Текст книги "Красный лорд. Невероятная судьба революционера, замнаркома, флотоводца, редактора, писателя, дипломата и невозвращенца Фёдора Фёдоровича Раскольникова"

Яков Сурин. Париж

А замыкал караван – некий уникальный баран, которого везла на себе в клетке вьючная лошадь. Вместо рогов у этого барана была необыкновенная костяная шапка, и наместник Герата подарил его эмиру Амануллу-хану. Двадцать слуг дрожали над здоровьем этого барана: если с ним что-нибудь случится, они будут избиты до полусмерти. «Так по дороге, проложенной Тимуром и Александром и ставшей кровеносным сосудом, в котором смешалась ненависть двадцати завоеваний, шествует больной и капризный баран, и встречные пастухи и крестьяне… уступают ему дорогу. И когда они стоят, униженно и подозрительно озирая наш караван, отчётливо видны их профили македонских всадников с примесью персидской и еврейской податливости», – писала впоследствии Лариса Рейснер.

Уже в четвёртом номере журнала «Красная новь» за 1921 год был напечатан первый очерк Ларисы Михайловны о её путешествии на Восток – «С пути». Она посвятила его Якову Захаровичу Сурицу – первому полпреду в Афганистане, предшественнику Фёдора Фёдоровича Раскольникова.

После шумных споров с начальником Лепетенко пять человек из этой миссии отвоевали себе право опережать караван на 2–3 километра, чтобы свободно распевать песни, пренебрегая дорожными опасностями и афганскими разбойниками. В один из дней они стали «дьявольской свитой» – пять всадников во главе с Ларисой Рейснер. В начале этого пути она писала в своей дневниковой поэме:

 
Несчастья начались от Кушки,
когда на бешеных коней
без одеял и без подушек
уселось множеств людей…
 

Сама она ехала на боевом коне, который обожал свою всадницу и никого к ней не подпускал. А она, видя, как приуныли составлявшие конвой матросики, запевала то про ждущих их на берегу девчат, а то – про парящих над морем чаек. Ведь имя её Лариса по-гречески как раз и означает «чайка» – сильная, смелая, быстрая, хищная птица. Так что она полностью совпадала со своим греческим именем… И тогда самый озорной морячок доставал гармошку, веером расправлял меха и выдавал такие аккорды, что грусть сама собой испарялась. Все с благодарностью смотрели на свою «комиссаршу» и, не без доли зависти, на командира.

Лев Никулин об этом фантастическом путешествии по раскрытого перед ними Афганистану писал: «Матрос Харитонов вынул из дорожного мешка гармонь, и мы с уханьем и свистом и песнями ехали рысью по благополучному месту дороги, и тут, среди гор и ущелий, в полутысяче километров от Индии, появился мулла. Он ехал на жирном и сытом жеребце, сытый и дородный, величественно сидел на подушке и, торопясь, перебирал чётки. За ним ехал на осле тощий слуга и клевал носом в ослиные уши. Дальше шла запасная лошадь с палаткой и утварью; мулла возвращался из дальних странствий – может быть, из самой Мекки. И вдруг всадник и его конь окаменели, а слуга едва не упал под ноги ослу: прямо на них ехало существо, женщина в сапогах и мужских шароварах и шлеме со звездой, пела непонятные песни, а рядом гарцевали, ухали и свистели, приплясывали и шпарили залихватские частушки невиданные люди. Джигитовал Зентик, и пританцовывал в седле рыжий доктор, и гармошка выходила из себя. И это было в сердце Афганистана, в пятистах километрах от Кабула, в ста километрах от человеческого селения. Лариса Михайловна увидела сумасшедшие глаза муллы и зияющий, как пропасть, рот и оценила комизм положения. Мы проехали мимо муллы и его слуги, и когда оглянулись, то увидели их в том же положении – окаменевшими от изумления на дороге. Они даже не повернулись и не посмотрели нам вслед. Для них не было сомнений: они увидели шайтанов и демонов. Через час они повстречались с караваном, и может быть, что-нибудь поняли, увидев подобных людей, но вернее всего мулла на всю жизнь поверил, что видел самого дьявола со свитой…»

Лариса ехала в Афганистан, чтобы собственными глазами увидеть чудесный сад средневекового персидского поэта Гафиза, именем которого подписывал свои письма к ней Гумилёв. В этих письмах он был Гафизом – поэтом, которого современники называли «языком чудес», а она была – Лери, райской девой, попавшей в чудесный сад Гафиза и оставшейся там навсегда. Гумилёв подарил ей прекрасную Персию – страну поэтов, блистательнейшим из которых был Гафиз, и комиссарша ожидала увидеть хотя бы отблеск этой волшебной страны, хотя бы луч, упавший прямо из рая на сады земного Ирана.

