Автор книги: Николай Переяслов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Ленинские мысли всё сильнее овладевали сознанием Фёдора, всё властнее вели его за собой. Лозунг: «Вся власть Советам» – это, понял он, не что иное, как призыв к восстанию.
Получалось, что Ленин как бы беседовал с ним, мичманом Раскольниковым. Говорил ему: «флот, Кронштадт, Выборг, Ревель – могут и должны пойти на Питер… свергнуть правительство Керенского…».
Он ясно видел, что нужно делать, куда зовут его партия и Ленин.
«Да, промедление смерти подобно, – повторял он ленинские слова. Твёрдой матросской походкой, как будто под ним качающаяся палуба корабля, он, не спеша, ходил по комнате, обдумывая ситуацию. «Надо собрать комитет, – решил он. – Немедленно…»
Тов. Пелихов, неотлучно сопровождавший Раскольникова, уже давно настаивал на отъезде, так как он обещал Кронштадтскому комитету сразу из тюрьмы привезти его в Кронштадт и, наверное, «ребята» уже давно ждали его на пристани. И, выйдя из Смольного и сев на приготовленный катер, они отправились в Кронштадт.
Далее продолжает Савченко:
«На пароходе тов. Пелихов познакомил меня с кронштадтскими настроениями, дошедшими до высшей стадии революционного напряжения, и пополнил мои сведения о партийных делах. Тут же он дал мне прочесть письмо тов. Ленина, обращённое к членам партии. Это письмо окончательно укрепило меня в правоте своих взглядов на неотложность переворота. Тов. Ленин очень убедительно защищал эту идею, исходя из анализа реального соотношения сил… Окончательный вывод был таков, что подавляющее большинство рабочего класса и значительная часть крестьянства стоят решительно за нас. Жажда мира обеспечивает нам большинство солдатской массы. Политическая атмосфера накалена до крайности. Настало время пролетарской революции, свержения ненавистного правительства Керенского и установления диктатуры рабочего класса и крестьянства. Этот момент не должен быть упущен. Дальше ждать нельзя. Революции угрожает опасность. За нами верная победа.
Блестящее письмо Ильича – этот революционный призыв к восстанию, пламенный зов на баррикады – как нельзя более подняло мое настроение.
Наш маленький катер уже приближался к Кронштадту. Издали сверкали огни «красного острова», они становились всё ближе и ярче, пока, наконец, катер не проскользнул военную гавань.
Несмотря на поздний час, на летней пристани, в парке, перед памятником Петру Великому, стояла большая толпа моряков и рабочих. Оказывается, товарищи готовили мне встречу: раздались знакомые звуки морского оркестра. Катер ошвартовался.
Весь под впечатлением возбуждающих слов тов. Ленина, я произнёс горячую речь. Все точки над «i» были поставлены. После короткой уничтожающей характеристики режима Керенского я в заключение употребил такую фразу: «Временное правительство инкриминировало мне призыв к вооружённому восстанию. Но это была наглая ложь. Тогда я призывал вас, кронштадтцы, не к восстанию, а всего только к вооружённой демонстрации. Но сейчас я говорю вам: восстаньте и свергните это ненавистное буржуазное правительство Керенского, которое гноит в тюрьме большевиков, держит Ленина на нелегальном положении и, не останавливаясь ни перед чем, душит революцию».
Переночевав в Кронштадте, Фёдор на следующее утро в обществе того же неразлучного Семёна Пелихова опять вернулся в Питер. И в одном из длинных коридоров Смольного института встретился с Львом Борисовичем Каменевым.
«– Вот кто поедет вместо меня – Раскольников! – стремительно схватывая меня за рукав и широко улыбаясь, проговорил тов. Каменев обступавшим его со всех сторон военным.
Но товарищи, согласившись на предложение, всё-таки продолжали настаивать, чтобы кроме меня обязательно приехал и Каменев, так как химикам уже объявлено об его выступлении и даже напечатаны и расклеены афиши. Лев Борисович усиленно пытался освободиться от этой поездки, но представители химиков оставались неумолимы. Делать нечего, Льву Борисовичу пришлось подчиниться.
