Текст книги "Воскресенье на даче. Рассказы и картинки с натуры"

– Лесу для прогулок и искания грибов тоже нет.

– Какой лес! Наш Андреян Макаров давно уж его вырубил.

– Мишель! Ведь это надо все сообразить и взвесить, – трогает дама за рукав мужчину в рыжем пальто. – Зачем же мы будем тащиться по такой убийственной дороге, подвергать нашу жизнь опасности при переезде через ручей, если эта дача-усадьба совсем для нас не подходит?

– Не подходит, не подходит, матушка, это уж ясно как день. На постоялом мы отдохнем, чаю напьемся да и назад.

– Вот это так, вот это хорошо! – весело воскликнул возница. – А я вашей чести из пяти рублей два рублика скину. Я вам два рублика, а вы мне поднесете с килечкой… Вот и чудесно.

Дама продолжала:

– Ведь я уверена, что при таком разорении там и мебели нет, хотя в объявлении и сказано, что полная меблировка.

– Была мебель, господа, но Матильда вот эта самая евонная к себе ее в город взяла. Еще зимой, по хорошей дороге перевезла, – сообщил возница. – Ведь она по зимам в городе живет, а к ему только наезжает.

– Ну, вот… Поди, также и посуду?

– А уж само собой, что и на посуду охулки на руку не положила.

Постоялый двор уже явственно обрисовался. Видны были отворенные окна и в них сидевшие за столами мужики. Около кормушек перед окнами стояли две подводы и верховая лошадь. У крыльца ругались мужики.

– Сам барин здесь, – сказал возница, обращаясь к седокам.

– Какой барин?

– А господин Драгунцев. Вон и их верховая лошадь стоит. Видите, в тарантасе-то не решился ехать, а верхом…

– Сама судьба нам его посылает, – проговорил мужчина в рыжем пальто.

– Да какая же судьба? На что он нам теперь? Ведь уж вконец выяснилось, что эта дача нам не годится, – отвечала дама.

– Ну, все-таки лучше лично с ним объясниться.

– Послушай, Мишель, ты, пожалуйста, не пей с ним. Из рассказов видно, что это совсем забулдыга.

– Ну, вот еще!

Возница стегнул лошадь. Лошадь прибавила шагу и подвезла тарантас к крыльцу постоялого двора. Возница стал высаживать из тарантаса седоков и проговорил:

– Меня не забудьте, ваша честь. Я для вашей милости как старался!

IV

Когда мужчина в рыжем пальто и дама в синей суконной кофте вошли в первую комнату «постоялого двора лучших водок», как гласила вторая вывеска, помещенная сбоку дверей, их так и обдало спиртным запахом, перемешанным с запахом махорки. В углу комнаты помещалась стойка с четвертными бутылями в корзинах, и за ней стоял рыжебородый буфетчик в красной кумачовой рубахе и в жилетке с синими стеклянными пуговицами. Буфетчик как-то особенно ласково обнял стоявший перед ним на подносе, среди стаканов толстого стекла, графин с водкой и, указывая на идущую в верхний этаж лестницу, произнес:

– Наверх пожалуйте… в чистую половину…

Приезжие поднялись. Там действительно было несколько чище, столики у окон были покрыты красными бумажными скатертями, но за двумя столами сидя спали мужики в синих кафтанах. Мужики были, очевидно, пьяны. Спали они, положив на столы руки, а на них головы. Один даже храпел на всю комнату. Приезжих встретил русоволосый мальчишка, тоже в красной рубахе и жилете нараспашку, и отвел им столик у окна, предварительно встряхнув салфетку.

– Чаю, водки и нельзя ли сделать яичницу? – отдал приказ мужчина в рыжем пальто.

– Сардинки для господ есть, – заявил мальчик.

– Ну, давай и сардинок.

Мальчик побежал вниз, а у лестницы как из земли вырос возница – мужик с коричневым лицом. Он скоблил рукой затылок и говорил:

– Извозчика-то не забудьте, ваша честь.

Мужчина в рыжем пальто улыбнулся.

– Какое нетерпение! – произнес он. – Ну, иди вниз и вели, чтоб тебе дали стакан водки.

– Прикажите уж и повторить, ваша милость. Стаканы – то здесь за пятачок очень малы.

– Хорошо. Можешь повторить!

– Дозволите с килечкой?

– Можешь и пару килек себе спросить.

– А пивца бутылочку на загладку, ваше благородие? – не унимался мужик.

