Текст книги "Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова"

Из этого волжского похода Фёдор Раскольников и его боевая подруга Лариса Рейснер привезли захваченные в царских рыбных складах бочки с чёрной икрой. Они выложили горы этого деликатеса перед участниками приёма в Кремле по случаю второй годовщины революции.

“Эта икра стоном прошлась по устам поколений – забыто, кто, когда, по какому поводу её привёз; помнится – едят икру ложками, а люди голодают!”» – пишет Лариса Васильева.

* * *

Получив должность командующего Балтийским флотом, Фёдор, в связи с этим, помимо своей собственной воли вошёл в тогдашнюю классику «антисоветского фольклора». Подтрунивая над приверженностью новой власти к аббревиатурам (колхоз, наркомпрос, комбед, культпросвет, совнарком и тому подобные), должность Раскольникова в шутку иногда называли словосочетанием «замкомпоморде», которое происходит от должности «заместитель комиссара по морским делам», что образует при его сокращении ироническое словообразование «замком по морде».

В том же месяце Фёдор и Лариса поселились (в основном, конечно, она, потому что он всё время проводил на кораблях) в апартаментах бывшего военного министра Григоровича в Адмиралтействе. По воспоминаниям поэта Всеволода Рождественского, комната Рейснер была забита волжскими трофеями, и он был просто «поражён обилием предметов и утвари – ковров, картин, экзотических тканей, бронзовых Будд, майоликовых блюд, английских книг, флакончиков с французскими духами… И сама хозяйка была облачена в халат, прошитый тяжёлыми золотыми нитками, и над нею, на стене – наган и старый гардемаринский плащ. Она служила режиму, но не забывала и о себе…»

Обосновавшись снова в Петрограде, Лариса окунулась с головой в столь обожаемую ею светскую жизнь, для которой у неё снова были и возможности, и средства, и время. Как обычно, общественное мнение мало что для неё значило: когда она ехала по разорённому Петрограду в роскошной машине, ухоженная, в новенькой морской шинели, невероятно красивая, – горожане готовы были плевать ей в след. О её прогулках с Александром Блоком на лошадях, специально для неё привезённых с фронта, много и осуждающе судачили по петроградским гостиным.

Наконец-то она вернулась в мир литературной богемы, который она покинула три года назад, и вот окружающие её писатели – кто со страхом, кто с восхищением, кто от голода, а кто с любовью, – принимали её в свои литературные ряды. Среди её друзей-писателей были Максим Горький, Всеволод Рождественский, Михаил Кузьмин, Лев Никулин, Осип Мандельштам, Борис Пильняк, Исаак Бабель, Вадим Андреев (сын писателя Леонида Андреева), Александр Блок, а также другие известные люди. Художники Лансере, Шухаев, Чехонин и Альтман. Политики Троцкий и Бухарин, адмирал Альтфатер и академик Бехтерев, министр Луначарский и посол Коллонтай. Она присутствовала на заседании у Ленина. О своей влюблённости в неё писал Варлам Шаламов. Поэт Борис Пастернак, впервые встретившись с Рейснер, был поражён её красотой и интеллектом: с этой женщиной – небесным созданием среди свирепой матросни – они в два голоса читали наизусть друг другу стихи Рильке. Он был в неё безответно влюблён, и возлюбленную героя своего романа «Доктора Живаго» назвал в честь её – Ларисой.

А Сергей Есенин предложил ей однажды свою руку и сердце, на что она ответила ему пушкинскими строчками про коня и лань в одной телеге. Это было три года назад, он говорил тогда, что был влюблён в неё и даже звал за себя замуж. Её, утончённую поэтессу, он называл «ланью», а себя – «златогривым жеребёнком», и однажды признался, что глаза её «как удар молнии, раскололи его душу». Лариса рассмеялась: «Есенин, зачем вы врёте? Эх вы!..» – «Вот те крест, не вру!» – задохнулся он. «А я в крест-то как раз и не верю», – ответила будущая героиня революции. Потом, после вечера в Тенишевском, где Лариса бешено хлопала не вполне приличным частушкам его, поэт догонит её на улице и, на волне успеха, бухнет: «Я вас люблю, лапочка! Мы поженимся». Вот тут-то она и хлестнула поэта: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…»

