Текст книги "Воскресенье на даче. Рассказы и картинки с натуры"

– Давно сдал, под старые жильцы сдал, – флегматично пробормотал колонист, не вынимая из зубов трубки и не ломая шапки на поклон мужика.

– Ну вот, сдана. А дача хорошая, – отнесся муж к съемщикам и снова вопросил колониста: – А у кого у вас тут не сняты еще дачи? Господа-то уж у меня очень хорошие.

Колонист не переменил своего положения, а только указал рукой от себя направо и опять пробормотал сквозь зубы:

– Дальше.

Тележка покатилась дальше. Наконец на окнах одного дома показались налепленные билеты. Мужик остановил лошадь.

– Вот сдается дачка. Может статься, и облюбуете, – сказал он съемщикам.

Те стали вылезать из тележки.

XIX

Съемщики вошли во двор колонистского дома. Двор был вымощен барочными досками, хотя доски эти и прыгали, как фортепьянные клавиши, брызгая накопившеюся под ними жидкою грязью. Хозяйственные предметы не валялись по двору как попало, а были убраны под навес, находящийся в глубине двора. Стояла прочная телега на колонистский манер с ящиком, тут же помещалась водовозка, виднелся железный плуг, несколько железных ведер висели в порядке на гвоздях.

Завидя входящих на двор съемщиков, на крыльцо вышла средних лет статная колонистка в черном ситцевом платье и в розовом ситцевом чепце.

– Вам дачку? Пожалуйте… Сдается у нас, – сказала она. – У нас дача хорошая, у нас в прошлом году генерал жил.

Немка говорила совершенно правильно по-русски. Она распахнула дверь в сени, пропуская вперед себя съемщиков. Сени были устланы рогожами.

– Попрошу вас, снимайте здесь ваши калоши, – прибавила она, обращаясь к съемщикам и, когда те исполнили требование, опять распахнула вторую дверь и ввела их в чистую кухню с плитой, поверх которой имелся даже железный колпак.

В кухне опять были разостланы новые рогожи, на плите сушились опрокинутые на бок молочные горшки, в полках стояла посуда – тарелки, чашки – и высился ярко начищенный самовар. За кухней следовала большая комната с кисейными занавесками на окнах и обставленная потемнелого красного дерева мебелью, перемешанною с буковыми гнутыми стульями. Пол, выкрашенный суриком, до того был тщательно вымыт, что даже блестел, и на нем лежали узенькие холщовые дорожки, так что замечание немки, чтобы съемщики в сенях снимали калоши, было вполне понятно. Стены были украшены несколькими плохими литографиями в рамках за стеклами, между которыми виднелся портрет какого-то пастора с двойным бритым подбородком и белым язычком, торчащим из-под этого подбородка, подоконники были уставлены фуксиями, геранями и золотым деревом. В простенке висело зеркало, хоть и с несколько попорченной амальгамой, но в приличной рамке с резьбой. Тикали дешевенькие часы на стене, чирикала канарейка в клетке, привешенная под окном, пахло выхухолью. За первой комнатой шла такая же вторая, с клеенчатым диваном с валиками у одной стены и с громадной двуспальной постелью на другой, до того высокая, с такими взбитыми пуховиками и подушками в три ряда, что на нее можно было влезть не иначе, как с подставки. Постель была покрыта розовым тканевым одеялом, на ситцевые розовые подушки было наброшено белое бумажное плетенье с бахромой.

– Сзади еще комнатка. Три комнаты и кухня, – сказала немка.

– Это с мебелью? Вся мебель здесь останется? – спросили съемщики.

– Кровать, часы и половину мебели мы возьмем к себе наверх. Мы отдаем на лето низ под дачников, а сами живем наверху в мезонине, но стряпать себе кушанье будем у вас. Наверху нет печки. Так уж мы и сдаем, чтобы стряпать внизу на наших дровах. Нам немного надо: суп, картофель.

– Что же это помещение стоит?

– Шестьдесят рублей, – отвечала немка. – Генерал платил в прошлом году семьдесят пять, но теперь у него генеральша померла, он без жены и не хочет ехать на дачу. Мы взяли осенью десять рублей в задаток, и теперь он говорит: «Берите задаток, а я ехать к вам на дачу не могу». Настоящий генерал, штатсрат.

– Какие же к этой даче услуги? Будут нам доставлять воду, колоть дрова?

– А это мой муж. Вы будете платить ему три рубля в месяц.

