Текст книги "Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова"

По официальным сведениям, как сообщил Раскольников, всего было убито 36 морских и сухопутных офицеров. Другие были арестованы и отправлены в следственную тюрьму. В эту категорию вошли те офицеры, которые были известны своим не в меру суровым отношением к команде или были замечены в недобросовестном отношении к казённым деньгам.

Весь день 1 марта по улицам ходили процессии, весь день производились аресты сторонников старого режима. А с 15 марта стала выходить ежедневная большевистская газета «Голос правды».

Дело выпуска газеты для Раскольникова было давно знакомым, и он с удовольствием отдался ему, в короткий срок создав чрезвычайно популярное издание, пользовавшееся неизменным спросом не только в Кронштадте, но и Петрограде, Гельсингфорсе, Выборге, Ревеле и других близлежащих городах. Многие материалы в этой газете были написаны его рукой – и передовые, и фельетоны, и исторические статьи, и заметки из местной жизни. Матросы и солдаты с удовольствием читали их, пересказывали, рекомендовали другим. Казалось, судьба и в новых обстоятельствах предопределила ему быть профессионалом-газетчиком. Но случилось так, что как раз в Кронштадте появилось и быстро развилось то качество натуры, о котором, возможно, он и сам раньше не подозревал, – оказалось, что Раскольников умеет находить и налаживать самые тесные контакты с массами на митингах и собраниях, проходивших в ту пору чуть ли не ежедневно. При этом он почти всегда умел убедить солдат и матросов в правоте своих слов и повести их за собой. Словом, у него проявилось незаурядное ораторское дарование, а это имело в тех условиях огромное значение: кто только не пытался завладеть вниманием кронштадтцев, увлечь их своими лозунгами и призывами! Лучшие ораторы от различных партий приезжали сюда, пытаясь обратить обитателей Кронштадта в свою «веру». Но – не получалось! Не помогали ни увещевания, ни угрозы. Кронштадт, вырвавшийся в дни февральской революции из оков палочной дисциплины, унизительной муштры и изощрённой системы наказаний, переживал период «митинговой демократии», и часто стихия выплёскивалась через край, не считаясь с доводами разума. В этих условиях особенно нужны были люди, чьё слово воспринималось с доверием.

И мичман Раскольников в этой ситуации пришёлся как нельзя кстати. Он знал матросский жаргон, сидел в тюрьме, побывал в ссылке, был исступлён, ярок и неистов – короче говоря, он стал самым популярным оратором и любимцем кронштадтской братвы.

Именно тогда Фёдор сыграл выпавшую на его долю немалую роль и чрезвычайно помог большевикам в сближении с кронштадтцами, так как, благодаря ему, кронштадтские матросы перешли на сторону большевиков. Раскольников, как оказалось, был не только опытным редактором газеты и агитатором, но ещё и прекрасным оратором, страстным и убеждённым, и, кроме того, замечательным организатором, – а эти два качества редко встречаются у одного и того же человека. Поэтому Фёдора и ввели в состав Кронштадтского комитета большевиков, а в Совете избрали товарищем председателя.

* * *

В один из своих приездов из Кронштадта в Питер Фёдор Раскольников зашёл к Алексею Максимовичу Горькому. Его знакомство с ним состоялось заочно ещё в 1912 году, когда он отправил ему на Капри письмо от имени Петербургского землячества студентов Петербургского политехнического института с просьбой бесплатного предоставления из книжного склада «Знание» литературы для земляческой библиотеки. Алексей Максимович тогда быстро ответил согласием, и так как момент его письма совпал с обострением студенческого движения, то он к своему письму прибавил несколько строчек политического содержании: «От души желаю бодрости духа и в трудные дни, вами ныне переживаемые. Русь не воскреснет раньше, чем мы, русские люди, не научимся отстаивать своё человечье достоинство, не научимся бороться за право жить так, как хотим». (Это письмо Горького в числе других «преступлений» Раскольникова было инкриминировано ему жандармами ещё во время ареста летом 1912 года.)