– Хорошо, – сказал он, – только подождите минуту, мне нужно ещё кое с кем переговорить.
Вскоре он возвратился, и мы поехали в запасный огнеметнохимический батальон.
Приехав на Петербургскую сторону, мы прошли в какой-то большой манеж.
Он был до половины уставлен скамейками, уже занятыми химиками, солдатами соседних полков и рабочей публикой. За недостатком мест многие стояли. Мы взошли на импровизированную эстраду, посреди которой возвышался председательский стол.
Тов. Каменев предложил мне выступить первым.
Я начал с заявления о том, что только вчера передо мной раскрылись железные двери тюрьмы. Затем, обрисовав мошеннические проделки царских следователей и прокуроров, я от этого частного вопроса перешёл к общей критике политического режима Керенского. Речь я закончил буквально теми же словами, как на Кронштадтской пристани, т. е. призывом к восстанию.
Уже с первых слов я почувствовал между собой и аудиторией тесный контакт, самое близкое взаимодействие. Речь, видимо, находила отклик у слушателей, а их настроение, в свою очередь, влияло на меня. Поэтому тон речи непрерывно повышался, и резкость её выводов всё нарастала.
После меня выступил тов. Каменев. Он сразу начал говорить очень горячо. Резкость всего его выступления имела большой успех. Трудно было предположить, что в действительности он являлся противником немедленного восстания. Напротив, брызги революционного огня искрились в его зажигательной речи.
Своими подлинно революционными как по характеру, так и по настроению речами тов. Каменев оказал крупнейшие услуги делу пролетарской революции…
Прямо с митинга я пошёл на ночёвку на Выборгскую сторону, а наутро, 13 октября, явился в ЦК, помещавшийся в то время на барственно-тихой фурштадтской улице.
После больших комнат, сверху донизу заставленных связанными тюками литературы, я спустился на несколько ступенек вниз и, пройдя по коридору, в небольшой комнате налево отыскал Я.М. Свердлова. Не теряя времени, Яков Михайлович с места в карьер ввёл меня в курс деловых вопросов. Ознакомив прежде всего с последними решениями ЦК, тов. Свердлов пояснил, что вся работа партии сейчас заостряется на подготовке свержении Временного правительства.
– В Кронштадте вам делать нечего; там уже всё хорошо подготовлено, – тоном, не допускающим возражений, пробасил тов. Свердлов, дыша на снятое пенсне и протирая его носовым платком, – а вот вам придётся немедленно поехать в Лугу – там не всё благополучно.
Мне поручалось произвести глубокую разведку относительно настроения Лужского гарнизона и создать там благоприятную для нас атмосферу.
Едва мы успели в общих чертах закончить наш разговор, как в комнату вошла группа руководителей Новгородского партийного комитета во главе с Михаилом Рошалем. Новгородские товарищи заявили, что на днях у них состоится губернский съезд Советов, на котором необходимо присутствие оратора «из центра».
– Вот, дайте нам Раскольникова, – потребовали они.
Яков Михайлович сперва не соглашался под тем предлогом, что у меня есть другая ответственная работа, но затем, после недолгого раздумья, уступил, однако с условием, что, пробыв два-три дня в Новгороде, я оттуда поеду в Лугу…»
Сразу же после разговора со Свердловым Раскольников отправился сначала в Новгород, а затем в Лугу, чтобы привлечь там на свою сторону местные гарнизоны. Выступая в Луге с речью в местном цирке «Модерн», Фёдор там сильно простудился и, едва потом добравшись до дома, тут же свалился в постель с высоченной температурой. Ночью его трясло, он горел в жару и даже немного бредил. А утром 26 октября его разбудили дверной звонок и громкие голоса в прихожей.
«Дверь его комнаты распахнулась, и вошёл кронштадтский матрос Пелихов, большевик-комитетчик, возбуждённый, взъерошенный, с зажатой в кулаке бескозыркой:
– Поздравляю, революция началась! Зимний дворец взят, и весь Петроград в наших руках. Как вы себя чувствуете?
