Текст книги "Воскресенье на даче. Рассказы и картинки с натуры"

– Рыбу-то уж даром дозволяется ловить?

– Как вам сказать… Мы-то не запрещаем, рыбы много, рыба божья, по-нашему, лови сколько хочешь; ну а староста привязывается. Да и староста… Дать ему с мужиками на четверть, так хоть невода закидывай – он слова не скажет.

– Даже и за уженье рыбы берется?

– Да не берется, а уж так выходит, что он завсегда захочет доход свой иметь.

На дворе послышались шаги. Кто-то шлепал ногами по грязи. Вскоре показался пьяный мужичонка в стоптанных грязных сапогах, в рваном пиджаке и в засаленном картузе набекрень.

– Желаем здравствовать, ваше… – проговорил он пьяным голосом, запнулся на слове и прибавил, – ваше блаженство. Дачку, ваше блаженство, желаете снять? Вот наше удовольствие… Три комнатки тут. Ты, шкура, все показала?

– Ну-ну-ну… При господах не ругаться! – строго ответила баба.

– Для господ всегда во фрунт, – отвечал мужичонка, сдернул с головы картуз и покачнулся. – Господ мы в лучшем виде уважаем, а тебя, язву полоротую…

– Довольно, довольно. Вот господа требуют, чтоб лестница к каморке была настоящая пристроена да чтобы вон та комната разгорожена.

– Мы ничего не требуем, мы только хотим знать: за сколько вы отдаете?

– Дозвольте опрос сделать: вам с дровами?

– Куда тебе, лешему, с дровами? Наложил ли ты дров прежде? Ведь ты всю весну пропьянствовал, – оборвала его баба.

– Заткни пасть-то, ведьма дьявольская, заткни! Дров-то ведь еще много по речке поплывет, наловим.

– У, черт паршивый! Налил глаза-то! Только при господах-то не хочется… А то вот возьму ухват, да как начну возить…

– Ну-ну-ну…

– Послушайте, вы уж не ругайтесь.

– Да как ее, шкуру барабанную, не ругать-то, ваше степенство, коли она… Дозвольте опрос сделать: вы не полковник?

– Нет, нет. Ведь видишь, что я штатский. Ты мне скажи только, что стоит это помещение.

– Ничего не обозначает, ваше благородие. И штатские полковники есть. Да вот я как егерь двух собак полковницких кормлю, так тот штатский полковник. Ты сколько за избу выпросила-то? – обратился мужичонка к жене.

– Да я что! Я пятьдесят рублей спросила.

– Ну, что ж, мужик супротив бабы спустит пятерку. Ну, сорок пять. Я вижу, господа хорошие, будут и на стаканчики хозяину давать, и на пивко от них очистится. Только уж сорок пять, господин, без дров.

– Нет, этой цены дать нельзя, – сказал съемщик.

– Да и помещение мне не нравится, – прибавила дама, направляясь на двор.

– Сударыня-барыня! Зачем вы в контру? – крикнул ей вслед мужичонка. – А вы свою цену скажите. Дорого, так мы еще пятерку спустим.

– Совсем не нравится. Да и не люблю я с пьяными разговаривать.

– Пьяный проспится, дурак – никогда. Вот как я рассуждаю. Желаете за сорок без дров? Вы то разочтите, что у нас огород и пять грядок клубники. Ежели бабе перепадет от вашей милости, то…

Съемщики не отвечали и уходили со двора.

– У! Пьяный дьявол! Через тебя, пропойцу, господа уходят! – выбранила баба мужика.

– Молчи, кикимора полосатая! Не умеешь дачу показывать. Кабы я был, я бы в лучшем виде…

– Сиди больше в кабаке, сиди, так и никому дома не сдашь.

– Молчать, купоросная душа! Во фрунт!

– А вот я тебе сейчас покажу фрунт.

Мужичонка выскочил на двор. Вслед за ним вылетело полено.

– Вишь, подлая! – пробормотал мужик и крикнул удаляющимся съемщикам: – Господа! А что ж на чаек-то хозяину?

V

Съемщики выходили со двора на улицу.

– Вот ты искал здесь какого-то добродушия и патриархальности крестьян, радовался, что освободишься от пьяных нахалов парголовских и шуваловских мужиков, – сказала дама мужу. – И здешние мужики те же пьяницы, те же нахалы. Каков мужик-то, у которого мы сейчас дом смотрели! Совсем пропойца. А извозчик, который нас вез? Ведь это какой-то разбойник. Взялся везти за полтора рубля и вдруг в глухом месте, на половине дороги требует два рубля, а то, говорит, сходите с тележки среди грязи долой.