Всецело любя Николая Степановича Гумилёва, Лариса дала ему такую критическую характеристику в своём автобиографическом романе 1919 года «Рудин»: «Нет в Петербурге хрустального окна, покрытого девственным инеем, которого Гафиз не замутил бы своим дыханием, на всю жизнь оставляя зияющий просвет в пустоту между чистых морозных узоров…»

И тем не менее, узнав однажды, что жена Гумилёва Анна Ахматова сильно голодает, приволокла к ней огромный мешок с продуктами.

Известный советский драматург (а в то время – ещё молодой пулемётчик флотилии Раскольникова) Всеволод Вишневский, будучи на всю жизнь потрясённый красотой Ларисы Рейснер, написал впоследствии пьесу «Оптимистическая трагедия», прославившую его собственное имя и обессмертившую её саму. Пьеса, премьера которой прошла в Камерном театре, долгие годы потом не сходила со сцен России и всего мира.

А поэт Всеволод Рождественский, бывший сокурсником Ларисы Рейснер в Петербургском университете, вспоминал: «Лариса Михайловна часто выступала с чтением своих стихов, но больше любила поднимать острые, принципиальные споры. В этих спорах, очень жарких словесных боях она не имела противников. Находчивая, остроумная, скорая на реплики, она даже в крайней степени возбуждения никогда не теряла самообладания.

И втайне гордилась своим “мужским умом”, хотя сама была воплощением женственности, тонкого кокетства. Ей была свойственна романтичность, она любила всё яркое, даже резкое и решительное, но умела сдерживать свои порывы инстинктом вкуса».

Молодую издательницу волновало всё новое, свежее и талантливое в литературе. Так она одна из первых заметила в выступлениях Владимира Маяковского «его гнев, его месть, его жажду освобождения». Уже в этот ранний период творчества у неё обнаружился яркий тон в полемике с благодушно настроенными людьми и политический наступательный темперамент, непримиримость борца. Некоторым современникам эти качества казались не совсем подходящими для молодой поэтессы. Но именно такие качества: беззаветная преданность делу прогресса, стремление отдавать всю себя этому делу – были опорой её литературного таланта.

Но и в этом весьма свободолюбивом мире Лариса вела себя с удвоенным чувством вседозволенности. Однажды она захотела прийти на маскарад в «Доме искусств» – в бесценном костюме Льва Бакста к балету «Карнавал». Драгоценное платье охранялось целым взводом костюмеров, но Лариса всё же смогла появиться в нём на балу, вызвав неимоверный фурор. К сожалению, вскоре там появился сам директор государственных театров Экскузович – и платье немедленно вернули на место. Вернувшись, Лариса наблюдала, посмеиваясь в кулак, как директор пытается дозвониться в костюмерную.

В конце все того же 1920 года «мятежная чета» переехала в Москву. И тут Лариса сразу же попадает в объятия бомонда того времени. Осип Мандельштам, несколько раз навестил их в новой квартире. Много позже он с удивлением вспоминал, что Раскольников с Ларисой жили в голодной Москве с невероятной роскошью: огромный особняк, слуги, великолепно сервированный стол.

Короче, почти по-царски. Когда Осип, заикаясь, спросил у Ларисы, мол, а как же с пролетарской революцией, красавица-комиссар с большой долей цинизма ответила: «Так это же её плоды!» Вот именно этим своим поведением они резко отличались от большевиков старого поколения, надолго сохранявших скромные привычки.

