Текст книги "Кругами рая"

Глава восьмая

АЛЕКСЕЙ ВСТРЕЧАЕТ ЧЕЛОВЕКА ВСЕЛЕННОЙ, ДАРИТ КСЮШЕ КУСТ ВЕРЕСКА, ПЫТАЕТСЯ НАЙТИ ОБЩИЙ ЯЗЫК С «ДИКИМ РЕБЕНКОМ», ПРИЗНАЕТСЯ В НЕЛЮБВИ К ТЕАТРУ И В КОНЦЕ КОНЦОВ ПАДАЕТ БЕЗ СИЛ

В мыслях об отце Алексей не сразу заметил, что между пустующими летними корпусами и сторонящимися друг друга мачтовыми соснами слоняется небольшого роста мужичок в цветной вязаной курточке на молнии. Казалось, хозяин с курткой были одного возраста, давно успели подружиться и не расставались даже ночью. И сам хозяин, как скоро стало понятно, не просто слонялся, но исполнял какой-то широко задуманный танец: запрыгивал под кусты, ловко огибал сосны и заинтересованно смотрел в небо, ожидая, что за ним вот-вот должны прилететь. При этом он нечто насвистывал, что чье-то близкое, любвеобильное сердце могло, вероятно, счесть за мелодию. Но Алексей почему-то знал, что такого сердца тот пока не встретил.

В руках у человечка была еловая ветка, такая большая, что, будь она в руках ребенка, непременно потянула бы его на землю. Но мужичок с ловкой и необъяснимой поспешностью отрывал от нее кислые, салатного цвета побеги, закидывал их в рот и, зажмурившись, жевал.

Почему-то стало ясно, что широко задуманный танец предполагал площадкой всю нашу землю. Окончание его лет через десять увидят, быть может, в Австралии. Да и тогда нельзя будет сказать с уверенностью, что это конец представления.

Существо с вселенской пропиской сейчас совершало ритуальный дневной дозор. Оно шло вдоль кустов и пересчитывало их детективным шепотом. У избранных останавливалось, перебирало листья, теребило их и разглаживало. Казалось, оно проверяет сокрушительную работу жучков и гусениц, за последствия которой несло перед кем-то высшим служебную ответственность.

На Алексея существо не обращало никакого внимания, видимо, не считая его явлением природы.

Это был парень лет двадцати пяти, с почти белыми волосами и лицом карикатурного черта, которое иногда вырезают на курительных трубках. Бородка у него была негустая, младенчески светилась и таяла на солнце. Глаза за сильными очками казались беспомощными, но при этом хитроватыми и не совсем добрыми. Во всем облике человека ничто не говорило о том, что предыдущую, да и все прочие ночи он провел в постели.

Куда и откуда шел этот человек вселенной, где жил, чем питался, не знал, быть может, никто. Это роднит сумасшедших с лесными зверями, которые редко стремятся попасть на глаза человеку. Еще реже можно встретить смерть зверя. До того вороны выклюют его глаза и печень, остальное же быстро докончат енот и лиса.

* * *

Территория детского сада давно кончилась, сумасшедший внезапно, как и возник, исчез по своим экологическим делам. Алексей шел по лесу, в котором неизвестно как очутился, и гадал, в какой стороне находится поселок.

Лес, даже в такой косой солнечный день, берег свой сумрак. Алексей шел крадучись. И не только потому, что, убежав от всех, свыкся с этой повадкой, но потому, что в лесу он терялся не меньше, чем перед людьми. Больше даже, потому что навыка общения с природой у него не было вовсе. Сюда его никто не приглашал, не было у него не то что билета, блатной контрамарки даже. Надо было пробираться тайно, воровски. Казалось, в любой момент кто-то более властный мог окликнуть и указать на его неуместность. Он чувствовал себя не в театре, не в другой стране – в чужом царстве.

Лягушка выпрыгнула из-под ноги, квакнула и оглушила, как набат. Ему бы того танцора сейчас в поводыри, он здесь наверняка свой. Только неизвестно, что страшнее – с ним или без него. Без него, пожалуй, лучше. Непосвященный вообще менее уязвим.

Кружение, однако, было недолгим. Сначала Алексей услышал слабый шум водопада, а вскоре стали видны и первые домики поселка. У одного из них на пеньке сидела девочка и, растянув между колен малиновую фланель, аккуратно раскладывала монеты. Заметно было, что ее интересовали не столько стоимость каждой монетки, сколько их цвет и размер. Алексей узнал Ксюшу.