– Садик есть к этому помещению?

– У нас у каждой дачи садик перед окнами. Есть и палатка. Ежели вы хотите заплатить мужу рубль в месяц, он поставит вам хорошую палатку, где можно обедать и чай пить.

– За воду три рубля в месяц и за палатку рубль – уж это значит четыре рубля, – поморщился съемщик.

– Ежели вы хотите, чтобы была купальня на реке – вы дадите моему мужу еще рубль в месяц.

– Пять рублей в месяц… За четыре месяца ведь это составит…

– Мы отдаем только с 15 мая по 15 августа. Дольше дачникам жить нельзя, потому мы отдаем свои теплые комнаты, а в холодных комнатах наверху нам жить осенью уже холодно. Так и сдаем, чтобы до половины августа. Да осенью у нас и никто не живет на даче. Все едут прочь. Генерал жил прошлый год только до 6 августа. Осенью и нехорошо у нас. Приходят солдаты и начинают копать картофель. Мы сами думаем только про картофель, и нам некогда с дачниками заниматься.

– Так шестьдесят рублей за дачу и пятнадцать рублей за три месяца косвенного налога, – рассчитывал съемщик и взглянул на жену.

– Ежели вы хотите на лодке кататься, муж даст вам лодку, и это будет стоить рубль в месяц.

– Шестой рубль.

– Да, но за эти деньги вы можете каждый день кататься и рыбу удить. У нас лодка новая.

– Барочная?

– Да, от барки.

– За уженье рыбы уж ничего не берете?

– Нет. Грибы в лесу тоже даром. Вот ежели вы хотите на охоту ходить, то это стоит три рубля в лето, но это уж не нам, а нашему старосте. У нас земля не сдается охотникам, но кто хочет из дачников стрелять – три рубля. Тут утки есть, зайцы есть. А так кто будет стрелять – штраф.

– Значит, за стрельбу тоже рубль – итого семь рублей в месяц. Еще за что-нибудь не берете ли?

– Мы на Иоганис, на Иванов день, берем рубль от каждого дачника, потому у нас тут праздник, музыка, бочки со смолой зажигаем и всех дачников в гости на праздник зовем.

– Тоже в месяц рубль?

– Нет, один раз. Потом наш староста за дорогу рубль берет.

– То есть как за дорогу?

– А чтобы дорогу чинить и песок посыпать, чтобы грязи не было.

– За право дышать вонью не берете ли? Вон у вас какая вонь везде на улице, – сказал иронически съемщик.

– Нет, не берем, – добродушно отвечала немка. – Эта вонь у нас только весной, а летом вони нет. В Троицын день мы еще берем за то, что наши дети из школы песни поют. Хоральгезанг… Но за это – кто сколько хочет дает. Дачники тоже рубль дают.

– Однако у вас здесь налогов-то достаточно.

– За хоральгезанг кто хочет… Это детям на угощение.

– Дрова, молоко, яйца где хотим можем покупать?

– Молоко и яйца у меня, а дрова муж…

– Но можем мы все-таки и в другом месте их купить?

– Зачем же вам ходить к соседям, ежели можете купить у нас? Зачем же нас обижать? Мы хозяева. Мы дачу сдаем для того, чтобы от дачников пользоваться.

– Но ежели в другом месте дрова и молоко будут лучше и дешевле?

Немка улыбнулась и отвечала:

– Я уж не знаю как… Вы спросите мой муж. Я сейчас за ним пошлю. У нас всегда дачники все берут.

XX

– Везде одно и то же… – сказала съемщица мужу по-французски. – Не стоило нам и приезжать сюда в колонию. Главное, что мне здесь не нравится, так это то, что хозяева будут на наших дровах и станут стряпать у нас в кухне. Ведь это значит, что немка будет поминутно у нас в глазах.

– Да и эти косвенные поборы за лодку, за купальню, за палатку и даже старосте на общественные нужды… – прибавил съемщик. – Посмотрим еще на другом дворе и ежели там так же, то поедем обратно и кончим с мелочным лавочником в Капустине.

– Так как же: возьмете вы дачу-то? Тогда я пошлю за мужем, и вы дадите ему задаток, – проговорила немка.

– Кроватей у вас нет – вот что нам неудобно, – отнекивалась съемщица. – Ну, положим, две детские кроватки мы привезем с собой, а ведь нас, кроме того, четверо взрослых.