Лично же Фёдор познакомился с Горьким только весной 1915 года в Петрограде на Волковом кладбище, где проходили похороны историка В. Я. Богучарского. Обратив внимание на его гардемаринскую шинель, Горький тогда с добродушным сарказмом заметил: «Здорово вас, правдистов, переодели». Это было как раз во время империалистической войны.

А вскоре после февральской революции Фёдор посетил Горького у него на квартире, где проводилось очередное заседание.

«Меня провели в небольшую гостиную и попросили подождать, – описывал свою встречу с Алексеем Максимовичем Раскольников. – Дверь в соседнюю комнату была открыта, и оттуда доносились обрывки чьей-то речи…

Вскоре в комнату, где я ожидал конца достаточно нудного заседания, быстрой походкой вошёл беллетрист И. Бунин, сейчас обретающийся в бегах. Узнав, что я приехал из Кронштадта, Бунин буквально засыпал меня целой кучей обывательских вопросов: «Правда ли, что в Кронштадте анархия? Правда ли, что там творятся невообразимые ужасы? Правда ли, что матросы на улицах Кронштадта убивают каждого попавшегося офицера?» Тоном, не допускающим никаких возражений, я опроверг все эти буржуазные наветы. Бунин, сидя на оттоманке с поджатыми ногами, с огромным интересом выслушал мои спокойные объяснения и вперил в меня свои острые глаза. Офицерская форма, по-видимому, внушала ему доверие, и он не сделал никаких возражений.

Вскоре совещание в соседней комнате закончилось, и Горький в сопровождении гостей прошёл в столовую, приглашая нас за собой. Мы уселись за чайным столом.

За столом Бунин, обращаясь к Горькому, сказал ему: «А знаете, Алексей Максимыч, ведь слухи о кронштадтских ужасах сильно преувеличены. Вот послушайте-ка, что говорят очевидцы». И я был вынужден снова повторить рассказ о кронштадтском благополучии. Максим Горький выслушал меня с большим вниманием, и хотя на его лице промелькнуло недоверчивое выражение, он открыто ничем не показал его…»

Выслушав Раскольникова, Горький сказал, улыбаясь:

– Молодцы, моряки! Да и вы молодец! – и похлопал дружески мичмана по плечу.

* * *

16 апреля в Петроград прибыл Владимир Ильич Ленин, который был восторженно встречен трудящимися. На площади финляндского вокзала с башни броневика перед тысячами встречавших его революционных рабочих, солдат и матросов Ленин призвал партию, рабочий класс и революционную армию на борьбу за социалистическую революцию. Вот как описывал эти события в своём романе «Отступник: драма Фёдора Раскольникова» писатель Владимир Иванович Савченко:

«…Лев Борисович Каменев жил на Песках, на одной из Рождественских улиц, ближе к Таврическому саду, в квартире просторной и пустоватой. В комнатах, выходивших в прихожую, и в самой прихожей по стенам стояли голые диваны, служившие для ночёвок партийных товарищей, приезжавших на время в Питер, или припозднившихся питерских из заневских районов. Здесь каждую ночь толклось множество народу.

Владимир Ильич Ленин

Отсюда было недалеко до Таврического дворца, где заседал Петроградский Совет, в работу которого он немедленно включился, войдя в большевистскую фракцию. Не так далеко было и до редакции возобновлённой «Правды». Каменев был введён в редакцию «Правды» Русским бюро ЦК вместе с его товарищем по сибирской ссылке, членом бюро ЦК – Сталиным. Эти двое, в сущности, и заправляли газетой.

Каменев с женой Ольгой Давыдовной ждали Раскольникова, были одеты, готовы ехать. Но ждали и ещё кого-то, кто должен был подойти ещё раньше, однако задерживался. Каменев нервничал, не опоздать бы на вокзал, железнодорожники обещали подать специальный поезд для петроградской делегации встречающих…

В одной из дальних комнат происходило многолюдное совещание, время от времени оттуда выскакивали возбуждённые люди, искали Каменева, перекидывались с ним двумя-тремя фразами и снова исчезали в недрах квартиры.

