Текст книги "Воскресенье на даче. Рассказы и картинки с натуры"

– Плюньте, сударыня, на него! Ну его… – говорила баба. – Здесь у нас много изб под дачи сдается. Я вот вас сейчас еще в одно место сведу, только бы мне от вашей милости на кофей заслужить.

– Так вот ты из-за чего хлопочешь, – улыбнулась съемщица.

– А то как же, сударыня-барыня! Я дела свои бросила, у меня тоже ребятишки дома сидят. Нам с дачников не попользоваться, так откуда же на кофей-то взять? Муж денег не дает на кофей: пей, говорит, чай! Да вот что мне в голову пришло, барыня и барин… Ежели вы уж так с мужиками поладить не можете, то что бы вам вот тут у барина под себя дачку посмотреть! Тут у нас в версте от нас барин есть, помещик. Года четыре, как он купил старую графскую усадьбу. Сам-то в маленьком домике живет, где у графов управляющий жил, а большой-то дом поделил на квартирки и сдает под дачника. Песига он, ярыжник, будем так говорить, но все-таки вам, как барину, может быть с барином-то и лестнее ладиться, нежели чем с мужиком. На полфунтика кофею мне прожертвуете да ребятишкам на пряники, так я, пожалуй, сведу вас к нему. У него и парк при барском доме, что твой лес. Деревья большущие-пребольшущие, и все липы. Вот уж где гулять-то отлично! Пруд в парке есть с карасями.

– А кто он такой, этот барин? – спросил съемщик.

– Да так, ярыжка, – отвечала баба. – Говорят, что в чиновниках когда-то служил. А по нашей местности он адвокат. Вот кто на кого рассердится и засудить кого-нибудь захочет – сейчас к нему. Он деньги возьмет, жалобу напишет и к мировому. Много ведь нынче крестьянства-то промеж себя судится. Да и не одно крестьянство, а есть у нас лавочники, кабатчики, приказчики. Вот, к примеру, кабатчика поймают, что он водку с водой продает, протокол составят и подведут под штраф, а кабатчик к нему: «Так и так, защити, выпутай». А он сейчас: «Деньги на бочку». Ну, и начнет отводы строчить да выпутывать. Он барин умный, все знает, а только уж и ярыга же и кляузник не приведи бог какой. Чуть что не по нем – сейчас кляузу.

– Ох, какой человек! – проговорил съемщик. – И что у вас здесь за люди! И крестьяне, и помещики все на подбор.

– Да вы-то, может быть, с ним и сладитесь. Вы барин, и он барин. Для нас, для крестьян, он уж очень пронзительный, а господа – дело другое. Вы, может быть, такой же хитрый да умный, так и сами его засудите, ежели он начнет кляузы под вас подводить. Очень уж у него парк-то хорош для гулянья, ну и пруд с карасями, можно на лодке кататься по пруду – так вот я больше из-за чего! Сводить?

– Ты уж столько про него наговорила, матушка, что к нему и идти страшно, – покачал головой съемщик, стоя в раздумье посреди дороги.

– Сходим, посмотрим, что за дачи такие. В помещичьей усадьбе сто раз приятнее жить летом, нежели чем с мужиками, – сказала съемщику жена. – А что она про него рассказывает, так, может быть, все это и враки. Ведь крестьяне вообще не любят помещиков. Вот он явился перед ними как конкурент с дачами – ну, и ненависть…

– Верно, сударыня, верно, – поддакнула баба, хоть и не расслышала всего того, что говорила мужу съемщица, ибо та говорила полушепотом. – Это он только нам, крестьянам, страшен, а умный барин завсегда супротив него зубы найдет. Так сводить?

– Своди, своди, милая.

– А на полфунта кофею прожертвуете? – задала вопрос баба.

– Да, да…

– Полтинничек дадите?

– Что-то уж ты больно дорогой кофей пьешь. Ведь полфунта-то обыкновенного кофею стоит не полтинник.

– Да мне чтоб уж и ребятишкам на прянички.

– Ну хорошо, веди, веди.

– Пожалуйте, сударыня-барыня, хоть пятиалтынничек для первого знакомства. Ведь уж я вас в одно место все-таки сводила, а не моя вина, что вы там не поладились.

Съемщик и съемщица переглянулись друг с другом и улыбнулись. Съемщица дала бабе пятиалтынный. Та повела их.