Она открыто наслаждалась своей красотой, молодостью и положением, невзирая на сплетни и потоки грязи в свой адрес. Лариса говорила: «Надо уважать людей и стараться для них. Если можно быть приятной для глаз, почему не воспользоваться этой возможностью?..» И она старалась быть приятной не только для глаз: Осип Мандельштам в письме к своей супруге Наденьке однажды с ужасом говорил о том, что Лариса Рейснер, обласкивая и вызывая на откровенность на своих вечеринках полуголодную интеллигенцию, «сдаёт» потом слишком вольнолюбивых собеседников в ЧК…

Вот что написал в своих мемуарах один из свидетелей этого безумства: «Давно отвыкшие от подобной роскоши и блеска гости неловко топтались на сверкающем паркете. Они боялись даже протянуть руки за давно забытым изысканным угощением – душистым чаем и бутербродами с чёрной икрой». Но Лариса не только развлекалась и веселилась. Одновременно она выполняла очень важные партийные задания. Так однажды одну из вечеринок Комиссар флота устроила по просьбе (или приказу) ВЧК. Нужно было облегчить чекистам арест приглашённых к ней гостей – адмиралов и высших офицеров флота.

Вдобавок ко всему в личном распоряжении Ларисы Михайловны находился огромный коричневый автомобиль Морского штаба. По тем временам вещь тоже невероятно дорогая и единственная на всю необъятную порушенную Российскую империю.

Какими-то нитями она была связана с Александром Блоком – нежно обожала его, но при этом, надеясь на свои женские чары, пыталась обратить его в революционную веру. «Из Москвы приехала Лариса Рейснер, жена известного Раскольникова, – вспоминала Мария Андреевна Бекетова, тётушка Блока. – Она явилась со специальной целью завербовать Александра Александровича в члены партии коммунистов и, что называется, его охаживала. Устраивались прогулки верхом, катанье на автомобиле, интересные вечера с угощеньем коньяком и т. д. Александр Александрович охотно ездил верхом и вообще не без удовольствия проводил время с Ларисой Рейснер, так как она молодая, красивая и интересная женщина, но в партию завербовать его ей всё-таки не удалось, и он остался тем, чем был до знакомства с ней…»

Пикантная подробность: коней, на которых отправлялась на прогулки несравненная Лариса, ей специально доставляли с фронта.

Став комиссаром Балтфлота, Лариса прямо-таки упивалась этой своей новой значительной ролью. В морской чёрной шинели, элегантная и красивая, она отдавала приказы революционным матросам, как королева – своим пажам. В ней легко уживались революционность и буржуазность. Говорят, что ещё в мае 1918 года она вступила в партию большевиков и вскоре вышла замуж за Фёдора Раскольникова. По дореволюционным меркам он был ей неровня – бывший царский мичман и простолюдин, однако в обстоятельствах военного коммунизма это была поистине блестящая партия. Раскольников – молодой, энергичный, мужественный, весьма перспективный революционер, очень любил Ларису. Он сделал её жизнь необыкновенно интересной. Лариса вплотную приблизилась к большевистской верхушке, которая её восхитила. Она становится «придворной» большевистской дамой: разъезжает на автомобиле в кожанке, красной косынке и с браунингом; повергает в ужас «недорезанных буржуев» и восхищает пролетариев.

А покрасовавшись перед матросской братвой в морской шинели или комиссарской кожанке, Лариса в своей каюте переодевалась в роскошное платье и садилась за письменный стол. И за скупыми, сжатыми, как пружина, и по-женски эмоциональными строчками её текстов возникает образ сильной, энергичной и в то же время нежной женщины. «И над сдержанной тревогой судов, готовящихся к бою, над отблеском раскалённой топки, спрятавшей свой дым и жар в глубине трюма, – высоко, выше мачты и мостика, среди слабо вздрагивающих рей, восходит зелёная утренняя звезда», – писала она в лежащем перед нею очерком, опять становясь на некоторое время собой прежней, настоящей…

Тридцатого декабря 1920 года Лариса вместе с Михаилом Кирилловым, который работал в политотделе Кронштадта, поехала в Москву. В Большом театре началась дискуссия о профсоюзах. «Мы устроились удачно – в помещении оркестра, откуда все выступающие были великолепно видны, – писал позже Кириллов. – Слушали Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Ленина. После выступления Владимира Ильича раздался шквал аплодисментов… Лариса Михайловна сказала: “Да-а-а… Лев Давыдович – блестящий оратор, но сегодня он потерпел одно из крупнейших поражений за свою жизнь!”»

