Текст книги "Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова"

В январе 1921 года проходила первая конференция моряков, где открыто было высказано недовольство разными условиями жизни для руководящей партийной элиты и остальных моряков. В Ленинградском партийном архиве в «Деле Ф.Ф. Раскольникова» сохранилась телеграмма Раскольникова Троцкому, в которой он сообщает, что собрание моряков «фактически вотировало мне недоверие как комфлоту. Тов. Зиновьеву и Евдокимову стоило большого труда, чтобы удержать собрание от вынесения открытого порицания… Я вынужден просить ЦК об освобождении меня от исполняемых мною обязанностей. Интересы флота будут лучше ограждены, если во главе его будет поставлено лицо, пользующееся полным доверием масс и политической поддержкой Петербургского комитета».

Историки считают, что у Раскольникова был конфликт с Зиновьевым. Раскольников доложил в ЦК партии об угрожающих настроениях моряков в Кронштадте. Зиновьев и Евдокимов расценили этот доклад как клевету. В книге «Кронштадтский мятеж» (выпущенной Ленинградским институтом истории ВКП(б) в 1931 году) приведена следующая информация:

«Организовано в зале Морского Корпуса 19-го января общее собрание моряков-коммунистов, 3500 человек. За платформу Троцкого голосовало 40–50 человек. Группа Троцкого была во главе с Раскольниковым… Раскольников помогает разложению флота путём введения неправильной политики: отпусков, вербовки личного состава и поведением своей личной жизни – прислуга, излишний комфорт лиц, окружающих его…»

В конце января Раскольников был в Москве на совещании делегатов-моряков 8-го съезда Советов. Совещанием он назначен в Комиссию по восстановлению морских сил республики. Из Москвы в поезде М.И. Калинина, как «троцкистский» оппонент он поехал на юг с дискуссионными митингами. С ним уехала и Лариса:

«Дорогие мои, ма, па, Тетля и Лоти, мои брошенные за две тысячи вёрст среди вражьего стана. Что с Вами, боюсь об этом думать. Но мне пришлось выбирать. Утром приехали в Москву – вечером – попали в поезд Калинина… С Федей случилась беда – в Харькове он слёг, его лёгкие запылали, и я одна, в женском душном купе, оказалась прачкой, сиделкой и уборщицей. Ну, к счастью, вмешался Калинин, дали вина, особый стол, лекарства – кризис прошёл. Счастье, что я была около. Врачи нашли острую угрозу лёгочной болезни и в течение 10 дней запретили митинговать. Что делать дальше?

Дискуссия практически закончена, проскакивать на съезд фуксом от какого-нибудь городка Федя не хочет, да и не сможет сейчас: он вдребезги болен и разбит. И вот нас озарило. Рядом в 200–300 верстах отсюда лежит рай земной – Сочи. В Новороссийске нас, как родных, встретили моряки, среди них масса каспийцев. Они добыли нам вагон, который потом доставит нас и в Москву; обещали в Сочи кормить – словом, сквозь серый пепел последних недель заулыбалось тропическое солнце, Федя лежит на койке белый и сухой, как травка, и его бедное лицо даёт мне мужество не видеть Вас ещё месяц и спасать малого в Сочи… Уже в Новороссийске на нас пахнуло счастьем, мы ездили смотреть в горах наши батареи, неслись над пропастью, где внизу лениво и бескрайне дышит море… И жизнь опять показалась нам нужной и прекрасной. Милые, милые, только бы Вас никто не обидел. Калинин будет Вам из Москвы звонить, он обещал всё сделать, чтобы на наше гнездо до Фединого выздоровления никто не смел покушаться…»

Но в Кронштадте тем временем всё-таки вызревал мятеж…

В адрес бунтующих матросов были произнесены угрозы о «железном кулаке пролетариата», способном уничтожить «недисциплинированность и измену». Однако, несмотря на эти угрозы, резолюция была митингующими принята, а 2 марта на острове и в самом деле начался матросский мятеж. Хотя кто будет брать власть, кто и как будет руководить страной, откуда брать продовольствие для страны и так далее – найти ответы в наивных резолюциях восставших было невозможно…

Если бы все гарнизоны Кронштадта поддержали тогда Ревком, то остров бы стал неприступен. Через три-пять недель должен был вскрыться лёд, и тогда мятежники могли бы получать продовольствие из-за рубежа. В этом случае даже без военной помощи извне крепость могла оставаться неприступной много долгих месяцев.

