Текст книги "Воскресенье на даче. Рассказы и картинки с натуры"

– Мы еще, Варвара Петровна, картин не выбирали, – отвечал студент.

– Ах, и картин еще не выбирали? Ну, тогда, наверное, ничего не будет.

– Отчего вы так думаете?

– Оттого, что нельзя через час по столовой ложке что-нибудь делать. А уж затеяли что-нибудь, то надо – раз, два, три – и готова карета. Картины еще не выбрали!

– Да разве мы смеем без вас выбирать! И, наконец, насчет постановки картин мы и вообще еще не решили.

– Ах, и это еще не решили? Ну, тогда честь имею вас поздравить. Это значит: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет. Ах вы, распорядители!

Она насмешливо улыбнулась. Студент взглянул на часы.

– Я должен кончить. Мне пора на другой урок, – сказал он Васе и поднялся. – Прощайте, Варвара Петровна, – поклонился он Вареньке.

– Прощайте, кислый молодой человек, – проговорила Варенька, протягивая руку.

– То есть чем же это кислый-то? Все, все будет сделано по вашему желанию. Вы царица души моей, – шепнул студент и стал сходить с террасы.

IV

На следующее утро студент Кротиков опять пришел на урок к Васе Матерницкому. Матерницкая сидела на террасе и чистила ягоды. Студент поклонился и сказал:

– Уже в трудах? Так рано, и за работой?

– Да что ж вы поделаете? Вчера черную смородину варила, а сегодня малину, – отвечала Матерницкая. – Здравствуйте, – протянула она ему руку. – Извините только, что рука в ягодах. И ведь все я одна хлопочу, Вениамин Михайлыч, одна. Нет у меня помощницы.

– А Варвара Петровна? – сказал студент.

Матерницкая махнула рукой.

– Какая она помощница! Она только есть умеет. Ее и чистить-то нельзя подпустить: она больше съест, чем начистит. Садитесь, пожалуйста.

– А Варвара Петровна еще почивает? – спросил студент, присаживаясь к столу.

– Нет, встала уже, но только в безбелье, как говорится. Не одета. Напилась кофе и пошла письмо писать подруге. А вы к Васе? Вообразите, что натворил этот мальчишка! Наловил он с дьяконским сыном рыбы, а кто-то сказал ему, что рыбу можно коптить в трубе. Он полез с рыбой на крышу и провалился в трубу. Весь, весь в саже вымарался: сам, лицо, руки. А только что сегодня утром надели на него чистенький коломенковый костюмчик.

– В трубу?

Студент пожимал плечами.

– Да, в трубу, – кивнула ему Матерницкая. – Сейчас Афимья повела его мыть и переодевать. Ведь какая изобретательность в шалостях.

– Ужас что такое! – покачал головой студент. – Должен и я вам пожаловаться на него, Клавдия Максимовна.

– Что такое? Что такое? – быстро спросила Матерницкая.

– Вообразите, он мне любовные письма пишет.

– Как так?

– Да-с. Пишет любовные письма, подписывается Варей, назначает свидания в саду и пересылает письма с деревенскими мальчишками.

– Варей? Как Варей? – удивленно проговорила Матерницкая.

– Да так, Варей.

– Да он ли? Может быть, кто-нибудь другой?

– Помилуйте… Да ведь я его руку отлично знаю. Вчера вечером было письмо, и сегодня утром было письмо. Сегодня утром я поймал мальчишку, который передавал письмо нашей кухарке, оттаскал его за уши и принудил сказать, кто передал ему это письмо. Он заревел и сознался, что Вася Матерницкий. Вот и письмо. Посмотрите.

Кротиков передал письмо.

– Да, да… это его рука… – сказала Матерницкая. – Нет, этого так оставить нельзя. Ему будет баня. Сама я драться не умею, а вот завтра приедет отец, и он ему задаст. А ежели уж он останется равнодушен, тогда я вырежу хорошую орясину в саду и попрошу вас…

– Нет, нет, Клавдия Максимовна, увольте меня! Я тоже не умею этим заниматься, – проговорил студент.

– Да ведь надо же его проучить. Он девушку конфузит, сестру свою конфузит. Ведь она Варя-то.