– Да уж Яков Иванович мне очень расхваливал здешние места. Говорит: отлично, настоящее лоно природы – купанье на открытом воздухе и иди на реку хоть в одном нижнем белье. Живут, говорит, во всей деревне три-четыре семейства дачников и уж без всяких стеснений. Ни на костюмы не обращают внимания, ни на что, – ответил муж. – И ведь на самом деле, здесь уж никаких нарядов не потребуется. И я был у него третьего года. Простота необычайная. Как сейчас помню: сидели мы на задворках под цветущей вишней и завтракали. Около нас куры, гуси, поросенок – так, знаешь, патриархально. Пьянства я тогда никакого особенного на деревне не заметил.

– А вон баба-то, которая нам дом показывала, что сказала: и все, говорит, мужики у нас спились.

– Да ведь уж это везде. Но главное, чем я дорожу, так это то, что уж сюда не забредут ни назойливые торговцы-разносчики и что нет здесь ни музыки, ни любительских спектаклей.

– А грязь-то какая!

– Да ведь это только весной. Летом все высохнет.

Дама и мужчина шли по деревне. Когда они прошли два-три двора, за углом их встретила вторая баба из тех баб, которых они встретили при приезде идущими с речки с ведрами. Она их, очевидно, поджидала.

– Не понравилась дачка-то у Семенихи? – сказала она. – Я так и знала! Помилуйте, какая это дача! Да уж и семья-то! Самая что ни на есть пьяная семья. Пьют, пьют, целые дни пьют без удержу!

– Женщина-то не пьяная, – возразила дама.

– Денек такой выдался. А то тоже… оба с мужем хлещут. Он и она… Оба перепьются, да и давай драться.

– У вас, что ли, дача сдается?

– У нас-то не сдается. У нас есть дом под сдачу, а только у нас охотники-арендатели на круглый год дом снимают, а я вот сведу вашу милость к куме моей, так вот там домик посмотрите. Люди основательные, исправные. А главное, что на конце деревни, от кабака подальше. Хорошие господа, я знаю, это ценят.

– Ну, сведи нас.

– Домик у них на отличку. Домик первый сорт. Пожалуйте…

Пришлось пройти все село. Село было дворов в тридцать. Посредине села стоял двухэтажный дом, крытый железом. В нем помещался трактир (он же и кабак) с распивочной продажей водки и навынос и была мелочная лавочка, на дверях которой висело полотнище кумачу, что показывало, что в лавочке можно получить и ситец. У трактира стояли два-три воза с сеном, а около возов переругивались мужики, изыскивая самые отборные крупные слова. В отворенные окна трактира вылетали звуки гармонии и пьяная песня. Увидав в окнах головы сидящих за столиками мужиков, мужчина сказал бабе:

– Разве праздник сегодня какой, что столько мужиков в трактире сидят и пьют?

– У нас, барин, что в будни, что в праздники все равно мужики пьют.

– Да ведь теперь весеннее время, надо работать. Каждый день дорог. Разве не занимаются у вас хлебопашеством?

– Занимаются, как не заниматься. У нас и рожь, и овес, и картошку сеют, да что ж вы с мужиками-то поделаете? Очень уж их охотники набаловали. Тут у нас во всей округе места под охоту сняты. Ну, наезжают господа, останавливаются, нанимают мужиков в проводники, поят. Да и охотники-то, будем так говорить, наезжают больше всего для того, чтобы пить. Исправные-то крестьяне, конечно, держатся и содержат себя в аккурате, а разная голь-тепа, так ведь она больше от собак питается. Кто две барские собаки кормит, кто три, на вино и на закуску и есть, так до хлебопашества ли ему. Баба картошку насадила – ну и ладно, баба овсеца клинушек посеяла – слава тебе господи… – рассказывала баба, ведя за собой съемщиков. – Вот тоже изба сдается на лето, – указывала она на двор. – Да уж хозяева-то очень пьянственные. Отец с двумя сыновьями тут, недеденные. Взяли по осени они невестку в дом, та оказалась не в порядке и приданым не угодила – ну, и бьют ее. Напьются отец и сыновья и страсти божие как бьют! А домик у них ничего… Невестка да свекровь в чистоте содержат.