– Кровати, барыня, мой муж вам сделает из досок. Мы и перины вам дадим, потому перин у нас много, у нас свои гуси и утки, но за кровати и перину рубль.

– Еще по рублю! – воскликнул съемщик. – Ведь это значит за четыре кровати четыре рубля в месяц.

– Нет, четыре рубля в лето. Это недорого. Перины у нас хорошие.

– Да ведь уж вы сдаете с мебелью дачу, так должны и кровати дать.

– Кровати – не мебель. У нас перины хорошие.

– Ну вас с вашими перинами! Мне перины даром не надо.

– Тогда муж возьмет дешевле. Я сейчас пошлю за мужем.

– Нет, уж не посылайте, не надо.

Съемщики начали выходить из квартиры. Немка провожала их до ворот.

– Вы, пожалуй, и в сад-то жильцов за деньги пускаете, – сказал съемщик немке, кивая на палисадничек около дома.

– Ах нет, господин. Ежели вам палатку не надо, то за сад мы не берем. Вы думаете насчет ягод и яблок, так ягоды и яблони у нас назади, на огороде. Туда мы совсем не пускаем жильцов, потому что ягоды и яблоки продаем. И капусту продаем, и морковь продаем, и огурцы. Вот ежели вам понадобится, то купить у нас всегда можно, когда поспеет. Вам, господин, кажется дорого за дачу, так погодите, я пошлю за мужем. Может быть, он и уступит.

Съемщики не останавливались и пошли по улице.

– Хорошей дачи вы больше не найдете. У нас в колонии все хорошее отдано. И наша дача была бы отдана, ежели бы госпожа генеральша у генерала не умерла, – говорила им вслед немка. – У нас, вообще, все господа по нескольку лет подряд живут. Уезжает с дачи и на будущий год задаток оставляет. У нас все больше немцы из Петербурга живут.

Съемщики прошлись по всей деревне. Дачи, действительно, были почти все сняты. Что было не сдано – все это казалось им неудобно, и, кроме того, колонисты везде предъявляли требования косвенных налогов за лодку, за палатку, за купальню и т. п.

– Что, господин? Не сходитесь? – спрашивал съемщиков едущий за ними следом в тележке мужик-возница.

– Нет, не подходит. Сейчас поедем обратно в Капустино и покончим с мелочным лавочником.

– То-то, я думаю, с русскими-то лучше. Ведь уж немец – он все немец, и душа у него немецкая.

– Одно достоинство у них, это чистота образцовая. Этого уж от них отнять нельзя, – сказал съемщик, подсадил жену в тележку, сел сам и сказал: – Поезжай обратно.

Обратная дорога ничем особенным не отличалась, только около железнодорожной станции встретили они того мужика, который утром возил их в Капустино и потребовал на половине дороги или двойную плату за проезд, или того, чтоб они сходили среди грязи из тележки и шли пешком. Мужик, завидя их, принялся ругаться.

– Голь перекатная! Выжиги голоштанные, а не господа! – слышалось съемщикам вдогонку.

По приезде в Капустино баба, у которой остановились съемщики, встретила их с распростертыми объятиями. Съемщицу она чуть не на руках высадила из тележки.

– Обопритесь мне, барыня, в плечи-то, обопритесь, а я вас в охапке на чистенькое местечко и вынесу, – говорила она.

– Не беспокойся, милая, не беспокойся. Я и так вылезу.

– Да чего тут беспокоиться! Вам ведь тележечка-то не с привычки, по питерски-то ведь, поди, все на извозчичьей линейке ездите. Вот так… Вот и сошли. А уж как я рада, что вы у нас в Капустине-то жить будете, так и сказать нельзя! – продолжала она, узнав от съемщиков о решении их снять дачу у лавочника. – Очень уж вы мне, барыня-сударыня, сразу понравились. Да и барин-то ваш – такой мужчина основательный. Пожалуйте в избу. У меня уж и курочка для вашей милости к ужину сварена.

– Зачем же ты, матушка, напрасно беспокоилась? Мы уж сыты, по горло сыты. С нас и давешней еды было достаточно.

– Ничего, сударыня, покушаете. Я и рачков вам сварила. Давеча ребятишки принесли раков из речки, так вот я вам и спроворила. Я знаю, что господа любят эту животную кушать. А у нас раки хорошие.

– За водкой к ракам прикажете сбегать? – спрашивал муж бабы, слезая с телеги и сморкая лошадь, чтобы заставить ее фыркать.