– Ну какой же тут конфуз! Во-первых, про Варвару Петровну никто не может и подумать. Письмо слишком уж неграмотно. А во-вторых…

– Да ведь бумажка-то розовенькая ее, на которой письмо написано, и конвертик ее, – перебила студента Матерницкая. – Ведь он это у ней украл из ящика. Надо будет Варе сказать. Варя! Варенька! – крикнула она, но тут же спохватилась и сказала: – Ах да… Я и забыла, что она еще не одета. Ну, я ей потом…

Студент подумал и проговорил:

– Сечь я вам его не советую.

– Да разве сечь? Никогда я его сечь не допущу. А просто отхлестать хорошенько орясиной по плечам и по спине.

– И так бить вообще не советую. А сделайте вы ему строгое внушение, оставьте сегодня за обедом без двух блюд. Пусть суп только ест. Поверьте, не умрет с одного супа.

– Да ведь уж без двух-то блюд он сегодня за трубу наказан, так как же тут быть?..

– Ну, за трубу сегодня, а за любовные письма завтра.

– Да хорошо, хорошо. А только это наказание бесполезно. Как только мы из-за стола выйдем, сейчас он побежит в кухню и там наестся. Вы мне, пожалуйста, это письмо дайте. Я Варе покажу, а потом отцу.

– Сделайте одолжение… Возьмите.

– Ах, негодный, негодный мальчишка! – досадливо покачивала головой Матерницкая и спрятала в карман письмо. – И ведь какие у маленького мальчика фантазии! На свидание звать! А это все Варя! Романы она читает, Афимье содержание их рассказывает, когда та с ней. Он слушает, он мальчик шустрый – и вот…

– Скоро он?.. Я про Васю… Мне, Клавдия Максимовна, нужно быть сегодня в час дня на другом уроке.

– Сейчас, я думаю, Афимья его переоденет. Афимья! Скоро вы там?.. – крикнула Матерницкая. – Вася! Торопись, Вениамин Михайлыч пришел.

Показалась горничная Афимья в светлом ситцевом платье и с цветком красной гвоздики в волосах. Увидав студента, она несколько вспыхнула и смешалась, но покосилась на барыню и сказала:

– Вы про кого? Вы Васю?.. Да он уж умылся, переоделся и к вам пошел.

– Да что ты врешь, мать моя. Мы сидим и ждем его, – отвечала Матерницкая.

– Ну, значит, куда-нибудь в другое место побежал.

– Так поди и поищи его.

– Это все равно что ветра в поле искать. Уж ежели его здесь нет, то, стало быть, он где-нибудь за тридевять земель скачет.

– Вася! Васенька! Ты тут? – кричала Матерницкая, перевесившись с террасы в сад, но ответа не было. – Уж извините, Вениамин Михайлыч, мне, право, так совестно, что он вас так долго заставляет себя ждать, – обратилась она к студенту. – Афимья! Надо же, наконец, его разыскать!

– Да вон дворник Ферапонт идет. Ферапонт не видал ли его где, – указала горничная. – Ферапонт! Вы не видали нашего барина?

– А он с дьяконским сыном у докторской конюшни в навозной куче червей копает, – отвечал дворник.

– Позови его, пожалуйста, Ферапонт, домой. Скажи ему, чтобы сейчас шел сюда, потому учитель его дожидает. Да скажи, что я строго ему приказала сейчас же идти сюда, – проговорила Матерницкая. – Ну, ты, Афимья, продолжай тут на террасе чистить ягоды, а я понесу вот этот таз варить, – сказала она горничной и спросила студента: – Не помешает она вам, что будет здесь ягоды чистить, Вениамим Михайлыч?

– Отчего же… Пусть чистит… Ничего, – отвечал студент.

Матерницкая подняла со стола медный тазик с наложенными в него ягодами и понесла в кухню.

V

Студент Кротиков и горничная Афимья остались на террасе одни. Студент покуривал папиросу, Афимья чистила ягоды и с полуулыбкой косилась на студента. Она была горничная из кокетливых, носила белый передник, обшитый кружевцами, и челку на лбу, помадилась господской помадой и питала слабость к цветным бантам на груди и к колечкам с цветными стеклушками. Колечками этими были унизаны ее мизинцы. Сегодня она, кроме того, была с красной гвоздикой в волосах. Она была довольно миловидна и имела такую курносенькую физиономию, которая приличествует именно молодым горничным.

Сначала они сидели и молчали. Наконец студент взглянул на часы и проговорил с неудовольствием:

– Это ужас сколько приходится всякий раз ждать этого Васю!

Горничная посмотрела на него, улыбнулась и сказала:

– И ништо вам. Себя заставляете ждать понапрасну, так вот теперь и сами ждите.