– Нет, что же в такой семье нанимать. Веди куда вела.

– То-то, я думаю, что там вам будет лучше. Там мужик богатый, серьезный.

– Ну, а как здесь у вас в деревне насчет провизии? – спросила дама бабу.

– А в лавке. В лавке все есть: хлеб, крупа, мука, селедки…

– А мясо?

– И мясо иногда бывает, коли яловую коровенку лавочник дешево купит да убьет.

– Мясо я буду тебе из Петербурга привозить. Ведь мне все уж два раза или раз в неделю придется в Петербург ездить, – сказал даме муж. – Да и зачем непременно мясо летом? Есть оно – хорошо, нет – не надо. Творог, яйца, масло, сметана, а это все есть на деревне, у крестьян.

– Есть, есть. Не у всех, но есть, – поддакнула баба. – Закажите мне, так и я буду вам делать и масло, и творог, и сметану. Вы господа хорошие и не сквалыжники, это я сейчас вижу.

– Да неужели здесь не у всех крестьян есть коровы?

– Нет, не у всех. Гольтепа-то говорит, что не стоит валандаться. Сено у кого какое есть с покоса – скосит, свезет в город и пропьет. Здесь, ваша милость, неисправные только охотниками да собаками и занимаются. Река у нас рыбная. Рыбки в реке ребятишки наловят, на хлеб от собаки есть – ну, и жив с семьей. А насчет масла и творогу не беспокойтесь. Только заранее скажите – я сделаю.

– Да разве для себя-то вы этих припасов не делаете?

– К праздникам делаем, а так не стоит вязаться. Молоком продаем да сливками, а остатки сами с ребятишками схлебываем. А только ежели скупиться не будете да закажете, то это я вам все в лучшем виде…

При слове «скупиться» дама подмигнула мужу и спросила бабу:

– То есть что же это значит: скупиться не будете?

– Да ведь вон господа приезжают на дачу и думают, что здесь все это можно так же, как в городе. «Я, – говорит, – в городе дешевле покупала».

– Да неужели у вас дороже?

– Да не дороже, барин, а стоит ли из-за пустяков возиться! Ведь уж от дачников-то только летом три месяца в году и попользоваться.

Дама опять подмигнула мужу и сказала:

– Вот ты стремишься от нахальных-то разносчиков освободиться.

Муж поморщился.

– Ну, а курицу, например, для супа можно здесь у вас достать на деревне?

– Да отчего же нельзя? Все можно, ежели хорошую цену дадите. Вот домик-с… – указала баба. – Хозяева здесь – люди основательные, можно даже сказать, что первые богатеи на селе. Пожалуйте в калитку.

VI

Крупных размеров мужик, с большой окладистой рыжеватой, начинающей уже седеть бородой, чинил на дворе телегу, стуча топором. Мужик был одет в новую шерстяную фуфайку, надетую под жилет на ситцевую рубаху. Вся фигура его, начиная с лоснящегося лица и кончая несколько выпятившимся брюшком, говорила за зажиточность. Картуз на голове был хоть и старый, но приличный, сапоги тщательно вымазаны мазью. Двор был большой, наполовину покрытый навесом, покоившимся на толстых восьмивершковых столбах. Под навесом виднелись две крупные лошади, жующие сено, стояли тарантас и так называемая купеческая тележка с кожаным сиденьем. Из хлева слышалось мычание коровы.

– Здравствуй, Савва Мироныч! – крикнула ему баба. – Вот я тебе съемщиков привела. Не сдал еще дом-то?

Мужик обернулся не вдруг, не оставляя топора, приподнял картуз и, поклонившись съемщикам, сказал:

– Нет, еще не сдал. Больно дешево дают. Прикажете показать?

– Да, да… Покажите, пожалуйста, – сказал съемщик.

– Верхний этаж мы сдаем, а сами живем в нижнем. Ход отдельный.

– Ничего. Покажите.

– Пожалуйте.

Мужик пронизывающим взглядом осмотрел съемщиков и повел к крыльцу, находящемуся на дворе. Пришлось идти по некрашеной скрипучей лестнице. Баба пошла было сзади, но мужик остановил ее.

– А тебе чего ж идти? Слажусь с господами, так потом свое получишь. Не надую, – проговорил он.