– Вот только за церковь пройти, да в сторону взять малость – тут сейчас и забор ихнего парка начнется, – говорила она. – Нам, барыня, и самим будет лестно, если на этого барина какой-нибудь другой барин налетит и скрутит его хорошенько. А то ведь, верите ли, замучил. Теперича сидит с хлебцем за кустом и нашу скотину на свою землю заманивает. И чуть скотина зашла, сейчас кричит, что потрава, загоняет ее себе в хлев, а потом штраф… Ужас какой аспид! Самый что ни на есть пронзительный полячишко.

– Поляк? – спросил съемщик.

– Поляк-с, и самый заядлый.

– А как его фамилия?

– Игнатий Каштаныч Подлевский. Вы вот на мужиков наших жалуетесь, а этот еще хуже. Вот уж не упустит-то, что по речке плывет. Он и землю-то от графских племянников оттягал так зря. И землю, и усадьбу… Когда граф были померши, то наехали их племянники, чтобы делиться. Наследство, значит… А он и раньше еще их знал и деньги им на кутеж давал. Племянникам-то то есть графским… Даст гривенник – требует полтину. Ну, как узнал, что вот им наследство – сейчас и является к ним. «Давайте, – говорит, – я вам все по судейской части справлю и поделю вас». Ну, те вьюноши молодые, неопытные, согласились. Он им сейчас на кутеж, да и давай их спаивать. Да в год-то так споил и запутал, такие у них бумаги отобрал, что и земля, и усадьба уж оказались не ихние, а его, полячишки. Те «ах, ах» – да уж делать нечего.

– Тс… Ну, и чем же кончилось? – спросил бабу съемщик.

– Приехал со становым и выгнал графских племянников из усадьбы… «Так и так, – говорит, – она мне за ваши долги досталась». С тех пор вот и живет тут, смерти на него нет.

Завернули за угол, и показался большой липовый парк с полуразвалившимся бревенчатым забором. Из-за голых еще деревьев виднелась зеленая крыша двухэтажного барского дома.

X

Съемщикам пришлось входить во двор усадьбы Под-левского. Во двор вела отворенная калитка, прорезанная в дощатых некрашеных воротах, полотна которых, однако, находились в полуразрушенных каменных столбах. Очевидно, что в столбах были когда-то решетчатые железные ворота, но впоследствии заменены дощатыми. На одном из столбов видны остатки прежнего величия, стоял каменный лев с отбитой лапой, а перед львом торчал заржавленный стержень, на котором, по всей вероятности, был когда-то укреплен каменный шар. На другом столбе уже и льва не было, а виднелись только два железных стержня.

– В калиточку пожалуйте, – пригласила съемщиков сопровождавшая их баба.

– Нет, уж лучше ты сама иди вперед, ты знакомее, а я сзади. Я боюсь, нет ли там собаки, как бы не бросилась да не укусила, – отозвался съемщик, пятясь и удерживая свою жену.

– У него-то собака? У здешнего-то барина? – понизив голос, сказала баба и отрицательно покачала головой. – Что вы, помилуйте! Никакой собаки он не держит. Ведь собаку надо кормить, а он и сам-то подчас недопьет, недоест.

– Отчего? Занят уж так очень делами, что ли?

– Какие дела! Что вы! Просто от жадности. У него никакой живности во дворе нет.

– Неужели и коровы нет?

– Собаки не держит, а вы про корову… Ничегошеньки у него нет. Курицы с петухом и тех нет.

– Ну помещик! Да куда же он сено-то девает? Ведь сено-то он все-таки косит.

– Ничего он не косит, а траву здешнему лавочнику под покос сдает.

– И запашки у него нет?

– Ничего нет. Все сдает. Вы вот говорите: корову… А на что ему корову?.. Молока ему наш кабатчик или лавочник даст.

– Да за что? За какие блага?

– А все судятся. Они судятся, а он им прошения пишет, ну, они его и удовлетворяют. Законы-то уж он, говорят, очень хорошо знает, опять же и прошения его чудесно действуют. А у нас нынче и мужики-то во всей округе до смерти любят промеж себя судиться. Да и не судятся, так он сам наущает. «Судись, – говорит, – хорошую пользу получить можешь, а я твой защитник». Понятное дело, работишки себе ищет, чтоб у мирового-то за них действовать. А уж как засудились, то тут они у него в руках. Сейчас и приказывает им: «Чтоб была курица, чтоб был поросенок, тащи яиц и цыплят» – ну, одним словом, все съедобное. А не принесет кто – сейчас все дело на суде испортит, – рассказывала баба.