– Когда же я-то?.. Я, кажется, всегда вовремя являюсь.

– А вчера-то? – подмигнула ему Афимья. – Нет, вы даже обманщики.

– Ошибаетесь, моя милая. Вчера я также явился вовремя и также ждал его более получаса.

– Да я не про Васю, я не про Васю говорю. Я про вечер.

– Про какой вечер? – спросил студент.

– Ну вот, будто не знаете! – опять подмигнула Афимья. – А по-нашему это называется, что вы интриган. Сами приглашаете, а потом не приходите.

– Ах, это вы про вечер в клубе-то! Так я вовсе не обещался Варваре Петровне быть на этом вечере.

– Да не про вечер в клубе дело идет и вовсе не про Варвару Петровну. Что вы из себя дурака-то строите! Будто и не понимаете.

– Решительно не понимаю!

Студент сделал строгое лицо.

– Нечего глаза-то удивленные делать, нечего! – опять заговорила Афимья. – А ежели это насмешка с вашей стороны, то очень это даже глупо и неучтиво – прямо скажу.

– Да объясните, пожалуйста, Афимья, хорошенько – что такое?

Студент встал.

– Пожалуйста, пожалуйста, не притворяйтесь! Знаем! – кивнула ему Афимья с тоном обиды в голосе. – Рассердимся, так ведь и мы умеем мстить.

– Да в чем-с, позвольте вас спросить? И не понимаю я, что я сделал.

– А вот показать вашу записку нашей барышне, так и запляшете. Ну, что?

Афимья бросила очищенные ягоды в тарелку и, подбоченившись одной рукой, опять вызывающе взглянула на студента.

Тот уж совсем сбился с толку, покраснел и спросил:

– Какую записку?

– Да которую вы мне-то прислали, – отвечала Афимья.

– Когда?

– А после вчерашнего урока, с деревенским мальчишкой.

– Я прислал вам записку?

– Да, мне. Про кого же речь-то? Называете душечкой, ангельчиком и зовете в девять часов вечера в парк, к пруду на скамейку.

– Господи! – всплеснул руками студент.

– Да нечего молиться-то! Я сжалилась над вами и, хоть боюсь к этому проклятому пруду ходить, а пришла. Ждала, ждала вас, да так и не дождалась. А теперь скажу: глупо, низко и подло с вашей стороны, господин интриган!

– Уверяю вас, Афимьюшка, что я никакой записки не писал. И не думал, и не воображал писать, – говорил студент, прижимая руку к груди. – Позвольте! – воскликнул он. – Это опять какие-нибудь штуки вашего Васи.

– Да вот посмотрите. Записка налицо. Не следовало бы только вам отдавать-то ее.

Горничная протянула ему записку. Он схватил ее и воскликнул:

– Ну, так и есть! Опять Вася! Опять его рука! Опять его штуки! «Милая Афимьюшка! Душечка, голубушка! Я тебя люблю и обожаю. Приходи в парк на свидание в девять часов сегодня вечером. Я тебя буду ждать у пруда на скамейке. Целую тебя в губки. В. Кротиков», – прочел студент. – Он, он… Вы мне позвольте, Афимья, это письмо. Его надо показать Клавдии Максимовне.

– Как? Зачем же показывать? – проговорила горничная. – Нет, отдайте мне его.

– Нельзя-с. Надо, чтобы Клавдия Максимовна примерно наказала Васю за эти штуки.

– Так это и в самом деле не вы писали?

– Уверяю вас, что нет. Он и мне два таких письма написал и тоже зовет меня в парк на свиданье. Письма ко мне подписаны: Варя.

– Нашей Варварой Петровной?

– Да нет же, нет. Неизвестно какой Варей, Варь много на свете. Но письма-то написаны Васей. Я тотчас же узнал его бумагомарание и, разумеется, на свиданье не пошел, а сегодня одно из этих писем передал Клавдии Максимовне.

– Да ведь мне письма-то принес не Вася, а какой-то деревенский мальчишка.

– И мне деревенский мальчишка, но я тотчас же схватил его за волосы и стал допытываться, от кого. Ну, он и сознался, что ему Матерницкий барчук велел письмо передать.

Афимья сидела разочарованная. Ей, очевидно, было жалко, что письмо оказалось ненастоящим. Она все-таки еще раз спросила Кротикова:

– Ну, а вы не просили его писать?