Раскольников выскочил из постели.
– Я за вами, – продолжал матрос. – Меня послал товарищ Троцкий, просил узнать, когда сможете прийти.
– Сейчас пойдём, – сказал Раскольников, торопливо одеваясь. Его пошатывало от слабости, ещё держалась высокая температура. – Как началось восстание?
– Началось третьего дня, – стал рассказывать Пелихов. – По приказу Военно-революционного комитета во всех частях гарнизона стали заменять комиссаров правительства комиссарами комитета. Восемь комиссаров во главе с Мехоношиным комитет послал в штаб округа. Командующий округом отказался признать их полномочия, и тогда комитет через своих комиссаров призвал гарнизон не исполнять никаких приказов командования без его санкции. Дальше – больше. Керенский послал юнкеров громить большевистские газеты и разводить мосты. ВРК приказал отбить мосты и захватить телеграф, вокзалы. В Неву вошли «Аврора» и четыре миноносца с десантом наших кронштадтцев. И пошло-поехало. Ночью открылся Второй съезд Советов, он поставлен перед фактом восстания…
– Правительство арестовано?
– Да, министры в крепости.
– И Керенский?
– Керенский сбежал. Он в ставке. Говорят, двинул на Петроград третий конный корпус генерала Краснова. Но это пока слухи…»
О победе пролетарской революции говорил также и Лев Троцкий:
«Власть завоевана, по крайней мере в Петрограде. Ленин ещё не успел переменить свой воротник. На уставшем лице бодрствуют ленинские глаза. Он смотрит на меня дружественно, мягко, с угловатой застенчивостью, выражая внутреннюю близость».
Как рассказывал впоследствии Всеволод Рождественский, в ту ночь с 25 на 26 октября, когда Раскольников боролся с высокой температурой, он в составе роты охранял Дворцовый и Биржевой мосты от юнкеров Павловского училища на Петроградской стороне. К Дворцовому мосту пришли три эсминца с Балтики и десант моряков для штурма Зимнего. Матрос из десанта с гордостью сказал: «Нас привела Рейснер, решительная, боевая», – имея в виду активную и очень красивую революционерку и поэтессу Ларису Рейснер, которая раньше была влюблена в поэта-акмеиста Николая Гумилёва, а 25 октября, в день совершения революции, она дала команду произвести легендарный выстрел с «Авроры».
Слухи тогда возни кали очень быстро, и много из них было самых невероятных. Слух о Ларисе и «Авроре» дошёл до Вадима Андреева даже в Финляндии.
А Лев Никулин, который тогда работал в политотделе Балтфлота, в своей книге «Записки спутника» приводит такое четверостишие, бывшее хорошо известное в его кругу:
Плыви, мой чёлн, и в этом рейсе
Линкор старинный не задень,
Где, может быть, Ларисы Рейснер
Бессмертная проходит тень.
28 октября в «Правде» было напечатано письмо, обращённое «Ко всем честным гражданам города Петрограда», в котором говорилось:
«От команды крейсера «Аврора», которая выражает свой резкий протест по поводу брошенных обвинений, тем более обвинений не проверенных, но бросающих пятно позора на команду крейсера. Мы заявляем, что пришли не громить Зимний дворец, не убивать мирных жителей, а защитить и, если нужно, умереть за свободу и революцию от контрреволюционеров. Печать пишет, что «Аврора» открыла огонь по Зимнему дворцу, но знают ли господа репортеры, что открытый бы нами огонь из пушек не оставил бы камня на камне не только от Зимнего дворца, но и от прилегающих к нему улиц. А разве это есть? К вам обращаемся, рабочие и солдаты г. Петрограда! Не верьте провокационным слухам, что мы изменники и погромщики, и проверьте сами слухи. Что же касается выстрелов с «Авроры», то был произведен только один холостой выстрел из 6-дюймового орудия, обозначающий сигнал для всех судов, стоящих на Неве, и призывающих их к бдительности и готовности».
