Текст книги "Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова"

Глава пятнадцатая
Жизнь после жизни

Как говорил Альбер Камю, «всякий революционер кончает как палач или как еретик». Фёдор Фёдорович Раскольников не был исключением из этого правила. Однако он вошёл в историю не как дипломат, не как командующий Балтийским флотом и не как писатель, а как человек, решившийся на открытое осуждение сталинизма, нашедший в себе душевные силы, чтобы сказать то, о чём в те годы мало кто решался даже подумать.

Вот что пишет по поводу отчаянного письма, написанного Фёдором Раскольниковым, военный историк Николай Семёнович Черушев, автор книги «1937 год: элита Красной Армии на Голгофе»:

«Публично ещё никто – ни до, ни после – не говорил Сталину таких беспощадных слов. Разве что Троцкий из его далёкого и близкого зарубежья. Однако всем было известно, что Лев Давидович являлся давним соперником Сталина, а точнее – его недругом, и поэтому критические выступления Троцкого воспринимались людьми совершенно по-иному, нежели обвинения Раскольникова, не имевшего отклонений от генеральной линии партии… Фёдор Раскольников писал эти строки во франции, далеко от Москвы, обвиняя Сталина в создании атмосферы тотальной подозрительности, недоверия, шпиономании и доносительства. Если подобное чувствовали граждане СССР, находившиеся в Париже и других французских городах, то что тогда говорить об обстановке внутри Советского Союза?..»

Атмосфера в нашей стране в те годы была очень неоднозначной – повсюду возводились мощные гидроэлектростанции и заводы, строились железные дороги и города, открывались новые институты и театры, создавались современные машины и самолёты, а параллельно этому безостановочно работала огромная карательная машина, которая истребляла самых ярких и лучших граждан нашего государства. Каждый день в сторону Сибири отправлялись перегруженные людьми теплушки, увозившие людей в далёкие лагеря. Но это были ещё счастливчики, по сравнению с теми, кто был расстрелян на Бутовском полигоне, в Коммунарке или любом другом из тринадцати московских мест массовых расстрелов.

Троцкий и Ленин

Спустя четверть века после таинственной кончины Фёдора Раскольникова, писатель Илья Григорьевич Эренбург обратился письмом к его вдове Музе Васильевне Канивез-Раскольниковой с просьбой рассказать ему, как и при каких обстоятельствах произошла гибель её мужа, потому что по свету кочуют самые разные варианты его смерти. По одной из них, он умер от пневмонии, которую ему недостаточно хорошо лечили французские врачи. По другой, он во время припадка безумия выпрыгнул из окна психбольницы в городе Ницце. По третьей, он, узнав о заключении пакта Молотова-Риббентропа между СССР и Германией, впал в тяжёлую депрессию и покончил жизнь самоубийством. По четвёртой, его убили и выбросили с пятого этажа частной лечебницы агенты Берии, в число которых входил муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон. По пятой, он был найден рано утром мёртвым под окнами той французской клиники Святого Луки в Ницце, где он скрывался от возмездия вездесущего Сталина. Но сам ли он шагнул через подоконник или его оттуда выбросили насильственно – это до сегодняшнего дня остаётся тайной… Но ответ от Музы Раскольниковой на это письмо не задержался, и она писала Илье Эренбургу о смерти своего мужа следующее:

«М.В. Раскольникова-Канивез.

Страсбург, 28 марта 1962.

Глубокоуважаемый Илья Григорьевич, сердечно благодарю Вас за Ваше письмо.