Калитка была открыта, он подошел к девочке и протянул ей куст только что сорванного вереска.

– Благодарю вас, – сказала Ксюша, жестко картавя, и впервые, кажется, при нем улыбнулась. – Это такой красивый подарок. Я сейчас в банку поставлю. А корень можно подрезать? Какой корень! Как у дерева.

– Что это за монетки? – спросил Алексей.

– Это приданое. – Ксюша немного смутилась.

– Вы собираетесь замуж?

– Ну, не сейчас еще, конечно. Но все же рано или поздно. Вот и приданое уже будет, на всякие там подушки и прочее, по хозяйству.

Она завязала монетки в узелок и вместе с тюбетейкой положила его на табуретку, где лежали книжки. Это были «Тайная жизнь Сальвадора Дали» и томик Карнеги.

«Что-то тут не так, – подумал Алексей. – Либо мама – дура, либо девочка – гений, а может, обе не в себе».

Он не понимал детей и не умел с ними разговаривать. Тут же еще, конечно, случай особый.

Алексей что-то читал об этом. Еще во времена Карла Линнея, кажется, появилось выражение «дикие дети». Многие родители, не находя контакта со своими детьми, решали, что им подменили ребенка в роддоме. Было даже несколько процессов, в которых родительство было, конечно, доказано.

Одни психиатры считали это болезнью, другие – особым вариантом характера. Как выяснилось, многие гениальные люди были аутистами.

Одно время педагоги искали объяснение детской неконтактности в поведении родителей. Те якобы были склонны скорее понять ребенка, чем сопереживать вместе с ним (Алексей невольно вспомнил об отце – тут они с Ксюшей были как родные). Такой упрек был в духе времени, которое, впрочем, спустя сколько-то поколений снова опамятовалось и ополчилось уже на сентиментальное воспитание.

Теорию о холодности отвергли, но родители остались несчастны, хотя вина с них и была снята. Теперь стали обсуждать мозговые причины, винить наследственность, ссылаться на возможную родовую травму или врожденный порок сердца, но к определенному выводу так, кажется, и не пришли.

Ксюша вернулась с банкой, в которой куст смотрелся великолепно. Она поставила банку у ног.

– Мой кипарис! – сказала она.

– Это вереск. Тоже красиво.

– Нет. А будет кипарис.

Смешно признаться, но это задело Алексея. В Ксюшиной выдумке, притворяющейся фантазией, была ненатуральность театра, в котором договорное погружение в условность настоящим театралам и представляется верхом искусства, а в нем всегда вызывало чувство легкого оскорбления. Вереск сам по себе был неинтересен Ксюше, пока она не назначила его на роль неведомого ей кипариса в том спектакле, который был ее жизнью. Что же тогда была ее жизнь и какая роль в этом конкретном случае была отведена ему? Должны ведь были по правилам и ему роль выделить. Или он еще не принят?

Ксюша задрала штанину, наклонилась и сказала:

– Смотри, какой у нас кипарис!

Алексей ничего не понял, кроме того, что догадка его была верна: про него забыли. Девочка несколько раз ткнула пальцем в носок, где было вышито какое-то насекомое.

– Это моя блоха, – сказала она. – Я зову ее Масяня. Мы с ней вместе и читаем, и все такое.

На глаза Алексея сами собой навернулись слезы. Отцовская наследственность, будь она проклята!

– Мама дома?

– У нее на кухне шурум-бурум, – ответила Ксюша. – Вечером гости.

– Ну и ладно. Я пойду.

– Она сейчас совсем сумасшедшая. А вы к нам вечером придете?

– Обязательно.

Алексей резко повернулся и вышел на дорогу. Говорят, такие дети не переносят прямого взгляда. Как и собаки. Или собаки наоборот?

* * *

В доме было прохладно, но Алексей, переложив на стул кассету с фильмом Алана Паркера «Стена» и даже не протянув руку к пледу, бросился на тахту с намерением тут же уйти в сон. Это, однако, ему не удалось. В мозгу стали выныривать какие-то бессмысленные картинки.