А в письме к Михаилу Лозинскому в 1920 году она напишет, вспоминая весну 1917-го, когда Гумилёв уехал из России, о пережитом ею отчаянии. После ряда недомолвок следует знаменательное признание:

«Совсем сломанной и ничего не стоящей я упала в самую стремнину революции. Вы, может быть, слышали, что я замужем за Раскольниковым – мой муж воин и революционер. Я всегда его сопровождала – и в трёхлетних походах, и в том потоке людей, которые, непрерывно выбиваясь снизу, омывают всё и всех своей молодой варварской силой. И странно, не создавая себе никаких иллюзий, зная и видя всё дурное, что есть в социальном наводнении, я узнала братское мужество и высшую справедливость, и то особенное волнение, которое сопровождает творчество, всякое непреложное движение к лучшему. И счастье…»

В стихотворении Сергея Обрадовича «Кронштадт» из сборника «Город», который попал в список «устриц», как называл Раскольников тоненькие стихотворные сборнички, которые нужно «глотать, не разжёвывая», внимание остановила в нём лишь одна из строф с вполне модернистской рифмой:

 
…Но призрачную тишь ещё не раз
Расколет
Зов Совнаркома, и в тревожный час
Ещё не раз
За подписью Раскольникова
Получит военмор приказ…
 

Тут у пролетарского поэта, члена «Кузницы», видна откровенная погоня за чисто звуковым ударом, модернистским приёмом, но в общем, стихотворение было довольно правдивым, несло в себе невыдуманную информацию.

Однажды Лариса тоже попросила Фёдора взять её на заседание Совнаркома, членом которого был он сам. И она пришла – вызывающе красивая, невероятно элегантная, благоухая духами, в модных высоких красных ботинках. На фоне мужчин в потрёпанных военных мундирах и поношенных костюмах она смотрелась фантастически. Ленин косился на неё, постепенно раздражаясь, затем потребовал вывести всех посторонних, а оставшимся наркомам устроил разнос. Впредь пускать на заседания посторонних было запрещено.

Сам же Фёдор Фёдорович, сделавшись командующим Балтийским флотом, тоже впал в какое-то одурманившее его состояние и разъезжал по Кронштадту на открытом автомобиле в окружении поэтессы Ларисы и свиты девиц лёгкого поведения, да ещё и закатывал в Морском собрании с ними банкеты. И это – на небольшом острове, в военном городке с вековыми морскими традициями! Отвлекаясь от флотских дел, Раскольников дал втянуть себя в дискуссию о профсоюзах, которую Ленин назвал «непозволительной роскошью» для того тяжёлого периода, который переживала страна. При этом он был в этой дискуссии на стороне платформы Троцкого. И, пока тянулись собрания и споры, руководство Балтфлотом было значительно ослаблено, а с этим падал авторитет и самого командующего, и политических органов флота.

То ли он опьянел от своих побед на Каме и Каспийском море, то ли утратил контроль над собой, легко пройдя через английский плен и своё окружение под Казанью, но, как бы то ни было, Фёдор вместо всеобщего уважения к себе среди моряков Кронштадта, как это было в 1917 году, он стал вызывать у всех только неприязнь и раздражение. Любивший его раньше флот теперь относился к нему не как к герою и любимцу, а как к шкурнику и корыстолюбцу.