Отвечаю сразу же и с полной искренностью на вопрос, который Вы мне ставите. Нет, Фёдор Фёдорович Раскольников не покончил самоубийством. Прежде чем рассказать Вам о его кончине, я хочу подчеркнуть, что если бы он покончил самоубийством, то я не видела бы никакой необходимости скрывать этот факт. Лично я не нашла бы ничего порочащего память Фёдора Фёдоровича в том, что он, не выдержав действительно огромных моральных страданий, покончил с собой. В те годы подобный исход не был уж таким исключением. И для меня лично память моего мужа, которую я свято чту и буду чтить всю жизнь, никак не омрачилась бы от этого. Но действительность есть действительность, и Фёдор Фёдорович не покончил самоубийством, а умер естественной смертью. Возможно, что, если бы его организм не был подорван тяжёлыми испытаниями, он справился бы с болезнью и выжил бы, но всё это остаётся в пределах догадок и предположений, фактически же всё произошло так: к тяжёлым моральным страданиям Фёдора Фёдоровича прибавилось ещё большое личное горе. Наш первый ребёнок, сын, родившийся в 1937 году в Софии, скоропостижно умер в Париже от молниеносного энцефалита 1 февраля 1939 года. В мае 1939 года Фёдор Фёдорович и я, покинув Париж, поселились на некоторое время в Audibis. 25 августа 1939 года Фёдор Фёдорович заболел. Болезнь началась сильным нервным припадком, когда врач осмотрел его, он нашёл большой жар и констатировал воспаление лёгких с распространением инфекции в мозгу, и это мозговое заболевание и было причиной смерти Фёдора Фёдоровича. Он был болен неполные три недели. Я поместила его в одну из клиник Ниццы, созвала консилиум, сделала всё, что могла, чтобы его спасти. Но все усилия оказались напрасными. Болезнь протекала очень бурно. Все три недели Фёдор Фёдорович почти не приходил в себя – сильная мозговая горячка, бред и беспамятство почти не покидали его. Он буквально сгорел. 12 сентября в полдень он скончался у меня на руках. В последние минуты сознание вернулось к нему, он узнал меня, вспомнил свою мать и говорил о ребёнке, что мы ожидали. Ожидание этого ребёнка было последней радостью Фёдора Фёдоровича, но он его уже не увидел. Наша дочь родилась после его смерти, 17 апреля 1940 года в Париже.

Похоронив Фёдора Фёдоровича в Ницце, я вернулась в Париж и там узнала, что во время болезни и смерти в газетах высказывались самые разнообразные предположения и утверждения о причинах смерти. Говорилось и о самоубийстве, и об убийстве прямом и косвенном. Сама я этих газет не читала, т. к. во время болезни Фёдора Фёдоровича я проводила всё время у его изголовья и, разумеется, мне тогда было не до газет. Помнится, однако, что я послала куда-то опровержение. Но куда именно я теперь не помню, а было ли оно напечатано, я совсем не знаю. К тому же Вы, вероятно, знаете, во франции в случае насильственной смерти (убийства или самоубийства) сразу же производится полицейское расследование (enquese judiciaire). Никакого расследования после смерти Фёдора Фёдоровича не было. Вы сами знаете, как часто газеты пишут явные выдумки, нисколько не заботясь о точности того или другого факта.

Вот, Илья Григорьевич, подлинные обстоятельства и причины смерти Фёдора Фёдоровича Раскольникова, и я буду Вам бесконечно благодарна, если вы рассеете ложные слухи о кончине Фёдора Фёдоровича. Я читала в книге Н.А. Равича «Молодость века» намёки на самоубийство Ф.Ф. Раскольникова.

Заканчивая своё письмо, я ещё раз от всей души благодарю Вас, Илья Григорьевич, и прошу Вас разрешить мне надеяться на то, что Вы окажете мне помощь и поддержку в деле реабилитации Ф.Ф. Раскольникова, которую я считаю своим священным долгом.

Уважающая Вас – М. В. Раскольникова-Канивез».

Нельзя не заметить, что, читая это вежливое послание вдовы Раскольникова, возникают некоторые серьёзные сомнения. В частности, Муза Васильевна пишет, что 12 сентября 1939 года её муж Фёдор Фёдорович Раскольников умер хотя и в психиатрической клинике, но вовсе не в результате самоубийства, а вследствие острой пневмонии, простудившись во время нахождения там в течение двух предыдущих недель. А врачи, дескать, просмотрели это заболевание и его не лечили. Так что, как уверяет Муза, он «умер естественной смертью», «буквально сгорел» и «скончался у меня на руках», тогда как полиция города Ниццы установила, что он «выбросился из окна больничной палаты с пятого этажа и разбился насмерть», причём, это произошло именно в те минуты, когда жены с ним рядом не было, а значит, «умирать естественной смертью» «у неё на руках» он никак не мог, и момента его гибели она собственными глазами никак не видела. Раскольников лежал в отдельной палате, и Муза Васильевна не оставляла его одного целый день. Но вечером, в конце концов измучившись, она ушла, чтобы поспать хотя бы несколько часов, а когда она явилась обратно, то «он был мёртв», – таковы были её слова. Ну, а диагноза болезни установить не удалось, не производилось также и вскрытия.