Баба остановилась. Съемщики вошли в маленькую прихожую, далее следовала кухня с простой необлицованной русской печью и вмазанной в шесток плитой. Кроме кухни и прихожей были еще три комнаты с некрашеными полами, с потолками, оклеенными белой бумагой вместо штукатурки и стенами в дешевеньких, довольно еще чистых обоях. Двери были одностворчатые, с железными скобами и железными задвижками вместо замков, но массивные.

– Светло и приглядно, – отрекомендовал мужик помещение. – Летось у меня тут протопоп из Петербурга стоял, да нониче он померши. Большой рыболов был. Так, бывало, на реке и сидит. И к обеду-то его свои, бывало, еле выманят домой. Покушает и опять на реку… Вот у нас тут, как калина зацветет, так лещ в реку заходит – ну, в эту пору уж он все ночи на реке просиживал. И посейчас под навесом его верши да мережи у меня хранятся. Думал и нынче летом жить у нас, да вот Бог не дал веку.

Съемщики ходили по комнатам и смотрели мебель. Мебели было очень немного: увесистый старинный диван по-темнелого красного дерева с клеенчатым сиденьем и деревянной спинкой, таковые же стулья, комод, простой сосновый некрашеный шкап, очевидно, местного изделия, зеркало с полинявшей местами амальгамой и два сосновые хорошо вымытые стола.

– Мебели-то маловато, а свою так трудно сюда везти. Хоть бы кровати… – сказал съемщик.

– Козлы есть, а на них доски. Те же кровати. Въедете, так поставим. Так у нас и сам протопоп спал, так и матушка протопопица. Для дочки, дочка-то теперь, кажись, у них выдана, привозили железную кровать, а сыновья – студент и гимназист, так те на лавках стлались. Вон у нас в той комнате по стене.

– Во втором этаже – вот что мне не нравится, – сказала съемщица.

– Есть которые второй-то этаж больше обожают. Вид зато хороший. Эво, вон из того окна какой вид на поле. Версты на три вид. Поповские сыновья из этого окошка все в подзорную трубку небо рассматривали. Трубка у них такая была. Что-то находили там на небе-то, какую-то невидимость. Вы чего сумлеваетесь? Ведь у нас и садик есть на огороде, и там беседка из драни. Садик уж этот вам. Там я третьего года березок, черемухи и рябинок насадил. Хмель есть около изгороди. Завьет изгородь, так чудесно. Вот пожалуйте к этому окошку. Вот садик.

– Ну, а что же стоит это помещение? – спросила съемщица.

Мужик подумал и спросил:

– А вы не из охотников? Тут ведь у нас все охотники снимают, собак навезут.

– Нет-нет. Я не охотник, – отвечал съемщик. – Вот рыбу я половить люблю.

– Отец протопоп у нас шестьдесят пять рублей платил.

– С дровами?

– Как возможно, с дровами! Без дров. Дрова у меня покупать будете. С тем и сдаю, чтоб уж у соседей не покупать ни дров, ни молока. Дрова у меня хорошие заготовлены, а обижать ценой не буду.

– А почем за дрова будете брать?

– За дрова-то? Да уж сойдемся. За березовые четыре рубля за сажень буду брать, а за разные – три рубля. Только уж, барин, уговор: чтоб и дрова, и молоко у меня брать.

– Это ведь дорого по здешнему месту – четыре рубля за березовые дрова.

– Нет, цена настоящая. Сырые топляки дешевле купите, а у меня дрова летошние, сухие. Только уж это уговор. Так у меня и отец протопоп платил. Молоко тоже, чтоб у моей хозяйки… Восемь копеек за бутылку будем брать.

– Мой знакомый здесь жил, так по пяти копеек за молоко платил.

– Не то молоко. Ну, да уж это уговор. Лучше я вам за квартиру супротив протопопа пять рублей спущу, а чтоб молоко и яйца от моей хозяйки. Шестьдесят рублей в лето – вот что я с вас возьму. Мне на прошлой неделе господа охотники семьдесят рублей за эту квартиру давали, да неохота вязаться-то с охотниками. Пьянство у них завсегда, ночное шатанье, песни, женский пол заманивают, а мы люди тверезые, у меня невестка молодая, две дочери-невесты. Ей-ей, семьдесят рублей давали, да что! Лучше от греха подальше. Десять рублей нам не на хлеб. И без них сыты будем. Главное, что уж безобразия-то не люблю. А то навезут собак, собаки по двору бегают и кур щиплют, сами выйдут на задворки и давай из ружей палить, пропойные мужики-егеря к ним шляются. Бог с ними!