– Да уж при раках нужно выпить рюмку-другую. Принеси, – отвечал съемщик.

– Ну, вот и отлично. Поднесете и мне стаканчик. Сегодня уж все равно не работать. Я, барин, и пивка парочку захвачу. Давно уж я пива-то не пил.

– Захвати, захвати.

– Прикажете и лавочника к нам позвать, чтобы вам покончить с ним насчет дачи-то?

– Да, пожалуй.

– То-то, я думаю, что за пивом-то вы лучше с ним сговоритесь. Он и с цены вам малость спустит. Он ласковость, барин, любит и, ежели с господами выпить, то очень это обожает. Много он не пьет, а компанию развести любит. Я, барин, уж полдюжины пива-то захвачу. Что останется, то можно и обратно. Захватить полдюжины?

– Все равно. Пожалуй.

– Пряничков моим ребятишкам, сударыня-барыня, полфунтика можно взять? – спрашивала в свою очередь баба.

– Хорошо, хорошо.

– Левонтий! Так ты захвати и пряников для ребятишек. Пусть их за барынино здоровье погрызут. Да возьми лимон, чтобы господам с приятством чаи пить. Пожалуйте, барин и барыня, разоблакайтесь, – приглашала баба съемщиков. – Сейчас самовар подам. Самовар у меня уже готов и только крышечкой прикрыт.

Смеркалось. На столе уже горела лампа, поставлены были тарелки, высился горшок с вареной курицей, прикрытый полотенцем, чтобы не остыл, лежал нарезанный ситник, а в глиняной латочке навалены были грудой вареные раки.

XXI

Вскоре явился к съемщикам мелочной лавочник. Явился он, сняв передник и, как показалось съемщикам, несколько прифрантившись и даже умаслив главу свою елеем. Волосы как-то особенно были прилизаны на висках. Войдя в избу, он перекрестился на образа и обратился к хозяйке с упреком:

– А ты что же это, Корнеевна, вздумала у меня постояльцев с постоялого двора отбивать? Ведь господа-то были бы моими ночлежниками, ежели бы ты их не сманила. И не стыдно это тебе? Ведь я права плачу. А ты что платишь?

– Пошел! Поехал! Здравствуйте! Вот уж подлинно, что кит позавидовал плотичке, – воскликнула баба. – Я у тебя ночлежников отбиваю! Да ведь водка-то у тебя в питейном куплена, пиво-то от тебя же, ситник тоже от тебя. Мало мы у тебя для господ угощенья-то всякого накупили!

– Шучу, шучу… А ты уж и за правду приняла, – улыбнулся лавочник и, поклонившись съемщикам, сказал: – Хлеб да соль, чай да сахар, господа!

– Милости просим компанию с нами разделить, – пригласил съемщик. – Чайку, пивца не желаете ли? А то, может быть, водочки?

– От водки увольте, потому без благовремения. Чай сейчас только пил, а вот пивца с вашей милостью за компанию…

Лавочник придвинул к столу стул и сел.

– Ну, что ж, скиньте что-нибудь за наем дачи-то, да и сдавайте нам, – начал съемщик.

– И рад бы, ваша милость, скинуть, да проценты не выходят. Ведь кто строится под жильца, то тут такая вещь, чтобы проценты… Не из чего скидывать-то. И так уж я дешево выпросил.

– Ну, уж хоть пять рублей скиньте. Все хоть немножко на переездку нам будет.

– Разве уж только забором товара в лавке покроете? – опять улыбнулся мелочной лавочник и прибавил: – Ну хорошо, извольте. Прикажите задаточек с вашей милости получить. Расписку из лавки пришлю.

– Вот уж забором товара прошу нас не неволить, – отвечал съемщик. – Что будет у вас хорошо и недорого, мы и сами рады брать у вас в лавке, а уж что плохо, да где дорожиться будете, то не прогневайтесь.

– Торгуем на совесть. Будьте покойны. Да вот, спросите здешних хозяев. Что они скажут супротив меня?

– Ну-ну, бывает тоже. Уж не хвастайся, Савелий Прокофьич. Хлеб подчас словно замазка.

– Милая, да что ж мне драться с пекарем-то, коли он зеньки нальет да не пропечет его как следует! Мне самому обидно.

– Поди ты! Просто приказываешь для весу, чтобы не пропекал. А кофей зачем у тебя пополам с жареным горохом?