Как-то не до конца верится и в то, что Фёдор Фёдорович так быстро и сильно заболел из-за информации о пакте Молотова-Риббентропа. И когда это, спросите вы, и где это было?.. В августе! В Ницце! Где из тёплого моря вылезать не хочется. А он тут умудрился подхватить двухстороннее воспаление лёгких, потом менингит, и всё это сразу перешло ему в мозг, так что он впал в беспамятство с высокой температурой… Муза говорит: «Я созвала консилиум…» Но было уже поздно. «Он был почти всё время без сознания».

И это при том, что доктор Бармин писал об удивительном здоровье, уравновешенности и бодрости Фёдора Фёдоровича, а также о том, что он получил от него письмо, датированное 17 августом, в котором сообщал ему об «Открытом письме Сталину» и приводил эпиграф к нему, а также говорил ему о том, что в сентябре собирается вернуться опять в Париж.

Да и многие из его соратников четверть века назад рассказывали о его удивительной выдержке – он никогда, даже в самых отчаянных ситуациях, не повышал своего голоса на подчинённых, обращаясь к ним только на «Вы» без различия постов и рангов.

Так что наши эмигранты во франции нисколечко не сомневались, что автор «Открытого письма Сталину» умер вовсе не от менингита, а был убит по приказу «Хозяина» агентами НКВД, выбросившими его из открытого окна на пятом этаже больницы. Днём он окрестности своей лечебницы постоянно отслеживал, а ночью (точнее сказать – под утро), когда он уснул, «энкавэдэшники» проникли в больничный корпус и спокойно совершили порученную им операцию…

Похоронив Фёдора Фёдоровича в Ницце, Муза после этого уехала в Париж к Илье Исидоровичу Фондаминскому, о котором ей говорил незадолго до смерти Раскольников. Во время единственного заседания Учредительного Собрания, прошедшего 6 января 1918 года, Фондаминский избирался в состав бюро эсеровской фракции, и один из матросов-большевиков, опознав в нём бывшего комиссара Черноморского флота, пытался его застрелить прямо в зале заседаний. После разгона собрания большевиками Фондаминский перешёл на нелегальное положение и стал членом антибольшевистского «Союза возрождения», объединившего правых социалистов.

В мемуарах российского политического деятеля и журналиста Владимира Михайловича Зензинова (1880–1953) упоминается эпизод, в котором описывается, как Фондаминский чудом избежал ареста, когда пароход, на котором он плыл по Волге, был остановлен большевиками, а обыском руководил известный большевик Фёдор Раскольников, лично знакомый с Фондаминским. Однако Раскольников тогда по непонятной причине сделал вид, что не узнал его, пощадив от грозящего ареста.

Двадцать девятого января 1918 года Раскольников был назначен заместителем народного комиссара по морским делам. Он становится известен в стране. Именно он на заседании Учредительного собрания зачитывал заявление об уходе большевистской фракции.

Члены Учредительного собрания от эсеров, Марк Вениаминович Вишняк (1883–1977), в будущем бессменный редактор русского эмигрантского журнала в Париже «Современные записки», и Илья Исидорович Фондаминский (1880–1942), соредактор того же журнала, видели Фёдора Раскольникова на трибуне Учредительного собрания. С той же трибуны несколько раз выступал и Фондаминский. Все трое встретятся на волжском пароходе через полгода, летом 1918-го. В то время Фёдор Раскольников будет членом Реввоенсовета фронта.