В преддверии этой ситуации британский и французский флоты начали быстро готовиться к походу на Балтику. Воспрянули духом и врангелевцы. Всё это заставило Ленина бросить значительные силы на подавление мятежа. При этом председатель Реввоенсовета Л.Д. Троцкий был наделён чрезвычайными полномочиями, фактически он стал диктатором не только в Петрограде, но и по всей стране. Энергии и опыта управления войсками Льву Давыдовичу было не занимать, и он воссоздаёт 7-ю армию под руководством Михаила Николаевича Тухачевского, усиленную бронепоездами и авиаотрядами. На северном и южном берегах финского залива было сосредоточено свыше 45 тысяч штыков.

Мятежникам был направлен ультиматум: тем, кто решил сдаться, обещали сохранить жизнь. Сразу же после предъявления ультиматума на город с самолётов начали сбрасывать листовки с лапидарным текстом: «Сдавайтесь! Иначе будете перестреляны как куропатки. Троцкий».

Одним из участников подавления кронштадтского мятежа был уже упоминавшийся ранее Павел Ефимович Дыбенко, командовавший 561-м полком, находившимся под общим командованием Михаила Николаевича Тухачевского, возглавлявшего Сводную дивизию. Заместитель начальника особого отделения Юдин так докладывал о его деятельности в то время: «561-й полк, отойдя полторы версты на Кронштадт, дальше идти в наступление отказался. Причина неизвестна. Тов. Дыбенко приказал развернуть вторую цепь и стрелять по возвращающимся. Комполка 561 принимает репрессивные меры против своих красноармейцев, дабы дальше заставить идти в наступление».

Как говорится, расстрел на расстреле и расстрелом погоняет. Захваченных при штурме острова матросов потом судили и разбирали каждое дело индивидуально, при этом многие из них завершили смертными приговорами. И только для поэтов всё закончилось стихами, как у Эдуарда Багрицкого в поэме «Смерть пионерки» (и то не у всех, как это видно по судьбе Николая Гумилёва):

 
Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лёд…
 

Усмирение Кронштадтского восстания стало «звёздным часом» Тухачевского, действовал он решительно и очень жестоко, после польского провала ему больше нельзя было проявить слабину. Приказы его были ультимативными: «Приступ вести стремительно и смело, подготовив его ураганным артиллерийским огнём». Тухачевский взял от подавления Кронштадта не только славу, но и жену комиссара Балтфлота Николая Кузьмина, которая стала его любовницей.

В Кронштадтском мятеже участвовали 16 тысяч повстанцев, которые отказались сложить своё оружие. 17 марта 1921 года наступающие части прорвались по льду в Кронштадт и к следующему дню город был окончательно взят штурмом войсками 7-й армии. Мятежники потеряли убитыми около тысячи человек, четыре с половиной тысячи были взяты в плен, а многие бежали по льду в Финляндию. Расправа с теми, кто остался в России и не бежал за границу, была беспощадной: 2103 человека были расстреляны, 6459 человек отправили на Соловки. Признавать состоявшийся мятеж восстанием большевики не хотели, поэтому всё произошедшее приписали раскрытой ЧК летом 1921 года Петроградской боевой организации, за участие в которой были расстреляны 96 человек, в том числе поэт Николай Гумилёв. Семьи многих участников восстания были репрессированы, примерно половину гражданских жителей Кронштадта – около 10 тысяч человек – выселили как неблагонадёжных, а около восьми тысяч человек ушли по льду за границу.