И. В. Сталин

Вышел в прихожую Сталин, небольшого роста сухорукий грузин, тоже о чём-то переговорил с Каменевым. Двинулся было обратно во внутренние покои, но, заметив Раскольникова, приостановился, как бы подумав о чём-то, неспешно подошёл к нему. Со Сталиным знаком был Раскольников через «Правду», приходил туда к Каменеву или Молотову, с которыми связан был ещё по довоенной «Правде», доставлял им новости из Кронштадта, и всегда при их разговорах присутствовал этот молчаливый грузин. Он никогда ни о чём не спрашивал, не делал никаких замечаний, не давал указаний, Фёдор тоже его ни о чём не спрашивал, ни о чём не просил, хотя знал, что он имеет вес и влияние и в редакции газеты, и в ЦК.

– Как дела в Кронштадте? – спросил Сталин.

– Не хватает активных работников, – сказал Раскольников. – Нас пятеро в партийном комитете. У каждого свои задачи – газета, партшкола, работа в Совете. Но сейчас главное – агитационная работа в частях, а на это сил недостаточно. Главный агитатор у нас Семён Рошаль, мы его освободили от других обязанностей, он каждый день объезжает корабли, казармы, мастерские, оратор он прекрасный, но он один.

– Хорошо, – помолчав, сказал Сталин. – Пожалуй, я вам товарища Смилгу направлю. Опытный товарищ, старый партиец…

Подбежал Каменев.

– Всё, больше ждать не можем. Едем! Ещё найдём ли извозчика?..

Вышли на улицу.

На Рождественской извозчиков не было. Перешли на Бассейную – и тут же, за углом, увидели свободный экипаж. Уселись – и Каменев успокоился, повеселел.

На улицах было немного народу, экипаж попался удобный, лошадь хорошая, ехали ходко, к редактору «Правды» вернулось обычное его благодушное настроение, он сделался разговорчив…

– Представьте себе, они-таки проехали через Германию – чистая авантюра! Воображаю, какой вой поднимется в кадетской печати – завтра же, когда это выяснится для публики. Истинно, нужно быть Ильичом, чтобы на такое решиться.

– Как это им удалось?

– Понятия не имею! Увидимся с ними – узнаем.

Каменев помолчал. Потом засмеялся, вспомнив что-то весёлое:

– Вы, Фёдор Фёдорович, кажется, не встречались с Ильичом?

– Нет.

– Что ж, приготовьтесь: вас ожидают сюрпризы. Ильич вас поразит. Вам, писателю, особенно полезно будет с ним познакомиться. Вы интересуетесь, насколько я могу судить по вашим очеркам о Робеспьере и Бабефе, историческими персонажами подобного типа. Чего же лучше? Ильич – уникальный объект для изучения. Его плохо знают, – Каменев опять рассмеялся. – Сказать вам, как мы встретимся? Я имею в виду себя и его. Мы старые друзья, не виделись много лет. Конечно, обнимемся. Но первыми его словами, обращёнными ко мне, будет брань. Да, зубодробительная разносная критика. Бесцеремонная и бескомпромиссная.

Откинувшись на спинку сиденья, он весело смеялся, представляя себе, должно быть, эту сцену.

– Брань – первым делом!

– Почему брань? За что? – спросил Раскольников.

– Есть за что. С его, понятно, точки зрения, – с удовольствием продолжал Каменев, смеясь. – Во-первых, за последние статьи в «Правде», в которых изложена позиция относительной поддержки Временного правительства. Это, разумеется, не может быть согласно с его позицией. Во-вторых, за то, что мы опубликовали лишь первое из его четырёх «Писем из далека», и то с купюрами, остальные отложили.

– А почему отложили?

– Разве вы их не читали? По-моему, вы их читали в конторе «Правды»? – вопросительно уставился Каменев на Раскольникова.

– Читал.

– И что же, по-вашему, их можно было печатать? В том виде, в каком вы их читали? – Каменев с любопытством ждал ответа.