– Да что вы, Афимья, помилуйте! С какой же это стати я?.. И наконец, ежели бы я вздумал кому-нибудь писать, так ведь я сам грамотный.

– Ну, знаете, ведь иногда тоже не хотят, чтобы своя рука была…

– Да полно вам!..

Произошла пауза. Афимья как-то исподлобья взглянула на студента, улыбнулась лукаво и сказала:

– А я все-таки пришла в парк и ждала вас.

Студент не знал, что отвечать, и выговорил:

– За это спасибо вам, но я и ума никогда не держал приглашать вас на свидание.

В комнатах послышался голос Матерницкой. Она шла на террасу и говорила:

– Привели его. Дворник привел. Опять весь в грязи. Сейчас он придет к вам, – сказала она, появляясь в дверях. – Он плачет и боится вас. Сами вы его турните, как следует, и поругайте хорошенько, а я уж потом с ним разделаюсь. Только вы, Вениамин Михайлыч, уж не очень…

Сзади показалось заплаканное лицо Васи.

VI

Вася стоял перед студентом и уж ревел в голос. Мать опять показалась на террасе.

– Не смей плакать, безобразник! Садись и учись! – крикнула на Васю она, размахнулась, чтобы дать ему подзатыльник, но тотчас же остановила руку, когда довела ее до головы его, и только толкнула Васю в затылок. – Ведь эдакий мерзкий мальчишка! А все оттого, что с сорванцами, дьяконскими мальчишками, водится.

– Ох, барыня! – проговорила горничная Афимья. – Дьяконские сорванцы хороши, но Вася и их чему угодно научит.

– Молчи! Не твое дело! Ты знай ягоды чисти! – огрызнулась на нее Матерницкая.

Вася сел к столу, но продолжал плакать, всхлипывая.

– Что ж ты, невежа, с учителем-то своим не здороваешься! Эдакое дерево! – продолжала мать.

Вася вскочил, шаркнул ножкой и проговорил:

– Здравствуйте, Вениамин Михайлыч.

– Садитесь. Не желаю я от вас сегодня никаких любезностей, – сердито сказал студент.

– Вот так, вот так… хорошенько его. А я пойду варенье варить, – пробормотала Матерницкая и удалилась с террасы.

Вася раскрывал тетрадь в синей обложке, разрисованной им чертиками. Студент начал выговор:

– Скажите, пожалуйста, Вася, какое вы имели право писать от моего имени письмо вашей Афимье?

– Это не я. Это дьяконский Сережка, – послышался сквозь всхлипывания ответ.

– Вздор! В письме ваша рука, ваша неграмотность и ваши кляксы, так как же вы смеете отпираться? Сознайтесь, а то хуже будет. Вы писали?

– Я, – еле выговорил Вася. – Но только Сережка меня научил. Он и диктовал мне.

– Для чего же вы его слушались?

– Как же мне его не слушаться! Он побьет меня. Он сильный… Он гимназист… Я написал и не хотел посылать, а он вырвал у меня письмо и отдал его мальчишке Панкратке, чтобы тот снес нашей Афимье.

– Да, да… Панкратка, сотского сын, мне и принес письмо, – подтвердила горничная Афимья.

– Ну, а мне, мне какое вы имели право писать от имени какой-то Вари?

– Простите, Вениамин Михайлыч. Никогда больше не буду… – выговорил сквозь слезы Вася.

– Это тоже дьяконский сын Сережка? – насмешливо спрашивал студент.

– Сережка… Он говорит: «Пиши, пиши… Напишем, а я пошлю».

– Должно быть, тоже дьяконский Сережка и в комнату к вашей сестре забрался и утащил у нее розовые бумажки и конверты? Ведь письма, как оказалось, написаны на бумаге вашей сестры Варвары Петровны. Тоже Сережка?

Вася помолчал и отвечал:

– Он говорит: «Давай бумаги и конвертов», а у меня бумаги и конвертов не было, вот я…

– Слушайте… – строго начал студент. – Вы совершили кражу и подлог…

– Простите, Вениамин Михайлыч…

– Вы совершили кражу и подлог. Подписываться чужими именами называется подлогом. А знаете ли вы, как закон наказует за такие деяния, как кража и подлог?

