет она.

«Я, когда был на практике, не в заводской библиотеке сидел, а гексоген (взрывчатку) лопатой кидал, на пресс-автомате работал (чуть вместе с приятелем на тот свет не отправился по собственной ошибке), – пишет Ходорковский в следующем письме. – На сборах были, мне звание сержанта присвоили и назначили замполитом, а я опять попросился на завод – снаряды старые разбирать. Мы ведь комсомольцы, нам положено идти на самые опасные участки. И разбирал, под недоуменными взглядами командовавших офицеров с нашей военной кафедры».

Читая этот огромный разворот в «Новой», тогда же, осенью 2009-го, я поймала себя на том, что позиция Ходорковского мне ближе, хотя все советское было для меня столь же отвратительно и неприемлемо, как и для Улицкой. Хотя в том возрасте, когда он был в Комсомоле, я была в «Демократическом союзе», и в том возрасте (я младше него на шесть лет), когда он был комсомольским секретарем, я баллотировалась в Моссовет от движения «Демократическая Россия».

Потому что мы оба верили, хотя и в прямо противоположные вещи. И я тоже была человеком «партийным», хотя и из другой партии. Мы оба были, состояли и привлекались, а не сидели дома сложа руки из страха поучаствовать в строительстве дороги в ад.

Может, и замостили некоторый кусок.

Но если бояться построить дорогу в ад, вообще ничего не построишь.

Он по вере своей, ради России, готов был работать с гексогеном. Мы, по вере нашей, выходили на площади. И считали, что приносим себя в жертву ради блага своей страны, потому что скоро кончится Перестройка, и нас всех сошлют, если не расстреляют. Хотя и подбадривали себя утверждениями о том, что тигр этот давно бумажный.

И Ельцин, хотя никогда не был для меня идеалом, но приемлемым вариантом был.

И не по злому умыслу он «сдал нас КГБ». Гораздо хуже.

Это было ошибкой.

Он не понял, кто перед ним.

Вторая тема писем Улицкой – тюрьма.

«Солженицын считал, что опыт тюрьмы человека закаляет и очень ценен сам по себе, а другой сиделец, менее счастливый, Варлам Шаламов, считал, что опыт тюрьмы в нормальной человеческой жизни непригоден и неприменим вне тюрьмы», – пишет Улицкая. И спрашивает, как ее собеседнику удается справляться с тюремной реальностью, нет ли у него ощущения дурного сна, и как он оценивает свой тюремный опыт.

«Понял истоки Вашего внимания, – отвечает Ходорковский. – Надо отметить, типичные для значительной части нашей интеллигенции. К сожалению, т. к. тюрьма – не самый лучший опыт. В связи с чем мне больше по душе Шаламов, чем Солженицын. Думаю, разница в их позиции связана с тем, что Солженицын считал авторитарный, а значит, тюремный способ управления страной допустимым. Но как «гуманист» полагал необходимым опытом управленца опробование розог на собственной спине. Достойно уважения, но не присоединяюсь.

Тюрьма – место антикультуры, антицивилизации. Здесь добро – зло, ложь – правда. Здесь отребье воспитывает отребье, а приличные люди ощущают себя глубоко несчастными, т. к. ничего не могут сделать внутри этой отвратительной системы.

Нет, это чересчур, конечно, могут и делают, но так жутко смотреть, как каждый день спасаются единицы, а тонут десятки человеческих судеб. И как медленно, оборачиваясь и возвращаясь, движутся перемены.

Мой рецепт выживания – учиться понимать и прощать. Чем лучше, глубже понимаешь, надеваешь чужую шкуру – тем сложнее осуждать и проще прощать.

В результате иногда происходит чудо: сломанный человек распрямляется и, собственно, становится человеком. Тюремные чиновники этого страшно боятся и совсем не понимают – как? почему? А для меня такие случаи – счастье. Мои адвокаты видели, и не один раз».

За эту переписку в январе следующего 2010 года Михаил Ходорковский и Людмила Улицкая были удостоены литературной премии «Глобус».

Премию вручали 13 января в Овальном зале Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.

За отца премию получала его дочь Настя Ходорковская.

«Здравствуйте, мне очень жаль, что мой папа не может здесь присутствовать и получить эту премию, – сказала она. – Тем не менее, я его представляю, и для меня большая честь представлять этого очень важного в моей жизни человека. Когда я встречаюсь с ним за двойным стеклом с решеткой, это, наверное, одни из самых грустных, но долгожданных моментов в моей недолгой еще жизни. Мы ждем его. Я жду треть своей жизни, мои братья ждут его чуть больше половины. Мы очень надеемся, что скоро он вернется, и наша семья будет снова вместе, и он снова сможет помогать, продолжать деятельность. Папа просил передать, чтобы вы не теряли надежды, чтобы сохраняли веру в справедливость и в хорошее в людях. Мы с семьей решили передать премию детям, воспитывающимся в Лицее в Кораллово. Спасибо».