Вдруг появилась Марина. Она тащила за собой упирающуюся Ксюшу. Голова Марины была повязана белым в

красных цветах платком, Ксюша, с распущенными волосами, пыталась вынуть пальцем глаз и показать его маме на ладони в качестве доказательства чего-то. Шли, вероятно, из бани, обе распаренные. Марина упрекала голосом чужой женщины:

– Ты мне, Ксюша, уже надоела. «Пойдем, пойдем…» Подумаешь, прынцесса! Причешись! Утомилась она…

Сон не шел. Заглянул еще давешний сумасшедший, хотел пощупать его пульс, как щупал до этого листья.

В домике, как и в поселке, было тихо. Наверное, у всех «академиков» наступил час послеобеденного отдыха. Только птицы не отдыхали, с шумом вылетали из кустов и издалека на всю округу сообщали друг другу что-то срочное. Осмыслить эти звуки Алексею было уже не под силу. Он уснул.

Глава девятая

ПО ПУТИ В ГОСТИ АЛЕКСЕЙ ДУМАЕТ О ТАНЕ. РАЗГОВОР СО СТАРИКАМИ И МАРИНОЙ О ШТАТНОМ РАСПИСАНИИ РАЯ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ХОРОВЫМ ПЕНИЕМ, В КОТОРОМ АЛЕКСЕЙ НЕ УЧАСТВУЕТ

Фонари, расточительно зажженные кем-то в эту пору, горели неаккуратно, будто во сне помаргивая и всхлипывая. Пейзаж напоминал цитату из старого бергмановского фильма, и сам Алексей перемещался по нему скачками, как на порванной кинопленке.

В дом к Марине он шел сейчас как бы по долгу перед сюжетом, который когда-то завершился. Сколько лет назад они познакомились? Четырнадцать или нет, пятнадцать. Чтобы сказать совсем точно, в прошлом веке.

В Марине, кстати, при ее лице ангела и арфическом голосе всегда было что-то стариннообразное. Это многие путали с красотой. Как-то старый грузин на улице сказал: «Она у вас такая красивая! На нее смотреть стыдно».

Но Алексей сейчас думал о Тане. Обещанного утром звонка не было. По мобильному абонент был недоступен. Естественно, время сейчас для них шло по-разному. Однако Алексей продолжал ревновать Таню к каждой минуте, проведенной без него, к каждому лицу, к тому, как она облизывает языком губы, к азарту общения, который не предполагал одиночества. Это придуманное ими вместе приключение побега, казалось, лишь свидетельствовало о том, что Тане незнакома тоска без него. Может быть, она и вообще не знает, что такое тосковать? Июню она несет кулек черешни, октябрю – букет листьев, в январе ловит языком снежинки, в танце она всем телом помогает музыке, а у разбитого колена малыша первой оказывается с душистым платочком. Жизнь Таня любила больше, чем кого-нибудь или что-нибудь в ней отдельно. А он любил эту жизнь в ней.

Заведомое неравноправие. Это и было точкой безумия. Он был скупым рыцарем, складывал впечатление к впечатлению, разговор к разговору, чтобы потом принести их Тане. На все смотрел только с одной мыслью: понравится ли, пригодится ли это Тане? Таня же в каждый момент жизни отдавала все и сразу. Процесс траты и наполнения, вопреки физике, был у нее одним и тем же. Любой мужчина мог впасть в невольное заблуждение, что именно к нему Таня относится особенно, поэтому и сама она всегда купалась в любви. Алексей иногда думал, что он тоже только эпизод, который Таня делает прекрасным невольно, из ничего, от собственного избытка.

Зачем он идет сейчас к Марине? Что должен чувствовать? Ему было заранее тошно от грядущих импровизаций.

Гости, дай бог, разошлись. Пусть это и «райское захолустье», и «тот свет», как описывала ему Таня, все же не хотелось ни любопытствующих глаз, ни лишних разговоров. Впрочем, встреча наедине, может быть, еще большее испытание.

* * *

Дом Марины Алексей нашел по единственному в поселке горящему окну. Застолье, как он и предполагал, распалось. Задержалась только семейная пара, жившая по соседству: Рудницкий и его жена, бывшая балерина, которая была знаменита тем, что танцевала с Улановой и каске у них были одного размера.

Наталья Сергеевна держала на отлете сигарету, вставленную в маленький мундштук. Сигарета то и дело гасла, и она прикуривала ее от свечки, пламя которой едва не касалось наклонившейся над столом облепихи. Марина всех быстро познакомила и налила в рюмки ликера:

– Надо, надо – новый гость пришел.