После разгона Учредительного собрания Фондаминский участвовал в разработке планов по борьбе с большевиками, «захватчиками власти». Решено было отправиться в Поволжье, где против большевиков стали подниматься крестьяне, в Саратове советскую власть свергли уральские казаки, в Ижевско-Воткинском районе против неё восстали местные рабочие. Вишняк и Фондаминский стали пробираться на фронт разгорающейся Гражданской войны.

Из воспоминаний Марка Вишняка:

«Только мы сели на пароход (в Кинешме) и отчалили, мимо меня пронёсся бегом по палубе памятный мне по заседанию Учредительного собрания мичман Ильин-Раскольников. Надо было немедленно предупредить Фондаминского, который отсиживался в смежном с рестораном помещении. Не успел я поделиться с ним неприятной вестью, как дверь распахнулась и в неё вихрем влетел Раскольников. Не произнеся ни слова, он уселся на подоконник и, мефистофельски скрестив руки, молча уставился взглядом на Фондаминского. Раскольников был известен как один из руководителей “отложившегося” от России полуанархического-полуболыневистского Совета рабочих и солдатских депутатов в Кронштадте. Он мог знать Фондаминского и как “коллегу”, комиссара Черноморского флота. Молчаливая дуэль длилась недолго. Раскольников вскочил с подоконника и ринулся в дверь.

Последствия казались очевидными и неминуемыми. По пароходу пронеслось волнение. Раздался громкий приказ: “Предъявить документы!” Не оставалось сомнений: нас берут, ибо нетрудно установить, что наши документы фальшивые, гражданская война в разгаре, – судьба наша ясна. Пароход подходит к Юрьевцу, где нам предстояло пересесть с волжского парохода на меньший, поднимающийся по Унже. Я свесился с палубы, ожидая, как поведут арестованного Фондаминского. Но он шёл один, без провожатых. Это было неожиданно, маловероятно, поразительно… Фондаминский всё повторял: “Совершенно непонятно. Настоящее чудо…”

Расправиться с нами, или по меньшей мере задержать людей с подложными документами, очутившихся в верховьях Волги, когда по среднему течению проходил фронт, диктовал Раскольникову элементарный долг большевика. И он его нарушил явно и намеренно. Почему? В чём дело? Фондаминский полагал, что “он нас пожалел”».

Летом 1918 года Фондаминский бежал в Украину, где в это время установилась власть гетмана Скоропадского, и поселился в Одессе. В этот период единственным выходом для спасения завоеваний февральской революции он видел интервенцию войск Антанты, и в ноябре 1918 года в качестве представителя «Союза возрождения» он участвовал в конференции в Яссах, на которой обсуждался вопрос о возможности начала интервенции. В апреле 1919 года он эвакуировался из Одессы на французском корабле, чтобы больше не вернуться в Россию.

А в 1939 году Фондаминский – святая душа! – вспомнил ту давнюю помощь, которую ему однажды оказал на Волге Фёдор Раскольников, сохранив его от расстрела, и потому Илья Исидорович приютил после смерти Фёдора его беременную вдову Музу у себя на квартире, где дал ей возможность благополучно родить дочку (тоже Музу), а потом найти в Париже жильё и средства для жизни.

[Дочь Фёдора Фёдоровича – Муза Фёдоровна Раскольникова – родилась 17 апреля 1940 года в департаменте Коррез, франция. Училась на историческом факультете Страсбургского университета, завершила образование в Парижском университете. Специалист по истории Древней Греции и Древнего Рима. Защитила докторскую диссертацию на тему «Римская история и история критики в Европе века Просвещения: зарождение гиперкритики в историографии Древнего Рима» (была опубликована посмертно в Страсбурге, 1992). Впоследствии изучала русский язык, советскую историографию Древнего мира. Научный сотрудник Национального центра научных исследований. Опубликовала книгу «Исследования в Советском Союзе и экономическая и общая история Греческого и Римского мира» (Страсбург, 1975). Сборник статей «Люди прошлого и современники…» (Париж, 1990). Умерла 27 октября 1986 года в Париже.]