(Сталин запомнил всё: и в 1944 году при заключении мира с Финляндией он потребовал выдачи всех этих беглецов Советскому Союзу…)

Кронштадтское восстание можно назвать одним из самых кровавых мятежей за всю российскую историю, мятеж был жестоко подавлен, но только недавно, как говорят, выяснились причины этой кровавой резни и имена тех, кто спровоцировал эти беспорядки. Это были командующий Балтфлотом Фёдор Раскольников и его подруга Лариса Рейснер. Именно она, как сегодня свидетельствуют историки, играла главную роль во многих эпизодах «красного мятежа». Хотя её отлично знали не только писатели, но и политики, её имя было широко известно по России. Моряки знали её как бойца Волжской военной флотилии, офицеры – как комиссара Морского Генерального штаба, читатели «Известий» – как автора «Писем с фронта».

Эту женщину называли советской «красной императрицей», и её связь с Львом Троцким стала началом её восхождения к власти. Это был настоящий роман, во время которого Лев Давидович открыто представлял её своей женщиной. Он назначил Рейснер своим секретарём, через неё начали проходить все важнейшие документы, в том числе и расстрельные списки. Она могла вносить в эти списки любого не понравившегося ей человека, чем, по мнению историков, и пользовалась. Некоторые говорят, что именно жестокость и произвол Ларисы Рейснер смутили Троцкого, который и сам не был святым. И он решил избавиться от подруги и придал остроумный план: знакомит её со своим заместителем Фёдором Раскольниковым. И этот план заканчивается успехом: Лариса влюбляется в красавца Раскольникова, и уже в 1918 году они празднуют революционную свадьбу. После разрыва с Гумилёвым она связала свою судьбу с революционерами, став не только женой, но и адъютантом Фёдора Раскольникова, на тот момент командующего Волжско-Каспийской флотилией, а в скором будущем – видного военного и политического деятеля, дипломата, члена Союза советских писателей. А он поначалу был влюблён в Александру Коллонтай, но устранился, когда та обратила внимание на Павла Ефимовича Дыбенко. Перешагнув через свою первую любовь, Лариса однажды сказала Шкловскому:

– Любовь – это пьеса с короткими актами и длинными антрактами.

После разрыва с Гумилёвым она стала откровенно циничной: когда видела постланную постель, говорила: «Кушать подано!..»

Николай Кузьмин в своём историческом романе «Сумерки» придерживается того мнения, что Рейснер «стала настоящей психопаткой: она сумела забраться даже в поезд Троцкого и прокатиться с ним на Восточный фронт. А из-под одеяла «красного главкома» нырнула в постель балтийского мичмана Ра ско л ьникова».

Тогда Троцкий даже не подозревал, что пара Рейснер – Раскольников всего через пару лет создаст реальную угрозу Советской власти.

Страна, охваченная гражданской войной, голодом и смутой, даже не подозревала, как живут слуги самопровозглашенной

Советской власти. А когда Раскольников был назначен командующим Балтфлотом, и супруги перебрались в Петроград, их имущество, отнятое у низложенных аристократов, стало расти с невиданной скоростью.

Сегодня многие историки считают, что матросы Балтфлота восстали потому, что были недовольны поведением Раскольникова, Рейснер и других командиров, обнаглевших от вседозволенности. Это, как говорят они, был самый настоящий народный гнев, к которому позднее прибавились остатки эсеров. И в жестоком подавлении восставших людей принял участие и сам Фёдор Раскольников, которому пришлось стрелять в тех, с кем он до этого вместе служил на флоте и с ними общался. Очевидцы утверждают, что всё это время он очень сильно пил, пытаясь заглушать в себе голос совести, и то и дело цитировал строки из Достоевского. И глядя на всё это, находившийся рядом с ним Павел Ефимович Дыбенко написал рапорт о его отозвании, так что Троцкому пришлось к этому рапорту внимательно прислушаться: состояние Раскольникова начало внушать опасения уже и ему самому.