Алексей беззастенчиво принялся за остатки хряпы. Он помогал себе обветренным кусочком хлеба и спрашивал:

– А холодной телятинки не осталось? Хм!.. Странно, странно.

– Мы тут, представьте себе, о рае говорим, – сказал слегка захмелевший детский фольклорист.

«Утром – об аде, вечером – о рае, – подумал Алексей.

– Какой-то старческий перебор».

– То есть буквально о рае, – продолжал будто услышавший его Рудницкий.

– Ну, буквально… – сказал Алексей. – Это интересно.

По уважительной причине он мог не слишком напрягаться, непрерывно изображая на лице доброжелательность и любопытство.

– Да что же тут интересного? – вдруг воскликнул старичок. – Вот Мариночка по доброте своей считает, что я со дня на день окажусь в раю.

Алексей бросил укоряющий взгляд на добрую Марину, но продолжал есть. Повторил, однако:

– Интересно. Только зачем же так торопиться?

– Бросьте вы, Алексей! – Голос у Рудницого был высокий и напористый, как у первомайской свистульки. С таким голосом было, вероятно, удобно скандалить. – Вы думаете, что все мы, старики, немного того. Все старушки до смерти боятся сексуального насилия, а все деды озабочены глобальным потеплением и не без удовольствия рассматривают карту «Мир без ледников», мечтая, что еще успеют повидать затопление Нью-Йорка, Петербурга и Токио.

– Николай Федорович, вы веселый человек. Детский фольклор способствует здоровью?

– А вот это верно. И кроме шуток. Так вот. Мариночка посылает меня в рай, а я не хочу! Человеку нужно новое. Нужно работать. И нужно как-то отличаться. А в раю что? Там все равны – и Дмитрий Сергеевич Лихачев, и первобытный крестьянин.

– Будете собирать в раю тамошний фольклор, – попыталась утешить Марина.

– Нет там такой работы, – сокрушенно сказал Рудницкий.

– Ну, штатного расписания, допустим, никто из нас не видел, – заметил Алексей. Старик был забавный.

– Но память! Ведь останется же память, – не унималась Марина.

– А склероз?.. – вызывающе сказал Рудницкий.

Наталья Сергеевна в очередной раз прикурила от свечи.

Лицо ее рдело, глаза светились то ли от огня, то ли от выпитого ликера. Губы Натальи Сергеевны почти не раскрывались, что производило эффект чревовещания и делало речь ее еще более внушительной.

– Марина, память – одно из самых смешных заблуждений молодости. Ни с чем пришли, ни с чем и уйдем.

– Ну, Наталья Сергеевна, у вас-то была такая богатая жизнь. Столько знаменитых друзей и знакомых.

– Я же ничего не помню! С Улановой мы вместе танцевали. И все.

– А Ахматова?

– Шли как-то с ней от Фонтанки до Плеханова, она говорит: «Наташенька, как же они посмели меня, старую женщину, назвать блудницей?» Конец мемуаров.

– Ну, Анна Андреевна все же была женщиной энергичной, – свистулькой вернулся в разговор супруг. – Хотя однажды открыла мне в халате, без зубов – какая там царственность! Но это я сам был виноват – пришел без звонка. Застать женщину врасплох – последнее дело! То есть, бывает, буквально последнее. А так-то, в молодости… Поехала с Гумилевым на медовый месяц в Париж и тут же завела роман с Модильяни.

– Николай, не тебе это обсуждать! – строго оборвала Рудницкого Наталья Сергеевна.

– Наташенька, мы же просто разговариваем, – сказал академик и погладил на пальце жены золотое колечко. Алексей вспомнил, как при нем пожилая женщина принесла однажды в переплавку кольцо. Мастер сделал замер пальца – семнадцать. «А было шестнадцать». – «Что ж, сударыня, пальцы с годами не худеют».

– Так что вот вам мой отказ. Тем более что нам с женой и здесь хорошо, и никуда мы не торопимся, и никуда переселяться не собираемся.

– Давайте выпьем за вас! – сказала Марина.

– А что ж, давайте! – обрадовался старик. – У нас к тому же с Наташей на днях годовщина свадьбы.

– Ой, как здорово! За вас.

– За вас, – сказал Алексей, чокаясь.