Мужчину в рыжем пальто взорвало.

– Ты, любезный, кажется, хочешь целое угощение! – воскликнул он.

– Да ведь старался для вашей власти.

– Ступай, ступай! Пива можешь на свои выпить, если уж такой лакомка.

– Позвольте… Всегда благородные господа, коли ежели…

– Скажи на милость, какой нахал! – обратился мужчина в рыжем пальто к даме и крикнул вознице: – Уходи, говорят тебе!

Возница нехотя стал спускаться.

– Гнать-с их надо. Они нахалы… – послышался басистый голос с хрипотцой, и в дверях из следующей комнаты показался рослый тощий усач в сером замасленном пиджаке, подбитом овчиной и опоясанном ремнем с серебряной пряжкой, и в высоких охотничьих сапогах. – Не ко мне ли изволите ехать? – обратился он к приезжим. – Но прежде позвольте представиться… Помещик Драгунцев.

– К вам-с… Именно к вам, – сказал мужчина в рыжем пальто, не называя себя. – Ехали к вам, но уж теперь решили вернуться обратно на станцию, потому что ваше хорошее шоссе оказывается костоломкой.

– Дорога? Это не от меня, это от Бога… Ранняя весна, сразу все распустило, ну, и понятно… – отвечал усач.

– Ранняя весна и путь удлинила с пяти верст на одиннадцать? – насмешливо спрашивал мужчина в рыжем пальто.

Усач протягивал ему руку – и явилась необходимость пожать ее.

– Мадам ваша супруга? Очень приятно… – продолжал он.

– Но нам-то неприятно, что пришлось проехаться зря семьдесят верст по железной дороге, да вот, по прекрасному шоссе шесть верст. Как же можно ставить такие объявления! Пять верст!

– Пять, пять… У меня зимний путь опубликован, а ведь зимой болотом от станции до меня не более пяти верст.

– Зачем же зимний путь печатать, если объявление появилось весной? Убийственный путь. Говорят, мостов нет, а вы его называете шоссейной дорогой.

– От Бога, от Бога… На Бога пеняйте. Но я нарочно вот здесь на постоялом дворе и караулю съемщиков, чтоб предупреждать их. Я каждый день сюда приезжаю. Присесть дозволите? – спросил он, пахнув на приезжих сильным винным перегаром, и, хотя разрешения не получил, но присел к столу. – До прошлой недели путь держался, ручей переезжали вброд, но теперь уж иначе как верхом ко мне не попасть.

Подали водку и чай. Мужчина в рыжем пальто сетовал:

– За что, спрашивается, мы издержали понапрасну десять рублей на железную дорогу и три рубля на подводу? С какой стати сидим здесь на постоялом дворе?

– Природа виновата, природа. Ее и вините, – продолжал усач. – А я, как деликатный человек, с опасностью жизни перебрался через ручей и явился предупредить. Надеюсь, дозволите налить? – указал он на бутылку, которую давно уже пожирал глазами. – Мужчина в рыжем пальто налил две рюмки водки. – Приношу вам мое извинение за дорогу и пью ваше здоровье! – сказал усач, не дожидаясь приглашения, чокнулся рюмкой о рюмку и ловко выпил, прибавив: – Кабы не водка, жить не стоило бы в здешнем медвежьем углу! Но летом у меня рай, и я прошу вас недельки через две посетить меня, когда попросохнет… К тому времени и мост будет через ручей. Надеюсь?

– Нет уж, благодарю покорно. Довольно-с… – отвечал мужчина в рыжем пальто и тоже выпил свою рюмку.

– Отчего же? Я уверен, что вам у меня понравится и мы сойдемся. Лучшей местности для дачи и желать невозможно. Соловьи тысячами поют.

– Для дачи нужны не одни соловьи, – грубо отрезал мужчина в рыжем пальто.

– Послушайте… Да ведь можно и сегодня ехать ко мне, но только верхом, – проговорил усач. – Супруга ваша посидит здесь на постоялом, вы возьмете у мужика лошадь.

– Нет, нет! – сказала дама. – Как бы ни была прекрасна ваша дача, к вам я жить не поеду.

– В таком случае пардон! Миль пардон… Позволю себе выпить еще одну рюмку водки и проститься с вами…

Усач протянул к бутылке руку, но мужчина в рыжем пальто крикнул:

– Оставьте водку! Это уж слишком!

Усач пожал плечами.