– Виноват… Никогда больше не буду…

– Как юрист я знаю и сейчас вам скажу. Статьи закона, предусматривающие эти преступления, наказуют…

– Ей-богу, больше никогда не буду. Простите…

Студенту понравился судебный язык, он начал входить в роль, продолжая:

– Преступные деяния эти суд наказует лишением всех прав состояния и ссылкой в места не столь отдаленные. Поняли?

– Извините… Простите… Никогда… Это, ей-ей, Сережка…

– Вы лицо привилегированное, ваш отец статский советник. Привилегированные же лица даже за одну кражу, совершенную хоть бы на копейки, караются…

Вася слушал и опять заревел навзрыд…

– Однако уж вы его и доканали же… Точь-в-точь полицейский… – перебила студента горничная.

– Постойте, Афимья. Не перебивайте. Не суйтесь не в свое дело. Ну, не ревите! Довольно! Слушайте. Так наказало бы вас уложение о наказаниях, если бы дело дошло до суда и следствия. А домашним образом вы будете наказаны вашей маменькой два дня подряд лишением второго и третьего блюда за обедом. Кроме того, она еще сама с вами распорядится по своему усмотрению. Поняли? Я кончил. Теперь давайте заниматься.

Вася сморкался.

– Писать? – спросил он, придвигая к себе одной рукой тетрадь.

– Склоняйте мне прежде два слова: преступный мальчик, – отдал приказ студент.

– Именительный – преступный мальчик, родительный – преступного мальчика, дательный – преступному… Вениамин Михайлыч, скажите Афимье, чтоб она надо мной не смеялась.

– Оставьте его, Афимья, в покое. Что вам?.. Это не ваше дело… – обратился студент к горничной, чистившей ягоды.

– Ну вот… Что ж мне, плакать вместе с ним, что ли? Блудлив как кошка, труслив как заяц… – пробормотала горничная.

Вася поковырял в носу и продолжал:

– Именительный – преступный мальчик, родительный…

– Дальше, дальше! Это уж мы слышали. Дательный…

– Дательный – преступному мальчику, винительный – преступного мальчика, творительный… Вениамин Михайлыч, она мне язык показывает!

– Афимья! Я же просил вас… Ведь так нельзя… Это урок… Ну, продолжайте, Вася. Творительный…

– Творительный – преступным мальчиком, предложный – о преступном мальчике. Множественное число. Именительный – преступные мальчики. Это значит, я и Сережка.

– Склоняйте, склоняйте. Или нет, постойте. Преступный… Какая это часть речи? – задал вопрос студент.

Вошла Матерницкая.

– Ну, как же вы решили с дачным праздником? – перебила она, подсаживаясь к столу.

– Сарай в наших руках, – отвечал студент. – Он выметен, будет украшен внутри флагами и зеленью, елками, но спектакля устроить нельзя. Вчера студент Ушаков ездил искать настоящую комическую старуху для роли ключницы, нашел настоящую актрису, но она дешевле пятнадцати рублей играть не соглашается, а у нас и всех денег-то собрано только семьдесят один рубль. То есть не собрано, а подписано. Тут на все: на музыкантов, на угощение, на иллюминацию, на фейерверк. Согласитесь сами, откуда же взять для нее пятнадцать рублей? Но концерт и живые картины перед танцами мы все-таки поставим. Лесная декорация по самой середине проедена крысами. Довольно большая дыра… В пол-аршина так, а то и больше. Но мы решили так: мы к этой-то дыре и поставим группу позирующих. Они и загородят собой дыру. Поняли?

– Ну, конечно же… Варе-то уж очень хочется постоять в живой картине, – сказала Матерницкая.

– И я, главным образом, из-за Варвары Петровны хлопочу. Но вот беда: у нас денег нет. Подписались, а не дают, не уплачивают.

– Мы уплатили.

– Вы-то, я знаю, что уплатили, а вот другие… Клавдия Максимовна, что я вас хотел попросить… – сказал студент.

– Говорите, говорите. Что такое?

– Отойдите в сторону. Я не могу при Васе. Каждое слово разглашает…

– Да, он ужасный мальчик. Ничего при нем сказать нельзя.

Матерницкая и студент встали и отошли в угол террасы.

– Дайте мне, пожалуйста, пять рублей вперед за мои занятия с Васей. Я взял уже у вас, но прошу еще… – проговорил студент.

– Денег? Не могу, не могу, – отвечала Матерницкая. – Сама сижу на бобах… Что муж дал на расходы – все на варенье ухлопала.