– Вот уж чай, сахар и кофе наперед скажу, что буду из города привозить, – сказал съемщик.

– Не стоит вам возжаться, сударь, стеснит вас все это, а что до чаю и кофею для вашей милости, то буду особенный вам привозить. Я сам до чаю охотник и худого не допущу.

– Нет, нет. Этот товар я привык уж брать в одном месте.

– Надоест, ваша милость, из города-то возить. Впрочем, как хотите: вольному воля. За шиворот тянуть не буду, а наперед знаю, что без меня не обойдетесь.

– Палисадничек прошу мне к дачке сделать.

– Это все будет в исправности. Палисадник, скамеечку… Зовите только гостей почаще да угощайте их получше. Ведь я и телятиной занимаюсь. Вот когда сговоритесь дачники насчет телятины, то можно и теленочка зарезать. Кому заднюю ногу, кому переднюю, кому потроха. В город же возим телят продавать, так, чем возить, лучше же у себя дома не подорожиться.

– Ах да… Ледник-то вы дадите ли нам? – спохватилась съемщица. – Ведь уж без ледника нельзя.

– Есть ледничок. Отчего не дать, ежели за набивку заплатите. Сами по четыре рубля платили – ну, то же и с вашей милости.

– Ври больше, Прокофьич! За вино тебе мужики ледники набивали.

– Милая, да ведь вино-то денег стоит. Я так и рассчитываю, что ледник мне в четыре рубля обошелся.

– Нет, нет. За ледник мы уж ничего не заплатим. Ледник к даче полагается, – заговорила съемщица.

– Невозможно этому быть, сударыня. За ледник все отдельно считают, – отвечал лавочник.

– Врешь. Наши мужики сдают дачи, и никто за ледник не считает, – перебила его баба.

– Позвольте… Да ведь у мужиков-то ледники снегом набиты, а у меня льдом. Ну, да уж чтоб много не торговаться, за ледник зелененькую. Ведь ледники, сударыня, нам самим по нашей торговой части нужны.

– Даром, даром ледник.

– Невозможно этому быть. Даром, конечно, мы позволим вашей чести вот ногу-то телятины положить, ежели она у нас куплена, а чтоб все лето даром ледником пользоваться – это невозможно. Положьте три рублика.

– Не возьму дачу. Дача со службами сдается. Ледник, сарай для дров.

– У нас самих сарая-то не бывало. Навесец можно сделать, а уж насчет сарая увольте, да и за ледник-то положьте хоть два рублика.

– Ни копейки.

– Тогда разойдемся. Будем ждать другого жильца. Ее-ей, сударыня, ведь набивка льдом нам денег стоила. Вы уж из-за двух рублей не извольте спорить. Лучше я вот что… Лучше я за эти деньги велю вам вскопать грядку и маку посею, отлично мак зацветет.

– Ну, рублик я дам за ледник, – сказал лавочнику съемщик.

– Не спущу, барин. Не хотите, так берите задаток назад. Два рубля – и так цена не дорогая.

Пришлось согласиться. Лавочник ударил по рукам и запил пивом сдачу дачи.

Просидев с полчаса, он удалился и вскоре прислал с сыном расписку в получении задатка. В расписке был включен и ледник.

Съемщики, пространствовав целый день, начали зевать. Они жестоко устали и попросили покоя. Баба настлала им соломы на полу, покрыла простыней, дала подушки и удалилась, пожелав покойной ночи. Когда съемщики ложились спать, на часах пробило хриплым боем одиннадцать. С улицы доносилась пьяная песня разбредающихся из кабака по домам гуляк, но усталость съемщиков была так велика, что она не помешала им тотчас же заснуть крепчайшим сном. Усталость и весенний воздух сделали свое дело.

XXII

Наутро съемщики проснулись рано. На деревне горланили петухи, под окном кудахтали куры, за дощатой перегородкой копошились хозяева и не дали спать. Было всего только шесть часов утра. Заслыша, что съемщики уже поднялись, хозяйка заглянула к ним в комнату и сказала:

– Не заспалось вам на новом-то месте? Мы-то ведь рано встаем, а господа долго спят. Самоварчик прикажете?

– Да, да… Да поскорей бы нам уехать. Хочется к первому поезду попасть. Ведь мы совсем не рассчитывали и ночевать-то здесь. Нас дома ждут и недоумевают, что с нами сталось. Ведь у нас дети дома, – заговорили они.