– Не желаете, чтоб я разделял компанию? Тогда прощайте. А жаль расставаться. У вас лицо пресимпатич-ное, – сказал он, вставая. – Пардон!

Он засвистал и направился в другую комнату.

– Каков экземплярчик! – кивнул на него даме мужчина в рыжем пальто.

– Прелесть! Воображаю, как бы он мог надоесть в течение лета!

Подали яичницу.

– Ешь, душечка, скорей… – торопил даму мужчина. – Закусим, напьемся наскоро чаю и обратно.

Они принялись есть. Показалась опять фигура усача.

– Мосье! – крикнул он мужчине в рыжем пальто. – Не желаете ли купить живого волчонка? Три рубля бы взял.

– Нет. Не желаю.

– Пардон!..

Усач опять скрылся.

– Волчонка! – улыбнулся мужчина в рыжем пальто. – Ведь это что значит? Приехал он сюда без денег, хочется ему выпить, а в долг не дают.

– Пожалуй, что так, – отвечала дама.

Они доели яичницу и принялись за чай.

Через четверть часа они отъезжали от постоялого двора. Возница говорил:

– Другой дорогой поедем. Объездом. Оно хоть и вдвое будет дальше, но на станцию приедем скорей, да и лошади-то легче.

Он хлестнул лошадь.

На лоне природы
Юмористические очерки подгородной деревенской дачной жизни

На лоне природы

I

– Далеко, однако… ехали, ехали… – говорила дама, выходя на станции из поезда на платформу.

– Что за далеко! Пятьдесят с небольшим верст, – отвечал ее муж. – Зато уж тут будет настоящая дача. Это не то, что в пригородных местах, где-нибудь в Лесном, в Гражданке или даже в Шувалове. Какая там дача! Человек на человеке сидит. Ни воздуху настоящего… ничего… В Шувалове воздух-то еще хуже, чем в Петербурге в Казанской или Пушкинской улице, особливо в средине лета. А тут уж прямо лоно природы.

– Так-то оно так, однако ты рассчитай проезд. Ведь и проезд дороже…

– Проезд дороже, но зато помещение и жизнь дешевле… Тут ведь дач в том смысле, как ты привыкла понимать, нет. Живут в деревне, нанимают у крестьян избы. Иван Васильевич в прошлом году платил за избу из трех комнат что-то сорок рублей с дровами. При этом садик.

– Да неужели? – удивилась жена.

– Из-за этого-то я тебя и привез посмотреть помещение в здешних местах. Где ты найдешь какую-нибудь дачу в Лесном или Гражданке за сорок рублей, не говоря уже о Шувалове! Да и вообще здесь жизнь дешевле. Здесь нет ни разносчиков-торговцев, ни этих самых акул-мужиков шуваловских и парголовских, старающихся содрать за бутылку поддельного молока пятиалтынный.

Они сошли с платформы. У платформы сидели в полуразвалившихся тележках два мужика. Худые, заморенные лошаденки потряхивали бубенчиками.

– Не подвезти ли, ваша милость? – послышалось предложение.

– В Капустино.

– В Капустино? Да что с вас взять-то? Рублик положьте.

– Что ты, что ты! Да ведь Капустино от станции всего три версты.

– Мы, ваше благородие, считаем четыре.

– Мало ли что вы считаете. Да хоть бы и четыре! Разве можно за четыре версты…

– За восемь гривен садитесь! – крикнул краснорожий мужик.

– Чего ты, леший, цену-то сбиваешь! Анафема! Барин и рубль бы дал… – обругал его мужик с подбитым глазом.

– Тридцать копеек, – посулил барин.

– Шагай пешком.

– Грубиян!

Муж и жена тронулись в путь. Грязь была непролазная. Приходилось проходить по узенькой протоптанной тропинке. Ноги скользили. Сделав шагов тридцать, муж обернулся и крикнул:

– Сорок копеек дам!

– Да ведь оттуда порожнем придется ехать.

– Зачем порожнем? Мы обратно поедем.

– А долго там пробудете?

– Да дачу нам посмотреть. К обратному поезду нас и привезешь.

– Так ведь это на четыре часа. Ну, полтора рубля положьте.

– Тьфу ты, пропасть! Рубль…

– Не бери, Силантий, дешевле полутора рублей. Барин даст. Я цены сбивать не стану, ежели мне двугривенничек пожертвуешь, – сказал мужику с подбитым глазом краснорожий мужик.

– Ну, рубль с четвертью.