– Я, собственно, прошу у вас, чтоб внести мой пай на устройство нашего праздника. Надо купить серы, селитры, пороху, бертолетовой соли для фейерверка и бенгальского огня. Должны же мы начать делать все это.

– Сама с тремя рублями сижу. Купила пуд сахарного песку и осталась с тремя рублями. И зачем это я столько варенья варю – решительно не понимаю! – покачала Матерницкая головой. – Так вот… Страсть какая-то.

Студент вздохнул.

– Тогда с нашим праздником опять будет задержка, – проговорил он и снова подошел к Васе и уселся перед ним за столом.

VII

– Ну-с, начинаем опять… – обратился студент Кротиков к Васе и полез в карман за папироской. – «Легковерная девушка, получив письмо, пришла на свидание». Разберите мне это. Сначала так: где здесь подлежащее, где здесь сказуемое…

– Вы это, Вениамин Михайлыч, про меня, что ли? – перебила его Афимья. – Надули, да еще продолжаете издевку делать?.. Очень, очень вами благодарна!

Студент слегка улыбнулся.

– Отчего же вы непременно думаете, что это вы, Афимья? – спросил он.

– Она, она! – подхватил Вася. – Я видел, как она ходила на свидание к пруду.

– Опять? – воскликнул студент. – И вы еще все не угомонились? Вам теперь нужно быть тише воды ниже травы, а вы… Ай-ай-ай! Ну-с, так где же тут подлежащее, где сказуемое?…

– Легковерная девушка… – начал Вася.

– Да уж, была легковерна, а теперь после всего этого ни одному подлецу не буду верить! – воскликнула Афимья, двинула стулом, заплакала, приложила платок к глазам и, выскочив из-за стола, убежала с террасы.

– Вернитесь, Афимья, вернитесь! Я не буду больше. Я переменю тему! – крикнул ей студент вслед, но она не вернулась.

– Подлежащее… – опять протянул Вася и задумался.

На террасу вышла Варя. Она была в малороссийском пестром костюме, и волосы ее, заплетенные в две косы, были перекинуты на грудь и спускались ниже пояса двумя пунцовыми бантами.

– Здравствуйте, Вениамин Михайлыч, – протянула она руку студенту и спросила: – Ну что? Расправились вы с Васей?

– Как же я могу расправиться с ним, Варвара Петровна? Я просил вашу мамашу наказать его, но будет ли он наказан – не знаю, – отвечал студент.

Варя сжала кулаки, поднесла их к носу Васи и сказала:

– У, противный! Конверты и бумагу у меня украл. А уж теперь я буду все, все у себя запирать! Каждая вещь будет у меня под замком. А ежели я увижу, что ты ко мне в комнату вошел – я тебе ноги обломаю!

– Чем это? – спросил Вася, насмешливо улыбаясь.

– А хоть бы стулом. Стул, так стулом… Чем попало. Что под руку попадет.

– Драться хочешь? Драться? Ну хорошо. А я тогда твои каблуки закину, – погрозил Вася.

– Какие это каблуки? Что ты брешешь, дрянной мальчишка! – вся вспыхнула Варя.

– А вот те каблуки, что ты в сапоги подкладываешь. Вот тогда и ходи без каблуков. Кто увидит тебя – сейчас и скажет: отчего это она такого маленького роста стала?

Варя не знала, что говорить и что делать.

– Маменька! – крикнула она. – Где маменька?

На глазах ее были слезы. Она бросилась в комнаты искать мать.

– Ну, Вася! Не знал я, что вы такой дрянной мальчишка, – покачивал головой студент.

– А она меня зачем дразнит? – откликнулся Вася.

Варя явилась на террасу уже вместе с матерью. Она рассказала матери проступок Васи. Матерницкая выскочила с раскрасневшимся лицом, схватила Васю за руку и потащила со стула.

– В чулан! Иди в чулан! Я тебя запру до вечера в чулан! – говорила она, запыхавшись. – А вечером с тобой отец разделается.

Вася заревел, упирался и не шел, держась за стол.

– Помогите мне, Вениамин Михайлыч, его стащить, пожалуйста…

Студент стал оттаскивать его руку от стола. Наконец подошла Афимья, и вдвоем с ней Матерницкая утащила Васю с террасы.

– Ужасный мальчик, – проговорил студент, оставшись вдвоем с Варей.

