Текст книги "Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова"

Виктор Серж предложил Раскольникову устроить ему встречу с кем-нибудь из редакторов «Последних новостей», где его, Сержа, неоднократно уже печатали, несмотря на его большевизм. Раскольников подумал и согласился. Договорились они встретиться в кафе на пляс Перер через пару дней в полдень.

«Раскольников чуть было не опоздал на это свидание, – писал в своём «Отступнике» Владимир Савченко, – долго не мог отделаться от «хвоста», нельзя же было тащить его за собой на пляс Перер. И когда входил в кафе, не был вполне уверен, что тот не явится следом за ним и не испортит его разговор. Пришёл всего за минуту до появления Сержа с журналистом. Только занял столик в углу, усевшись лицом ко входу, как появились Серж и его спутник, оба высокие, белокурые, моложавые.

Поздоровались, сели. Заказали кофе с коньяком. Разговор не сразу завязался, Раскольников всё поглядывал на вход, люди входили, выходили, боялся пропустить своего провожатого. Его беспокойство понимали собеседники, не торопили его, говорили о неважном. Но постепенно разговорились.

Раскольников сказал, что он задумал серию статей и очерков, в которых намерен показать, в чём, по его мнению, состоит преступление Сталина перед революцией и народом, перед партией, в чём смысл недавних процессов над большевиками.

– Прошу меня понять, – горячо говорил он, – я прежде всего коммунист и в коммунизм продолжаю верить. Сталин расстреливает старых большевиков за их преданность делу партии. Изменник – он, а не его жертвы. Это важно понять всем, кто следит за событиями в нашей стране. Не в большевизме надо искать корни того, что у нас происходит, а в политике тех, кто обманом захватил власть в партии и совершил контрреволюционный переворот, хотя и под большевистской вывеской…

И начнёт он, продолжал Раскольников, со статьи о своём деле, на примере собственной судьбы, истории своей отставки, покажет, откуда в сталинской России берутся «невозвращенцы», «вредители», «враги народа». Может быть, так и назовёт статью: «Почему я стал невозвращенцем».

– Это мы сможем, думаю, напечатать, – сказал журналист. – Как документальное свидетельство человека, пострадавшего от сталинской диктатуры. Подобно тому, как печатали разоблачительные материалы господина Кибальчича. Но что будет в других ваших статьях? Боюсь, читателей «Последних новостей» не слишком заинтересуют счёты между правоверными большевиками и изменниками партии, какими вы считаете Сталина и его клику. Наши читатели не принимают большевизм, как таковой, не различают оттенков в нём. И не захотят разбираться в них. Другое дело, если бы вы, не отмахиваясь от анализа истоков большевизма, покопались в них, пусть и с позиций правоверного большевика, но дали бы уникальные факты, только вам известные, из истории революции, Октября, гражданской войны. О Ленине, Троцком, Бухарине, других вождях, которых лично знали. Это было бы то, что нужно. Думаю, если вы теперь вернётесь к пережитому вами, с учётом того, во что обратилась Россия сегодня, вы иначе обо всём напишете, чем писали, скажем, в «Кронштадте и Питере», как полагаете? Нужна объективная история революции…

– Не подгоняйте меня, – перебивая журналиста, говорил Раскольников. – Не думайте, что так легко отказаться от взглядов и представлений, которые разделял десятки лет. Я признаю, многое нужно переосмыслить. И, поверьте, я это пытаюсь делать. Например… Вот вы заговорили о Ленине. Ленин и для меня загадка. Я бы хотел выяснить для себя его роль, по крайней мере, в некоторых обстоятельствах. Июль 1917-го года. Брестский мир. Партийное строительство. Ведь именно он заложил те организационные структуры партии, которые с успехом использовал Сталин для своей диктатуры… Но о Ленине я пока не берусь судить. Может быть, позже. Теперь, полагаю, важнее сосредоточить внимание на диктатуре Сталина. Это важно для всех – белых, красных, розовых, большевиков, меньшевиков. Освободив страну от сталинского деспотизма, можно было бы и попытаться исправить ошибки большевизма, Октября. Повторю: не в большевизме опасность – в диктатуре Сталина. Опасность теперь уже глобальная…»

В это же время в парижском театре «Сен-Мартэн» была поставлена пьеса Раскольникова «Робеспьер». В молодом генерале Бонапарте, штурмующем ратушу, где укрылись якобинцы, пришедшие на премьеру находящиеся в Париже русские эмигранты узнали Сталина. «Польстили вы советскому диктатору, – сказал Раскольникову Илья Фондаминский. – Ну какой он Наполеон? Скорее, помесь фуше с Талейраном… Ленин – это, конечно, Робеспьер, тут я согласен. Только гильотины у вас не было – расстрельными нарядами обходились или верёвкой».