– Не знаю, – неуверенно заговорил Раскольников. – Мне показалось, что там развивается тема первого письма, не совсем, правда, понятно, куда автор клонит, к чему в конце концов придёт, но ведь обещано пятое письмо…

– Да вы смелее! Скажите прямо: ничего там не развивается. Текст напоминает бред помешанного, явно его писал человек в состоянии крайнего возбуждения, потерявший контроль над своими мыслями. В первом письме заявлено: преступно поддерживать буржуазное Временное правительство, которое не способно дать рабочим ни мира, ни хлеба, ни свободы, нужно переходить ко второму этапу революции, социалистическому. Хорошо. Кто с этим спорит? Но вопрос: как переходить? Обещано: об этом – в следующих письмах. И вместо внятных соображений о тактике перехода – на десятках страниц брань: в адрес Чхеидзе, Керенского, Скобелева, лакействующих перед буржуазией, разоблачение мирового империализма. Всего этого было довольно и в первом письме.

– Может быть, таким образом он движется к выводам, которые в пятом письме…

– Нет у него никаких выводов! – отрезал Каменев с раздражением. – Писал он эти письма в лихорадке, в первой реакции на газетные сообщения о революции в России. Читает газеты и обнаруживает поразительный факт противостояния

Временного правительства и Совета рабочих депутатов, тут же, естественно, возникает ассоциация с Парижской коммуной, появляется соблазн через Советы скакнуть в социализм, но как это сделать в условиях сегодняшней России – неизвестно… Он – не изобретатель идей. Изобретают другие – Плехановы, Мартовы. Но выбрать из ряда чужих идей какие-то элементы, скомпоновать из них нечто, по видимости примиряющее противоречия, и затем с фанатическим упорством добиваться признания своей правоты – в этом ему нет равных. Вот приедет, переругается со всеми, и смотришь, что-то из этого образуется, слепится какая-то линия. Ленинская линия! И все мы примем её и пойдём за ним. И вы, и я, многие. Многие! А почему?

Раскольников не мог понять, говорил Каменев серьёзно или ёрничал, и чувствовал себя неловко, но слушал с жадным вниманием, удивляясь, что так говорил об Ильиче один из ближайших его соратников.

– Потому, – продолжал Каменев, – что мы в критические минуты больше доверяем другим, чем себе, тем, кто больше нашего уверен в себе, не знает сомнений. Сомневающийся вождь – нонсенс. А Ильич – вождь. И об этом я ему сегодня же скажу. Скажу, что в его лице в Россию возвращается вождь партии, с которым мы, может быть, и дойдём до социализма, – неожиданно закончил свою странную филиппику Каменев, с довольной и вместе лукавой улыбкой посмотрев на Раскольникова, на жену, снова на Раскольникова…

Они уже подъезжали к вокзалу.

Площадь перед вокзалом по обыкновению была многолюдна, тем не менее, сразу бросились в глаза кучки людей с кумачовыми флагами и транспарантами, явно подошедшие для встречи эмигрантов представители заводов и воинских частей. Было ещё рано, и флаги и транспаранты не были развёрнуты.

…В Белоостров, пограничный пункт между Россией и Финляндией, прибыли уже в сумерках. На перроне – толпа рабочих с красными флагами и транспарантом: «Наш рабочий привет Ленину!»

Когда поезд с эмигрантами подошёл к перрону, эти рабочие обступили вагон, в котором ехал Ленин, не дали ему сойти на землю, подхватили его и на руках пронесли в зал вокзала.

В зале было тесно, шумно, не протолкаться. Окружённый рабочими, Ленин что-то говорил им. Раскольников и Каменев, протиснувшиеся в зал, слышали отдельные слова, обрывки фраз. Но смысл речи нетрудно было уловить: пора кончать империалистическую бойню, Временному правительству – никакой поддержки, с войной удастся покончить, когда рабочие возьмут власть в свои руки, нужно продолжать революцию, – да здравствует всемирная социалистическая революция!

Раскольников и Каменев переглянулись.

– Вот и ленинская линия, – произнёс Каменев с поднятой бровью. – Ну что ж…

Ленин и другие приехавшие – Крупская, Зиновьев-Радо-мысльский с женой, Инесса Арманд, Сокольников-Бриллиант – прошли в комнату, где проверялись паспорта. Толпа в зале стала редеть. Члены питерской делегации продвинулись к двери, за которой скрылись приехавшие.