– Успеете к первому поезду, в лучшем виде успеете. Как чайку напьетесь да позавтракаете, муж живо заложит лошадь и отвезет вас. Конечно, дорога теперь каторжная, но лошаденка-то у нас бойкая.

Умывшись, съемщики сходили посмотреть на нанятую ими дачу. Узнав, что съемщики вскоре уезжают и что на железную дорогу повезет их мужик, у которого они остановились, лавочник почесал затылок и сказал:

– Как же это так?.. Ведь уж вы теперь мои дачники. Задаток дали. У меня лошади-то даром стоят. Мне ведь надо от вас попользоваться.

– Нет, уж попрошу вас и на будущее время не стеснять нас проездом, а предоставить нам ездить везде и всюду с тем, с кем мы захотим, – возразил съемщик.

– Помилуйте, да ведь для этого и дачу строил, чтоб от жильца пользоваться. А насчет цены не бойтесь. Мы дешевле мужиков будем брать, потому летом лошадь все равно будет у меня ездить каждое утро на железную дорогу за товаром. Между отходом первого утреннего поезда и приходом всего полтора часа. Вас лошадь свезет на поезд, который отходит, а потом дождется того, который приходит. Еще лучше ей отдохнуть.

– Дешевле других будете брать за проезд, тогда с удовольствием будем ездить.

– Дешевле-с. Ведь лошади все равно порожнем нужно ехать на железную дорогу, а что полтора часа раньше выехать, что полтора часа позднее – нам все единственно. Мы полтину серебра будем вашей милости каждый раз ставить.

– А мужики, говорят, возят за сорок копеек.

– Да уж это какой-нибудь ледащий мужичонка за сорок-то копеек повезет. Ну да ладно, будем и мы возить за сорок копеек, только уж, пожалуйста, нас не обижайте. Зачем с хозяевами ссориться! Лучше с хозяевами в мире жить.

– Я не понимаю, какая же тут может быть ссора!

– Не желаем свою выгоду в чужие руки отдавать. Ведь для этого и дачи сдают, чтоб уж все от дачника… Нет уж, пожалуйста, давайте в мире жить.

Съемщик взглянул на жену и покачал головой.

– Хорошо, хорошо, – обратился он к лавочнику. – Но ежели с нас за провоз другие будут брать дешевле сорока копеек, то уж не прогневайтесь.

Через четверть часа съемщики сидели за самоваром. На столе стояла яичница, хоть они ее и не требовали.

– Господа хозяева! Надо с вами рассчитаться за ночлег и все прочее, – сказал съемщик. – Много ли с нас?

Вышли мужик и баба. Оба стали к сторонке. Баба утирала передником губы. Мужик поглаживал бороду. Оба молчали. Съемщик вынул бумажник.

– Так много ли с нас? – повторил съемщик. – Считайте уж, чтоб и отвезти нас на железную дорогу. Сколько?

– Да уж вам, сударыня, лучше знать. Вы – господа, – отвечала баба.

– Сколько же, однако?

– Что пожалуете, – сказал мужик. – Вы уж нас не обидите.

– Курица, две яичницы, полсотни раков, три самовара, ночлег… – считал съемщик. – За водку и пиво я уже отдал. Два проезда… Ну, три рубля.

– Что вы, сударь, помилуйте… – улыбнулся мужик.

– Барин шутят, – прибавила баба. – Они мне отдельно на фунт кофею обещали дать.

– Так сколько же? Я не знаю, право… Ну, вот вам четыре рубля.

– Это то есть вы без проезда считаете? – спросил мужик.

– Как без проезда? За все четыре рубля. Вчера нас в колонию возил, вот и сегодня на станцию отвезешь.

– Что вы, помилуйте… Да ведь в колонию по этой дороге туда и обратно меньше двух рублей и везти нельзя. Теперь рабочая пора. Ну, на станцию рубль.

– Что ты, что ты! Лавочник предлагает за сорок копеек меня на станцию возить.

– Так ведь то лавочник. У него все равно лошадь на железную дорогу порожнем ходит. А меня вы от дела оторвали вчера. Да сегодня нужно полдня потерять.

Съемщики совсем смешались. Они посматривали друг на друга и не знали, что отвечать.

– Вся беда, разумеется, в том, что мы с вами за все про все раньше не уговорились, – сказал наконец съемщик.

– Да уж это кажинный человек должен сам понимать, – отвечал мужик.