Лариса Рейснер в Афганистане

Первое время всё, что Лариса обнаруживала вокруг себя, вызывало у неё восхищение, как будто она только впервые отвела свой взгляд от боёв и сражений, и вдруг увидела сияющее над головой небо: «Падают крупные звёзды, иные нисходят до тёмных ночных деревьев и в их дремучей листве теряются, как в распущенных волосах. Хорошо до сумасшествия!»

Обо всём встреченном и увиденном она потом на привалах в пути и на месте их прибытия с упоением писала:

«Лучше всего здесь – сады и гаремы. Сады полны винограда, низкорослых деревьев, озёр, лебедей, вьющихся роз, граната, голубизны, пчелиного гудения и аромата, причём такого густого и крепкого, что хочется закрыть глаза и лечь на раскалённые плиты маленького дворика. Тишина здесь такая, что ручьи немеют, и деревья перестают цвести.

Вот и гарем. Крохотный дворик, на который выходит много дверей. За каждой дверью – белая комната, расписанная павлиньими хвостами. В каждой комнате живёт женщина-ребёнок, лет тринадцати-четырнадцати, низкорослая, как куст винограда. Их волосы заплетены в сотню длинных чёрных косичек. Они очень красивы, эти лукавые и молчаливые бесенята в жёлтых и розовых шальварах…»

16 июля 1921 года Фёдор Фёдорович Раскольников официально становится советским полномочным представителем РСФСР в Афганистане. Первоначально объём работы в Кабуле был настолько велик, что свободного времени в их жизни практически уже ни на что не оставалось. Отношения с руководством Афганистана пришлось строить фактически на пустом месте, исходя с нуля. В стране было очень сильно влияние Великобритании, царившей здесь в предыдущие годы. Англичане не оставляли надежд если не включить Афганистан в состав своей колониальной империи, то по крайней мере, держать его в сфере влияния. И всё-таки Россия отыскала двери к воротам Афганистана, и помогла его открыть Лариса Рейснер.

Раскольников в Афганистане

7 ноября Аманулла-хан в знак уважения Советской России и её заслуг в деле освобождения Афганистана повелел считать день очередной Октябрьской годовщины государственным праздником, и на этот праздник были приглашены Фёдор и Лариса. О том впечатлении, которое оставил о себе этот праздник, Раскольников отрапортует своей телеграммой в Москву в Наркомат иностранных дел. Вот содержание его телеграммы из Кабула:

«Москва. Наркоминдел.

Празднество Афганистана, совпавшее с годовщиной Октябрьской революции, было торжественно отпраздновано в Кабуле. В течении 4–5 дней с 7 по 11 ноября главные улицы города были украшены национальными восточными флагами, среди которых заметно выделялся флаг РСФСР, флаги других европейских государств отсутствовали (работало английское представительство и члены английской миссии на празднике присутствовали).

После всевозможных народных игр, состязаний, скачек лошадей и слонов, пограничными племенами исполнены воинственные танцы, а песни горцев содержат всю историю независимых племен в борьбе за свободу.

Многотысячная толпа и трибуны, занятые эмиром, его двором и иностранными представителями, с величайшим вниманием и сочувствием выслушали их песни, полные жалоб и угроз: “Зачем ференги (европейцы) отнимают у нас землю, имущество и скот? Они хитры, но никогда не победят. Мы сотрем их с лица земли, как корова слизывает языком траву. Какая радость, что среди ференги нашлись большевики, которые идут заодно с мусульманами”.

В заключение этой демонстрации племена устроили овацию Полномочному Представителю РСФСР Раскольникову и с громкими приветственными возгласами бежали за его автомобилем».

Ещё более красочно описала этот праздник в Кабуле Лариса Рейснер, побывавшая на нём вместе с Фёдором по приглашению Аманулла-хана:

«Лошади бросаются в сторону от барабанного боя, южный ветер полощет бесчисленные флаги, в том числе и красный РСФСР, словом, праздник в самом разгаре. Но к смиренному ротозейству толпы племена сумели прибавить так много своего, героического и дикого, что этот казённый праздник стал действительно народным! – восторженно пишет она в своём очередном материале. – Их позвали плясать перед трибуной эмира – человек сто мужчин и юношей, самых сильных и красивых людей границы, среди которых голод, английские разгромы и кочевая жизнь произвели тщательный отбор. Из всех танцоров только один оказался физически слабым, но зато это был музыкант, и какой музыкант! В каждой клеточке его худого и нервного тела таился бог музыки – неистовый, мистический, жестокий.