10 июля 1963 года, в дни хрущёвской оттепели, пленум Верховного суда СССР отменил постановление по делу Фёдора Фёдоровича Раскольникова «за отсутствием в его действиях состава преступления», а вскоре он был и восстановлен в партии.

№ 4н 854/63

В ПЛЕНУМ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

Протест

По приговору Верховного Суда СССР от 17 июля 1939 года бывший полномочный представитель СССР в Болгарии РАСКОЛЬНИКОВ Фёдор Фёдорович, 1892 года рождения, уроженец гор. Ленинграда, русский, член КПСС с 1910 года, на основании Закона от 21 ноября 1929 года объявлен вне закона.

РАСКОЛЬНИКОВ признан виновным в том, что, будучи полпредом СССР в Болгарии, оставил место своей службы и отказался вернуться в пределы СССР, т. е. в совершении преступления, предусмотренного Законом от 21 ноября 1929 года «Об объявлении вне закона должностных лиц – граждан СССР за границей, перебежавших в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства и отказавшихся вернуться в Союз ССР».

Указанный приговор полагаю необходимым отменить и РАСКОЛЬНИКОВА Ф.Ф. реабилитировать по следующим основаниям.

В ходе проводившейся проверки ни уголовного дела на РАСКОЛЬНИКОВА, ни судебного производства не найдено, а приговор оказался подшитым в наряде Верховного Суда СССР с разной перепиской.

В этом приговоре нет указания об участии судебного секретаря, нет и других данных, предусмотренных ст. 334 УПК РСФСР. После снятия копии с приговора дата его составления была изменена.

Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что уголовное дело на РАСКОЛЬНИКОВА в Верховный Суд СССР не поступало и в судебном заседании не рассматривалось, поэтому приговор в отношении РАСКОЛЬНИКОВА следует признать незаконным.

Проверкой установлено, что РАСКОЛЬНИКОВ 1 апреля 1938 года выехал из Софии в отпуск, но в СССР не вернулся. В августе 1939 года по поводу психического заболевания он был помещён на излечение в частную клинику в Ницце, где и умер 12 сентября 1939 года.

Из объяснений РАСКОЛЬНИКОВА, которые он давал в письмах к Сталину, Литвинову, в беседах с Литвиновым и полпредом СССР во франции, а также в заявлении для печати усматривается, что в апреле 1938 года он не выехал в СССР и продолжал оставаться за границей только потому, что предвидел неизбежность расправы над ним.

Эти объяснения находят подтверждение в материалах проверки.

В соответствии с решением компетентного органа, РАСКОЛЬНИКОВ сдал в Государственный литературный музей личный архив, в котором были и служебные документы за подписью Троцкого.

В 1937 году и в начале 1938 года от ныне реабилитированного ДЫБЕНКО П.Е. и некоторых других арестованных органами следствия были получены ложные показания о принадлежности РАСКОЛЬНИКОВА к антисоветской троцкистской организации. В связи с этим за РАСКОЛЬНИКОВЫМ было установлено наблюдение, которое он замечал.

С января 1938 года Наркоминделом с РАСКОЛЬНИКОВЫМ велась переписка о его приезде из Софии в Москву, причём, в одном из писем Литвинов сообщил РАСКОЛЬНИКОВУ, что о его приезде всегда спрашивают в Кремле.

РАСКОЛЬНИКОВУ были известны случаи, когда некоторые советские полпреды, вызванные в Москву на переговоры, были репрессированы без каких-либо законных оснований.

Находясь в пути из Софии в Москву, РАСКОЛЬНИКОВ узнал, что он освобождён от обязанностей полпреда, причём в Указе от 5 апреля 1938 года он даже не был назван товарищем.

О том, насколько реальна была угроза расправы над РАСКОЛЬНИКОВЫМ, свидетельствует то, что через два дня после выезда РАСКОЛЬНИКОВА из Софии, т. е. когда не было ещё решения об освобождении его от должности и когда не было точных данных ни о месте пребывания его, ни о дальнейших намерениях, Наркоматом Внутренних дел СССР было дано указание своим агентам о розыске и «ликвидации» РАСКОЛЬНИКОВА.