– Дешевле не поеду, – отвечал мужик с подбитым глазом и отвернулся.

Муж и жена стали шептаться.

– Надо дать, – сказала жена. – Тут просто утонешь в грязи. У меня хорошие польские сапоги в семь рублей. Что за радость их испортить!

– Ну, давай, черт тебя дери! – раздраженно крикнул муж.

– Пожалуйте сюда обратно. Мне нужно с товарищем рассчитаться, а денег у меня нет.

– Зачем же мы к тебе по грязи обратно пойдем? Подъезжай сюда сам.

– Понимаете, ваша милость, мне нужно ему двугривенный отдать, а ежели я к вам поеду, он может подумать, что я и совсем уеду, – пояснял мужик с подбитым глазом.

– Ну да ладно. Поедем вместе. Действительно, барыне шагать грязно. Барин добрый, авось, за это мне пятачок на стаканчик пожертвует, – прибавил краснорожий мужик и, стегнув лошадь, поехал вместе с товарищем.

Муж и жена стали садиться в тележку к мужику с подбитым глазом.

– Двугривенничек вы прежде вон товарищу позвольте, – сказал тот. – Это уж за меня. А мне потом двугривенного недодадите.

Муж дал. Краснорожий мужик подбросил двугривенный на руке.

– Четвертачок, барин, четвертачок. Еще пятачок к этому прибавьте, – проговорил он. – Это уж от себя.

– За что? С какой стати?

– Помилуйте, да за что-же-нибудь я к вашей милости подъезжал. Вы мне пятачок на шкалик дадите, а мы за вас Богу помолимся.

– Ничего я тебе больше не дам, – отрезал муж и стал подсаживать в тележку жену.

Краснорожий мужик заругался:

– Эк, сквалыжник! А еще барин. Нет, видно, не барин, а шушера из каких-нибудь бродяг. Да и в барыни-то себе такую же подобрал.

– Молчи, мерзавец! – крикнул муж.

– О, так сейчас и испугался! Так сейчас и замолчал! Много тут такой шантрапы шляется. Шляпу надел, да и думает, что он и барин.

– Вася! Да кликни ты городового. Ведь должен же быть тут где-нибудь на станции городовой!

– Какой же, милая, в деревне городовой! Нет, уж надо так оставить, пренебречь, – пробормотал муж, влезая в тележку, и крикнул мужику с подбитым глазом: – Пошел скорей!

Возница стегнул лошадь и поехал. Краснорожий мужик не унимался. Он тоже ехал сзади и продолжал ругаться.

– Не барыня, а дрянь – вот какой номер! – кричал он. – Думает, что шляпку треухом на голову надела, так уж и барыня. Держи карман! Барыня, да не с того конца. Ах, ироды! Пятачка мужику жалеете! Прислуга из горчичного сословия, да и та подчас не жалеет.

– Послушай, что же это такое! – возмутился муж. – Я сейчас поеду за урядником, ежели он не прикончит ругаться, – обратился он к мужику с подбитым глазом. – И ты будешь свидетелем безобразия. Где у вас урядник?

Мужик с подбитым глазом стал уговаривать товарища:

– Уймись, Михей. Ну, что тебе?.. Ведь уж двугривенный с меня получил.

– Ах, черти, черти паршивые! – опять крикнул краснорожий мужик.

– Это, наконец, из рук вон! Так оставить нельзя. Вези к уряднику!.. – заорал во все горло муж.

– Урядник, ваша милость, в восьми верстах. Плюньте… Он отстанет, – уговаривал седока мужик с подбитым глазом.

Краснорожий мужик ввернул в заключении еще ругательное словечко и, удержав свою лошадь, стал ее поворачивать назад.

– Ну, разбойники здесь у вас! Да ведь вы просто разбойники! – произнес муж, багровея от злобы.

– Не разбойники, сударь, а просто он пьян. Пьян со вчерашнего. Вчера у них в деревне кабак новому аренда-телю сдавали, так кабатчик поил даровым вином, – отвечал мужик с подбитым глазом.

Лошаденка, шлепая по грязи, тащила тележку.

II

Проехали с полверсты и въехали в маленькую деревушку в пять-шесть дворов. Дорога сделалась еще грязнее. Колеса тележки вязли в грязи по ступицу. В грязи валялись жерди, ветви ельника, набросанные для укрепления дороги, но еще больше делавшие ее убийственною. Седоки – муж и жена – подпрыгивали в тележке, качались из стороны в сторону.