– Так как же он может недопить и недоесть, как ты рассказываешь, ежели ему со всех сторон провизию тащат? – спросил съемщик.

– Да ведь не каждый день воскресенье. Ино бывает так, что и никто не судится! Ну, вот тут-то ему голодуха и настает, потому на свои деньги он уж покупать не любит. Разве что вот самую малость… Ну, хлебца там, что ли, чайку, сахару. Да и это-то у лавочника на книжку берет, чтобы без отдачи. «Судиться, – говорит, – потом будешь, так сочтемся».

В это время съемщики шли по широкому, поросшему травой двору, изборожденному тропинками. Прямо перед ними стоял большой барский дом с покосившимся крыльцом. От крыльца шли по обе стороны стеклянные галереи с разбитыми в разных местах стеклами. Когда-то окрашенная в желтый цвет обшивка дома вся полиняла, облупилась, и во многих местах не хватало досок.

– Вот этот дом он и сдает? – спросила бабу съемщица.

– Да, да… Поделил на четыре квартиры и сдает. Под трех дачников у него внизу сдается и под четвертого наверху, в мезонинчике. Не знаю только, не сдал ли он мезонинчик-то.

– Неприятно жить на такой даче, где несколько жильцов в одном доме, – поморщился съемщик.

– Так ведь у него там на задах есть и особнячки. Есть дачка из скотной избы переделана, потом из застольной тоже сделана дача. Людской флигелек под дачу сдается. Пойдемте. Он и сам там на задах живет.

– Есть ли у него, по крайней мере, хоть дворник-то для услуги жильцов?

– Дворника у него нет-с, а вот чтоб жильцам дров наколоть и воды принести, то сданы у него эти самые дачи двум нашим мужикам. Два брата они. «Вот вы, – говорит, – таскайте жильцам воду, колите дрова и берите с них за это, а на меня чтоб круглый год по дому работать».

– И уж жалованья им сам не платит?

– Какое же жалованье, коли им от жильцов предоставлено пользоваться. Они и так-то хорошо наживаются. Теперича сколько у него жильцов? Раз, два, три… В счастливое лето семь жильцов бывает. Ну, с каждого за дрова и воду, потом на чай просят. Ведь около господ всегда потереться выгодно. Ну, на железную дорогу жильцов возят. Это уж тоже этим мужикам предоставлено.

– И здесь кабала! – воскликнул съемщик. – Стало быть, живши здесь на даче, я не имею права никого другого нанять, чтобы на железную дорогу ехать, кроме тех двух мужиков, которым буду отдан во власть?

– Да ведь это только так, барин. Какая тут кабала! Не дозволят эти самые мужики другим мужикам во двор на тележке к вам въехать, а выйдете вы сами на деревню, так нанимайте кого хотите. Вы насчет этого не сомневайтесь. Здешние жильцы так и делают, которые ежели не хотят лишнего платить. Опять, то же самое и с молоком… Да посылайте ко мне каждый день на деревню кухарку – вот она и будет вам от меня молоко носить.

– И насчет молока жильцы отданы этим мужикам во власть! – удивленно воскликнула съемщица.

– Все… И молоко, и ягоды, и рыба… Да это пустяки. Будьте без сомнения. Только мне самой-то нельзя будет к вам с молоком и ягодами идти, потому мужики на двор не пускают и дерутся, а вы сами или ваша кухарка придете ко мне, так я вам и молока, и ягод, и грибов – чего угодно.

– Фу, как это неприятно! Что же это за дача с такими стеснениями! – покачал головой съемщик.

– Да ведь это только на двор не впускают, а так – сколько хотите. Понятное дело, мужики свою выгоду соблюдают, потому жалованья они от здешнего барина не получают, а между тем должны на него даром работать, – ну и, там, сколько-то молока им от них выговорено: «Ты, мол, с жильцов дери сколько хочешь, а мне мое даровое положение подай».