Дальнейшую судьбу Фёдора Фёдоровича определила его случайная встреча с заместителем наркома иностранных дел РСФСР Львом Караханом, который предложил ему пост полномочного представителя советского правительства в Кабуле. Наркомату иностранных дел в это время как раз катастрофически не хватало своих профессиональных кадров, и Раскольников – человек вполне образованный, с двумя высшими образованиями, знающий несколько иностранных языков, – был ценнейшей для них находкой.

Во время поездок в Кронштадт и на другие базы флота Раскольников простудился и слёг. Врачи сказали: нужно лечение на юге, и он с Ларисой отправился к Чёрному морю.

Едва живыми добрались до Новороссийска – поезда ходили еле-еле, были переполнены пассажирами. Случайная встреча в дороге со старым петроградским знакомым Раскольниковых – Львом Михайловичем Караханом, заместителем наркома по иностранным делам и начальником брата Ларисы Игоря, только что вернувшегося из Афганистана, – определила дальнейшую судьбу Раскольникова: Карахан предложил ему отправиться, по выздоровлении, полпредом в Афганистан. Довод Карахана был неотразим: его ведомству катастрофически не хватало образованных партийцев, знающих иностранные языки, Раскольников же – человек с двумя высшими образованиями, знал французский, немецкий и английский, в университете изучал восточные языки…

20 марта 1921 года оргбюро ЦК РКП (б) приняло решение направить Фёдора Фёдоровича полномочным представителем РСФСР в Афганистане. И Раскольников согласился. А вместе с ним решила отправиться за рубеж и его молодая красивая жена. Не та, промелькнувшая на сарапульском заседании Вера Николаевна, а находившаяся рядом с ним в Свияжске, Энзели и Кронштадте Лариса Михайловна Рейснер, которую ещё называли как «красная Валькирия…»

Глава пятая
«В маленьких восточных деспотиях…»

30 марта 1921 года Фёдору Фёдоровичу были вручены соответствующие документы на русском и персидском языках, и 16 апреля советская дипломатическая миссия выехала из Москвы через Ташкент, Бухару и Термез в Кушку. Вот как описывал в своей книге «Молодость века» день отправления из Ташкента поезда с советской миссией Николай Александрович Равич:

«Не было ни одного матроса, красноармейца или партийного работника, который бы не слышал о Раскольникове. Раскольников был председателем Кронштадтского комитета большевиков; он поднял Кронштадт вместе с Дыбенко, Коллонтай и Рошалем. Раскольников сражался против англичан на Балтике, когда началась интервенция, был взят в плен и выменян на 17 английских офицеров…По указанию Ленина руководил потоплением Черноморского флота в Новороссийске и с отрядом матросов пробился оттуда через Ставрополь – Царицын – Котельниково на Москву. Он был организатором Волжской военной флотилии, которая прославилась в боях с белыми, взял с ней у англичан персидский порт Энзели. Затем Раскольников командовал Балтийским флотом и ушёл с флота вследствие ссоры с Зиновьевым. Кронштадтский мятеж произошёл, когда его на флоте уже не было…

…Поезд Раскольникова стоял недалеко от станции и был окружён вооружёнными матросами. Большинство из них были в дореволюционное время боцманами. Это были могучие люди огромного роста; у многих на шее висела дудка, а в ухе поблескивала серьга. Люди бывалые, серьёзные, они любили порядок и знали службу. Весь сопровождающий Раскольникова персонал, за исключением Никулина, состоял из морских штабных офицеров. Все они были уже награждены орденами Красного Знамени, прославлены в боях и сохранили тот стиль вежливого и спокойного обращения, который был принят среди морских офицеров. К тому же они прекрасно знали английский язык.