Залп, прозвучавший с «Авроры» и ставший сигналом к штурму Зимнего дворца 25 октября 1917 года – одна из наиболее красочных легенд о главном революционном крейсере, и эта легенда возникла сразу же после Октябрьского переворота. Рассказывают, что взошедшую на корабль красавицу-рево-люционерку, несмотря на общеизвестную присказку о женщине на корабле, моряки не только не прогнали, но и не посмели даже ослушаться. Бледнолицая, высокая и стройная девушка неземной красоты с косами вокруг головы отдала им приказ: «Пли!», – а затем бесследно исчезла.
Как писал в статье «Её любил Гумилёв…» Юрий Москаленко, «после февральской буржуазной революции Лариса Рейснер стала ещё более активно поддерживать большевиков. С одной стороны – у неё было столько энергии, что ей буквально не сиделось на месте, с другой – ей очень хотелось «положить на лопатки» Фёдора Раскольникова, потому что он стал по сути первым мужчиной, который отказал ей. До этого право выбора всегда было за нею…
Но нет такой крепости, которую не могли бы не взять большевики! Вскоре Лариса стала всё чаще бывать в штабе Балтийского флота, где нос к носу сталкивалась с объектом своей страсти. Она решила так: если он не может полюбить во мне женщину, так пусть полюбит единомышленника. Очень скоро «красная богиня» стала незаменимым человеком на флоте. Если где-то затевалась буча (воевать за рабочее дело хотелось не каждому) на корабль или в казармы посылали непременно Ларису. Она умела воодушевить: когда улыбкой, а когда, напротив, неприкрытой жёсткостью. Вот и на «Аврору» не случайно послали именно её…»
Фёдор и Лариса
Большинство историков склоняется к версии, что призраком «Авроры» была действительно непосредственно она – известная журналистка, писательница и революционерка Лариса Михайловна Рейснер. Говорят, что на легендарный корабль её тогда послали не наугад, а с чисто психологическим расчётом на то, что такой красивой женщине ни один матрос не откажет.
Понятно, что эту историю слышал в те дни и Фёдор Фёдорович Раскольников, и впоследствии эта красивая легенда ещё многократно усилит его чувство к этой легендарной женщине, ставшей впоследствии среди волжских боёв и взрывов его женой и спутницей…
…Но это случится немного позже, когда он уже будет воевать под Свияжском, Сарапулом и Казанью, а тогда, 26 ноября, забыв про свою болезнь, Фёдор тут же помчался во взбудораженный народом Смольный. К этому моменту убеждённый сбежавшим из дворца Керенским атаман казачьей дивизии Пётр Краснов двинулся с ней на Петроград. Его казаки без боя заняли городки Гатчина и Царское Село, и уже собирались наступать на саму столицу.
Георгий Миронов в своей книге «Герои гражданской войны», так пишет о роли Раскольникова в происходивших событиях: «Фёдор зашёл к Антонову-Овсеенко. Тот занят, еле успевает отвечать на телефонные звонки, отдавать распоряжения. К нему то и дело входят с докладами красногвардейцы, матросы, солдаты. Поговорить так и не удалось.
В комнату вошёл Ленин. Поздоровался за руку. Настроение у него хорошее. Он улыбался. Расспросил, как чувствуют себя фронтовики. Раскольников не успел ответить. Владимира Ильича вызвали срочно к прямому проводу. Вбежал раскрасневшийся от холодного ветра Бонч-Бруевич. Торопливо рассказал о последних событиях в Петрограде и куда-то снова убежал, не простившись, сказав лишь одну короткую фразу:
– Красногвардейцев надо проинструктировать…
Снова появился Ленин. Он отдал распоряжение Антонову-Овсеенко о посылке опытного агитатора навстречу отряду самокатчиков, который вот-вот будет в Петрограде.
– Кого же послать? – спрашивал Владимир Ильич, ни к кому не обращаясь.
– Раскольникова, – выпалил Антонов-Овсеенко.
– Правильно, – подтвердил Ленин, и его снова позвали к телефону.