Что же касается состояния Балтийского флота к моменту назначения Раскольникова его командующим, в боевом отношении он – всего только тень прежних военно-морских сил Балтийского моря. Спасённые в Ледовом походе весной восемнадцатого года корабли теперь в большинстве своём были мертвы, ржавели у причалов. Но и те, на которых находились команды, не имея топлива, стояли без движения, с изношенными вконец механизмами. Матросы жили впроголодь, свирепствовала цинга. Очевидец тех дней писал в журнале «Красный флот»:

«В 1920 году суда стояли на Кронштадтском рейде без паров. Команды, сходя на берег, кидались искать ягод и грибов, чтобы хоть как-нибудь утолить голод. Ряды косил сыпняк. И всё бы это выдержал флот, если бы не перерождение кадров. Моряки новой формации были далеко не прочным элементом».

Короче, флот находился уже в таком полуразложившемся состоянии, что Фёдор не сумел сделать ровным счётом ничего для его организационно-идейного, нравственного и технического укрепления, а его крайне неумелые действия привели только к резкому возрастанию роста недовольства большевиками на флоте. Помимо жестокости, присущей всем сторонникам Троцкого, Раскольников отличался ещё и заносчивостью, и высокомерием. А под воздействием своей жены Ларисы он стал еще и определенно стяжателем, превращаясь в такого же буржуя, против которых недавно он сам боролся.

Зимой 1920–1921 года в голодном и холодном Кронштадте он с Ларисой вёл образ жизни, который самым мягким словом определялся бы как «нескромный». Конечно, давно уже существовали спец-пайки для «ответственных работников», «госдачи» и другие подобные привилегии, однако эта новоявленная традиция предписывала коммунистам никак своё положение не афишировать, тем паче достатком своим не хвалиться. А супруги-революционеры устраивали в своём доме пышные «приёмы», на которых мадам любила блистать чуть ли не царскими нарядами. Туалеты Рейснер были не просто красивы, а вызывающе роскошны. Когда в Петрограде царил голод, один из знакомых Ларисы Михайловны встретил её, «двадцатидвухлетнюю, надушенную и разряженную, кокетливо называвшую себя «коморси» – командующей морскими силами. На ней была голубая шубка, сиреневое платье, лайковые перчатки, благоухающие герленовскими духами «фоль арома». Нечего и говорить, какое впечатление всё это производило на голодных и оборванных моряков, особенно на партийных, тем более, когда в Кронштадте в это время морякам и офицерам Балтфлота подавали супы из селёдочных хвостов. Ну как им было не проклинать жирующих в своих богатых палатах начальников?..

«Матросов Раскольников считал людьми второго сорта, – писал о нём председатель Кронштадтского отдела трибунала Балтфлота Ассар. – Моряки голодали, а командующий Балтфлотом с женой жили в роскошном особняке, держали прислугу, ели деликатесы и ни в чём себе не отказывали».

Загулы знаменитой четы не были ни для кого секретом, а потому Кронштадт требовал от руководства страной не только прекращения продразверстки в деревнях, не только создания Советов без большевиков, но и привлечения к ответу перерожденцев от революции, и в первую очередь Раскольникова с Ларисой Рейснер. Разумеется, что «светская жизнь» Раскольникова с Рейснер не была причиной восстания, но она явилась одним из поводов к нему.

Ко всему этому вместе с Фёдором Фёдоровичем на Балтику прибыло большое количество лиц, ранее работавших с ним, и в течение лета 1920 года почти две трети руководящего состава сменилось. Новые назначения были, мягко говоря, неожиданными. Так, например, должность начальника Политотдела Балтийского флота занял тесть Раскольникова, бывший приват-доцент Психоневрологического института Михаил Рейснер. А начальником штаба Фёдор поставил своего начштаба по Волжско-Каспийской военной флотилии Владимира Кукеля. Несколько должностей в политотделе флота он отдал своей жене Ларисе Рейснейр.

Лариса-Рейснер-революционерка

Новое начальство Балтийского флота не чуралось Бахуса. На линкоре «Петропавловск» комиссару Николаю Николаевичу Кузьмину моряки жаловались, что Раскольников и его окружение чаще инспектируют винные погреба, чем пороховые…

Военные заслуги Фёдора и Ларисы были высоко оценены большевистским правительством – Раскольников получил должность командующего Балтийским флотом, просторный кабинет и роскошную квартиру в Адмиралтействе. Туда он и привёл молодую жену Ларису. «Мятежная чета» (так называли парочку в городе на Неве) вела аристократическую жизнь. К ним часто заглядывали артисты, музыканты, художники, журналисты. В разгар голода гостей ожидали щедро накрытые столы и шампанское.