Мужик махнул рукой. Съемщики разговаривали по-французски. Наконец мужчина сказал:

– Дорого это – шестьдесят рублей, но пуще всего мне не хочется насчет молока и дров в кабалу идти.

– Какая же тут кабала! Что люди с вас будут брать, то и мы. Только товар наш лучше будет. Конечно, наша голь-тепа, когда ей выпить хочется, может статься, и дешевле возьмет, так ведь то гольтепа. Ну, а главное, это наш уговор.

– А дрова и воду с реки – это уж вы будете доставлять нам?

– Мы-с… Мы… Или сын мой, или работник… Насчет этого будьте покойны. Сын у меня капли вина в рот не берет, работник тоже тверезый. А за воду с вас, что и с отца протопопа брал: два рубля в месяц.

– Как? И за воду еще надо платить! – воскликнули съемщики и опять заговорили промеж себя по-французски.

VII

– Послушайте, хозяин, ведь это дорого за такое помещение – шестьдесят рублей в лето, – сказал съемщик. – Ведь здесь у вас глушь, деревня, от железной дороги далеко, сообщение от станции по грязи, мясной лавки нет, и мясо придется из Петербурга привозить.

Мужик осанисто поправился, улыбнулся в бороду и спросил:

– А зачем же вы в такое место дачу снимать приехали?

– Да захотелось пожить вдали от шумных мест, без стеснений.

– Ну, вот за это и надо платить, что следует.

– Мне сказали, что здесь можно нанять дешево, рублей за тридцать, целую избу.

– Изба избе рознь. Не желаете ли около кабака поискать – и за тридцать рублей найдете, но зато уж того спокойствия не будет. Там и ругательный звон, и драки, а мы за спокой берем, потому что кабак-то – эво где от нас. Мы совсем на другом конце от кабака живем.

– И наконец, у вас надо нанять даже и не особняк, а второй этаж.

– Что есть, то и сдаем. Во втором этаже лучше, сударь, право слово, лучше. Внизу-то поселитесь, так пьяные по ночам начнут в окна стучаться, на похмелье выпрашивать стаканчик, а не дадите, так и стекла выбьют. Наша пропойная гольтепа на этот счет – ой-ой! Ей все трын-трава. Глаза нальет, так на все наплевать. Народ ножовый.

– Да неужели ваши крестьяне такие? – спросила съемщица.

Мужик подмигнул и отвечал:

– Хвалить не будем, особливо таких мужиков, которые с охотниками набаловавшись. Тверезых-то домов здесь – наш, еще два-три дома, да и обчелся, а ведь у нас сорок три двора в селе.

– Пуще всего меня смущает то, что мы должны быть у вас в кабале насчет покупки дров и молока, – сказал съемщик.

– Да какая же тут кабала, помилуйте. Просто не хотим покупателя из рук выпускать. Ведь нужно нам куда-нибудь дрова-то спускать. Наготовили много. Опять же, хоть и насчет молока. Кому же и продавать его, как не своему дачнику?

Съемщик как-то колебался торговаться насчет дачи.

– По три рубля с нас за смешанные-то дрова будете брать? – задал он вопрос мужику.

– Три с полтиной я, кажись, сказал. Ну да ладно, по три рубля, молоко – восемь копеек бутылка. Ну, семь, чтоб уж вам дешево было. Так и бабе своей скажу.

– В глуши, и семь копеек за бутылку молока!

– Да ведь уж известно, пользуемся от дачника. Да ведь дешевле-то шести копеек нигде на деревне не найдете, да еще разбавленное молоко вам дадут. А ведь уж у нас будете сами видеть, как доят, – хоть прямо из-под коровы мои бабы будут вам подавать.

– Разбавленное молоко… Неужели уж и здесь, в деревне, научились подмесям?

– Ой-ой-ой, как тонко это дело знают! Где, барин, нынче этого не знают! Везде народ забалуй, все поняли. Вон масло-то кто делает, так прасолов и то надувают. Мужик поедет в город – привезет сала, баба масло собьет, сало растопит, примешает к маслу – и прасолу продает, а тот везет себе его в Питер в лавку, да и делу конец.

– Ну, деревня! Я вконец разочаровываюсь деревней, – произнес съемщик, обращаясь к жене.