Вскоре Ленин вышел оттуда, с паспортом в одной руке, с шапкой в другой. Он был в расстёгнутом демисезонном пальто, сером костюме. Небольшого роста, плотный, с лысиной через всю голову, с реденькой татарской бородкой, улыбался растерянно, а глаза-щелки тревожно и цепко озирали зал, обступивших его людей. Увидев Марию Ильиничну, порывисто шагнул к ней, обнял…

Обнял, расцеловался с Коллонтай. И все приехавшие из Петрограда, старые его друзья и видевшие его впервые, протискиваясь к нему, говоря слова приветствия, обнимались с ним, целовались. Трижды расцеловался с ним расстроганный до слёз Каменев. Расцеловался и Раскольников. Он приготовил какие-то слова, но не в силах был их произнести. Отошёл в сторону, стараясь унять волнение.

Гурьбой, окружив Ленина, двинулись к его вагону. Набились в купе. Крупская с женщинами прошла в соседнее купе. Раскольников остался стоять в коридоре. Ильич, скинув пальто и шапку, бросив на столик цветы, которые ему вручила в зале Коллонтай, усевшись на диван, напротив Каменева, заговорил с ним деловито:

– Что же вы, милостивый государь, пишете в «Правде»? Мы видели несколько номеров и крепко вас ругали. О какой поддержке Временного правительства можно вести речь, когда оно окончательно определилось как реакционное, насквозь империалистическое? Никаким давлением на него не добьётесь отказа от аннексий, начала мирных переговоров. Кончить войну миром нельзя, не свергнув власти капитала… – Он умолк, заметив, что Каменев с весёлой улыбкой взглянул на Раскольникова, и сам посмотрел на Раскольникова. – Вы кто, товарищ?

– Это известный вам Раскольников Фёдор Фёдорович, – поспешил замять неловкость Каменев.

– Раскольников, – повторил Ленин, с любопытством рассматривая его. – У вас, товарищ Раскольников, если не ошибаюсь, есть брат? Только фамилия другая?

– Ильин Александр Фёдорович.

– Да, Ильин. Оригинальный молодой человек. Представьте, на велосипеде объехал францию, Швейцарию, Италию, – обернувшись ко всем, объяснил Ленин. – Прекрасный шахматист. А что ваша форма означает, товарищ Раскольников? Вы моряк?

– Да, Владимир Ильич. Мичман флота.

– Товарищ Раскольников по направлению Петербургского комитета работает в Кронштадте, – заметил кто-то из комитетчиков.

– Вот как? Интересно. Пройдите сюда, товарищ Раскольников. Садитесь. Очень приятно, – говорил Ильич, подвигаясь на диване, уступая место Раскольникову рядом с собой, пожимая ему руку. Говорил он, несколько грассируя, не выговаривая букву «р». – О Кронштадте много толков, мы ничего не знаем. За границу ни одна газета левее «Речи» не доходит. Что правда, что ложь в слухах о кронштадтских ужасах? Действительно ли там анархия, матросы на улицах убивают каждого попавшегося офицера?

– Слухи преувеличены, Владимир Ильич. Никакой анархии нет. Хотя эксцессы были, в самом начале марта. Когда матросы узнали о революционных событиях в Петрограде, они вышли на улицу, расправились с наиболее ненавистными офицерами. Такими, как военный губернатор адмирал Вирен, контр-адмирал Бутаков, командир флотского экипажа полковник Стронский…

– Много всего жертв?

– Человек тридцать офицеров.

– Немало!

– Это в Кронштадте. По всему Балтийскому флоту – больше ста убитых. Несколько сотен арестовано, ждут революционного суда. Пострадали те, кто прославился жестоким обращением с матросами. Справедливых начальников не только не тронули, но в знак доверия некоторые даже были выбраны на высшие командные посты.

– Выбраны?

– Да. Сейчас в Кронштадте вся военная и гражданская власть в руках Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. Совет ввёл выборность командного состава. Например, начальником всех морских сил Кронштадтской базы, на адмиральскую должность, выбран старший лейтенант Ламанов.

– Замечательно! А чем вы занимаетесь?

– Я редактирую нашу партийную газету «Голос правды», в Кронштадтском Совете являюсь одним из двух товарищей председателя исполкома, от большевистской фракции. Другой товарищ председателя – эсер.