Сам Раскольников был очень красив и в этом смысле составлял удивительную пару со своей женой Ларисой Михайловной Рейснер, выдающийся ум и красота которой поражали каждого встречавшегося с ней человека. Фёдор Фёдорович был человек высокого роста, с голубыми глазами, тонкими чертами лица, которому нежный румянец придавал юношескую свежесть, и редкими по форме и, я бы даже сказал по изяществу, руками. Говорил он тихо, но, увлекаясь, начинал возвышать голос, и тогда его глаза загорались, румянец заливал щеки, и становилось понятно, почему этот человек мог повести за собой тысячи людей. Он был подлинным фанатиком революции и никогда не признавал никаких компромиссов. И в то же время какая-то истеричность и неуравновешенность чувствовались в нём. Бывали случаи, когда он впадал в ярость. Тогда самые бывалые моряки бледнели и, зная его нрав, старались не попадаться ему на глаза.

Уже тогда, во время одной из наших бесед с Раскольниковым, я заметил в нём одну необычную странность. Взгляд его вдруг становился отсутствующим, и он не слышал того, что ему говорят. А через несколько минут, как бы очнувшись, спрашивал: «Простите, что вы сказали?»

Потом, уже в Советском Союзе, мне приходилось по службе часто встречаться с Раскольниковым, и однажды я спросил его, чем объясняется такая рассеянность.

Он покраснел и ответил:

– Вы знаете, у меня бывают иногда какие-то провалы в сознании. Я долго болел в связи с этим, даже находился в больнице…

Вероятно, именно по этой причине Раскольников, человек легендарной храбрости, потерял способность управлять собой, когда столкнулся с жестокой действительностью. Иногда история требует от человека большего, чем физическая храбрость.

Лариса Михайловна Рейснер была молодая женщина, крупного, но удивительно пропорционального, я бы сказал, сильного телосложения, с большими серыми глазами, копной светлых волос и обаятельной улыбкой. К тому же у неё был чарующий, мягкий голос…»

Революция, как писала о ней Галина Гржиборовская, привлекала её не меньше, чем литература. «Как привлекали её яркие и опасные мужчины». Она любила риск, хотела быть на виду, тянулась к славе – любовь, литература и война сливались для неё в единое целое. А поезд всё полз от станции к станции, а она томилась в потёртой роскоши одноместного купе, писала, зачеркивала, снова писала. Ведь поначалу такого взлёта ничего не предвещало: литературная слава от неё ускользала, не везло и с любовью. Она поклонялась Блоку, но тот не обращал на неё никакого внимания. Влюбилась по уши в Гумилёва, почти до безумия, бегала к нему на свидания в сомнительный отель-полубордель, забыв обо всём на свете – а он её бросил, причём оскорбительно. И ладно бы ради Ахматовой, но нет – ради пустой и глупой девчонки со смазливым личиком.

Любовь к Гумилёву была первой, сильной и страшной, а затем всё закрутилось… В обществе шептались, что интеллигентную барышню прельстила грубая мужицкая сила, но на самом деле Раскольников был таким же мужиком, как она крестьянкой. Внебрачный сын протодиакона и генеральской дочки отучился в Политехническом институте, баловался писательством и отсиживался на тыловых курсах во время Первой мировой войны, а матросским атаманом его сделало яркое красноречие, пудовые кулаки да высокий рост. Он был ещё одним средней руки окололитературным декадентом, пошедшим за большевиками.

Отчасти таким же был и Троцкий, которого Лариса встретила на фронте. Он был неутомимым оратором, плодовитым публицистом, отличным организатором, неутомимым любовником. В нём собралось, казалось, всё, что привлекало её в мужчинах – ум, одарённость, напор и человеческий блеск…

Утешение от первой несчастной любви нашлось в литературном творчестве. Рейснеры всей семьёй стали издавать журнал, которому они дали название «Рудин» – по имени тургеневского героя-социалиста. В нём Лариса написала (причём, первая, никто этого до времени не заметил!), что революция – это вампир. И написала это, надо сказать, не с ужасом, а с восторгом. Она была настоящая женщина, поэтому трепетала перед Молохом революции и жаждала ему отдаться.

И этот момент настал – революция грянула.