Та в ответ только вздохнула.

– Образование пошло, – вставил свое слово мужик. – Нынче и в деревне народ образованный и с понятиями стал. Теперь уж не прежняя пора.

– Так как же насчет дров-то и насчет молока? Нельзя ли хоть насчет покупки дров у вас нас освободить? Мы у вас дрова покупать будем, но не делайте это условием.

– Ах ты господи! Да ведь должны же мы от дачников тщетиться, а то иначе не стоит и вязаться. Бог с ними, и с дачами-то! Мы люди не пропойные, не однеми дачами живем. Вон барки старые покупаем и на лес и гвозди ломаем, есть у нас и хлебопашество. У тех же пропойных землю ихнюю арендуем и сеем.

– Кабала, кабала. Нет, мне не хочется в кабалу… – покачал головой съемщик.

– Да чего вы, ваше благородие, дров-то боитесь! – уговаривал его мужик. – Право слово, это не страшно. Отец протопоп жили летось у меня на даче, так тоже у меня дрова покупали. Ну, мы вот как сделаем. Снимите вы у меня дачу и купите пять сажен дров по три рубля. Больше пяти сажен вам за лето не потребуется.

– Даже пять сажен сразу купить! – воскликнул съемщик.

– Позвольте, позвольте… – остановил его мужик. – Никто с вас сразу за пять сажен дров денег не потребует, а дадите вы за дачу десятку рублей в задаток. – Ну, и дрова трешницей озадачите, а я вам две расписки… За дачу будете по частям уплачивать, ну и за пять сажен дров по частям уплатите. Вы в деньгах стесняетесь, так не жиды же мы, к горлу приставать не будем, чтоб сразу отдать.

– Гм… Мари, как ты думаешь?..

– Хорошо. Но только за квартиру-то им нельзя дать шестьдесят рублей. Ведь это из рук вон дорого.

– Насчет квартиры будем торговаться отдельно, а вот надо с дровами порешить. Ну хорошо, хозяин, насчет дров будь по-вашему, а уж от молочной кабалы нас освободите.

– Да какая же кабала-то, ваше благородие, помилуйте! Вы все «кабала» да «кабала», а мы просто покупателя не хотим из рук опустить. Ну, масло и творог со сметаной где хотите покупайте, ягоды тоже берите у посторонних баб, хотя в прошлом году отец протопоп и ягоды у моих баб покупал, но уж насчет молока не могу я. Должны же и бабы наши от дачника попользоваться. Молочные деньги – это уж не мои деньги, это бабам. Тут им на тряпки и на башмаки. Молоко будет хорошее, будьте покойны.

– Мари, как ты думаешь? – снова обратился съемщик к жене.

– Ну, а что вы с нами сделаете, если мы дачу у вас снимем, а молоко брать не будем? – спросила та мужика.

– Это зачем же? Уж уговорились, так уговор лучше денег.

– Ну, а ежели мы не будем соблюдать уговор?

– Тогда мы жильцам притеснения начнем делать, – дал ответ мужик.

– Какие притеснения?

– Ах ты господи! Да мало ли какие! Мужик захочет дошкурить дачника, так уж дошкурит, будьте покойны. Да вы не сумлевайтесь, сударыня, будем жить в мире и согласии, только бы вы были с нами хороши.

– Ну, так как же, окончательная-то цена за дачу?

– Пять с половиной красненьких.

– Четыре.

– Не могу-с.

Съемщики направились к выходу. Мужик шел за ними сзади.

VIII

– Так вот так… Берете за квартиру-то, что мы надавали? Советую отдавать, – сказал съемщик хозяину, выходя вместе со своей женой из дома на двор.

– Не сойдемся, – махнул рукой хозяин и отвернулся, как бы давая знать, что разговаривать больше излишне.

На дворе поджидала съемщиков та самая баба, которая привела их смотреть дачу.

– Ну что, облюбовали, господа? Дом здесь чудесный, хозяева хорошие, – встретила она их.

– Не сходимся. Дорого просит. Помещение во втором этаже, а он такую цену заломил, что страсть, – отвечал съемщик.

– Уступит. А ты, Савва Мироныч, отдавай. Господа прибавят, а ты спусти. Хорошие.

– Кабы хорошие господа были, так человека зря от дела не отрывали бы, – пробормотал мужик, подходя к починявшейся телеге и берясь за топор.