– Знаешь что, Базиль!.. Я даже не хочу и смотреть такую дачу, – обратилась съемщица к мужу. – Помилуй, ведь эти самые мужики, которым мы будем отданы на откуп, вконец задавят нас. Вернемся назад. Я не пойду.

– Ну, пойдем, посмотрим, ежели уж пришли. Может быть, все это и не так, как рассказывают, – отвечал муж. – Главное, что, вот, говорят, что у него есть дачки-особнячки, из служб переделанные. Опять же, здесь прелестный парк для гулянья.

– Есть особнячки. Пожалуйте… – оживилась баба и повела съемщиков на зады, огибая большой дом.

XI

– Да вот и сам барин, – указала баба.

Поодаль виднелся маленький, худенький, сгорбленный старичок в каком-то неопределенного цвета пальто, воротник которого был поднят дыбом и обмотан гарусным вязаным шарфом. Старичок был в верблюжьего цвета войлочной шапке, нахлобученной на уши, и в высоких резиновых калошах. Он стоял к съемщикам задом и отрывал какую-то доску от полуразвалившегося сарайчика. Съемщики приблизились.

– Игнат Каштаныч! А Игнат Каштаныч! Барин! Я к вам съемщиков привела. Желают посмотреть, – окликала баба старичка.

Старичок обернулся и показал совершенно обезьянье сморщенное лицо, поросшее редкой седой бороденкой. Бросив доску и положив в сторону топор, он приподнял шапку и сказал:

– Дачи всякие есть. Есть побольше, есть и поменьше. Хотите вон в том большом доме, хотите вот здесь сзади одна дачка есть.

– Нам бы особнячок и с садиком… – проговорил съемщик.

– Вот особняк, – указал старичок на покосившееся одноэтажное длинное строение в шесть окон, стоящее на лугу без всякой загородки. – А что до садика, то у меня здесь, куда ни взгляни, везде сад. Вон, батенька, парк-то какой! С вековыми деревьями, с прудом, с карасями, и лодка на нем летом имеется – гуляй не хочу, – кивнул он на виднеющиеся шагах в пятидесяти голые липовые деревья.

– Домик-то у вас этот какой-то неприглядный, – сказал съемщик.

– Да ведь на лето снимаете. Летом будет приглядный. Тут ведь луг, везде луг… Зазеленеет трава и все скрасит. Вон за домом рябина стоит, а вот сбоку черемуха. Все ведь это распустится. В саду сирени много. Зацветет, так такой запах, что прелесть. Сирень я на срез петербургским цветочникам продаю, и ломать ее у меня воспрещается, но откупите кустик или два, то и пользуйтесь ими. Хотите посмотреть комнаты?

Съемщик переглянулся с женой и колебался.

– Домик-то ничем не огорожен, – сказал он.

– Да ведь это от вас зависит. Велели мужикам привезти кольев, да и огородились. Я не запрещаю. Из кольев вам такой частокол сделают, что просто прелесть. И стоить будет пустяки. Работников я вам рекомендовать могу. У меня есть такие два брата-искусника, что лучше и не надо. Да вон у того домика они частокол делали.

– А тот домик не сдается?

– Сдан. Третий год у меня тут один и тот же жилец живет. Зубной врач он и охотник. Собак у него много, а я траву мять запрещаю, ну, вот он для собак и огородился, на свой счет огородился. Ежели у вас есть собаки и вы снимете дачу эту, то советую и вам огородиться, потому ежели собаки по траве будут без призора бегать и мять ее, то я буду за потраву взыскивать.

– Да как же на свой-то счет огораживаться? С какой стати? Лето проживешь, а потом и не заглянешь сюда.

Старичок осклабился кислой улыбкой и отвечал:

– Живите два лета.

– По-моему, это дело хозяина, чтобы сделать дачу удобною.

– Мое? Я? – воскликнул старичок. – Палец о палец не ударю, чтобы что-нибудь на дачу расходовать. С тем и сдаю. Такие ли теперь времена и по здешнему ли месту, чтобы хозяевам на дачи тратиться! Но жильцам не запрещается, жильцы что угодно могут делать для своих удобств. Зубной врач, вон, малины у себя за частоколом насадил, смородины, две грядки клубники сделал – и я не запрещаю, пускай тешится. Да и так. Была в этом доме русская печка, а ему захотелось плиту – сделай милость, ломай русскую печку и делай плиту. Сделал.