Из-за высоких кустов выплыла прозрачная луна. Точно надувной шарик, она стала плавно подниматься в высоту, наделяя даже шишки и сосновые иголки на земле собственной тенью. Каждая вещь под ее светом казалась теперь серебряной драгоценностью, у каждой появился возраст и история. И мир вокруг выглядел значительным, торжественным даже, в душе возникло почти забытое ощущение бесконечности; казалось, продлись этот покой еще мгновенье – и мысль о бесконечности можно будет ухватить, запомнить, что-то важное разрешится и жизнь тогда станет совсем иной. Так во время игры наблюдаешь замедленный полет мяча, который должен приземлиться в цель. Но кем был послан этот мяч и в какую цель он метил? Может быть, сидящим напротив него супругам это известно? Иначе отчего им так хорошо друг с другом?

Алексей и сам, если спросить себя честно, не смог бы отделить, что в нем напитано литературой, а что принадлежит лично ему. Поддается ли это вообще какому-либо химическому разделению в человеке читающем? Но он вдруг действительно увидел все вокруг глазами луны, не упуская при этом ни одной подробности. Вот повадка Творца. Он еще и отделкой занимался! Хотя, по совести говоря, хватило бы с лихвой и общего плана.

– Спойте что-нибудь, – попросила Марина.

– На днях приезжал корреспондент, – сказала Наталья Сергеевна, – и все, паршивец, пытался вызнать мой возраст. Для него моя жизнь представлялась картиной эпической. «А сколько вы мне дадите?» – спросила я. Он ответил: «На взгляд или на вид?» Очень остроумный молодой человек.

– А нельзя было как-то подтолкнуть его палкой к выходу? – поинтересовался Алексей.

– Я примерно так и сделала, – засмеялась балерина. – Подтолкнула.

Первым, положив жене голову на плечо, запел Рудницкий. Жена подхватила, запела другой голос, музыкально плутая вокруг основного, оступаясь, точно ведомая и неуверенная в себе. Получалось красиво. «Мы эхо, мы эхо, мы долгое эхо друг друга», – пели старички, и было понятно, что именно Рудницкий, балагурный и тонкоголосый, неутомимый, вероятно, ходок по женской части, главный в этом семейном дуэте; и если, не дай бог, он умрет первым, Наталья Сергеевна сразу потеряется, всем станет видна жалкость ее театральной осанки, не сможет она без него жить, не на кого ей будет больше смотреть и укорять некого.

На повторе к ним присоединилась Марина. Она подпевала почти про себя, чтобы не нарушить волшебный сон супругов. Но Алексею все равно казалось, что Марина пристроилась к тому, что ей по праву не принадлежало. Ведь не пойдет же она со стариками вместе умирать. Тогда зачем?

Рудницкий незаметно плакал на плече у жены.

Глава десятая

АЛЕКСЕЙ ПОДВЕРГАЕТСЯ НАПАДЕНИЮ ПРИЗРАКА, НЕСКОЛЬКО РАЗ ТРУСИТ, ПОПАДАЕТ В ПОСМЕРТНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ, И В КОНЦЕ ГЕНИЙ ПРОСТОДУШИЯ ПОКИДАЕТ ЕГО

Марина ушла провожать стариков. Алексей налил себе кипятку из теплого еще самовара, взял конфету и стал запивать ее водой. Потом закурил, за сегодняшний день вторую сигарету, и именно по тому, что это была всего лишь вторая, окончательно понял, что он в безопасности и его курортная, бездумно-растительная и нечеловечески здоровая жизнь действительно началась.

Он чувствовал себя уже почти свободным от образа, в котором пребывал последний год, от всех этих ненатурально эйфорических отношений с талантливыми алкоголиками, друзьями-продюсерами, вороватыми жуирами и девицами, помешанными на гороскопах и каланетике. Все они подкармливали свои миражные видения и драмы, которым отдавались безоглядно. Самые никчемные видели себя персонажами Достоевского и с удовольствием анализировали клинику своей жизни.

Сейчас Алексей чувствовал себя почти счастливым, как человек, по недоразумению попавший в сумасшедший дом и благополучно сбежавший. Он тешил себя мыслью, что в этом поселке безобидных чревовещателей, сошедших с дистанции академиков, детей и прочих потребителей целебной воды он успокоится. В нем возникло ощущение не только безопасности, но и уверенности в безличной доброжелательности окружающего. Так почувствовал он себя однажды в Англии, когда узнал о существовании там госпиталей для ежей, которые пострадали ночью от автомобилистов.