– А сам председатель?

– Беспартийный. Но в Совете, как и в кронштадтских массах, наибольшим влиянием, Владимир Ильич, пользуемся мы, большевики.

– Это хорошо, но недостаточно. Мы должны полностью завоевать Советы. Завоевав Советы, сможем свалить буржуазное правительство. Другого пути нет, если мы хотим идти к социалистической революции, – Ленин уже говорил, обращаясь ко всем, но его перебили.

Из коридора послышались голоса:

– Рабочие просят товарища Ленина выступить… Владимир Ильич, несколько слов…

– Выступить? – переспросил Ленин. – Пускай Григорий выступит. Скажите ему… попросите товарища Зиновьева выступить! Где он?

– Я передам ему, – поспешил исполнить просьбу Раскольников, ему неудобно было сидеть, стесняя Ильича. Он вышел в коридор.

Зиновьев ораторствовал в своём купе, у него тоже сидели питерские товарищи. Когда их знакомили в зале вокзала, Зиновьев показался Раскольникову тщедушным, болезненным человеком. Теперь он его лучше рассмотрел. У Зиновьева было бледное одутловатое лицо с близко посаженными глазами, длинный нос, как бы давивший на короткую верхнюю губу, на голове шапка густых растрепанных волос. Тщедушным, однако, назвать его было нельзя, несмотря на его бледность и странную развинченность всей фигуры. Это был бодрый тридцатидвух-тридцатипятилетний парень, с резким высоким голосом. Говорил он очень быстро, размахивая руками. Выступить перед рабочими он согласился охотно. Рабочие тесной толпой стояли перед вагоном. Зиновьев с площадки заговорил о войне, о социалистической революции словами Ленина.

Раскольников вернулся в купе. Ленин рассказывал о том, как удалось организовать проезд через Германию. Помогли в этом швейцарские социалисты-интернационалисты. Они заключили письменное соглашение с германским послом в Швейцарии. По условиям соглашения, ехать могли все эмигранты без различия взглядов на войну. Вагон с эмигрантами должен был пользоваться правами экстерриториальности, никто не имел права войти в вагон без разрешения сопровождавшего его секретаря Швейцарской социал-демократической партии Платтена. Не должно было быть никакого контроля паспортов, багажа…

– Запломбированный вагон? – поднял брови Каменев.

Реплика не понравилась Ленину. Он нахмурился.

– Не накаркайте, Лев Борисович. Чего доброго, Милюковы и Суворины ухватятся за ваше словцо. Не запломбированный – закрытый соглашением для каких бы то ни было контактов эмигрантов с кем бы то ни было на территории Германии. Это условие было выполнено. Главное же условие заключалось в том, – продолжал Ленин, – что едущие обязывались агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число интернированных немцев и австрийцев.

Поезд медленно тронулся.

В Питере едущих ожидала ещё более пышная встреча. Вдоль освещённой платформы по обеим её сторонам выстроились в почётном карауле матросы и солдаты петроградских полков. Как только Ленин вышел из вагона, оркестр заиграл «встречу», матросы и солдаты взяли на караул.

Командовавший почётным караулом командир Второго флотского экипажа Максимов, молодой офицер, беспартийный, которому поручено было военной организацией Петроградского Комитета отдать рапорт именно Ленину, подошёл к нему по всей форме, стал рапортовать. Закончил он рапорт, вероятно уже от себя, выражением надежды, что товарищ Ленин войдёт во Временное правительство. Спутники Ленина заулыбались. Ленин, промолчав, двинулся по фронту почётного караула. Максимов его остановил, о чём-то тихо попросил, должно быть предложил обратиться к матросам и солдатам с речью. Ленин вернулся на несколько шагов, остановился, заговорил:

– Матросы и солдаты! Товарищи! Приветствуя вас, я ещё не знаю, верите ли вы всем обещаниям Временного правительства. Но я знаю: когда вам многое обещают – вас обманывают! Народу нужен мир, а вам дают войну, нужен хлеб, нужна земля, а на земле оставляют помещика. Товарищи, нам нужно бороться за революцию до полной победы пролетариата! Тогда

будет мир, будет земля, будет хлеб. Да здравствует социалистическая революция!