Через несколько минут Раскольникову вручили мандат, написанный на бланке военного отдела исполкома Петроградского Совета:
«Военно-революционный комитет делегирует тов. Раскольникова для встречи войск, прибывающих с фронта, на Варшавский вокзал и назначает его комиссаром прибывающих войск».
Подписал председатель ВРК Н.И. Подвойский.
Выполнив задание, Раскольников вернулся в город».
Не успев ни с кем обсудить положение дел, он тут же был вызван к Ленину.
«Он был здесь же, в штабе округа, сидел за длинным столом, который обычно покрывался зелёным или красным сукном, но сейчас зиял своей грубой деревянной наготой, – пишет Фёдор Фёдорович в своей статье «Ильич на боевом посту». – Это придавало всей комнате какой-то неуютный вид. Перед Ильичом лежала развернутая карта окрестностей Питера.
– Какие корабли Балтийского флота вооружены крупнейшей артиллерией? – с места в карьер спросил меня Ленин.
– Дредноуты типа «Петропавловск». Они имеют по двенадцати двенадцатидюймовых орудий, не считая более мелкой артиллерии.
– Хорошо, – едва выслушав, нетерпеливо продолжал Ильич. – Если нам понадобится обстреливать окрестности Петрограда, куда можно поставить эти суда? Можно ли их ввести в устье Невы?
Я ответил, что из-за глубокой осадки линейных кораблей и мелководья Морского канала проводка их в Неву невозможна. Эта операция имеет шансы на успех лишь в исключительно редких случаях при большой прибыли воды в Морском канале.
– Так каким же образом можно организовать оборону Петрограда кораблями Балтфлота? – спросил В. И. Ленин, пристально глядя на меня.
Я сказал, что линейные корабли могут стать на якорь между Кронштадтом и устьем Морского канала примерно на траверзе Петергофа. Там помимо непосредственной защиты подступов к Ораниенбауму и Петергофу они будут обладать значительным сектором обстрела в глубь побережья. Ленин не удовлетворился моим ответом и заставил показать на карте примерные границы секторов обстрела разнокалиберной артиллерии.
В этот день Владимир Ильич был в повышенном нервном возбуждении. Занятие Гатчины белогвардейцами, видимо, произвело на него сильное впечатление и внушило ему опасения за судьбу пролетарской революции.
– Позвоните по телефону в Кронштадт, – обратился ко мне Ленин, – и сделайте распоряжение о срочном формировании ещё одного отряда кронштадтцев. Необходимо мобилизовать всех до последнего человека. Революция в смертельной опасности. Если сейчас мы не проявим исключительной энергии, Керенский и его банды нас раздавят.
Я попытался вызвать Кронштадт, но ввиду позднего времени дозвониться не смог. Владимир Ильич предложил воспользоваться аппаратом Юза.
Попытка связаться с Кронштадтом по телеграфу также не увенчалась успехом.
– Ну вот что, – сказал мне Владимир Ильич, когда я доложил ему об этом, – поезжайте завтра утром в Кронштадт и сами сделайте на месте распоряжения о немедленном сформировании сильного отряда с пулемётами и артиллерией. Помните, время не терпит. Дорога каждая минута…»
Контрреволюционные войска вступили в Царское Село. В городе вспыхнуло восстание юнкеров.
И в этот критический для революции момент новорождённый большевистский режим был спасён прибывшим к петербургским матросам Фёдором Фёдоровичем Раскольниковым – по его просьбе корабли из Гельсингфорса и Кронштадта подошли к Питеру. Это были четыре миноносца: «Забияка», «Деятельный», «Победитель» и «Меткий». Они были направлены на боевые позиции к селу Рыбацкому. А крейсер «Олег» и линкор «Заря свободы» стали на якорь в устье Морского канала. Для связи с действующими частями в район Пулковских высот была высажена с кораблей группа корректировщиков.
Фёдор Раскольников, организовав пехотно-артиллерийские отряды из Кронштадта и с фортов, прибыл с ними под Пулково. Матросы доставили восемь снятых с кораблей орудий и установили их на Пулковских высотах, заняв удобные для обстрела позиции.