Так что же делала Лариса Рейснер в гуще клокочущей гражданской войны? Была бесстрашной? Да. Рисковала? Да. Смерти смотрела в глаза. И в этом вихре она нашла своего истинного воина, красного командира – Фёдора Раскольникова. Любовь их родилась в бою. Был общий враг. Единые цели. И оба они тяготели к литературе…

…До Ташкента дипломаты добирались поездом, далее путь шёл через Бухару до пограничной станции Кушка, а оттуда – караваном до Кабула. В дорогу каждому было выдано по буханке чёрного хлеба, головке голландского сыра, немного чая и сахара. Естественно, этого запаса хватило ненадолго, и вся дипломатическая миссия, включая действительного и полномочного посла РСФСР Фёдора Раскольникова, села на голодный паёк. Рассчитывали, что путешествие продлится чуть более месяца. Но поезд шёл очень медленно: пути размыло весенним паводком Сыр-Дарьи.

По словам Галины Пржиборовской, жена поэта Мандельштама Надежда Яковлевна вспоминала, что они в это время выехали из Киева, потому что Осип Эмильевич очень сильно хотел попасть в афганский поезд Раскольникова: «Но в Москве выяснилось, что на эту авантюру мы опоздали, и мать Ларисы Рейснер сказала, что Раскольников упёрся и, несмотря на всё настояние жены, ни за что не согласился взять с собой “поэтишку”. Вместо Мандельштама он захватил в поезд Никулина… А Мандельштам сказал, что судьба его, видно, хранит, чтобы он не путался в афганские интриги Раскольниковых, и принялся искать оказию на Кавказ».

Начальник штаба Балтийского флота С. А. Кукель прибыл в распоряжение Фёдора Раскольникова прямо из тюрьмы, откуда он его вытащил для своей экспедиции. А бедствовавшему в то время Мандельштаму Фёдор Фёдорович категорически отказал, хотя за него просила Лариса Рейснер, и включил в состав посольства работника политуправления Балтийского флота Льва Вениаминовича Никулина, ставшего впоследствии известным советским писателем.

Николай Гумилёв, узнав об афганском путешествии Ларисы, будто бы сказал, что, «если речь идёт о завоевании Индии, моё сердце и шпага с ними». Говорили даже, что Гумилёв провожал Рейснер из Петрограда. Насколько достоверен этот слух, неизвестно, поэты ведь непредсказуемы, зато из Москвы поезд с советской миссией провожал Владимир Владимирович Маяковский, который через два года напишет большое стихотворение о Раскольникове. Лев Никулин в своих «Записках спутника» об этих проводах пишет: «Провожали нас так, как… в рискованную разведку. Владимир Владимирович простился с благожелательным любопытством».

А Всеволод Рождественский рассказывал, что перед отъездом они гуляли с Ларисой Рейснер на Островах и грезили об Индии.

Отъезд из Петрограда состоялся 4 апреля. Эшелон особого назначения состоял из двух мягких вагонов и шести теплушек. Из Москвы поезд отправился дальше на восток 16 апреля…

13 мая двадцать седьмой день своего рождения Лариса Рейснер встретила в дороге по направлению к Герату, с восторгом глядя на цветущие вокруг сады оазисов: «Белые, розовые, мелово-жёлтые метели цветения. Начали самые молодые яблони – отгорели в душистом снегу быстро, на заре весны. Потом, совсем особо, не спеша, не смешиваясь с юными, – старые яблони, могучие шатры благословенного белого цвета, с такими широкими объятиями, что для них не хватало солнца и пчёл. И, наконец, персики. Розовые одинокие деревца, которые выглядят искусственными – так много на их сухих коричневых ветках ярко-розовых пахучих цветов. Этим мы поклонимся, они – искусство среди всех обычных способов любить, благоухать, распускаться. Они – шедевр, символ простой, весенней религии, ещё не познанной людьми. Они – сродни лотосу Индии и хризантеме Хокусаи…»