Точно также поступила со своей частью премии и Людмила Улицкая.

Свидетели обвинения

Суд тем временем шел своим чередом. Тогда же, в сентябре 2009-го, через несколько дней после публикации в «Новой» переписки Ходорковского и Улицкой, обвинение заявило о завершении предоставления письменных доказательств.

28 сентября начались допросы свидетелей обвинения.

Первым вступал бывший директор АОЗТ «Волна» Андрей Крайнов. Помните историю «Апатита»? О хищении нефти свидетеля почему-то не спрашивали. А спрашивали об учреждении в зонах с льготным налогообложением многочисленных аффилированных с «ЮКОСом» фирм. То есть собственно тех же, о которых речь шла на первом процессе, когда обсуждался вопрос об уходе от налогов.

«Нам не вменяется в вину незаконная регистрация предприятий, – удивился Михаил Ходорковский. – <…> Обсуждать вопросы регистрации предприятий – это все равно, что обсуждать, есть ли жизнь на Марсе. Абсолютно бессмысленно. Например, если предполагается кража водки с помощью угнанного автомобиля, и нет доказательств угона автомобиля, а только доказательства кражи водки, то говорить об угоне автомобиля совершенно бессмысленно. В данном варианте незаконная якобы регистрация предприятий – неотносимая к данному делу клевета».[245]245
  http://khodorkovsky.ru/khamovnichesky_court/courtroom_reportings/12806.html.


[Закрыть]

Именно этой «неотносимой к делу клевете» и была посвящена большая часть допросов свидетелей. На трибуне один за другим сменяли друг друга номинальные директора трейдинговых фирм «ЮКОСа». Наибольшие подозрения прокуроров вызывал тот факт, что директора реально деятельностью фирм не руководили, а только ставили подписи на договорах, которые привозил курьер. И на бумагах к этому моменту уже стояли визы многочисленных служб «ЮКОСа», например, правового управления.

Но о параде номинальных директоров чуть позже. Вслед за Крайновым выступал, пожалуй, главный свидетель обвинения – экс-глава «Ист Петролеум» Евгений Рыбин. Тот самый миноритарный акционер «Томскнефти», на которого было два покушения, якобы организованных «ЮКОСом».

«Все исходило от Ходорковского! – провозгласил свидетель. – Это все его барахло, его деньги. Наворовал все это и защищал незаконными методами! Так они и «Томскнефть» развалили. Все свели в ноль и обогатились…».

Судья попросил быть поконкретнее.

«Я лично не получил ни копейки прибыли, хотя владел пакетом акций», – был предельно конкретен Рыбин.

«Персонально кто участвовал в политике ценообразования?» – интересовался прокурор Лахтин.

«Не могу сказать, кто конкретно утверждал цены. Но я знаю, как это делается, сам профессиональный нефтяник. Знаю, как это делается – сколько можно уворовать, чтобы хватало на рабочих и скважины, и чтобы мэру города дать, чтобы тот сильно не верещал… А остальное можно смело украсть. В «Томскнефти» Ходорковский украл все что можно, все что плохо лежало! Может в «Юганске» Ходорковский не так нагло воровал, я не знаю».

Интересное, однако, воровство получается, что и на рабочих хватает, и на скважины и даже на мэра…

Но в основном Рыбина допрашивали о тех самых покушениях, и он был эмоционален и напорист: «Да я буду и дальше бороться, чтобы они все сидели, и эти, и Невзлин, и все!». И его ответы были достойны пера Суркова и Доренко.

Правда, о хищении нефти в вопросах прокуроров речь так и не зашла. Спрашивали о закупочных ценах. Во сколько раз были занижены, не уточняя, по сравнению с чем.

Рыбин смог оценить и так, не сравнивая: примерно в два раза. Правда, без конкретики. Без цифр и дат.

«Спасибо Вам!» – сказала Рыбину прокурор Ибрагимова, выходя из зала.

На следующем заседании право задавать вопросы перешло к защите.

«Вам что-нибудь известно о хищении всей добытой «Томскнефтью» нефти в период с 1998 по 2003 годы?» – поинтересовался адвокат Алексей Мирошниченко.

«Нефть невозможно украсть всю или ее большое количество, потому что нефть жестко регламентируется по своему движению. Украсть можно средства от продажи этой нефти. Я полагаю, что это недопонимание просто. Украсть ДЕНЬГИ от реализации нефти. Это одно и то же», – ответил Рыбин.