Премьера в парижском театре «Сен-Мартэн», как и связи Фёдора Раскольникова с «белоэмигрантами», привели Сталина в крайнее раздражение. В Париже полпреда «невозвращенца» начали активно «пасти» агенты советской разведки. Однако Раскольников, воспитанный большевистским подпольем, нутром почувствовал ведущуюся за ним слежку и уехал с семьёй в Ниццу. Но и там его не оставили «без присмотра».

В июле 1939 года Раскольников узнал, что Верховный Суд СССР объявил его вне закона за «переход в лагерь врагов народа» и таким образом Фёдор был заочно объявлен «врагом народа» – проект этого приговора утвердили Иосиф Сталин и Вячеслав Молотов. Приговор этот гласил:

«Именем Союза Советских Социалистических Республик

Верховный Суд Союза ССР в составе: Председательствующего – председателя Верховного Суда Союза ССР тов. Голякова И.Т. и членов Верховного Суда Союза ССР тов. тов. Солодилова А.П. и Никитченко И.Т., рассмотрев в своем заседании от 17 июля 1939 года дело по обвинению Раскольникова Фёдора Фёдоровича, бывшего полпреда СССР в Болгарии, в невозвращении в СССР, установил:

Раскольников Фёдор Фёдорович, бывший полпред СССР в Болгарии, самовольно оставил место своей службы и отказался вернуться в пределы СССР, т. е. совершил преступление, предусмотренное Законом от 21 ноября 1929 года «Об объявлении вне закона должностных лиц – граждан Союза ССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства, и отказавшихся вернуться в Союз ССР».

На основании ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР и Закона От 21 ноября 1929 года Верховный Суд Союза ССР – приговорил:

Объявить Раскольникова Фёдора Фёдоровича – ВНЕ ЗАКОНА.

п. п. Председательствующий Голяков.

Члены: А. Солодилов, Никитченко».

А 26 июля 1939 года Раскольников в качестве реакции на действия Москвы против него опубликовал в парижской русской эмигрантской газете «Последние Новости» протестное письмо: «Как меня сделали “врагом народа”». В нём он открыто, с явным вызовом, писал:

«17 июля <1939 года> Верховный Суд СССР заочно приговорил меня к высшей мере наказания – объявил вне закона. Мне неизвестно, на каких фактах базируется приговор суда, якобы установившего, что я “дезертировал со своего поста, перешёл в лагерь врагов народа и отказался вернуться в СССР”.

Меня никто не допрашивал и никто не требовал у меня объяснений. Заявляю во всеобщее сведение, что приговор по моему делу вынесен на основании фальшивого обвинения.

Я не признаю себя виновным ни по одному из пунктов обвинения. Меня обвиняют в дезертирстве с поста. Этому противоречит хронология фактов.

Ещё в конце 1936 года, когда я был Полномочным Представителем СССР в Болгарии, Народный Комиссариат Иностранных Дел предложил мне должность Полномочного Представителя в Мексике, с которой у нас даже не было дипломатических отношений. Ввиду явно несерьёзного характера этого предложения оно было мною отклонено.

После этого, в первой половине 1937 года мне последовательно были предложены Чехословакия и Греция. Удовлетворённый своим пребыванием в Болгарии, я от этих предложений отказался.

Тогда 13 июля 1937 года я получил телеграмму от Народного Комиссара, который, по требованию правительства, приглашал меня немедленно выехать в Москву для переговоров о новом, более ответственном назначении. Это мотивировалось тем, что занимаемый мною пост в Болгарии для меня недостаточен. Мне предлагалось немедленно сообщить дату отъезда и не откладывать его.

Ввиду того что первый и второй секретари уже уехали в Москву, я запросил: кому сдать дела? Мне было приказано ожидать возвращения второго секретаря при приезде заместителя из другого Полномочного Представительства.