В 20-х числах мая 1921 года судьба распорядилась таким образом, что, находясь в далёком Ташкенте, где на несколько дней остановился по пути в Кушку советский дипломатический поезд, Раскольников встретился с любимым в России поэтом Сергеем Есениным, который приехал сюда в гости к своему другу поэту Александру Ширяевцу. Они познакомились друг с другом в 1919 году и с той поры эпизодически встречались. Здесь они увиделись на базарной площади в знойный солнечный день, и Фёдор Фёдорович Раскольников впоследствии так описывал их встречу: «Прислоняясь к выбеленной извёсткой глинобитной стене, Есенин в новеньком сером костюме скромно сидел в базарной чайхане и с огромным аппетитом ел дымящийся плов с бараниной, запивая зелёным чаем из широкой, как маленькая миска, пиалы. В его глазах сияла безоблачная лазурь знойного ташкентского неба. Здороваясь, он привстал с вежливостью благовоспитанного пай-мальчика, очень приветливо улыбнулся и с интересом стал расспрашивать об Афганистане, куда я ехал. Мне сразу понравились ясные, голубые лучистые глаза Есенина, жёлтые волосы цвета спелой соломы, скромная сдержанность и пытливая любознательность ко всем проявлениям жизни».

О далёком Афганистане, куда Фёдор Фёдорович ехал в качестве полпреда РСФСР, Есенин знал мало, поэтому он внимательно вслушивался во всё, о чём ему говорил Раскольников. Революционная Россия активно поддерживала борьбу афганского народа за своё освобождение от английской зависимости. Делались ещё только первые шаги по налаживанию дипломатических связей между соседними государствами, но уже в 1920 году Советское правительство подарило афганскому народу оборудованную по последнему слову техники радиотелеграфную станцию. Это значительно сблизило горную страну с окружающим миром.

Раскольников не рассказал поэту, что вместе с ним в далёкий Афганистан в качестве корреспондента газеты «Правда» едет и его жена – Лариса Рейснер, с которой Сергей Есенин познакомился в Петрограде ещё в 1915 году и даже готов был на ней жениться.

Встреча в Ташкенте с Фёдором Раскольниковым и разговор с ним надолго запомнились Сергею Есенину. Спустя какое-то время, об Афганистане, который почему-то представлялся ему не горной страной, а равнинной с песчаными просторами, Сергей ещё не раз вспомнит эту далёкую азиатскую державу, и один раз упомянет её в своём стихотворении «Эта улица мне знакома»:

 
…Видно, видел он дальние страны,
Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
И стеклянную хмарь Бухары…
 

После встречи с Есениным в Ташкенте Раскольников встречался с ним ещё несколько раз в Москве, и один раз это было в редакции журнала «Красная новь», куда в октябре 1924 года

Фёдор Фёдорович был направлен работать после завершения дипломатической службы в Афганистане. Его назначение рассматривалось стремлением власти исправить политическую линию журнала. Илларион Виссарионович Вардин (Меладзе) сообщил Галине Бениславской, что «январскую книжку «Красной нови» составляют уже они с Раскольниковым, а не Воронский».

Но это произойдёт только три года спустя, а практически сразу же после встречи с Есениным в Ташкенте Фёдор вместе с караваном советской миссии двинулся дальше на юг, и 3 июня 1921 года они прибыли в Кушку. Приехавших людей здесь ждали вьючные и верховые афганские кони. В этот же день вдогонку миссии была отправлена инструкция наркома по иностранным делам Чичерина, адресованная советскому полпреду в Кабуле, в которой говорилось: «Вы должны всячески избегать роковой ошибки искусственных попыток насаждения коммунизма в стране. Мы говорим афганскому правительству: у нас один строй, у Вас другой; у нас одни идеалы, у Вас другие; нас, однако, связывает общность стремлений к полной самостоятельности, независимости и самодеятельности наших народов… Мы не вмешиваемся в Ваши внутренние дела, мы не вторгаемся в самодеятельность Вашего народа; мы оказываем содействие всякому явлению, которое играет прогрессивную роль в развитии Вашего народа. Мы ни на минуту не думаем навязывать Вашему народу такой программы, которая ему чужда в нынешней стадии его развития».