– И ведь, главное, все врет. Никаких у меня таких каблуков нет, – оправдывалась Варя. – На прошлой неделе вдруг что же… Был у нас Шалыгин… приехал на велосипеде. Пьем чай вот здесь на террасе. Вдруг Вася указывает ему на мои косы и говорит: «Одна привязная, другая настоящая. Угадайте, которая настоящая».

– Гм… Это ужас что такое! – покачал головой студент.

– Ну, а теперь вот возьмите в руки мои обе косы и посмотрите, могут ли быть они привязными, – сказала Варя. – Берите, берите. Что вы боитесь!

Студент млел.

– Да я и так вам верю, Варвара Петровна. Я никогда не сомневался, – проговорил он.

– Нет, вы берите, берите. Васька всем и каждому разглашает, что у меня привязная коса, так, по крайней мере, хоть вы будете знать, что настоящая.

Студент взял косы на руку и проговорил:

– Прелестные косы.

– Дергайте, дергайте. Можете дергать сколько хотите. Привязная коса всегда подается.

– Нет, уж вы увольте меня.

– Ну, как хотите, – пробормотала Варя, взяла из рук студента свои косы и перекинула их назад через плечи. – Поставьте для меня во время нашего вечера живую картину «Ангел полуночи» – вот тогда я распущу свою косу, и все будут видеть, настоящая она или ненастоящая.

– Ах, Варвара Петровна! С нашим праздником просто беда! – вздохнул студент.

– Что такое? Опять расстраивается?

– Нет, не расстраивается, но денег никто не дает. Подписались, а не дают. Я вот сейчас просил у вашей маменьки дать мне вперед за уроки пять рублей. Тогда бы я хоть химических препаратов для фейерверка купил… И не дала.

– И нет у ней. Что было – все истратила на варенье. Вы не можете себе представить, сколько она истратила денег на варенье!

На террасу вошла Матерницкая.

– Заперла его в чулан, где у меня варенье хранится, – сказала она про Васю. – Пусть сидит там до вечера. Ах, какой несносный мальчишка! Вот несносный-то!

– А все вы его, маменька, избаловали. Нельзя такую волю давать мальчишке, – заметила Варя.

– Ну уж, пожалуйста… Не учи… Он теперь наказан. Жестоко наказан.

– Хорошо жестокое наказание! К пяти пудам варенья мальчишку посадили. Там, кажется, у вас и домашние булки лежат. Развяжет банки и начнет макать…

– Ну, уж довольно. Не такой же он нахал.

– Больше, чем вы думаете.

– Брось, тебе говорят! – огрызнулась Матерницкая и обратилась к студенту: – А я к вам, Вениамин Михайлыч. Мне, право, так жалко стало, что я вам отказала в деньгах. Вот, возьмите пять рублей. Это я из тех денег, которые у меня были отложены, чтобы портному за Васин гимназический костюм заплатить.

– Мерси… – смущенно проговорил студент. – Но ведь это я свои, свои прошу. И прошу, чтоб сейчас же внести их в нашу общую кассу на устройство праздника.

– Да дайте, маменька, ему еще десять из Васькиных костюмных денег, – сказала Варя. – Иначе ведь и ничего не состоится, и мне даже в живых картинах не постоять.

– Ну, нате… Ежели что, так ведь потом и отдадите.

– Еще раз мерси. А как сегодняшний урок? – спросил студент. – Прикажете его считать за урок или не надо?

– Считайте! – отвечала за мать Варя. – Но только уж, пожалуйста, картину «Ангел полуночи» для меня поставьте, чтоб я могла стоять с распущенными волосами.

– Постараемся, Варвара Петровна. Ну, а теперь до свиданья. Побегу кумачу и коленкору на флаги покупать.

Студент распрощался и побежал с террасы.

VIII

Студент Кротиков сидел на террасе, облокотясь на угол стола, попыхивал папиросой и смотрел в сад на клумбу с георгинами. Из комнаты в отворенную дверь выглянула Матерницкая.

– Боже мой! Вы уж пришли! И как вы подкрались! – воскликнула она. – Здравствуйте.

– И вовсе даже не подкрадывался, – отвечал Кротиков, здороваясь с Матерницкой за руку. – Я здесь уже около получаса сижу.

– Да неужели? А где же Вася?

– Как и всегда: его ищут.