Вновь назначенный первый секретарь Прасолов приехал в Софию лишь в январе 1938 года. С этих пор возобновились настойчивые требования моего немедленного приезда в Москву: Народный Комиссар писал о моём предполагаемом назначении в Турцию. Я просил разрешения совместить служебную командировку в Москву с очередным отпуском и получил разрешение, под условием проведения отпуска в СССР.

1 апреля 1938 года я выехал из Софии в Москву, о чём в тот же день по телеграфу уведомил Народный Комиссариат Иностранных Дел. Я покидал Софию в полной уверенности, что вернусь туда вручить отзывные грамоты и сделать прощальные визиты. Я не дезертировал с поста, а выехал совершенно открыто не только с официального разрешения, но по прямому вызову начальства. Вся советская колония в Болгарии провожала меня на вокзале.

Таким образом, предъявленное мне обвинение в дезертирстве, как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

Через четыре дня, 5 апреля 1938 года, когда я ещё не успел доехать до советской границы, в Москве потеряли терпение и во время моего пребывания в пути скандально уволили меня с поста Полномочного Представителя СССР в Болгарии, о чём я, к своему удивлению, узнал из иностранных газет. При этом не был соблюдён минимум приличий: меня даже не назвали товарищем.

Я – человек политически грамотный и понимаю, что это значит, когда кого-либо снимают в пожарном порядке и сообщают об этом по радио на весь мир. После этого мне стало ясно, что по переезде границы я буду немедленно арестован. Мне стало ясно, что я, как многие старые большевики, оказался без вины виноватым, а все предложения ответственных постов от Мексики до Анкары были западнёй, средством заманить меня в Москву.

Такими бесчестными способами, недостойными государства, заманили многих дипломатов. Л. М. Карахану предлагали должность посла в Вашингтоне, а когда он приехал в Москву, то его арестовали и расстреляли. В. А. Антонов-Овсеенко был вызван из Испании под предлогом его назначения народным комиссаром юстиции РСФСР: для придания этому назначению большей убедительности постановление о нём было распубликовано в “Известиях” и “Правде”. Едва ли кто-либо из читателей газет подозревал, что эти строки напечатаны специально для одного Антонова-Овсеенко. Поездка в Москву после постановления 5 апреля 1938 года, уволившего меня со службы как преступника, виновность которого доказана и не вызывает сомнений, была бы чистым безумием, равносильным самоубийству.

Над порталом собора Парижской Богоматери, среди других скульптурных изображений, возвышается статуя святого Дениса, который смиренно несёт в руках собственную голову. Но я предпочитаю жить на хлебе и воде на свободе, чем безвинно томиться и погибнуть в тюрьме, не имея возможности оправдаться в возводимых чудовищных обвинениях.

10 сентября 1938 года я посетил в Женеве М.М. Литвинова, чтобы узнать причины увольнения и выяснить моё положение. По вызову посла СССР во франции Я. 3. Сурица 12 октября 1938 года я явился в Полномочное Представительство СССР на рю де Гренель. По поручению советского правительства Я. 3. Суриц официально заявил мне, что, кроме самовольного пребывания за границей, никаких политических претензий ко мне нет. Он предложил мне ехать в Москву, гарантируя, что по приезде мне ничего не угрожает. От имени советского правительства он подчеркнул, что во всё время моего самовольного пребывания за границей я не совершил никаких не только антисоветских, но и антипартийных поступков.

Это было справедливо: несмотря на неслыханно возмутительное увольнение с поста, я, подавив оскорбленное самолюбие и чувство незаслуженной обиды, проявлял хладнокровную выдержку и сохранял лояльность, предоставляя инициативу Москве. Таким образом, предъявленное мне обвинение в “переходе в лагерь врагов народа”, как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

12 октября 1938 года мне ещё не инкриминировалось ни “дезертирство”, ни “переход в лагерь врагов народа”, а только “самовольное пребывание за границей”, хотя уже одно это по советским законам карается смертью.

В письме Сталину от 18 октября 1938 года я заявил, что не признаю себя виновным в этом, единственном тогда обвинении. Я фактами доказал ему, что моё временное пребывание за границей является не самовольным, а вынужденным. “Я никогда не отказывался и не отказываюсь вернуться в СССР”, – писал я Сталину.

Таким образом, предъявленное мне обвинение в отказе вернуться в СССР, как противоречащее фактам, совершенно отпадает.