«Мы воевали на революционных фронтах и заслужили право быть сытыми!» – в один голос говорили Фёдор и Лариса. Она оборудовала супружескую спальню в восточном стиле, а сама щеголяла в нарядах, реквизированных в помещичьих усадьбах.

В конце 1920 года молодожёны переехали в Москву, где Лариса превратила свою квартиру в литературный салон, куда наведывались Маяковский, Мандельштам, Пастернак. Последний сразу оценил ум и красоту Ларисы и посвятил ей проникновенные строки:

 
Осмотришься, какой из нас не свалян
Из хлопьев и из недомолвок мглы?
Нас воспитала красота развалин,
Лишь ты превыше всякой похвалы!
 

Когда Раскольникова, попавшего в опалу из-за допущенного в Кронштадте мятежа, в следующем году направят послом в Афганистан, Лариса без возражений последует за своим мужем, радуясь тому, что ей скоро откроются новые экзотические территории…

…А старые кронштадтцы до сей поры продолжают рассказывать легенды о тех безумных оргиях, которые устраивали в 1920 году зарвавшиеся от неограниченной власти Раскольников с Ларисой Рейснер в голодном Кронштадте: о царских лимузинах, на которых гоняла, давя зазевавшихся пешеходов, не слишком трезвая чета революционных начальников, о ваннах с шампанским, которые любила принимать вечерами пламенная революционерка Рейснер. В громадной адмиральской столовой, вмещающей не менее сотни гостей, Лариса устраивала ослепительные приёмы, появляясь на них в мехах и бриллиантах.

Писатель Лев Никулин вспоминал: «Петербуржцы много злословили по поводу прогулок верхом на вывезенных с фронта лошадях, – эти прогулки Ларисы Рейснер и Блока в то время, когда люди терпели лишения, были неуместны».

Александр Александрович Блок в своём дневнике записал: «Рейснеры издавали в Санкт-Петербурге журнальчик “Рудин”, так называемый “пораженческий” в полном смысле, до тошноты плюющийся злобой и грязный, но острый. Мамаша писала под псевдонимами рассказы, пропахнувшие “меблирашками”. Профессор писал всякие политические сатиры, Лариса – стихи и статейки». Одно из самых характерных для неё стихотворений – «Песня красных кровяных шариков»:

 
Мы принесли, кровеносные пчёлы,
из потаённых глубин
на розоватый простор альвеолы
жаждущих соков рубин.
Вечно гонимый ударом предсердий,
 наш беззаботный народ
из океана вдыхаемой тверди
солнечный пьёт кислород.
Но, как посол, торопливый и стойкий,
радости долгой лишён,
мы убегали на пурпурной тройке,
алый надев капюшон.
Там, где устали работать волокна,
наш окрылённый прыжок
бросит, как ветер, в открытые окна
свой исступлённый ожог.
 

На самом деле Лариса Рейснер никогда не была идейной большевичкой, а обычной декаденткой, которая просто оказалась в нужное время в нужном месте, и своего шанса на власть, славу и шикарную жизнь она не упустила. Себя в разговорах она называла не иначе, как красной Клеопатрой!

Поэт Всеволод Рождественский впоследствии рассказывал, как однажды он навестил Ларису вместе с поэтами Михаилом Кузьминым и Осипом Мандельштамом: «Лариса жила тогда в Адмиралтействе. Дежурный моряк повёл по тёмным, гулким и строгим коридорам. Перед дверью в личные апартаменты Ларисы робость и неловкость овладели нами, до того церемониально было доложено о нашем прибытии. Лариса ожидала нас в небольшой комнатке, сверху донизу затянутой экзотическими тканями. На широкой и низкой тахте в изобилии валялись английские книги, соседствуя с толстенным древнегреческим словарём. На низком восточном столике сверкали и искрились хрустальные грани бесчисленных флакончиков с духами и какие-то медные, натёртые до блеска, сосуды и ящички. Лариса одета была в подобие халата, прошитого тяжёлыми нитями».