При таких данных следует признать, что незаконными и неправильными действиями должностных лиц, в обстановке массовых незаконных репрессий, которые проводились в отношении видных деятелей партии в период культа личности Сталина, РАСКОЛЬНИКОВ был поставлен в такие условия, которые препятствовали своевременному возвращению его в СССР.

Находясь за границей, в отношении Советского Союза РАСКОЛЬНИКОВ вёл себя лояльно. В письмах к Сталину и Литвинову он объяснял причины, по которым продолжал оставаться за границей, писал о своей преданности партии и Родине, просил предоставить ему там работу по линии НКИД и отложить возвращение его в СССР.

В беседах с Литвиновым и полпредом СССР во франции РАСКОЛЬНИКОВ не отказывался от возвращения на Родину и заверял, что он сделает это, как только к нему будет восстановлено доверие.

Собранные в ходе проверки материалы свидетельствуют о том, что не было оснований не только для применения к РАСКОЛЬНИКОВУ репрессивных мер, но и для выражения ему недоверия.

РАСКОЛЬНИКОВ – член РСДРП(б) с 1910 года. В 1912 году являлся первым секретарём «Правды». За принадлежность к партии был арестован и осуждён к высылке. После освобождения из ссылки возобновил сотрудничество в «Правде» и «Просвещении». Будучи призван в 1914 году на флот, вёл агитацию среди матросов, писал прокламации, участвовал в легальном петроградском издательстве «Волна».

После февральской революции Центральным Комитетом партии РАСКОЛЬНИКОВ был направлен в Кронштадт, где редактировал газету «Голос правды» и неоднократно выступал на собраниях и митингах, излагая линию большевиков по важнейшим политическим вопросам.

РАСКОЛЬНИКОВ был товарищем председателя Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов и председателем Кронштадтского комитета РСДРП; был делегатом Апрельской конференции, одним из руководителей июльской демонстрации, организовывал оборону дома Кшесинской, в котором находились Центральный и Петроградский комитеты партии.

РАСКОЛЬНИКОВ принимал активное участие в Октябрьской революции. Был членом Военно-Революционного комитета Петроградского совета, участвовал в боях под Пулковом, во главе отряда моряков выезжал в Москву на поддержку революции, являлся комиссаром при Морском Генеральном штабе.

По поручению фракции большевиков он огласил декларацию об уходе из Учредительного собрания.

В 1918 году Центральным Комитетом РКП(б) РАСКОЛЬНИКОВ делегирован в Поволжье в качестве агента ЦК. Выезжал в Новороссийск для обеспечения выполнения решения Советского правительства о потоплении кораблей Черноморского флота.

РАСКОЛЬНИКОВ был членом Реввоенсовета республики, Восточного фронта, Балтийского флота, командовал Волжской и Волжско-Каспийской флотилией, участвовал в освобождении Казани, в боях под Царицыном, руководил операциями по взятию персидского порта Энзели.

РАСКОЛЬНИКОВ награждён двумя орденами Красного Знамени, в 1920 году был командующим Балтийским флотом, затем – полномочным представителем в Афганистане.

После этого он работал в исполкоме Коминтерна, был редактором журналов «Молодая гвардия», «Красная новь», главным редактором издательства «Московский рабочий».

С 1930 года РАСКОЛЬНИКОВ находился на дипломатической работе, был полпредом в Эстонии, Дании, а с 1934 года в Болгарии.

РАСКОЛЬНИКОВ был членом ВЦИК нескольких созывов, делегатом X съезда РКП (б), неоднократно встречался с Лениным и выполнял его поручения, состоял членом Союза писателей.

Учитывая изложенное и принимая во внимание конкретную обстановку, при которой РАСКОЛЬНИКОВ воздержался от возвращения в СССР, а также данные о его личности, следует признать, что для объявления РАСКОЛЬНИКОВА вне закона не было достаточных оснований.

Руководствуясь ст. 15 п. «а» Положения о Верховном Суде СССР, прошу:

Приговор Верховного Суда СССР от 17 июля 1939 года в отношении РАСКОЛЬНИКОВА Фёдора Фёдоровича – отменить.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВЕРХОВНОГО СУДА СССР

(А. ГОРКИН) 26.VI.1963 г.