И он быстро пошёл вперёд, к вокзалу. Максимов шёл за ним следом, стараясь не отставать и всё-таки отставая; вид у него был обескураженный.

В ярко освещённых парадных комнатах финляндского вокзала приезжих встречали представители исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов меньшевики Чхеидзе и Суханов-Гиммер. Чхеидзе, председатель исполкома, тучный, неповоротливый, упорно уводя большие немигающие глаза от группы большевиков, обращаясь к бундовцам, приветствовал возвратившихся на родину от имени Петроградского Совета, пожелал успеха в деятельности, направленной на благо народа. Ему ответил Ленин. Поблагодарил за встречу и заявил, что благом для народа он и большинство приехавших товарищей считают деятельность, направленную на осуществление социалистической революции. Не обращая более внимания на Чхеидзе, Ленин двинулся дальше, к выходу.

Вышли на подъезд вокзала. Площадь и прилегающие улицы были заполнены народом. В толпе преобладали военные. Шеренгой стояли броневики с включенными фарами, лучи выхватывали из темноты красные флаги, возбуждённые лица людей. У подъезда ожидала Ленина легковая машина, но солдаты не дали ему сесть в машину, потребовали, чтобы он поднялся на броневик, сказал речь.

И снова Ленин, обращаясь к толпе, говорил о том, что нельзя доверять обещаниям Временного правительства, нужно продолжать революцию до полной победы пролетариата, до победы социалистической революции.

Колонна броневиков, с Лениным в люке одного из них, медленно двинулась к Сампсониевскому мосту, на Петроградскую сторону, толпа пошла за ними. Рабочие на ходу выстраивались в колонны…

…Когда они подошли к дому Кшесинской, там шёл митинг, толпа плотно обступила дворец, кто-то из комитетчиков держал речь с балкона второго этажа.

В дверях стояли часовые, проверили мандат Раскольникова…

Поднялись на второй этаж. В большой комнате было тесно, собрались все видные работники питерской организации и Центрального комитета партии. В разных концах комнаты оживлённо переговаривались, слышался смех, но центром собрания, незримым, однако ясно ощутимым, было то место комнаты, неподалёку от приоткрытой балконной двери, где сидел на стуле Ленин со стаканом чая в руках. Вид у него был довольный, хотя и утомлённый. Он разговаривал с Каменевым и одновременно прислушивался к речам выступавших с балкона перед демонстрантами, – время от времени кто-то из находившихся в комнате выходил на балкон, сменяя очередного оратора. Иногда с улицы доносились аплодисменты, крики «ура!», заключавшие речи ораторов. В группе кронштадтских комитетчиков увидел Раскольников брата – кронштадтцы и брат стояли за стульями Ленина и Каменева…

Ленинская гвардия

С улицы стали слышны крики: «Ленина!» Толпа требовала его выступления. Ленин был не прочь выйти к толпе, стал искать, куда поставить пустой стакан. Каменев, чтобы завершить беседу, встал, громко сказал, обращаясь к Ленину и ко всем присутствующим:

– Владимир Ильич, товарищи! Думаю, я выражу общее настроение, если скажу о значении нашей сегодняшней встречи с товарищем Лениным так. Мы можем быть согласны или не согласны со взглядами товарища Ленина, можем расходиться с ним в оценке того или иного положения, но безусловно одно: в лице товарища Ленина вернулся в Россию признанный вождь нашей партии и с ним вместе мы пойдём вперёд, навстречу социализму.

Все, кто находился в комнате, с одушевлением отозвались на слова Каменева и аплодировали всё время, пока Ленин шёл к балконной двери…»

Практически сразу же после возвращения Владимира Ильича из-за границы в Россию Фёдор Раскольников находился на его стороне, а рождённый им в эти дни афоризм ещё долго был в советской истории крылатым. «Кратчайшая линия от февраля к Октябрю – есть Ленинская прямая», – произнёс как-то Фёдор Фёдорович после прослушания одной из речей Ильича, и эта его фраза легла на сердце каждому, кто принял революцию в России.