– То есть он сделал?

– Конечно же, он. На свой счет сделал. Сам я – ни-ни… Да и стоит ли из-за частокола вам разговаривать! Пять-шесть рублей – вот и частокол. А дом этот теплый, дом этот зимний. Тут когда-то была графская застольная для людей. Нужды нет, что он стар, а посмотрите вы, из каких он бревен рублен. Теперь из таких бревен никто не рубит.

– Позвольте-ка посмотреть комнаты.

– Три комнаты и кухня. Вот я сейчас возьму топор и отворю. Двери у меня заколочены.

Старичок взял топор и направился к дверям. Двумя-тремя ударами он отогнул гвозди, но дверь забухла и не отворялась. Пришлось отворять ее усиленными дерганьями за скобку с помощью бабы. Помогал и сам съемщик. Наконец подсунутый снизу топор сделал свое дело, и дверь отворилась. Пахнуло затхлою сыростью. Съемщики вошли в большую кухню с рублеными, неоштукатуренными деревянными закоптелыми стенами, из которых то там, то сям выбилась и висела плетями конопатка. Стекла в окнах были лопнувшие, позеленелые. Прошли во вторую комнату. Эта была когда-то оклеена обоями по картону, но обои ободрались и висели клочьями. Потолок тоже бумажный отстал и навис парусом. Следующие комнаты были в таком же состоянии.

– Без мебели? – спросил съемщик.

– Диван есть, шесть стульев, стол кухонный, комод и шкаф. Вот что в эту дачу полагается. Они теперь в моей квартире стоят, а когда вы переедете – все это я сдам вам под расписку. Ну, хорошо: зеркало еще прибавлю, – отвечал старичок.

– Стало быть, кровати придется свои везти?

– Можете и не везти. Вот те два брата-искусника, о которых я вам говорил, сколотят вам козлы и приладят доски, на них и спать будете. Здесь все так спят. Да у них, кажется, и есть даже такие козлы и доски. Они в прошлом году жильцам делали, так вам уступят.

– Надо все-таки платить?

– Само собой, не в подарок. Нынче подаришь-то уехал в Париж, – сострил старичок и опять осклабился кислой улыбкой.

– Да кровати-то складные железные привезем, – отозвалась съемщица, – а вот стены-то уж очень грязны.

– Кому грязны, сударыня, тот их и почистит. На это запрету нет от хозяина, – проговорил старичок.

– Да ведь надо новыми обоями оклеить. Разве при таких обоях можно жить!

– И оклеят-с. Обои нынче стоят пустяки. За двенадцать копеек кусок такие обои, что прелесть.

– Да ведь это ремонт, а ремонт – совсем уже не дело жильцов. Ремонт всегда от хозяев.

– Хозяин палец о палец не ударит, гроша медного не истратит, так вы, сударыня, и знайте. Не в моих правилах-с. Я уж давно порешил всякий ремонт предоставить жильцам и из-за этого дешево сдаю; что есть, то и сдаю.

– Ни скамеечки около дома, ни балкончика.

– Прошлогодний жилец около крыльца парусинную палатку на брусках ставил, и две скамейки со столом около дома у него сколочены были. Вы вот с двумя братьями-искусниками-то познакомитесь, они за недорогую цену вам все и смастерят.

Съемщики брезгливо обошли еще раз все комнаты и, наконец, спросили:

– Что же стоит это помещение?

Старичок задумался и стал щипать бородку.

XII

– Чтобы вам было дешево и чтобы не торговаться с вами, пятьдесят рублей в лето возьму я с вас за это помещение, ежели вы мне дадите подписку, что три комнаты оклеите новыми обоями, – сказал съемщикам старичок.

– Пятьдесят рублей за развалюгу-дом и еще оклеивай комнаты обоями на свой счет! – воскликнул съемщик.

– Да-с… Насчет обоев – непременное условие. Давно уж я сбираюсь эту дачу обоями оклеивать.

– Так вы и оклеивайте.

– Сказал, что палец о палец не ударю, гроша медного не выну. У меня всегда так… У меня все жильцы… Как какой ремонт необходим – жильцы его делают. Зато дешевле пареной репы и сдаю.