– Да ведь нельзя же не смотревши нанимать, – возразил съемщик.

– Так нужно наперед спросить: сколько, мол, комнат? Почем ходит?

– Ах, какой ты строптивый! Так как же с тобой лето-то жить, ежели нанять?

– Да ведь вы все равно не наймете. Из разговора я вижу, что вы ищете на грош пятаков. У нас место тихое, спокойное, от кабака далеко, сюда ни один пьяный не забредет, потому ему не по дороге. Я ведь вам сказал, что около кабака и внизу и дешевле найдете.

– Ну, я пять рублей еще прибавлю. Ведь в пустяках и расходимся-то.

Лицо хозяина опять прояснилось. Он переменил тон на более ласковый.

– Пятьдесят рублей вам хочется за дачу дать. Так… Понимаю, – сказал он. – Часто ли вы только в Питер-то с дачи ездить будете?

– А тебе что за забота? – спросил съемщик.

– Как что за забота? Свезу на железную дорогу – барыш. Надо же чем-нибудь от вас попользоваться.

– Ах, ты хочешь уж и здесь меня в кабалу взять! – воскликнул съемщик.

– Опять кабала! Далась вам эта кабала!

– Да как же… Даже чтоб уж и на железную дорогу непременно ты меня возил.

– А то как же? В чьем доме живете, так уж тому хозяину и наживать должны давать. Порядок известный.

– А может быть, другие с меня будут за езду брать дешевле?

– Зачем же дешевле? Мы будем брать цену настоящую. Что люди, то и мы. Цена-то уж известная. Никто меньше шести гривен или полтинника не повезет, – ну, мы и будем брать полтинник, а уж чужого-то мужика ни в жизнь не допустим, чтобы он нашего барина возил. Со станции, ежели нашего парня там нет, можете и с другими мужиками сюда ехать, а уж от нас мы должны возить. Зачем баловать!

– Пешком я буду на станцию ходить. Мне доктор прописал ходьбу, моцион.

Хозяин недоверчиво посмотрел на съемщика и сказал:

– Пешком ходить ходите, а чужим мужикам вас возить на станцию, прямо говорю, не дозволим.

– Ну, а что ж ты со мной сделаешь, если я буду нанимать других?

– Как что? Притеснять будем. Притеснениев-то у нас хватит. Вы озорничать станете, и мы на озорничество пойдем. Нет, уж уговор лучше денег: едете на железную дорогу – полтинник нам.

Съемщик спросил жену что-то по-французски. Та поморщилась и отрицательно покачала головой. Посоветовавшись еще друг с другом, они наконец сказали:

– Покажите нам садик-то. Ведь вы говорили, что к нашему помещению садик есть.

– Садик на задах, на огородах. Пожалуйте.

Хозяин повел съемщиков через весь двор, мимо клетушек, амбарчиков. Баба, приведшая съемщиков, шла сзади. Показались неразделанные еще гряды с водой в пробороздах. На грядах было несколько кустов смородины, виднелось пяток яблоней, развесистая вишня. Все это было ничем не огорожено. Посреди огорода стояла полуразвалившаяся изба.

– Вот тут около бани у нас хмель растет. К Петрову дню завьется и вытянется выше крыши, так просто прелесть, – указал хозяин на избу.

– Ах, это у вас баня? – проговорила съемщица. – Вот это приятно.

– Еще бы не приятно. Выпариться, знаете, как чудесно! Вот этого удовольствия тоже вы не на каждом дворе найдете. А у нас всегда помыться можете. Мы топим – полтинничек с вас за пар возьмем, для вас отдельно истопить прикажете – ну, рублишко сыну моему прожертвуете. Это уж его доход.

– Ах, так вы и за баню с нас брать будете?

– Да как же-с… Ведь дрова.

– Ну, а ежели дрова наши и сами мы вытопим?

– Это в расчет не входит-с. Все равно семейству нужен доход. Хоть и ваши дрова, а все-таки ведь их придется в баню натаскать, воды тоже нужно натаскать.

– Послушайте, да ведь вы же за носку дров и воды сами выговорили два рубля в месяц, – вставил слово съемщик.

– Ах, какой вы, господин, сквалыжник, посмотрю я на вас! – проговорил хозяин. – То за носку дров и воды в кухню вы будете платить нам по два рубля, а тут баня – это особь статья. Ведь она у нас на задах. Нешто близко место? Скоро ли в нее дров и воды натаскаешь!