Потом, в ходе процесса, прокуроры неоднократно уточняли, что украдена именно нефть, та самая, которую «невозможно украсть» даже по мнению злейшего врага Ходорковского.

Еще бы!

Ведь средства от продажи нефти по ценам Роттердама не поступали и не могли поступать на счета нефтедобывающих компаний – они продавали нефть в России, прямо на промысле. Все их затраты на добычу и подготовку нефти были покрыты выручкой с превышением, то есть у них была и прибыль. А значит, даже ущерб-то в форме упущенной выгоды ничем не доказан. Так что говорить о хищении денег обвинение никак не могло, даже с позиций той самой 165-й статьи, по которой кончился срок давности. И никакого недопонимания здесь нет.

Допрос Евгения Рыбина защита планировала продолжить пятого октября. Но свидетель в суд не явился, прислав записку о том, что прийти не сможет в связи с госпитализацией матери.

И Рыбина сменил Гурами Авалишвили – один из бывших вице-президентов Восточной Нефтяной Компании.

Речь шла о приватизации ВНК и оптимизации расходов, в том числе оптимизации налогообложения, а также о том, надо ли было проводить реорганизацию производства в «Томскнефти» и «вводить добывающие активы» в дочерние компании. Хищением нефти прокуроры не интересовались.

Интересовались скважинной жидкостью и «заниженными» ценами. Любопытно, что и уважаемый Рыбиным Гурами Авалишвили понимал, зачем это было надо: «Цена реализации составляет 63,7 рубля за тонну. Это искусственная цена, которая не соответствует реальным ценам рыночным, была разработана для того, чтобы оптимизировать, еще оптимизировать, платежи в бюджет по геологическим налогам».

И причем тут опять налоги? В хищении же обвиняют.

«Когда недропользователь поднимает нефть на поверхность, он обязан заплатить налог. Плата за недра составляет от 6 до 16 процентов от цены реализации, – уточнял Авалишвили. – И второй налог, который предусмотрен законом о недрах – это налог на воспроизводство минерально-сырьевой базы в размере 10% от цены реализации. Так вот скважинная жидкость, терминология эта, была введена для того, чтобы на устье скважины, пользуясь тем, что нефть добывается из пластов в зависимости от месторождений с примесями газа, с примесями воды, механическими примесями, химическими примесями…»

И свидетель углубился в подробности технологического процесса, так и не упомянув о хищении нефти:

«Месторождения «Томскнефти» в целом являются средне-и трудноразрабатываемыми, средняя обводненность порядка 75%. То есть на одну тонну поднятой на поверхности жидкости 750 кг – это вода, а 250– это нефть. Так вот в этой технологии предполагалось, что поднимается на устье жидкость скважинная, то и цена ее будет не цена нефти, которая продается на рынке, а цена, которая определена, то есть с ней еще надо заниматься…»

На следующем заседании право задавать вопросы перешло к Михаилу Ходорковскому, и ответы свидетеля стали однообразны: «Не знаю», «не помню», «и знать не хочу», «это не имеет отношения к делу» и «я не владею этим вопросом».

«Я прошу суд разъяснить свидетелю, что он не может отказываться от ответов на вопросы, не снятые судом!» – сказал адвокат Клювгант.

«Вчера свидетель ответил на все вопросы. А Ходорковский оказывает на свидетеля психологическое давление!» – ответил за судью прокурор Лахтин.

У господина Авалишвили хорошо шли только технические детали, но и они интересны. «Нефть попадает на насосную станцию, там собирается, отправляется на центральный товарный парк, где аккумулируется на продажу», – рассказывал он.

«Каким образом мы обводненность с вами определяем?» – интересовался Ходорковский.

«Мензуркой меряют содержание воды, нефти. До подачи на УПСВ[246]246
  Установка предварительного сброса воды.


[Закрыть], где снимается проба. По «Томскнефти» этот показатель составляет в среднем 75 процентов. То есть на 4 тонны добытой жидкости получается 1 тонна нефти. Остальные 3 тонны закачиваются обратно в пласт, она ничего не стоит, за нее не платятся деньги, Ваша честь».

«То есть все, что замерено в лаборатории, попадает на УПСВ и далее после подготовки в «Транснефть»?» – спросил Михаил Борисович.

Свидетель согласился.

«Вчера вы сказали, что оплата шла 63 рубля за тонну скважинной жидкости. Позволю себе пересчет с учетом указанной вами же обводненности 75 процентов – получается 250 рублей за тонну подготавливаемой нефти, – уточнил Ходорковский. – На что расходовала «Томскнефть» эти деньги до середины 98 года?»