Месяц спустя, 3 июля 1921 года, через провинции Герат – Гор – Бамиан, по горам, пескам, горам и долинам, многолюдный караван советской миссии отправился в 35-дневный путь в сторону столицы Афганистана – Кабула. Помимо непосредственно самого Фёдора Раскольникова, бывшего полномочным представителем Российской федерации в Афганистане, участие в истории с созданием советской республики в Персии принимала целая группа лиц, которые были давними друзьями и коллегами Фёдора Фёдоровича. Состав дипломатической миссии в Кабул под его руководством был довольно пёстрым и изобиловал неординарными людьми, яркими, во многом противоречивыми личностями. До этого они неоднократно встречались с Фёдором или работали на одном направлении – вместе совершали революцию, служили на флоте, воевали с белогвардейцами, очищали Волгу и Каму от врагов, штурмовали порт Энзели и так далее. Но в расстрельные 1930-е годы почти все из тех, кто были так или иначе причастными к работе Раскольникова в Афганистане, оказались жестоко репрессированными. Среди них были Иван Кузьмич Кожанов, флагман флота 2-го ранга, бывший военным руководителем десанта в Энзелийской операции, расстрелянный в 1938 году. Лев Карахан, замнаркома иностранных дел, порекомендовавший Фёдора на должность полпреда в Афганистане и курировавший события в Персии, расстрелянный в 1937 году. Владимир Андреевич Кукель-Краевский, командир эсминца «Керчь», приведший в исполнение приказ Ленина об уничтожении кораблей, занимавший различные должности в Морских силах Советской России, издавший книгу «Правда о гибели Черноморского флота в 1918 году», участник Гражданской войны, арестованный в 1937 году, объявленный врагом народа и в 1938 году расстрелянный. Семён Михайлович Лепетенко, расстрелянный в том же 1938 году, советник полпреда, видный троцкист времён партийных дискуссий 1920-х годов, а в годы Гражданской войны – начальник оперативного отдела штаба Волжской флотилии и Балтийского флота. Марсель Израилевич Розенберг, секретарь наркома иностранных дел Чичерина, первый секретарь советского полпредства в Афганистане и других странах, расстрелянный в 1939 году. Литератор Сергей Адамович Колбасьев, расстрелянный в 1937 году, радиолюбитель, энтузиаст джаза в СССР, прикомандированный к миссии благодаря знакомству с Рейснерами. Бруно Робертович Минлос – советский дипломат, учёный-востоковед и германист, кандидат исторических наук, член ВКП(б) с 1921 года, с ноября 1920 по январь 1923 года бывший 2-м секретарём и референтом Бюро печати, исполняющим обязанности 1-го секретаря Полпредства РСФСР в Афганистане, а с 1923 года – референт по Афганистану Отдела Ближнего Востока, вскоре после начала Великой Отечественной войны был арестован и в том же году умер в тюрьме города Казани.

Печальная судьба досталась впоследствии многим из тех, кто были в своё время моряками, представителями командного ранга, и работали вместе с Раскольниковым в Кабульской миссии Советского Союза. Да и не только им – но также и тем гражданским, кто однажды отправился вместе с ним из России для работы в далёкий Афганистан…

* * *

Из Герата в Кабул отправился караван советской миссии в количестве 100 человек в сопровождении 150 оседланных и навьюченных лошадей, верблюдов и ослов. Растянулся он на полкилометра, самих членов миссии было 32 человека, восемь моряков из них составляли конвой миссии. Начальником каравана был Семён Лепетенко, он ездил вдоль каравана с самодельным русско-персидским словарём в руках, подтягивал отстающих и наводил порядок. Афганцы говорили на персидском языке. Лошади доставались разные. В составе миссии было ещё пять молодых женщин, из которых две – переводчицы и машинистки. Все они, кроме Ларисы Рейснер, ехали в тахтараване – носилках, прикрепленных на спинах двух, идущих гуськом, лошадей.