С тех пор никаких новых требований о возвращении мне предъявлено не было. Моё обращение в Парижское Полномочное Представительство с просьбой о продлении паспорта осталось без ответа.

Сейчас я узнал из газет о состоявшейся 17 июля комедии заочного суда.

Принудив уехать из Софии, меня объявили “дезертиром”. По произволу уволив со службы, объявили, что я отказался вернуться в СССР, игнорируя моё документальное заявление Сталину, что я никогда не отказывался и не отказываюсь вернуться в СССР. Мою лояльность объявили “переходом в лагерь врагов народа”. В ответ на просьбу о продлении паспорта меня объявили вне закона.

Это постановление бросает яркий свет на методы сталинской юстиции, на инсценировку пресловутых процессов, наглядно показывая, как фабрикуются бесчисленные “враги народа” и какие основания достаточны Верховному суду, чтобы приговорить к высшей мере наказания.

Объявления меня вне закона продиктовано слепой яростью на человека, который отказался безропотно сложить голову на плахе и осмелился защищать свою жизнь, свободу и честь.

Я протестую против такого издевательства над правосудием и требую гласного пересмотра дела с предоставлением мне возможности защищаться.

Ф. Раскольников.

22 июля 1939 года».

В газетах за 25 августа 1939 года Раскольников прочитал сообщение о советско-германском соглашении, которое погрузило Фёдора в глубокую депрессию. С нервной усмешкой сказал он жене, что теперь или Сталин с Гитлером разделят мир, или один паук сожрёт другого.

А вечером того же дня с ним случился приступ сумасшествия, о котором потом сообщалось во многих французских и эмигрантских газетах. Так Борис Суварин писал в газете «Ье Figaro»: «Вчера из Канн поступило сообщение, что Раскольников, бывший со своей супругой в Грассе, пытался покончить жизнь самоубийством, готовясь прыгнуть из окна гостиницы. Его удалось успокоить и отправить в психиатрическую клинику в Ницце. Очевидно, что автор «Робеспьера» уже давно в состоянии морального кризиса и загнанный агентами ГПУ, потерял голову вследствие предательства, совершённого Сталиным по отношению к западным демократиям в пользу гитлеро-фашизма».

Ещё через день газета «Последние новости» № 6726 от 27 августа 1939 года поместила на своих страницах информацию о том же событии под названием «Раскольников сошёл с ума», в которой было написано:

«Ницца, 26 августа.

Три дня назад в один из отелей в Грассе приехала супружеская чета. Они оказались: Фёдором Раскольниковым, родившимся 23 января 1892 года в Петербурге, и Марией Раскольниковой, родившейся также в Петербурге 7 января 1911 года.

Первый день пребывания супругов Раскольниковых в отеле прошел спокойно. На следующий день, пообедав внизу в ресторане, они поднялись к себе в номер. Приблизительно через час из номера послышались отчаянные крики:

– На помощь!

Служащие отеля поспешили на крики. Им представилась такая картина: жена Раскольникова делала отчаянные усилия, чтобы удержать мужа, который занёс одну ногу за окно и старался выброситься вниз.

Бывший полпред внезапно потерял рассудок. Его увезли тотчас в клинику в Ниццу, где он будет подвергнут наблюдению специалистов».