– Боже, какой несносный мальчик! Но знаете, он все-таки уж довольно наказан. Вчера я его продержала в чулане около двух часов. Да продержала бы и больше, до вечера бы продержала, но, представьте себе, он у меня начал там варенье есть. В чулане ведь у меня стоит варенье, и лежали там же домашние сдобные булки, которые печет нам Марфа. Сначала он там сидел и плакал. Навзрыд плакал. Потом замолчал. Стало мне его жалко. Пойду, думаю, посмотрю, что он там? Подхожу к чулану… А там такое окошечко в двери есть. Смотрю. А он что же? Развязал банку с вареньем, макает туда булкой и ест. Варенья мне не жаль. Я множество наварила. Но ведь объесться мог. Я его и принуждена была выпустить.

Студент пожал плечами и спросил:

– И это новое преступление осталось безнаказанным?

– Как безнаказанным! Нет! Вениамин Михайлыч, вы жестоко ошибаетесь. Ему ничего безнаказанно не проходит. Он вчера за обедом сидел на одном зеленом супе с паштетом. Ни сладкого, ни битков не получил.

– Да зачем ему за обедом сладкое, если он его перед обедом съел! Я думаю, он с полбанки у вас в чулане варенья отворотил.

– Нет, больше. Почти целую банку. Как у меня была двухфунтовая банка…

– И всю ее съел? Боже мой! – всплеснул руками студент.

– Да ведь из-за этого и из чулана выпустила. Боюсь!.. Обожрется. А то я его до вечера бы держала. Нет, он все-таки получил наказание. Говядины ему жареной вчера не дали, ел только вареную, – рассказывала Матерницкая. – Наконец, сегодня второй день будет без второго и третьего блюда. Я уж как сказала вам, так и сдержу свое слово. Разве только вы сжалитесь над ним и простите его, – прибавила она и с заискивающей улыбкой взглянула на студента.

– Нет, уж будьте тверды хоть в этом-то. Иначе он бог знает что наделает.

– Да хорошо, хорошо. Голодать мальчику не годится, но я ему дам побольше супу и молока. А все-таки двух блюд он будет лишен.

– Ведь вот и сегодня… – продолжал студент. – Вы ему строжайше запретили, чтобы он не убегал из дома в назначенный для урока час, а его опять нет на месте.

– Да, да… Не знаю уж, что с ним и делать. Хотите, я его и завтра без сладкого блюда оставлю?

– Следовало бы, Клавдия Максимовна.

– Хорошо, хорошо. Желание ваше будет исполнено. Ну, как ваш праздник дачный? – спросила Матерницкая. – Подвигается ли у вас что-нибудь вперед?

– Да, да… Вчера привезли серы и селитры с железными опилками и четыре фонтана для фейерверка сделали… Большие фонтаны, по два фунта и со шлягами. Фонари у нас почти все готовы, и свечи куплены. Вчера Вьюновы пять рублей внесли. Блинков ходил и получил. Подписали три рубля, но дали пять. Старик дал. «Хотя, – говорит, – юношества у нас нет в семействе, но…»

– Боже мой! Да ведь сами-то будут же они на празднике… Ну, а насчет живых картин как? Для «Ангела полуночи» я предлагаю для Вари сшить длинную коленкоровую рубашку, а сверху задрапировать эту рубашку голубой кисеей.

Студент повел плечами.

– Знаете, «Ангела полуночи» придется отменить, – сказал он.

– Как отменить? А Варя вчера на музыке уж всем знакомым рассказала, что она будет позировать «Ангелом полуночи»! – воскликнула Матерницкая.

– Что делать, Клавдия Максимовна… Не выходит…

– То есть как это не выходит?

– Во-первых, тут нужно небесную звездную декорацию…

– Ну, так что ж из этого? Что она стоит? Какие-нибудь два рубля? Я дам два рубля.

– Очень вам мы благодарны, но кроме небесной декорации…

– Крылья? Извольте, и на крылья ангельские рубль прибавлю. Ведь это из папки.

– Что крылья! Крылья студент Ушаков даже уже сделал и раскрасил. Но не в том суть. Ведь нужно на толстой проволоке Варвару Петровну с потолка спустить. Но у сарая нет потолка, а крыша… И так она ветха… Мы вчера смотрели… И так она ветха, что я боюсь…

– Вы думаете, не выдержит? – спросила Матерницкая.

– Да… Храни Господь, Варвара Петровна свалится? Конечно, для одной ноги будет подставка деревянная, но все-таки, Клавдия Максимовна…

– Ах, боже мой! Какая досада! А мы всем дачникам разгласили, что «Ангелом полуночи»… Ну, смотрите, Варя вам задаст…