– Да это вовсе и недешево – пятьдесят рублей! Оклейка трех комнат будет стоить…

– Оклейка трех комнат будет вам стоить рублей двенадцать. Даже еще дешевле. Вы только дешевенькие обойки купите и крахмалу на клейстер, а уж те два брата-искусника, которых я вам предоставлю в дворники, в лучшем виде комнаты вам оклеят и не подорожатся. Они и печь кухонную побелят, а то, действительно, она уж очень закоптела. Да, теперь я сам вижу, что в этой дачке ремонтец требуется, – бродил старик по комнате, обрывая от стен клочья обоев. – Признаться сказать, целый год я не входил в эту дачку и не видал, что все так оборвалось.

– Шестьдесят пять рублей, стало быть, дача-то мне обойдется, ежели согласиться на ваши условия, – проговорил съемщик и вопросительно взглянул на жену.

– Да, рублем больше, рублем меньше. Вот тоже к дверям кой-какие крючки и задвижки понадобятся.

– И запоры должны мы сделать? – спросила съемщица.

– А то как же? Запираться-то ведь все-таки надо, сударыня. Положим, что у нас здесь тихо и не было случая, чтоб когда-нибудь какое воровство случилось, но ведь не затворяясь-то на ночь, все-таки не будете жить.

– Запоры – это уж такая вещь, что изойди весь белый свет, так они всегда при даче.

– И были при даче, скажу вам прямо, что были, но я отвинтил, – отвечал старичок. – У меня уж такое положение: дабы жилец не жаловался на плохие запоры – ставь свои. Хоть бронзовые ставь, ежели тебе желательно роскошествовать, но уж на хозяина не жалуйся. Да и о чем тут разговаривать, я не понимаю! Ко внутренним дверям… раз, два, три… четыре крючка с петельками, а к наружным – железный засов. И всего-то добра тут на шесть гривен.

– И уж вы эту дачу без дров сдаете? – опять спросила съемщица.

– А вы, должно быть, хотите, чтоб я вам еще десять сажен березовых дров выставил? Ловкая вы хозяйка, сударыня. Дрова вам будут поставлять два брата-искусника, которые вот тут у меня находятся в дворниках для услуг дачников. Закажете им сажень или две дров – они и привезут.

– Почем же они будут с нас брать за дрова?

– А это уж по соглашению. Вы покупатели, вы с ними и торговаться будете. Да они дороже людей за дрова не будут брать. Здесь дрова недороги.

– Нам рассказывали, что вы вот отдаете жильцов совсем во власть этим братьям-искусникам, как вы их называете.

– То есть как это – во власть? Что за вздор такой!

– Да вот, например, дрова… Неужели мы не можем их купить помимо ваших братьев-искусников?

– Да зачем же вам покупать в другом месте, ежели уж они поставщики моих дачников? Они и молоко поставляют, и яйца, и дрова, и все работы на жильцов исполняют, такой уж у меня с ними уговор. Только вы не бойтесь, они не дороже людей берут, потому-то я и предоставил им от жильцов пользоваться.

– Ну, а на стороне я уж не имею права купить дров? – задал вопрос съемщик.

Старичок сделал кислую гримасу и произнес:

– Неприятности выйдут. Допекать они начнут. Да вы не опасайтесь, не переплатите им лишнее, а ежели какой грош и перепадет, так ведь уж они и услуживают же за это.

– Сколько же за носку дров и воды мы должны будем им платить?

– А велика ли у вас семья?

– Я, жена, кухарка, нянька, двое детей.

– Два с полтиной. На это я им таксу положил. Полтинник с взрослого лица они в месяц берут и по четвертаку с детей. Видите, как недорого? Это ты господ-то моими поставщиками напугала, что ли? – отнесся старичок к бабе.

– Да я, Игнат Каштаныч, рассказывала то, что у вас есть, – откликнулась баба.

– Языком звонить не надо – вот что. Двугривенные за рекомендацию дачников обирать любишь, а языком звонишь. Она, поди, вам что-нибудь и насчет молока врала? – спросил старик съемщиков. – Молоко мои мужики поставляют дачникам отличное и берут за это не дороже, чем на деревне. Да покупайте молоко на деревне, Христос с вами, а только ведь на деревню придется самим за молоком ходить, потому посторонних поставщиков мои ребята-дворники на двор не пускают, ну а ежели с ними сговоритесь, то молоко уж будет доставляться вам на дом. И молоко, и творог, и сметана. Тут по крайности без хлопот.