«Покрытие затрат на добычу нефти, зарплата, все вспомогательные работы, капитальный ремонт, текущий ремонт, наладочные работы…»

То есть все затраты ограбленным были компенсированы…

Показаниями Авалишвили прокуроры не удовлетворились и поставили кассету с его допросом.

«Они[247]247
  Новые владельцы «Томскнефти» из ЮКОСа.


[Закрыть] прибыль понимали по-другому, – говорил голос свидетеля. – Они отбросили всю шелуху! Вот был слесарь, а над ним еще 12 с ложками – но это было необходимо, для работы всего процесса. А они от всего избавились и оставили одну дОбычу. Максимальное получение прибыли, вопреки всем технологическим канонам».

Видимо, одним из этих 12 человек с ложками и был господин Авалишвили до того, как его уволил Ходорковский.

Восьмого октября вопросы Авалишвили задавал Лебедев.

«А известно ли вам, что термин «скважинная жидкость» присутствует в ГОСТах аж с 1976 года?!» – поинтересовался он.

Свидетель не знал.

«При вас, когда вы были замом по экономике в ВНК и «Томскнефти», выявлялись факты хищения?» – интересовался Лебедев.

«Не было», – отвечал свидетель.

«Присутствовали ли вы после вашего увольнения из «Томскнефти» при фактах хищения нефти из «Томскнефти» после 98 года, если да, то когда и при каких обстоятельствах?»

«Не присутствовал».

«Правильно ли я понял, что вам лично о таких фактах неизвестно?»

«Мне лично о таких фактах неизвестно».

«А цена соответствовала цене Роттердама? По нефти, продаваемой «Томскнефтью» ВНК?» – спросил Лебедев.

«А причем Роттердам в Ачинске? – удивился свидетель. – Нет, не соответствовала. Это была российская внутренняя цена, она несколько отличается от цен в Роттердаме. В три-четыре-пять раз».

Все-таки приятно цитировать показания врагов, особенно, когда они не врут. Им больше доверия. У них нет причин оправдывать недругов.

Если оправдывает враг – это железно.

После Лебедева слово взял Михаил Борисович.

«Вы заявили, что, приобретя контрольный пакет ВНК, «Ходорковский завладел всей нефтью». Значит ли это, что я получил возможность распорядиться всей добываемой нефтью?» – спросил он свидетеля.

«Да, вы получили возможность распоряжаться всей нефтью».

«Как владелец пакета ВНК?»

«Да».

«Использовал ли я свои возможности, чтобы запретить ВНК сдавать нефть в «Транснефть»?»

«Нет».

«У меня больше нет вопросов, можно процесс заканчивать: обвинение он разрушил напрочь», – подытожил Михаил Ходорковский.

Девятого октября допрашивали еще одного нефтяника – Виктора Дергунова.

С 1973 года он работал в «Томскнефти», а в 1995 перешел к Рыбину в «Ист Петролеум».

Еще один человек, который находился с Михаилом Борисовичем в «бизнес-противостоянии», как сказал Ходорковский о Кеннете Дарте.

Еще один враг на трибуне свидетеля.

Враг оказался очень тихим. Чтобы расслышать его ответы, приходилось здорово напрягать слух.

Сразу обнаружились разногласия в терминологии.

«То, что структуры «ЮКОСа» называли «скважинной жидкостью» у нас называлось «добываемая жидкость» или «пластовая жидкость»», – заметил свидетель.

Потом его допрашивали по протоколам собраний акционеров, и он жаловался на то, что как миноритарный акционер, практически не мог влиять на их решения.

«Это четвертый свидетель защиты, – подытожил адвокат Клювгант. – Все решения принимались на заседаниях советов директоров и собраниях акционеров, там было голосование, люди осмысленно голосовали – одни за, другие против. Ни о каких злоупотреблениях с подсчетом голосов ему ничего не известно. То есть решения о сделках, о ценах принимались так, как это должно делаться. Другое дело, что ему какие-то решения нравились – и тогда он их поддерживал. Другие ему не нравились – тогда он их не поддерживал. На то и есть процедура демократическая голосования, принятие решения большинством. Конфликт же между миноритарными и контролирующими акционерами объективно заложен в конструкцию акционерного общества. Эту мудрую мысль придумал, к сожалению, не я, ее несколько лет тому назад сформулировал Конституционный суд РФ. И Конституционный суд сказал, что этот конфликт есть всегда и его наилучшим разрешением является выкуп у миноритарных акционеров их пакетов, если они не согласны с политикой, которую проводит контролирующий акционер. Только этот выкуп должен проводиться по справедливой цене, на что должен быть судебный контроль».