– Ну, а я не знаю здешних цен. Объясни мне, сколько же я вам должен!

Мужик подумал и начал считать:

– За два проезда, чтобы ни вам обидно не было, ни мне, – ну, два с полтиной…

– Господи боже мой! – воскликнула съемщица.

– Рабочая пора теперь, барыня. Я полосу пахал. Летом мы дешевле возим.

– Сколько же за курицу?

– Ну, рублик.

– Да ведь она шесть гривен в Петербурге стоит, а здесь деревня…

– То, барыня, в Петербурге. У нас курица ноская. Ведь она яйца несла. Помилуйте, за что же я ее кормила-то всю зиму? – подхватила баба. – Теперь сами знаете, какая пора. Нешто весной крестьяне кур режут?

– Ведь это же безбожно – рубль за курицу! – пожимал плечами съемщик.

– А дрова-то? А горшок-то околачивали? А баба-то около печки елозила? – высчитывал мужик. – Ну да ладно, восемь гривен. Два с полтиной и восемь гривен – три тридцать. Яишенки две – ну, рублик. Четыре тридцать. За раков полтинник положите. Четыре восемь гривен.

– За тридцать штук тараканов, которых вы называете раками, полтинник! – возмущался съемщик.

– Да ведь в Питере-то в трактире, барин, дороже платите.

– Это черт знает что такое! Разве можно сравнивать здешнее место с петербургским трактиром!

– Отчего же-с? Там, по крайности, торговля-то каждый день, а мы когда у себя господ-то видим! В кои-то веки придется мужику заплатить, да еще хотите сквалыжничать! Сколько я насчитал? Четыре восемь гривен? Ну, три кринки молока, три самовара, хлеб, ночлег… Давайте за все беспокойство семь рублей. На станцию на паре даже отвезу, – закончил мужик.

– Да ведь это разбой. Ведь этого «Европейская» гостиница в Петербурге не возьмет, а уж на что та дорогою считается, – старался доказать съемщик.

– Меньше уж ни копейки взять нельзя.

– Меня-то, барин, не забудьте, – напоминала баба. – Вы мне на фунт кофею с цикорием обещались да, кроме того, вот ребятишкам. Девчонка моя за отцом на поле для вас бегала.

– Что тут делать? – спрашивал съемщик жену.

Та сидела раскрасневшаяся от волнения.

– Да дай им за все пять рублей, тогда уж это по-царски будет, – сказала она наконец.

– Не возьму, барыня, – отрицательно покачал головой мужик. – Помилуйте, зачем же шильничать?

– Ну, вот тебе шесть рублей – и иди и запрягай лошадь. Скорей вон отсюда. Нет, вы здесь умеете драть.

Съемщик достал из бумажника две трехрублевые бумажки и положил их на стол. Мужик взял их, свернул, положил в жилетный карман и даже не сказал спасибо, а нахмурился и вышел из комнаты.

– Так запрягай же, пожалуйста, скорей, – повторил съемщик мужику.

– Не поеду я. С кем хотите, с тем и поезжайте, – сухо отвечал тот из другой комнаты. – Нам тоже даром не расчет возить.

– Вот это хорошо, вот это мило… Взять деньги, а потом…

– Не брал я с вас за отвоз на станцию. Вы и так-то мне недоплатили.

– Пойдем к лавочнику. Лавочник нас свезет, – говорила съемщица мужу и поднялась с места.

Съемщики оделись и стали уходить. Баба вертелась около.

– Меня-то, барыня, не забудьте… Ведь вы мне на кофей обещали. Ведь я около вашей милости целый день терлась. В три места вас водила. Детей бросила.

– Мы за все заплатили с излишком, – отрезал съемщик.

– Милый барин, да ведь муж мне не даст на кофей, ни копейки не даст.

Съемщики вышли на двор. Мужик стоял поодаль и курил трубку.

– А еще господа! А еще им, как путным господам, двадцать пять штук раков в тележку на гостинец положил! – бормотал он.

Съемщики не отвечали и направились к лавочнику. Баба шла сзади.

XXIII

– Однако какое же это будет здесь дешевое житье! Да здесь все втридорога. Здесь дороже, чем в Петербурге. Здесь за курицу пришлось восемь гривен заплатить, – говорила съемщица мужу. – И это деревня, глушь, это лоно природы! Вот ты восторгался-то здешними местами, радовался, что не увидишь ни докучливых продавцов-разносчиков, ни парголовских и других пригородных алчных мужиков. Да здешние мужики хуже всяких разносчиков, а парголовский мужик перед ними – овца. – Съемщик молчал. – Недоумеваю, как мы здесь лето жить будем. Да тут на нас целый поход лавочник и мужики предпримут, чтоб ободрать нас как липку, – продолжала съемщица.