– По-моему, все-таки это кабала – так стеснять жильцов, – сказал съемщик.

– А иначе мужики работать не будут. Ведь я им жалованья не плачу, а они на меня круглый год работают. В этом мой барыш. А им из-за чего же иначе и стараться-то? Только ведь из-за летних барышей от дачников и стараются. Вот они тоже моих дачников на железную дорогу возят.

– Слышал, слышал я, – грустно сказал дачник.

– Такса – всего только пятьдесят копеек, ну да потом что на чай дадите. За провоз на железную дорогу я им установил таксу. Ну, так как же: решаетесь нанять дачу-то? Тогда давайте задаток. Частокол я вас не обязываю около дачи делать, это уж ваша воля, а оклейку обоями трех комнат и чтоб побелить печь ставлю за непременное условие. Сорок пять рублей я с вас за дачу возьму. Извольте, пять рублей сам с цены скидываю.

Съемщики переглянулись друг с другом.

– Ежели бы вы отдали за двадцать пять рублей в лето, тогда можно бы было согласиться на ваши условия, – проговорила съемщица.

– На деревне избы в такую цену не найдете, а тут ведь вы будете жить в усадьбе. Вы разочтите то, что здесь вы от кабацкой брани ограждены, мужицких драк не видите. А ведь на деревне-то руготня так и висит в воздухе. Ведь там после трех слов обыкновенных четвертое слово, наверное, трехэтажное, а здесь ничего этого нет. И, наконец, в избе на деревне чуть вы дожили до осенних холодов – сейчас вас из избы гонят – съезжай и очищай квартиру под хозяев. Ведь сами они, сдавая теплые избы под дачников, выезжают чуть не в сараи, ну и, понятное дело, что им с ребятишками в осенние холода становится уже холодно в сараях-то жить. Ну, а здесь у меня вас никто не потревожит, живите хоть до снегу, потому и мне с жильцами веселее, да и моим дворникам барышистее, – уговаривал съемщиков старичок.

XIII

Съемщики отошли на несколько шагов от старичка, владельца усадьбы, и стали советоваться насчет дачи. Сопровождавшая их баба приблизилась к старичку и начала:

– Давайте обещанный-то двугривенный.

– За что? – с кислой гримасой и весь съежившись, заговорил старичок. – Пусть прежде снимут дачу, тогда и получишь.

– Да ведь вы, Игнат Каштаныч, обещались за каждый привод съемщика по двугривенному платить, а ежели снимут дачу, то полтинник отдельно.

– Врешь, врешь! Никогда я этого не говорил. Ежели жилец снимет дачу, то, действительно, я обещал дать на кофей, а про привод и разговору не было.

– Ну, скажите на милость, еще отрекается! – всплеснула руками баба. – Да из-за чего же я сапоги-то трепала и вела их сюда? Ведь я дома семью оставила. У меня ребятишки не кормлены. И не стыдно это вам пятиться?

– Ну-ну… Ты не очень… А то ведь я сейчас притяну к ответственности. Кстати, тут и законные свидетели есть.

– Вот уж подлинно, что тонет – так топор сулит, а вытащат – так топорища жаль.

– Тебе сказано, чтоб ты не звонила языком! Снимут дачу – получишь полтинник.

– Семь гривен я должна получить, по вашему обещанию, ежели дачу-то снимут: двадцать копеек за привод и полтинник за съемку. Я привела – вот и пожалуйте двугривенный, а то сейчас расхаю вашу дачу и расскажу им, какие вы живодеры с вашими дворниками, – сказала баба, понизив голос.

– Начнешь хаять – притяну за клевету и за нанесение убытков через распространение ложных слухов, – так же тихо отвечал старичок. – Не сидела еще на казенных-то хлебах, так посидишь, ежели я наложу руку, – запугивал бабу старичок и погрозил ей пальцем.

Съемщики перестали шептаться.

– Послушайте, господин хозяин: тридцать рублей мы вам решаемся дать, – обратилась наконец к старичку дама.