В декабре 1963 года журнал «Вопросы истории» опубликовал статью В. С. Зайцева «Герой Октября и гражданской войны», где говорилось, что Раскольников до последних дней своей жизни «оставался большевиком, ленинцем, гражданином Советского Союза». Вслед за этим был выпущен сборник воспоминаний и рассказов Раскольникова «На боевых постах». Вдова и дочь Раскольникова были радушно приняты в Советском Союзе. Обсуждался вопрос о возвращении праха Раскольникова на родину и перезахоронении его в Кронштадте.

Однако начавшаяся в 1965 году кампания ресталинизации не могла обойти Раскольникова. Для сталинистов, говорит В.Д. Поликарпов, был неприемлем сам прецедент возвращения доброго имени «невозвращенцу». Инициативу вторичного опорочивания Раскольникова взял на себя заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК Сергей Павлович Трапезников (1912–1984), который в сентябре 1965 года на представительном совещании, используя оголтелую сталинистскую лексику, заявил: «В идейном отношении Раскольников был всегда активным троцкистом. Сбратавшись с белогвардейцами, фашистской мразью, этот отщепенец стал оплёвывать всё, что было добыто и утверждено потом и кровью советских людей, очернять великое знамя ленинизма и восхвалять троцкизм. Только безответственные люди могли дезертирство Раскольникова, его бегство из Советского Союза расценивать как подвиг».

(Аналогичные суждения содержались в статье пяти официозных историков «За ленинскую партийность в освещении истории КПСС», напечатанной в журнале «Коммунист» № 3 за 1969 год, знаменовавшей отход даже от тех скромных разоблачений сталинских преступлений, которые появились в первое послесталинское десятилетие. В этой статье Раскольникову был уделён следующий директивный абзац: «Никак нельзя, как это делают некоторые историки, относить к числу истинных ленинцев тех, кто на деле выступал против ленинизма, участвовал во фракционной борьбе… например, таких, как Ф.Ф. Раскольников, который перебежал в стан врагов и клеветал на партию и Советское государство».)

Какова же на самом деле была цена «обличений», выдвинутых Трапезниковым, спрашивает В.Д. Поликарпов, и сам же на этот вопрос отвечает: «Нужно прямо сказать, что они были рассчитаны на неосведомлённость слушателей. Неверна, прежде всего, фактическая основа обвинения. Трапезников заявил, будто письмо Раскольникова было напечатано в журнале “Новая Россия”. Но письмо, о котором он ведёт речь, было напечатано не в “Новой России”, а в “Последних новостях”, Керенский и Милюков не сотрудничали в одном органе, а имели разные издания: Керенский издавал “Новую Россию”, а Милюков – “Последние новости”. Это, конечно, мелочь, но такой борец против “трубадуров буржуазной идеологии” и “апологетов буржуазии”, каким старался зарекомендовать себя Трапезников, должен был эти “мелочи” знать[7]7
  Практически все сайты интернета говорят, что «Открытое письмо Сталину» Ф.Ф. Раскольникова было опубликовано 1 октября 1939 года в эмигрантском журнале А. Керенского «Новая Россия», тогда как заявление «Как меня сделали “врагом народа”» было напечатано в «Последних новостях» П. Милюкова.


[Закрыть]. А далее видно, что он смешивает воедино заявление и письмо Раскольникова, напечатанные в разных органах, и не знает обстоятельств их опубликования.

Раскольников не посылал своего письма в какую-нибудь газету, а по существующему во франции порядку сдал его в агентство “Гавас”, которое предоставляло информацию всем газетам на общих основаниях, так что опубликование их его в “Новой России”, как и опубликование статьи «Как меня сделали “врагом народа”» в “Последних новостях” зависело не от выбора Раскольникова. Не зная всего этого и исходя только из факта, что письма были напечатаны в этих газетах, Трапезников облыжно приписал Раскольникову прямую связь с белогвардейцами и, очевидно, для усиления эмоций договорился до его связи с “фашистской мразью”. Увлёкшись своими фантастическими обвинениями, он счёл возможным наградить старого коммуниста, соратника Ленина позорной кличкой “отщепенец”.