– Держись крепче, а то вылетишь, – сказал муж жене.

– Да и то держусь, но боюсь, прикушу язык при тряске, – отвечала та.

– Стисни зубы – вот и не прикусишь. Послушай, земляк, тут всегда такая дорога? – обратился муж к везшему их мужику.

– Не… Только по весне, да разве в сильные дожди. А летом, как подсохнет, так что твое шоссе… Тут глина. Пока она размокши – ну, и того… а подсохнет, так что твой камень.

– Ежели и летом здесь такая дорога, то бог с ней и с дачей в здешней местности, – проговорила жена, то держась руками за борт тележки, то поправляя съехавшую на затылок шляпку от тряски.

– Не… Будьте без сумнения насчет лета. Ухабы – это точно, ухабы есть, а только сухо, чудесно, – успокаивал мужик.

Хотя деревушка была всего из пяти-шести дворов, но у крайней избы, выстроенной несколько отдельно от других изб, над воротами было какое-то подобие полинявшей вывески, и стоял большой шест, а на нем была вздета бутылка.

– Ваше благородие, вот здесь выпить можно. Прикажете остановиться? – сказал мужик.

– Нет, нет… С какой стати выпивать! – отвечал муж.

– Тут и пиво хорошее есть. Ваша барынька тоже с нами бы выпила.

– Ничего не надо. Ни водки, ни пива не надо.

– Да вы сами-то не пейте, а мне поднесите.

– И тебе не надо. От тебя и так, как из кабака, разит.

– Как же это возможно, чтоб извозчику-то не надо! Это уж такое положение.

– Поезжай, поезжай. А то выпьешь да еще вывалишь нас.

– Помилуйте, сударь, с какой стати вываливать? Мы веселее поедем. Так остановиться?

– Тебе сказано, что не надо.

– Экий вы, барин, строгий какой! Вот мы охотников когда возим, тогда те не такие. У тех уж заведено: где выпить можно – стой!

– То охотники, а мы едем дачу нанимать.

– Да ведь извозчику-то все единственно. У извозчика что с охотником – все равно нутро свербит. А я, ваша милость, со вчерашнего похмелья. Дозвольте вернуться и выпить за ваше здоровье для первого знакомства. Ведь летом-то с нами будете же ездить, ежели дачу снимете, так надо же нас подсобить. И извозчик – человек нужный.

Муж молчал. Жена пожала плечами и пробормотала:

– Это ужас какие пьяницы!

– Дозвольте вернуться и выпить на пятачок за ваше здоровье, ваше благородие, – продолжал приставать мужик.

– Тебе сказано, что не надо здесь останавливаться, ну, и пошел! – раздраженно крикнул муж.

– Да ведь ближе как в Капустине выпить будет негде – вот я к чему. К тому же и водка здесь настоящая, а в Капустине какая водка!.. Вода…

– Нам и в Капустине не надо.

– Гм… Как же это так… Так какой же вы седок? Зачем же я вас повез, коли вы и в Капустине не поднесете? Мы седоков любим ласковых. С ласковыми седоками мы и сами ласковы.

– Не разговаривай, не разговаривай!

– Да что «не разговаривай», – недовольным тоном произнес мужик. – Знал бы я, что вы такой неуважительный человек, то и не повез бы вас за полтора рубля. Помилуйте… По такой дороге, да за полтора рубля без уважения! Мы по хорошей дороге за полтора-то рубля возим, летом возим.

Мужик совсем опустил вожжи. Лошаденка пошла шагом.

– Ты поедешь настоящим манером или не поедешь? – крикнул на него седок. – Ведь этак будем ехать, так ни дачи посмотреть, ни к обратному поезду не поспеть.

– Да неохота ехать… – еще с большим недовольным тоном пробормотал мужик. – Из-за чего тут стараться! Ну вас совсем.

– Послушай! Ты не шути со мной, а то ведь я… – Седок сжал кулаки.

– А вот захочу и буду шутить… Что ты со мной сделаешь? Не поеду меньше как за два рубля в Капустино и обратно, – ну, и шабаш. Не хочешь дать двух рублей – слезай среди грязи и при пешком.

– Вот свинья-то!

– Ну да, свинья. С ласковыми господами мы сами ласковы, а которые ежели сквалыжники, то что нам их жалеть!

– Ты даже взял в задаток двугривенный, а потому обязан везти за полтора рубля, – горячился седок.