Историк капитан 1-го ранга Михаил Александрович Елизаров пишет: «В свете накопленного в Кронштадте революционного потенциала в среде морских партийных кругов эта оппозиция была направлена, прежде всего, на командующего Балтийским флотом Ф.Ф. Раскольникова. Выступления партийных низов против него в известной мере можно считать первым этапом Кронштадтского восстания. Для кронштадтцев актуальной уже была не борьба со старой властью, а оппозиция новой, Ф.Ф. Раскольников олицетворял новую власть в полной мере, причём попытками партийного диктата матросским массам был известен ещё с 1917 года. По этой причине его большевизм, так же как приближённость Ф.Ф. Раскольникова и его жены Л.М. Рейснер к власти, были для кронштадтцев уже скорее не “плюсом”, а “минусом”. Поэтому его действия сразу стали вызывать недовольство. К тому же сам Раскольников поздно осознал обстановку и допустил на старте новой должности серьёзные ошибки: “перехлёст” (в тех условиях) с укреплением дисциплины, назначение начальником политотдела флота тестя М.А. Рейснер, стремление к “богемному” образу жизни Л.М. Рейснер при её нескрываемом влиянии на мужа и др. Недовольство Ф.Ф. Раскольниковым достигло апогея в сентябре… Дискуссия о профсоюзах сняла здесь тормоза, Ф.Ф. Раскольников являлся сторонником Л.Д. Троцкого и пытался провести его платформу на флоте. Общее собрание Кронштадтской организации РКП(б) 14 января 1921 года, на котором доклад и содоклад с разных позиций делали Н.Н. Кузьмин и Ф.Ф. Раскольников, большинством в 525 голосов против 96 отвергло платформу Л.Д. Троцкого и высказалось за проводимую докладчиком позицию Зиновьева и Ленина».

Россия уже устала от троцкизма и от таких, как Раскольников. После бегства начальственной четы из Кронштадта матросы откровенно радовались:

– Мы выгнали комфлота и его б…

* * *

Барство Раскольникова и его пренебрежительное отношение к матросам надо оставить на совести самих обвинителей. Матросы ему доверяли и шли за ним в бой. Этот факт отрицать нельзя. А вот конфликт между матросами и командующим Балтийским флотом был.

В чём причина этого конфликта? Дело в том, что Балтийский флот не принимал активного участия в боевых действиях во время гражданской войны. Значительная часть наиболее сознательных матросов была мобилизована на сухопутные фронты. Им на смену пришли так называемые «жоржики», которые имели очень приблизительное понятие о флотской службе и никогда не выходили в море. Оценивая состояние флота в начале 1921 года, М.В. Фрунзе писал: «В общем ходе революции и случайностях гражданской войны на долю морского флота выпали особенно тяжкие удары. В результате их мы лишились большей и лучшей части его материального состава, лишились огромного большинства опытных и знающих командиров, игравших в жизни и работе флота ещё большую роль, чем во всех других родах оружия, потеряли целый ряд морских баз и, наконец, потеряли основное ядро и рядового краснофлотского состава. В сумме всё это означало, что флота у нас нет».

Раскольников был боевым командиром, и он пытался возродить флот как боевую единицу. О состоянии флота Фёдор Фёдорович доложил секретной телеграммой руководству страны и партии. Его телеграмма стала известна среди матросов, что и вызвало негативную реакцию.