Был ли Раскольников “всегда активным троцкистом”, как уверял Трапезников?

Сам Раскольников в письме Сталину от 17 августа 1939 года писал:

“Как Вам известно, я никогда не был троцкистом. Напротив, я идейно боролся со всеми оппозициями в печати и на широких собраниях. И сейчас я не согласен с политической позицией Троцкого, с его программой и тактикой”.

Может быть, Раскольников писал неправду и на это его заявление нельзя полагаться? Но вот свидетельство, скреплённое подписью Сталина, – справка, помещённая в 1-м томе “Истории гражданской войны в СССР”, который вышел в 1935 и 1936 годах под редакцией Сталина (а также С.М. Кирова, А. А. Жданова и других):

“Раскольников Ф.Ф. (р. 1892) – большевик, член партии с 1910 года. В период войны – офицер морского флота. После февральской революции заместитель председателя Кронштадтского Совета, руководитель большевистской организации в Кронштадте. После Октябрьской революции руководитель Каспийского флота, очистившего Каспийское море от белогвардейцев и англичан. В настоящее время – полпред СССР в Болгарии”».

Таким образом, Раскольников получается ни в коем случае не виноватым, а остаётся верным и честным ленинцем, настоящим партийцем. Хотя некоторые коммунисты до сих пор продолжают считать его предателем. Таким на рубеже нашей знаменитой «перестройки» заявил о себе никому до поры неведомый бывший прокурор и пропагандист Иван Тимофеевич Шеховцов. Благодаря ему, 20 сентября 1988 года в Москве произошло одно историческое событие, о котором писали многие газеты. Народный суд Свердловского района столицы рассмотрел иск о защите чести и достоинства, в ходе которого истцом выступала сама сталинщина, а ответчиком – гласность.

Оскорблённым истцом был упомянутый выше Иван Тимофеевич Шеховцов, а ответчиками – газета «Советская культура» и писатель Алесь Михайлович Адамович. Надо признать, что Шеховцов не привлёк бы к себе такого внимания, возьмись он защищать одного только себя, свою собственную честь и своё собственное достоинство. Не случайно он говорит: «Я семнадцать раз подавал иск о защите чести и достоинства Иосифа Виссарионовича, и всюду отказывались рассмотреть».

И тогда, отчаявшись, за оскорблённого Иосифа Виссарионовича оскорбился сам Шеховцов.

И вот – суд.

Повод – заметка Алеся Адамовича в газете «Советская культура», где писатель нелестно отозвался о защитнике палача Хвата – некоем «харьковском военном прокуроре», рассылавшем письма, где вступался за следователя, который допрашивал академика Вавилова. В этом анонимном прокуроре Шеховцов узнал себя.

Он объяснил суду, в чём суть его оскорбления: «Нигде не доказано, что следователь Хват пытал Вавилова. Никакой суд это не установил. Значит, никто не имеет права называть его палачом. И меня, когда я защищаю честь и достоинство Хвата, никто не имеет права называть защитником палача. Это оскорбление моей чести и достоинства».

Называя себя «инвалидом Отечественной войны» или «наводчиком орудия», Шеховцов говорит, обличая всех тех, кто стоит на стороне Раскольникова:

– …Я 30 лет стоял на переднем крае, я 30 лет выкорчёвывал всех врагов социализма… Раскольников – троцкист, предатель Родины… В журнале «Огонёк» опубликована статья доктора исторических наук В. Поликарпова о Ф. Раскольникове, в которой полуторамиллионным тиражом были распространены заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, глубоко оскорбляющие патриотические чувства советских людей, в циничной форме оплёвывающие всё, что ими было завоёвано потом и кровью и является нашим национальным достоянием. Выражая в своих комментариях солидарность с Раскольниковым, В. Поликарпов приводит выдержки из открытого письма Раскольникова Сталину, в котором под видом культа личности Сталина с целью дискредитации советского государственного и общественного строя приводятся сознательно искажённые и препарированные факты нашей истории.