Всего пары пушечных выстрелов хватило, чтобы не очень-то горевшие желанием проливать свою кровь казаки запросили мира. Войска Керенского были разбиты. Опасность, нависшая над революционной столицей, миновала. Генерал Краснов был помилован и уехал со своими казаками на Дон, а Фёдор отправился во главе отряда моряков в Петербург.
Раскольникова вызвали в Военно-революционный комитет. Прибыл он туда далеко за полночь. Вошёл в кабинет. Подвойский и Еремеев спали на стульях. Он разбудил их.
– Очень хорошо, что прибыли, – сказал Подвойский. – Вам придется сегодня же принять командование сводным отрядом моряков. Его по указанию Владимира Ильича мы посылаем на помощь московским товарищам… Константин Иванович, – он указал на Еремеева, – поедет туда же.
Отряд состоял из 750 матросов. Помощником командира назначили Николая Ховрина, начальником штаба – Анатолия Железнякова. Выехали ночью. В районе станции Бологое настигли бронепоезд белых. Загнали его на запасную ветку и принудили к сдаче. Тут же бронепоезд был укомплектован матросской командой.
В одном из своих очерков Раскольников впоследствии так писал о кипящих вокруг него событиях во время их возвращения из Питера: «С каждой минутой мы приближались к объятой восстанием Москве, где судьба пролетарской революции ещё не была решена окончательно. Мысли об этом невольно настраивали на воинственный лад.
Уже в Вышнем Волочке я был разбужен. Сообщили, что меня вызывает к телефону из Питера Рязанов.
Прошёл к железнодорожной телефонной будке. Громко, ясно и медленно выговаривая каждое слово, Рязанов передал мне последние политические новости, касавшиеся московских событий. Он сообщил, что между советскими войсками и белой гвардией заключено соглашение, на основании которого военные действия прекращаются и белая гвардия разоружается. Было ясно, что Октябрьская революция восторжествовала не только в Питере, но и в Москве…»
Когда прибыли в Москву, уличные бои здесь шли уже к концу. По заданию ревкома моряки помогали ликвидировать остатки контрреволюционных гнезд, арестовывали мятежных офицеров и юнкеров. Под предлогом поисков складов с оружием проводили повальные обыски и аресты, практиковались расстрелы на месте. В кратчайший срок отряд Раскольникова подавил всякое сопротивление и установил в городе постоянное патрулирование.
В эти дни по его приказу подчинённые ему красноармейцы палили из пушек по Кремлю и в упор расстреливая сдавшийся им гарнизон. После этого бойцы его отряда ещё несколько дней отлавливали по всей Москве и расстреливали на месте юнкеров. Эти «подвиги» героя революции не прошли мимо вождей, и вскоре он был назначен комиссаром Морского генштаба – своего рода «красным лордом» Адмиралтейства.
Первый год советской власти стремительно катился к концу и нужно было срочно принимать бюджет на предстоящее время. Для решения этого, а также ряда других вопросов, в Смольном, в спартански суровом кабинете Ленина, собрались для очередного собрания члены Совнаркома. В книге «О времени и о себе» в главе «Ленин и Гуковский» Раскольников пишет: «Ленин сидел за письменным столом, вплотную придвинутым к стене. За его спиной полукругом расположились на венских стульях народные комиссары и их заместители: Коллонтай, Дыбенко, Шлихтер, Елизаров, Глебов-Авилов.
Председатель Ленин сидел не лицом к собранию, а спиной и во время речи оратора вполоборота поворачивался к нему и внимательно слушал, поглядывая на часы: регламент был строгий – Владимир Ильич не любил «болтовни», как он выражался, оратору полагалось три минуты. Слушая речь, он в то же время тонким, косым почерком писал записки присутствующим: запрашивал о каком-нибудь деле, что-то напоминал, давал новые поручения.