* * *

Но сказать, что Раскольников был стопроцентно бездеятельным в отношении жизни моряков и думал только о прокормлении себя и своей собственной семьи, было бы неверно, так как он не раз предупреждал Кремль о тревожной ситуации на Кронштадте. В декабре 1920 года делегация от флота, направленная в Москву с просьбой выхлопотать увеличение пайка морякам, была в полном составе арестована. Узнав об этом, Фёдор Фёдорович требовал, чтобы московская власть срочно освободила их, аргументируя это тем, что «иначе Кронштадт может повернуть свои орудия против Петрограда», однако в Москве его не услышали, и это неотвратимо приблизило назревавшее на острове восстание.

Оглядываясь назад, можно увидеть, что катализатором кронштадтского мятежа стали в первую очередь тяжёлые экономическое положение в стране, продразвёрстка и восстания крестьян, а вдобавок к этому председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий в июне 1920 года назначил командующим Морскими Силами Балтфлота своего любимца Федора Раскольникова. По мнению многих исследователей российской истории, «новый 26-летний командующий не был ни Бонапартом, ни Нельсоном, а был типичным авантюристом революционного времени». С началом революции он отправился в Кронштадт, потом сблизился с Троцким и вместе с ним выехал в Свияжск воевать с белочехами. Лев Давыдович назначил его командующим Волжской военной флотилией и там же познакомил его с Ларисой Рейснер – бывшей до этого его фавориткой, которая вскоре стала женой Раскольникова. На Волге, на Каспии и в Кронштадте Фёдор Фёдорович и Лариса всегда занимали лучшие особняки, заводили прислугу, и нетрудно догадаться, как это влияло на простых матросов.

1 марта на Якорной площади Кронштадта состоялся то ли пятнадцати-, а то ли даже шестнадцатитысячный митинг под лозунгами «Власть Советам, а не партиям!» и «Советы без коммунистов!» Спасать положение прибыл председатель ВЦИК Михаил Калинин. Калинин попытался успокоить собравшихся, но матросы сорвали его выступление, неоднократно выкрикивая реплики: «Брось, Калиныч, тебе тепло!», «Ты сколько должностей-то занимаешь, и поди везде получаешь?», «Мы сами знаем, что нам надо. А ты, старик, возвращайся к своей жене».

Чувствуя приближение вызревающего мятежа и свою невозможность его предотвратить или хотя бы на время отодвинуть, 26 января 1921 года Раскольников после тяжёлого разговора с Лениным подал в отставку со всех своих постов, и на заседании пленума ЦК РКП(б) его просьба об освобождении от обязанностей командующего Балтийским флотом была удовлетворена, и со следующего дня он был смещён со своего поста. С этого дня по девятое марта его место занимал его друг Куке ль.

Ветеран Союза ветеранов Государственной безопасности Евгений Корякин и полковник в отставке Виктор Унин так говорили о трагических событиях этого года в Кронштадте:

«В марте двадцать первого обстановка в Северной Коммуне, где самодержавно царствовал Григорий Зиновьев, закадычный друг и компаньон Ильича по знаменитому отшельничеству в шалаше на станции Разлив, накалилась до предела. Бастовали-итальянили питерские пролетарии, доведенные до ручки прелестями военного коммунизма. Восстали моряки Балтфлота в крепости Кронштадт. Военморов во многом спровоцировал «красный лорд» большевистского адмиралтейства – небезызвестный Фёдор Раскольников, потомок отважного лейтенанта Дмитрия Сергеевича Ильина, который поджёг турецкий флот в Чесменской бухте. (Николай Владимирович Скрицкий в книге «Самые знаменитые флотоводцы России» писал: «Так получилось, что отдалённый потомок лейтенанта Д.С. Ильина, героя Чесменского сражения, Ф.Ф. Ильин-Раскольников через столетия оказался во главе флотилии, которая добилась одной из первых побед Советского флота».) Он и его гражданская пассия Лариса Рейснер вели в Кронштадте вызывающе роскошную жизнь. Лариса временами принимала молочные ванны. Фёдор предпочитал дорогие коньяки, а на закуску – красную и черную икру. А из деревень, откуда призывом было новое поколение балтийцев, просачивались вести о том, как бесчинствуют продотрядовцы, как пухнут с голоду бабы и ребятишки…»