– О! Где это писано? Где такой закон? Двугривенный я взял, так на двугривенный и довез. Не повезу вот дальше. Выходите из тележки.

Положение было критическое. Грязь была непролазная. По такой грязи можно было только в охотничьих болотных сапогах ходить. Вернуться в оставленную сзади деревню – тоже нужно было идти с четверть версты. Мужик бросил вожжи, и лошадь остановилась на дороге среди пустыря. Муж и жена заговорили по-французски.

– Дай ты ему гривенник, пусть вернется и выпьет. Черт с ним! – сказала жена.

– Но, друг мой, ведь это же значит отдаться в руки мужику, – отвечал муж.

– Что же делать! Не могу же я идти по такой грязи.

– Да и я не могу. У меня сапоги худые.

– Стало быть, надо дать.

Мужик догадался, что разговаривают об нем, и настаивал:

– Ну, что ж… Сходите с тележки. За полтора рубля я в Капустино не повезу.

– Экий коварный мужичонка! Экая утроба! И все это ты из-за какого-то стакана водки. Ну, провались ты совсем, вернись обратно и выпей в проклятом питейном. Вот тебе гривенник, – произнес седок.

– Нет, ваша милость, не надо мне вашей водки, а меньше двух рублей в Капустино я не поеду. И чтоб рубль сейчас… – сказал мужик.

– Да ведь ты разбойничать хочешь.

– Не разбойничать, а с ласковыми господами я сам ласков, а которые ежели сквалыжники да еще ругаются… Не желаете за два рубля – слезайте с тележки. Зачем мне убыток терпеть? Дождался бы у станции следующего поезда, в лучшем бы виде охотников повез, да и повез-то бы в свою сторону, без обратного. Мы эво вон где живем, совсем в другой стороне. Желаете два рубля?..

Опять седоки разговаривают по-французски. Жена чуть не плачет. Муж весь побагровел.

– Положение безвыходное. Надо дать два рубля, – говорит жена.

– Ну, ладно… Я тебе дам два рубля… Поезжай… – бормочет, стиснув зубы, муж. – А только… хорошо, хорошо… Поезжай…

– Пожалуйте рубль вперед.

– Но ведь это же…

– Рубль вперед. Двугривенный я получил, – стало быть, еще восемь гривен.

Седок лезет в кошелек. Мелочи у него только шесть гривен, и он отдает их мужику. Мужик кое-как соглашается взять и стегает лошадь.

– Смотрите только, барин… за два рубля, – говорит он.

Лошадь тащится.

III

Всю дорогу седоки молчали. Возница-мужик пробовал заговаривать уже в пониженном тоне, но ему не отвечали.

– Нам дачников-то, ежели так рассуждать, то нет расчета и возить. Ну, какое от дачника извозчику удовольствие! Вот господа охотники – те ласковые, те особь статья. Иной раз веселая компания едет, так и из своих собственных фляжек-то тебе поднесут, да и около каждого питейного места останавливаются: «Стой, да стой!» – бормотал возница.

Наконец показалось Капустино, небольшое село с опрятными домиками, раскинутыми на берегу реки. Виднелась небольшая белая церковь с зелеными куполами.

– Ежели вам дачку, то у кузнеца Лифанова, кажись, здесь дом сдается. Туда и повезу вас. Снимете у него дачку, так авось и нам от него стаканчик-другой очистится, – продолжал возница.

– Не надо. Никуда нам не надо. Вот здесь на краю деревни и остановись. Мы пешком пойдем, – ответил наконец седок и стал слезать с тележки.

Высадив жену, он обратился к мужику и сказал:

– Ну, а теперь можешь отправляться на все четыре стороны. За полтора рубля я тебя сюда и обратно порядил, восемь гривен за один конец ты с меня получил, а обратно я с тобой не поеду.

– Как же это так? Да нешто это можно? – разинул рот мужик.

– Очень можно. Ты разбойник, а с разбойником я обратно ехать боюсь.

– Да ведь вы обратно рядились.

– Мало ли что рядился. Я рядился за полтора рубля, ты меня повез и стал на половине дороги ссаживать в грязь, требуя вместо полутора рубля два рубля. Кто мне поручится, что на обратном пути ты не сделаешь того же самого и не потребуешь уж трех рублей!