– О тридцати рублях и разговора быть не может, – отвечал тот. – А мы вот как сделаем: ежели вы дадите мне записки, что кроме оклейки трех комнат обоями сделаете еще и приличный частокол из кольев около дачи, то сорок рублей я с вас возьму. Частокол я уж давно сбираюсь сделать. Действительно, садик тут нужен. Дадите моим дворникам на чай, так они и деревцов вам из леса натаскают и посадят.

– Тридцать, тридцать, – заговорил в свою очередь съемщик. – За тридцать рублей сдадите, и обгорожусь частоколом. Так жить все равно нельзя.

Баба стояла поодаль и из-за спины старичка подмигивала съемщикам и делала им какие-то жесты.

– Нет, за тридцать рублей не пойдет, – покачал отрицательно головой старичок.

– Тогда пойдем на деревню и поищем что-нибудь там у мужиков. Там, по крайней мере, без стеснений будем жить, без отдачи себя в откуп и без всяких обязательств в виде записок и расписок, – сказали съемщики и стали уходить.

– Возьмите мезонинчик в барском доме, а то угловую квартирку в том же доме, – предлагал старичок, следуя за ними сзади. – Там я с вас никакого ремонту не потребую. Разве только что пять-шесть стекол в галерее придется вам вставить. А мезонин снимете, так и того не надо.

– Не желаю я жить в доме, где будет несколько жильцов, – отвечал съемщик. – Что это за дача, где скученность! Лучше уже хижина убогая, да особняк.

– Соседство там будет хорошее. Три комнаты в левом углу актер один снял для своего семейства. Актеры – люди веселые.

– Нет, нет.

Съемщики не останавливались и продолжали идти к воротам. Баба подскочила к ним и шепнула:

– И не стоит у этого аспида дачу снимать. Так уж привела-то я вас сюда только, а то ведь это кровопивец, а не хозяин.

– Тридцать пять рублей я с вас возьму, ежели вы мое крылечко в балкончик переделаете! – кричал вслед съемщикам старичок. – Пустяки вам и стоить-то будет, ежели на четырех столбах помостец из дюймовых досок наколотить да четыре стойки для парусины поставить.

Съемщики не отвечали.

– Ну, будь по-вашему! Составимте условие на тридцать рублей в лето, но только поставьте балкончик около крыльца! – воскликнул старичок, махнув рукой. – Лестницы не придется строить. Ежели к крыльцу пристроите, то по лестнице крыльца можно и сходить. У меня этот планчик давно уже в голове. Я предлагал его еще прошлогоднему жильцу, но в каких-то пустяках мы не сошлись.

– Новый дом вам еще не выстроить ли? – обернулась к старичку съемщица, иронически улыбнувшись.

– Есть там на деревне еще какие-нибудь приличные избы, которые можно нанять? – спросил бабу съемщик и тут же прибавил: – Только, бога ради, от кабака подальше.

– Есть, есть. Как не быть! У нашего лавочника на задах домик сдается. Совсем новый домик. По осени он купил барку, сломал ее и из нее нарочно под жильцов домик построил.

– Да ведь лавочник ваш и кабак содержит. Ведь это значит около кабака?

– Кабак на улицу-с, а ведь это на задах. На улицу-то вы можете даже и не выходить, а так по задам и пробираться, куда вам потребуется. Там на задах теперь только грязно, а летом будет сухо.

– Веди на деревню. Посмотрим и у крестьян помещение, посмотрим и у лавочника.

– Господа! Вернитесь! Пусть будет по-вашему! Без балкона за тридцать рублей сдаю! Оклейте только три комнаты обоями и поставьте частокол из кольев, но только частокол с калиткой на петлях! – опять закричал старичок.

– Решаться, что ли? – спросила съемщица мужа.

Тот колебался.

– Решиться всегда успеем, – произнес он наконец. – Не найдем лучшего – вернемся и дадим задаток. Ведь уж на тот поезд, с которым мы хотели ехать обратно, все равно опоздали. Очень уж мне не хочется в кабалу идти к этому старичонке. Ну, матушка, веди нас на деревню, – обратился он к бабе.

– По-вашему ведь, наконец, я вам отдаю! – снова крикнул старичок. – Неужто же вы из-за калитки на петлях будете спорить? Ведь вам же приятнее, если калитка будет на петлях и с железным засовом.

– Не найдем ничего лучшего, так вернемся и покончим с вами, – отвечали съемщики и продолжали путь.