– Ну народ! За все, за все хотите брать!

– Это мы про вас должны сказать, ваша милость: ну народ! Нешто можем мы вам всякую вещь даром?.. Вот садик даем, гуляйте в нем. Тут вот я под вишней скамеечку сколочу… Вон там клетку сколочу. Желаете, так можете ее простынями покрыть, и выйдет палатка. Летом не вышел бы – вот как хорошо! Тут и грядки клубники, тут и кусты смородины. Вишни да яблони зацветут, так просто рай. Сюда и с кофейничком выйти всегда чудесно. Да вот я вам еще что хотел сказать: самое лучшее дело вам арендовать у нас две-три грядки клубники и кустики смородины, а то ведь как ягоды поспеют, то мы уж жильцов в садик не пускаем, пока ягода не сойдет. А арендуете, что для вашего удовольствия следует, то и гуляйте все лето напролет.

– Отдельно от дачи арендовать? – спросила хозяина съемщица.

– А то как же. Тогда уж и кушайте с ваших гряд. А то нам недоверие, а вам соблазн – ну, и начнутся ссоры.

Съемщик и съемщица недовольно переглянулись друг с другом, улыбнулись и покачали головами.

– Нет, не рука нам снимать дачу, – сказал съемщик и прищелкнул языком. – Я вперед предвижу, что у нас с вами может быть.

– Да что же может быть, коли вы для себя грядки арендуете? Отец протопоп тоже прошлым летом у нас арендовал. А я бы недорого и взял с вас. Дали бы вы мне за три гряды клубники да за пяток кустов смородины…

– Нет, от таких дачных хозяев подальше!.. Пойдем, Мари! Нечего тут нам и торговаться, – проговорил съемщик жене и быстро зашагал с огорода.

– Эх, господа, господа! Вот это господа! Задарма все хотят получить. Ну выжиги, нечего сказать! – крикнул вслед съемщикам хозяин.

IX

– Вот тебе и глухая дачная местность! Вот тебе и лоно природы! – раздраженно восклицал съемщик, выходя со двора богатого мужика на улицу деревни. – Хорош добродушный мужичок: мало того что за дачу городскую квартирную цену дерет, да еще так тебя обставляет, что иди к нему в кабалу и плати тысячу косвенных налогов, которыми заблагорассудится ему тебя обложить.

– Видишь, а ты говорил, что здесь все так патриархально, дешево, – попрекнула съемщика жена.

– Милая, да ведь мне самому так рассказывали. Вон Василий Романыч пять лет тому назад здесь жил летом, так он нахвалиться не мог.

– Прежде, барин, здесь действительно было дешево, пока мало дачников жило, а как вот с третьего года пошел дачник в нашу округу, ну мужики и поналегли. У нас, право слово, за двадцать рублей в лето с дровами можно было избушку нанять, а теперь сунься-ка. Нынче на наши места новомодность пошла, – послышался женский голос сзади.

Съемщики обернулись и увидали ту самую бабу, которая привела их на двор к богатому мужику.

– Теперь народ у нас обучился, как с дачниками обращение иметь, и ой-ой какой стал! – продолжала баба и шла сзади.

– Нет, ведь уж это из рук вон! Дачу сдает с садом или там с огородом, что ли, чтобы в нем гулять, а между тем в этот сад или огород пускать не будет, ежели у него грядки клубники не арендуют, – жаловался съемщик.

– Да-с, нынче у нас все так: въедешь – и арендуй грядки для себя, а прежде так это действительно было, что дачи сдавали с ягодами, – отвечала баба.

– Да мне не надо его ягод. Черт с ними! Я бы их пальцем не тронул. Понадобится, так купил бы.

– Ну, а его, изволите видеть, сумнение берет. Да что с ним! Так уж только, что привела-то я вас к нему потому его самиха – кума мне придется, а то не стоило с ним много и разговаривать. Мужик богатый, нравный и с павлином в голове. Эти богатеи уж всегда так. Они даже сами себе не верят. Ведь чем богаче человек, тем больше ему хочется. Я-то ведь всей душой к вам, а кто ж его знал, что он такой!

– Да, это уж в сто раз алчнее парголовских и шуваловских мужиков, – прибавила съемщица, обращаясь к мужу. – Ты вот тех называешь вороньем, а это крокодил какой-то кровожадный.