Седок взял под руку жену и зашагал к деревенским избам. От тележки послышались страшные ругательства. Седок не отвечал и продолжал путь. Мужик не унимался, он ехал сзади и продолжал ругаться. Седок обернулся и произнес:

– Ежели ты не замолчишь, я сейчас пойду к старосте, пяти рублей ему на подмазку не пожалею и все-таки добьюсь, чтоб он тебя скрутил, как разбойника. Так ты и знай: пяти рублей не пожалею.

Угроза подействовала. Мужик перестал ругаться и только, сжав зубы, пробормотал:

– Ну, ладно. Жить здесь будете на даче, так мы еще припомним.

На деревне играли ребятишки, виднелись две бабы, идущие с реки с ведрами на коромыслах. Бабы, заметив посторонних лиц, тотчас же к ним обратились:

– Господа, вам не дачку ли? У нас домик отличный сдается.

– Садик есть? – спросила дама.

– Господи Иисусе! Да какие же сады в деревне? У нас господа дачники в лес гулять ходят, на реку. Ведь в деревне везде сад. Вон у нас три липки перед окнами. Ну, на огород выйдете… Прошлым летом у нас жил барин из петербургской страховки, так даже палатку ставил на огороде.

– Мне бы хотелось с садиком.

– Ни у кого здесь садов нет. Помилуйте, какие сады! Вон у попа есть сад и цветы у него, так то поп. Нешто у него достатки-то с наши? Вы пожалуйте, посмотрите. У нас комнатки приглядненькие, чистенькие и дом казистенький, мы только что в третьем году после пожара построились, – приглашала одна из баб.

Мужчина и дама отправились. Баба ввела их на топкий грязный двор.

– Фу, как грязно! Утонуть в грязи можно, – сказала дама.

– Это не грязь, это навоз-с, это крестьянское хозяйство, – отвечала баба. – Да вы не сумлевайтесь, двор мы очистим, – прибавила она. – Весь навоз на огород пойдет. У нас огородик с ягодами, три яблони есть, четыре вишенки стоят. Пожалуйте на крылечко. У нас давно бы дом-то был сдан, да все прошлогоднего съемщика ждали, а он и поднадул. «Пользуйтесь, – говорит, – моим задатком в пять рублей, а я не поеду».

Съемщики вошли в избу, и на них пахнуло запахом печеного хлеба и тулупа. Были две комнаты, оклеенные разношерстными обоями, которые отстали от стен и висели клочьями. В некоторых местах, впрочем, эти клочья были придерживаемы прибитыми к стене картинками, вырезанными из иллюстрированных журналов. Тут же висела очень плохая картина, писанная масляными красками и изображающая Петра Великого на Ладожском озере, но до того засиженная мухами и тараканами, что волны, бывшие, очевидно, когда-то синими, превратились в коричневые. Первая комната была поменьше второй и с закопченной русской печью, которая и отнимала добрую половину комнаты. Тут стоял кухонный стол, трехногие стулья, зеленая решетчатая скамейка и диван с продранным сиденьем, из которого виднелась мочала. Во второй комнате на первом плане высилась громадная двуспальная кровать под красным кумачовым пологом, стоял комод и на нем шкапчик с стеклянными дверцами, сквозь которые виднелись чайные чашки, четыре серебряные ложечки, поставленные в хрустальный стакан, расписной поддонник от дорогой фарфоровой миски и несколько фарфоровых и сахарных яиц, поставленных в стаканы. На двух окнах были даже кисейные запыленные занавески и висели две клетки с чижами. В углу помещался образ в фольговой ризе с хрустальной лампадкой, с венчальными свечами, с пучками вербы за киотой. Три-четыре стула и клеенчатый диван с валиками и окончательно провалившимся сиденьем довершали убранство комнаты.

– Да вы тут еще сами живете, – сказала дама.

– Живем, барыня, а перед тем как господам въехать, переберемся на зады. Там у нас на задах тоже избушечка есть, – отвечала баба.

– Грязно. И грязно, и стены ободраны.

– Да ведь у нас ребятишки. Нешто с ребятишками чистоты напасешься? А вы вот прикажете, так мы все вымоем и вычистим.

– Надо обоями новыми оклеить. Ведь так невозможно жить.

– Обои новые. В третьем году оклеивали, а только они отодравшись. Ну, да муж газетами подклеит.

– А только всего и есть помещения?

– Клетушечка еще есть в мезонинчике. Там юнкарь жил… Сын вот прошлогоднего-то жильца, да такой баловник, что не приведи бог. Всю конопатку у нас из стены на пыжи для ружья повытаскал.

– Надо посмотреть и клетушечку, – сказала дама.