Глебов-Авилов уныло докладывал о забастовке почтовотелеграфных служащих. По предложению Ленина Совнарком решил объявить забастовщиков уволенными со службы и перешёл к обсуждению бюджета. Нового бюджета в ту пору ещё не было, а временно, до конца 1917 года, оставался в силе старый бюджет Временного правительства. Все наркомы нападали на бюджет Народного комиссариата по морским делам и требовали его сокращения по всем статьям. Наркоммор Дыбенко и я, его заместитель, не возражали: мы тоже считали, что бюджет раздут. По окончании прений Владимир Ильич продиктовал сидевшему рядом с ним секретарю Совнаркома Николаю Петровичу Горбунову постановление: «Поручить товарищу Раскольникову сократить смету Народного комиссариата по морским делам и ежедневно докладывать Совнаркому о произведённых сокращениях».
– Слово «ежедневно» подчеркните и следите за исполнением, – добавил он Горбунову.
Николай Петрович, сверкнув очками, взглянул на Ленина и безмолвно кивнул головой.
По окончании заседания Владимир Ильич отвёл меня к окну и сказал:
– Для сокращения морского бюджета вам нужен хороший специалист. Вы поезжайте к Гуковскому и передайте ему от моего имени приглашение на работу. Это хороший спец по финансам. Он когда-то работал в Баку, был в нашей партии, но потом, в эпоху реакции, как многие интеллигенты, отошёл от партии. В последнее время он состоял маклером Петербургской биржи.
В кабинет вошёл Сталин. Его лицо было сумрачно, в руках вилась длинная бумажная лента – результат переговоров по прямому проводу с Киевом, где Украинская Рада отложилась от советской Москвы. Ленин и Сталин ушли совещаться в соседнюю маленькую комнату, где стояла солдатская койка, на которой иногда ночевал Ленин.
Через просторную канцелярию, где шумно стрекотали «ундервуды», я прошёл в столовую и выпил стакан крепкого, обжигающе-горячего чая. Наутро я поехал к Гуковскому – он жил где-то на Петербургской стороне. Среднего роста, широкоплечий, с рыжеватой бородой и усталыми глазами, Гуковский принял меня очень приветливо и сразу, без тени колебания, согласился поступить на советскую службу. Ему очень польстило, что приглашение исходило лично от Ленина. Он охотно согласился сократить бюджет Народного комиссариата по морским делам.
– Только мне трудно докладывать каждый день о сделанных сокращениях, – добавил он. – Конечно, я могу сегодня вычеркнуть одну статью, завтра другую, но это будет неправильно. Гораздо целесообразнее изучить весь бюджет и тогда уже сразу произвести сокращения; по всем статьям и параграфам.
Такой деловой подход мне очень понравился.
– Хорошо, я доложу ваше мнение товарищу Ленину.
Вечером, когда кабинет Ленина проветривался перед заседанием Совнаркома, я в одной из больших комнат Смольного рассказал Владимиру Ильичу о поездке к Гуковскому. Разговаривая, мы ходили взад и вперед по крашеному полу. По военной привычке, я старался попасть в ногу собеседника. Большие пальцы обеих рук Ленина были заложены в верхние жилетные карманы.
– Какое впечатление произвел на вас Гуковский? – внезапно остановившись, спросил Владимир Ильич, прищурился и пристально посмотрел мне в глаза.
– Очень хорошее, – ответил я, – он сразу взял быка за рога.
Владимир Ильич обрадовался и согласился, чтобы доклад о сокращении сметы Морского комиссариата был заслушан по окончании всей работы Гуковского. Я познакомил Гуковского с бывшим адмиралом Максимовым по прозвищу «Пойка» – он заведовал всеми хозяйственными делами комиссариата, – и они дружно приступили к работе. Через две недели пересмотр бюджета был закончен: сокращение дало экономию в десятки миллионов рублей. Первый дебют Исидора Эммануиловича Гуковского на советской службе оказался удачен: Владимир Ильич Ленин остался доволен его работой…»
(На самом деле сокращение бюджета Морского комиссариата станет причиной задержки выдачи жалованья матросам, что вызовет потом среди них большое недовольство. Сокращение бюджета приведёт также к резкому ухудшению рациона питания команд, посадив их, в буквальном смысле, на голодный паёк, что в недалёком будущем станет одной из причин мятежа в Кронштадте.)