– Нет, сударыня, будьте покойны. Летом мы куда дешевле за все берем. Ведь уж это так только, что вы у нас остановились, – утешала ее не отстававшая от них баба. – А будете летом постоянно у нас брать и раков, и рыбу, какую мы наловим, и молоко, то мы не будем дорожиться.

– На грош медный я у вас никогда ничего не возьму!

– Да зачем же сердиться-то? Ведь это все он, а я тут ни при чем, я особь статья. Во мне вы не сомневайтесь.

Лавочник стоял на крыльце своей лавки и, держа руки на груди за передником, встречал взором съемщиков.

– В дорожку с собой взять что-нибудь понадобилось? – крикнул он им. – Пожалуйте… У нас и ветчина есть, и колбаса угличская, и зельтерская вода с лимонад-газесом.

– Ничего нам не надо из вашей лавки, а будьте столь добры, велите запрячь лошадь и свезите нас на железную дорогу, – отвечал съемщик.

– А что же муж-то ейный? – кивнул лавочник на бабу. – Ведь вы с ним хотели ехать.

– Нет, нет! Я с алчными акулами и подлецами дела не имею.

– Вообразите, он заломил с нас рубль! – прибавила съемщица.

– Да меньше, сударыня, за эту дорогу и взять нельзя мужику, – проговорил лавочник.

– Вы же ведь обещали возить нас за сорок копеек.

– Летом будем возить, это точно, потому у нас лошадь на станцию порожнем ходит, когда за товаром отправляется.

– Однако можете же вы нас и сейчас свезти на станцию. Вы ведь вызвались и даже обижались, что мы не берем у вас лошади.

– Это верно-с. Уж коли наши жильцы, то мы от них и пользоваться должны.

– Так вот, пожалуйста, дайте нам лошадь поскорее.

Лавочник вынул руки из-за передника, спрятал их за спину и сказал:

– Сегодня полтора рубля будет стоить. Работник прокатит с бубенчиком.

– То есть как это полтора рубля? – удивился съемщик. – Ведь вы же предлагали за сорок копеек.

– Летом, летом, когда лошади по пути будет.

– Прикажите, барин, мужу-то моему приехать. Я сбегаю и уговорю его. Он за рублик вас в лучшем виде предоставит, – начала баба.

– Теперь ежели еще мне твой муж рубль даст, чтобы я с ним ехал, и то я не поеду, – отвечал съемщик.

– Экие вы какие сердитые, сударь! Да что он сделал-то вам такое особенное? Кажется, уж старались, хлопотали, хлопотали около вас.

– Что он сделал? Ты хочешь знать, что он сделал? Я ему отдал деньги за отвоз нас на станцию, а он взял деньги и отказался нас везти.

– Мы не считаем, барин, что вы нам за отвоз вас на станцию деньги отдали. Помилуйте, откуда же?.. По расчету не выходит. Вы отдали только шесть рублей. Вы даже и мне-то обещанных на кофей не дали.

– Господин хозяин! Запрягайте, пожалуйста, для нас лошадь и везите нас скорей на станцию, – обратился съемщик к лавочнику.

– На полтора рубля согласны-с?

– Черт вас дери! Грабьте! Запрягайте!

– Зачем же сердиться-то? Никакого тут грабежа нет, дело полюбовное. Хочешь – едешь, не хочешь – не едешь, – проговорил лавочник и, обернувшись к дверям лавки, крикнул: – Силантий! Запрягай гнедого в тарантас! Дачников на станцию повезешь. Пожалуйте, ваша милость, в лавку на скамеечку присесть. Лошадь через десять минут будет готова, – отнесся он к съемщикам.

– Не требуется. Нам и здесь хорошо, – пробормотал съемщик, отвернувшись от лавочника и переминаясь с ноги на ногу на дощечке, положенной через грязь.

– Ну, барыня пускай зайдет. Где же им тут посреди грязи-то?.. У нас в лавке чисто. Может быть, они, кстати, и гостинчику какого ни на есть купят у нас для своих детишек. Ведь дети любят гостинцы. Леденцы есть, мармелад.