Вдруг справа от Алексея что-то пролетело, просвистело и с легким шумом упало в траву за оградой. В нештатных ситуациях его четкости мешало воображение. В кустах сзади послышалась возня.

Скамейка была врыта близко от стола. Алексей развернулся, кромка доски врезалась в ребра, перед глазами поплыли световые круги с лиловыми переливами. Затем в листве проступило белое одеяние призрака.

Ирония и чувство реальности не срабатывали. Алексей так и подумал, что это призрак. Сантиметрах в двадцати над одеянием светилась, покачиваясь, зеленоватая змейка или, быть может, толстая фосфоресцирующая гусеница.

Детский страх охватил Алексея. Куст откликнулся шипением.

Немота потрафляет видению, конечно. А заговорить – значит признать его реальность. Алексей был в нерешительности, то есть отчасти парализован.

Но тут, к его радости, между змейкой и балахоном призрака проступило лицо Ксюши.

– Ксюша! – шепотом позвал Алексей.

Девочка вышла из куста. Распущенные волосы ее лежали на плечах. Тонкий нос отбросил на лицо тень и украл часть щеки. Глаза светились. В руках Ксюша держала детский лук. Она сейчас была хороша со своими гневно раздутыми ноздрями, вытянутым луком и узкими плечиками.

– Вы – Диана? – спросил он, не решаясь еще, несмотря на путаную иронию, перейти с шепота на голос.

Девочка не слышала его. Да и не видела, кажется. На лице ее замерла улыбка, похожая на те, какие сон посылает человеку из своих пристальных, мотыльковых сфер.

Страх вернулся, но совсем не детский. Девочка была лунатиком.

– Это я в вас стреляла, – потрясая громким голосом ночную тишину, сказала Ксюша.

– Зачем? – громко наконец спросил он. – А если бы мне было больно?

– Нет, – ответила девочка. – Только страшно. Стрелы с резиновыми присосками. Я в нашего кота Кузю ими стреляю. И ему не больно.

Ксюша объясняла свои действия обстоятельно, спокойно и при этом с каким-то азартом педанта.

– Я и заколку с фосфором специально спереди прицепила, чтобы напугать.

– Но ты меня действительно напугала.

– Правда? – девочка обрадовалась. – А почему вы меня назвали Дианой? Кто это? Я на нее похожа?

Ксюша вдруг изогнулась и бросила к Алексею свое лицо. Он едва успел отшатнуться. Соображая, что девочка слышала все же его вопрос про Диану, а значит, видела его, а значит, действовала сознательно, он не заметил, как в той произошла перемена. Сейчас близкие ее глаза были наполнены провокаторской злостью.

– Почему вы смотрите на меня?

Алексей не успел ответить. Длинная подростковая сорочка, мелькая пятками, исчезла в доме, из которого еще некоторое время слышался то ли смех, то ли всхлипы.

Когда Ксюша бросила к нему свое лицо, у Алексея мелькнула мысль о вампирах. Нелепое происшествие. А ведь она скорее всего хотела его поцеловать. Таким и приходят в голову всякие сумасбродства.

Тревога осталась в Алексее, но при этом и веселье, какое бывает после испуга. Хотелось припомнить, когда он последний раз чувствовал что-то подобное, но ничего не выходило. Дни его, как высохшие лимоны, давно стали маленькими и твердыми. Удобно для метания с трибун.

* * *

Алексей встал, чтобы пройтись по саду. Становилось прохладно.

Неожиданно перед столом выросла рыжая лайка. В сумерках она казалась пепельной. Собака потянулась мордой к столу, скосив при этом глаза на Алексея. «Что ей могло такое присниться, чтобы подняться среди ночи?» – подумал Алексей. Он любил собак. Но думать ему сейчас не хотелось, а без этого с собаками скучно.

– Пойдем, друг, это не для тебя, – сказал Алексей. Он обхватил пса за шею и потянул в сад. Тот вырвался и не оглядываясь убежал вперед.

Слышен был шум водопада и, кажется, залива. И оттого что был слышен шум залива, маленький сад казался нескончаемым.