Так в последние дни августа 1939 года Фёдор Фёдорович оказался в одном из частных госпиталей Ниццы. С одной стороны, ему действительно было необходимо обследоваться и немного подлечиться, так как у него последнее время начали болеть лёгкие и вконец растрепались нервы, но с другой стороны – он стремился понадёжнее «залечь на дно», он ведь чувствовал, как вокруг него всё плотнее сужалось кольцо охотящейся на него сталинской агентуры. Вот он и запрятался в лечебнице, оставив около себя только врачей да постоянно находившуюся при нём жену Музу, которая покидала его только поздно ночью, убедившись, что он уже уснул. И тут вдруг – эта открытая информация о его помещении в психбольницу, распространённая Сувариным через «Le Figaro» и другие газеты по всей стране и сделавшаяся вдруг известной рыщущим по его следу агентам ГПУ-НКВД… Скорее всего, Муза Васильевна увидела своего мужа на больничном подоконнике не потому, что он хотел выброситься из палаты и убиться, а потому, что он увидел входивших в больницу двух подозрительных мужчин, которые показались ему сталинскими агентами. Возможно, он в них и вправду узнал знакомых энкавэдэшников, шедших по его следу, и из-за этого он хотел выбраться через окно из своей палаты и перебраться по карнизу в соседнюю, но вошедшая в этот момент Муза, увидев его на подоконнике, подняла крик, на её голос вбежали санитары и втащили Раскольникова обратно в палату. Понятно, что объяснять мотивы своих действий Фёдор санитарам не стал, но этот шум и возня вокруг него, похоже, вспугнули и остановили направлявшихся к нему в палату убийц, что отсрочило вынесение сталинского приговора ему на несколько дней, благодаря тому, что его перевели в психиатрическую лечебницу Святого Луки в Ницце. Он-то надеялся, что спрячется там от начавшихся за ним преследований агентуры Берии и отсидится от возможного покушения, хотя бы ненадолго отсрочив крадущуюся за ним по пятам смерть. Но в Ницце, спустя некоторое время, она с ним всё-таки встретится, выбросив его из окна той, на время укрывшей его, психбольницы…

В зрелые годы Фёдор, сын артиллерийского священника, редко размышлял о Боге. Но теперь вот ему подумалось – и стало тяжело. Нестерпимо болела душа и, чтобы хоть как-то спастись от этой боли, Раскольников стал диктовать жене «Открытое письмо Сталину». Она сидела у больничной койки, его любимая подруга, его Муза, терпеливо стенографировала и пыталась казаться весёлой.

«В окно вливался радостный шум средиземноморского города, пахло морем и хвоей… Сейчас Раскольникову отчаянно не хотелось умирать! Нужно было жить долго, быть счастливым, делать прекрасные и добрые вещи… Но уже не оставалось времени. Душа горела страшной болью и жаждала покаяния и прощения. Когда он писал, ему казалось, что прощение приходило, и это было живительным глотком мира и покоя.

– Пиши, Муза, – торопил он. – Пиши, милая… Нужно успеть!

И она стенографировала…»

Современные писатели Елена Раскина и Михаил Кожемякин часто пишут свои книги в соавторстве, при этом Михаил – не только писатель, но ещё и поэт, а также автор многочисленных исторических очерков. А Елена Раскина – ведущий преподаватель культурно-образовательного центра «Глобальный мир», доктор филологических наук, доцент, журналист и лауреат Всероссийской литературной премии имени Николая Степановича Гумилёва за 2013 год. Вот как они описывали в своей повести «Красная Валькирия» происходившие в то время в Ницце события:

«Муза закончила стенографировать, бережно сложила исписанные листы, подошла к окну, грустно взглянула на искрящееся свободой и счастьем море, на “блистающий мир” средиземноморского побережья, который приютил их.

– Может быть, не стоит публиковать это письмо, Федя? – с тайной, сокровенной надеждой спросила она. – Сталин не простит тебе этого. Ты же знаешь…

– Если я опубликую это письмо – убьют моё тело, если я промолчу – душу. Прости, моя родная, но я не могу позволить окончательно убить свою душу. От неё и так мало что осталось! Лучше присядь ко мне, побудь рядом – пока можно, а потом уходи, уезжай, спасай свою молодость…

За окнами больницы магическим блеском сияло Средиземное море, томительно пахло лавандой. Стояли знойные августовские дни 1939 года. Бывший советский полпред в Болгарии, а сейчас – провозглашенный врагом народа «невозвращенец» Фёдор Фёдорович Раскольников, измученный болезнями и скитаниями человек, который давно перестал считать себя молодым, изнемогал от зноя. Воспоминания давно стали главным содержанием его жизни.

Раскольников привык к постоянному ощущению опасности, как и к своей палате, которая стала его последним убежищем. Он знал, что рано или поздно за ним придут, даже сюда, во французский госпиталь. У “Хозяина” – длинные руки и долгая, непрощающая, злая память. Но до того, как его вычислят и “решат проблему”, нужно было успеть завершить одно дело. Самое главное дело в его жизни. Раскольников сочинял свою самую лучшую вещь – “Открытое письмо Сталину”, которое собирался опубликовать в эмигрантском журнале “Новая Россия”. В журнале Керенского. Того самого Керенского, чьё правительство он в октябре 1917 года лишил власти. Это была не измена революции, а её переосмысление. Раскольников, словно перчатку в лицо презренному врагу, собирался бросить “Хозяину” это письмо. Теперь они с Керенским – заодно. Рядом с ними – другие, и те, с кем раньше он шёл плечом к плечу, и те, с кем был по разные стороны кровавых фронтов Гражданской… И всё же, их так смертельно мало, чтобы хоть что-нибудь изменить! Но молчать его заставит только могила…»

А между тем Сталин был буквально взбешён публикацией первого протестного письма Раскольникова – «Как меня сделали “врагом народа”» – и распорядился немедленно разыскать во Франции и уничтожить автора.