В ноябре – декабре 1917 года началась мощная агитационная кампания на фабриках и в казармах Петрограда. Типичным образцом речей того времени может быть выступление большевика Фёдора Раскольникова, произнесённое им на митинге в петроградском цирке «Модерн», где он, в частности, говорил: «Учредительное собрание откроется, когда наберётся его 400 членов. Но мы, революционеры, не признаём фетишей, мы не дикари, мы не принимаем слова за их красоту, мы воспринимаем вещи в их реальности. Нам нужно Учредительное собрание, чтобы ратифицировать декреты о мире, о земле, о рабочем контроле. Если нет, мы его разгоним. Если это Учредительное собрание покажет себя прислужником контрреволюционеров, трепещущим перед буржуазией, я буду там и скажу вам, товарищи: возьмите ваши винтовки, и мы его распустим» (всеобщие аплодисменты).
5 января 1918 года было созвано Учредительное собрание, о начале работы которого первым объявил Яков Свердлов. В одну минуту большевики появляются в зале, а Яков Михайлович, председатель ВЦИКа, быстрыми шагами вбегает на трибуну, одной рукой отодвигает говорящего и громким металлическим голосом, от имени Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, объявляет открытие Учредительного собрания.
Несколько выразительных штрихов к этому рассказу добавил Фёдор Фёдорович Раскольников: «Лишь только на трибуне появилась осанистая фигура Швецова, мы, члены большевистской фракции, тотчас организовали обструкцию. Кто-то из наших схватил Швецова за рукав, собираясь стащить его с трибуны. В течение нескольких минут мы своим шумом буквально заглушили голос Швецова. Товарищ Свердлов отобрал у него звонок и с властной уверенностью отстранил его в сторону…»
Так Яков Михайлович и его товарищи «делали историю».
В третьем часу ночи Фёдор Фёдорович Раскольников от имени большевиков заявил, что, «не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти депутатов окончательное решение вопроса об отношении
к контрреволюционной части Учредительного собрания», после чего приказал Железнякову очистить зал. Так из уст Железнякова прозвучала знаменитая на всю страну его фраза: «Караул устал», – и таким образом «вопрос о власти» в России был решён на ближайшие семь десятилетий.
Учредительное Собрание
«Утром следующего дня, – писал впоследствии в журнале “Огонёк” Леонид Млечин, – нарком по военным и морским делам Павел Дыбенко и его заместитель Фёдор Раскольников явились к Владимиру Ильичу – рассказать ему, как разогнали Учредительное собрание. Выслушав их, тот “долго и заразительно смеялся”».
«Разгон Учредительного собрания, – довольный сказал Ленин, – есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры. Урок будет твёрдый».
Один из руководителей немецких социал-демократов Отто Браун, потрясённый происшедшим, писал в партийной газете «форвертс»: «Советский коммунизм, который Ленин навязал России, располагая всего четвертью мест в парламенте, представляет собой «военную диктатуру, равной которой по жестокости и беспощадности не было даже при позорном режиме царей…» А ещё недавно немецкие социал-демократы были союзниками и единомышленниками российских! Демонстрацию в поддержку Учредительного собрания расстреляли. Количество жертв установить так и не удалось…
Уничтожив парламент, большевики устранили из политической жизни другие партии – конкурентов и соперников. «После разгона Учредительного собрания, – вспоминал депутат от партии эсеров Владимир Зензинов, – политическая жизнь в Петрограде замерла – все партии подверглись преследованиям. Партийные газеты были насильственно закрыты, партийные организации вели полулегальное существование, ожидая каждую минуту налета большевиков. Большинство руководителей как социалистических, так и несоциалистических партий жили на нелегальном положении». В следующий раз свободно избранный парламент соберется в России не скоро. Но как мало людей в ту пору сожалели о разгоне парламента! Иван Бунин описал уличную сценку. Люди горячо говорят:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?