Далеко отсюда шел ночной товарняк. Будто огромные колокола, от невозможности пробиться звоном, сотрясали землю изнутри. Скоро и они успокоились, и вновь стало тихо. Но тут же зашелестела, завозилась в кустах птица, крупно щелкнула и взлетела. В лицо Алексею плеснул воздух от ее крыльев. Он снова испугался и, чтобы справиться с этим испугом, сказал: «Тиу-тью!», как будто позвал птицу, как зовут котенка: «Кис-кис!»

Алексей иногда думал про себя, что он – трус. Но, как все трусливые люди, он был ближе других к отважному безрассудству. Мальчишкой на даче вызвался расчищать хозяйский огород от патронов, которые остались после войны с белофиннами. Раскладывал патроны на больших валунах. Когда те на солнце раскалялись, лил на них воду. Патроны лопались, некоторые взрывались. На скуле у него до сих пор был заметен шрам.

Вспомнив это, Алексей усмехнулся.

Все пространство между кустами и деревьями было заполнено молочной сывороткой. Границ сосуда видно не было, но сыворотка, несомненно, была налита в сосуд, потому что не чувствовалось в ней никакого движения.

Кто это сказал: человек похож на пейзаж, на который он смотрит? Да нет, он часть пейзажа.

Воздух был сейчас как посмертное воспоминание. Отними еще звуки – и Алексея не стало бы совсем. Разве что какие-нибудь полустертые каракули, изображающие безумца без крыльев. Однако звуки, слава богу, были.

Говорят, в море моряки просыпаются от тишины.

* * *

– Алеша! Ты где? – раздался громкий шепот Марины. Ее фонарик сверкнул и погас. Они пошли друг к другу наугад и тут же столкнулись в кустах. Марина оказалась в руках у Алексея.

– Ну, вот и здравствуй!

– Что-то в глаз попало, – сказал он, растирая веко.

– Давай я выну.

Марина положила на лоб Алексею ладонь, оттянула веко и языком прошлась по роговице.

– Ну как?

От нее пахло тростником, как двадцать лет назад. Может быть, это были те же самые духи? В чем, в чем, а в этом женщины консервативны. И губы такие же полные, как после поцелуя. Не с Рудницкими же она целовалась! И тело, которое он чувствовал под рукой… Алексей мысленно раздел Марину и в который раз удивился: откуда это мягкое и сильное тело у хрупкой женщины?

Марина была сейчас как подарок в детстве. Ему захотелось немедленно развязать банты, распутать тесемки, сорвать обертку и узнать, что там и кто догадался о его тайном желании.

Алексей притянул Марину к себе и поцеловал. Она, как маленькая, закрыла глаза. Потом открыла и прошептала:

– Какой ты красивый.

И тут гений простодушия оставил его. Он подумал, неизвестно над кем издеваясь: «Ну и что ж, пусть так. Пятнадцать лет… А из открытого флакона и сейчас идет все тот же знакомый запах». Но тут же ему представилась летящая, задыхающаяся от ветра и независимая Таня. Где и с кем она сейчас?

– Ты красивый, – еще раз прошептала Марина. Она, наверное, столько лет каждый день сама себе подавала руку помощи, подумал Алексей, а хотелось ей только этого – себе не принадлежать. Он ответил почти автоматически:

– Дети кричали: «Бублик, Бублик!», не догадываясь о том, что Колобок смертельно ранен.

Марина засмеялась:

– Пошли кофе с ликером пить.

Снова сел он за садовый стол и в открытое окно спросил:

– Ксюша спит?

– Спит.

Алексей вспомнил убегающую ночную рубашку с мелькающими пятками и всхлипывающий смех, но говорить об этом с Мариной не хотелось. И расспрашивать о Ксюше тоже. Захочет, расскажет сама.

Вскоре Марина появилась и поставила на стол кружку и маленькую чашечку с кофе. Она успела переодеться в халатик с зеркальными пуговицами. Стало видно, что грудь ее волнуется и вообще живет какой-то отдельной жизнью, как у пернатых.

– Это мне? – спросил он, показывая на кружку.

– Да. Много и жидкий, – сказала Марина. – Последнее выскребла. Хочешь, вот тут колотый сахар. Местная достопримечательность.

– Боже мой! Сто лет! – воскликнул Алексей.

– Да, уже почти никто не помнит. А что значит пить чай вприглядку?

– Колотый сахар… Это вещь. Сунешь такую глыбку в чашку… Звереныш!

Марина положила лицо в ладони и смотрела на Алексея.

– Какие мы уже старые, Алеша. Просто уходящая натура. Ну, рассказывай.