Опасаясь мести вождя, Раскольников с Музой уехали из Парижа на Лазурный берег и постоянно там перемещались из одного прибрежного городка в другой, чтобы их нигде не засекли посланники Берии. Но они их, похоже, всё-таки выследили. И 12 сентября 1939 года в Ницце при невыясненных обстоятельствах Раскольников выпал из окна пятого этажа частного госпиталя, в котором он прятался от начатой на него Сталиным охоты, и разбился насмерть. Согласно одной из распространившихся в прессе версий, он, таким образом, был убит вышедшими на его след агентами НКВД, одним из которых был Сергей Яковлевич Эфрон, хорошо знавший францию и владевший французским языком, а вторым – его молодой друг Алексей Сеземан, тоже выросший во франции. Они были последними посетителями Фёдора в Ницце перед тем, как тот оказался выброшенным (или как пишут – «выбросившимся») из окна больницы. Перед этим их специально для этой цели отправили из Москвы во францию для поисков места нахождения Раскольникова. Эфрон и до этого был причастен к такого рода акциям, он принимал участие в убийствах генералов Кутепова и Миллера, а также одного из самых известных перебежчиков из России, бывшего советского агента Игнатия Станиславовича Порецкого (он же – Натан Маркович Порецкий, Ганс Эберхард или Игнатий Рейсс по кличке «Людвиг»), порвавшего с чекистами и написавшего обвинительное письмо Сталину. Для той эпохи вообще не было ничего невероятного в участии в заграничных операциях: можно было запросто отправить человека на неделю за тридевять земель для выполнения важного задания, а затем вернуть его обратно в Москву. И наградить медалью. Или отправить в лагеря, а то и приговорить к высшей мере.

И органы НКВД так и сделали, о чём свидетельствует резолюция Лаврентия Павловича Берии, направленная в адрес Павла Анатольевича Судоплатова от 31 июля 1939 года – за двенадцать дней до дня смерти Фёдора. В этой депеше поручалось: «1. Точно установить, где находится Раскольников. 2. Продумать мероприятия по обезвреживанию».

А так ли уж трудно разыскать человека, когда во всех газетах страны напечатана информация о том, в какую лечебницу его положили?..

И задание Лаврентия Берии за двенадцать дней было с точностью выполнено, в результате чего 12 сентября 1939 года Фёдора Фёдоровича Раскольникова в Ницце не стало.

По выполнении смертного приговора обидчику вождя, Сергей Эфрон тоже был уничтожен организацией всесильного Лаврентия. Через месяц после устранения Фёдора Раскольникова, 10 октября 1939 года, Эфрон был арестован органами НКВД, а 16 октября 1941 года расстрелян на Бутовском полигоне. А его напарник Алексей Сеземан, арестованный 7 ноября 1939 года, по воле случая избежал расстрела, и отбывал наказание в одном из лагерей в Коми АССР. Освободился оттуда весной 1943 года…

* * *

…Странно, но не любимый Раскольниковым (и не любивший Раскольникова) Булгаков почти в деталях предсказал судьбу своего оппонента в образе поэта Ивана Бездомного из «Мастера и Маргариты», который тоже однажды вылез на карниз больницы, но, к счастью, не бросился вниз головой, а оказался в палате Мастера. Как всё было похоже: в эмиграции Раскольников разоблачал сталинское окружение с тем же бесплодным усердием, с каким обличал окружение Воланда поэт Бездомный… Вряд ли Булгаков метил в своём философическом романе именно в Раскольникова, и уж никак он не собирался толкнуть его из окна пятого этажа, но по жизни всё как-то само собой получилось очень точно. Такова уж была особенность булгаковского дара писателя – предвосхищать на бумаге то, что произойдёт потом с его недругами в реальной жизни…