– Да не влезете, барыня. Ведь у нас по приставной лестнице. Мы-то влезаем.

– Так, стало быть, это не комната.

– Клетушечка. Гости, вот, когда к прошлогоднему жильцу наезжали, так их туда ночевать отсылали. Там и стлались они на сене. Для спаленки чудесно. Даже лучше и не надо.

– Но как же влезать-то?

– Попробуйте по приставной лестнице. Влезали и дамы, которые не очень грузные. Пожалуйте… Влезать в нее надо из сеней.

Съемщики вышли в сени. Вверху над головами была дверь, под ней стояла приставная лестница, наскоро сколоченная из брусьев.

– Нет, мне не влезть, – отвечала дама.

– То-то, я думаю, что где же вам… Третий год муж все собирается смастерить настоящую лестницу, да вот все день за день. Вы, барыня, не беспокойтесь. Муж смастерит вам лестницу. Доски есть. Досок мы ноне из реки натаскали. Плыло тут много при ледоходе.

– Ну, а что же стоит это помещение?

Баба задумалась.

IV

– Сколько же вы хотите взять за это помещение? – повторила дама.

– Да без мужа-то я не знаю, как и сказать. Боюсь ошибиться, – отвечала баба. – Пятьдесят рублей не дадите?

– Что ты! Что ты! Тут у вас в деревне наши знакомые жили, так платили тридцать пять рублей за четыре комнаты, а здесь всего две.

– А клетушечка-то?

– Да клетушечка разве комната? Туда даже никакой мебели не внесешь.

– Как не внесешь! Что вы, помилуйте. Вот из страховки-то в прошлом году барин жил, так в лучшем виде туда диван на веревках подняли. Тоже и столик у них там был, и два стула. Да вы, барыня, не сумлевайтесь, муж лестницу приладит.

– За четыре комнаты в вашей деревне люди тридцать пять рублей платили, а ты вдруг…

– Да ведь можно сделать и четыре. Мы с мужем и то давно собираемся разгородить вон эту комнату, чтобы кухня была отдельно. Вы погодите, я за мужем сбегаю. Может быть, он посулится разгородить.

– Где же твой муж?

– Да уж известно, где наши мужья. В одном месте. Сейчас я за ним парнишку пошлю.

– В питейном заведении муж-то твой, что ли? – спросил съемщик.

– Ох, там, пропади оно пропадом!.. Третий день путается… – вздохнула баба и, выглянув в дверь на двор, закричала: – Ванюшка! Сбегай за тятькой в трактир и позови сюда. Скажи, что, мол, дачники избу снимать приехали! Наказание Господне у нас, сударь, с этим трактиром, – обратилась она к съемщику. – Прежде, когда его не было, мужики наши люди как люди были, а теперь только животы пропивают.

Съемщик обратился к жене и сказал по-французски:

– Не нарваться бы на пьяную семью. Тогда что хорошего?

– Вот и я то же думаю, – отвечала дама тоже по-французски и спросила бабу: – Сильно пьет твой муж-то?

Баба покрутила головой и отвечала:

– О! И не приведи бог! Сдали тут у него младшего брата в солдаты, так как начал с октября вместе с братом, да, кажись, без передышки. Кабы не я, дом бы, кажись, разорил. Одна я шаром и катаюсь. Ведь трое ребятишек у нас.

– И дерется?

– Ну, этого нельзя сказать. Он во хмелю смирный, а только ругатель. Допущу ли я его над собой тиранствовать, коли я работница! Сама я его подчас учу, а только что толку-то! Не стоит рук об него обивать.

Съемщик улыбнулся и пробормотал жене по-французски:

– Она его, оказывается, бьет, а не он ее.

– Одно другого лучше. Значит, все-таки драка… – дала та ответ. – Посмотрим ее мужа, какой он такой…

– У нас, сударыня, летом так отлично, что просто прелесть. Что у нас грибов в лесу! – сказала баба. – Графский лес тут у нас. Нас-то, мужиков, в лес не пускают, а вы ежели сторожу лесному пожертвуете на четверть, то и ходите сколько хотите.

– Ах, все-таки даром-то не пускают, – сделала гримасу съемщица.

– Даром, сударыня, нынче ничего не поделаешь. Графский лес невелик, и лесник на таком положении, что он сам грибы собирает, семья у него, – ну, а на четверть ему дадите, так сколько хотите. Вот тоже господа рыбу в реке ловят.