Этот танец – душа племени. Пляска бьётся, как воин в поле, умирает, как раненый, у которого грудь разорвана пулей того сорта, что в Пенджабе и Малабаре бьёт крупного зверя и повстанцев. Они танцуют не просто войну, а войну с Англией».

А вот ещё одно наблюдение Ларисы над жизнью Афганистана, которое было зашифровано ею и отправлено в Москву:

«В маленьких восточных деспотиях всё делается из-под палки. При помощи этой палки Аманулла-хан решил сделать из своей бедной, отсталой, обуянной муллами и взяточниками страны настоящее современное государство, с армией, пушками и соответствующим просвещением. К сожалению, эмир при всём его врождённом уме и при огромных способностях, выделяющих его из среды упадочных династий Востока, сам не получил правильного образования и не имеет полного представления о европейских методах воспитания. И всё же Аманулла-хан заслуживает того, чтобы его называли реформатором. В наших интересах – всячески ему в этом помогать».

Такая информация дорогого стоила. В Москве её оценили по достоинству.

В Кабуле Лариса практически сразу же стала первой леди дипломатического корпуса и желанной гостьей на женской половине дворца эмира. Так как она умела не только хорошо говорить, но и внимательно слушать, многие тайны двора сразу же становились известными Раскольникову. В силу восточной специфики, не имея возможности непосредственно воздействовать на ход дипломатических переговоров, Лариса на правах жены посла познакомилась с любимой женой эмира Аманнулы-хана и его матерью, и довольно быстро завязала с ними тесные дружеские отношения. Поскольку обе эти женщины играли весьма важную роль в жизни Кабульского двора, то через них она смогла не только получать ценную информацию о придворных интригах, но и влиять на политическую обстановку в Кабуле. Благодаря её деятельности, Аманулла-хан под страхом смерти призвал всех афганцев возвратиться домой из банд, а вскоре – уже 11 августа 1921 года – Совет старейшин афганских племён Афганистана (Лойя-джирга) одобрил советско-афганский договор, вступивший в силу и через три дня эмиром ратифицированный. А 1 сентября афганское правительство заявило ещё об отказе от подрывной деятельности в пределах РСФСР и Туркестанской Советской Республики.

Ну и к тому же, ей удалось посмотреть Афганистан не из-за ограды посольства, а в самых разнообразных ракурсах: «закрытых» территорий для неё не существовало, её личной территорией были ежедневные верховые прогулки на любимом Кречете. Иногда она не слезает с коня целыми днями. Ну и главное – она может писать. Пишет отчёты, даёт портреты послов. Рассказывает о празднике Независимости, об экзаменах в первой женской школе, о танцах кочевых племён, о первой в Афганистане фабрике, об армии, которая «воспитывается в глубочайшем религиозном фанатизме», о самом эмире.

«В маленьких восточных деспотиях всё делается из-под палки. При помощи этой же палки Амманула-хан решил сделать из своей бедной, отсталой, обуянной муллами и взяточниками страны настоящее современное государство. Нечто вроде маленькой Японии – железный милитаристический каркас со спрятанной в нём, под сетью телеграфных и телефонных проволок, первобытной, хищной душой…»

В летней резиденции эмира в Патмане Лариса Михайловна играла с эмиром в лаун-теннис, оба были очень азартными игроками. За ужином эмирша предложила ей свою тарелку, что по-кабульски большая честь. С эмиршей она каталась верхом. «Советская аристократка», как называла себя Рейснер, блистала на дипломатических встречах, в том числе организованных ею в своём посольстве. На зависть жён послов Амманула-хан подарил ей, лихой наезднице, кавалерийскую шапочку.

Как-то Раскольниковым удалось узнать о готовящемся покушении на эмира:

«Во время чая у эмирши я успела её предупредить насчёт возможного покушения на жизнь её мужа… После прогулки эмирша пригласила меня на чай – каждую минуту ждали эмира. Но он приехал только через полтора часа, взволнованный, бледный, бешеный. Через всю комнату подошёл ко мне, пожал руку и благодарил за сделанное накануне предупреждение. “Оказывается… в городе объявили народу, что эмир убит, лавки закрылись, начали строить баррикады… Я должен был поехать в Кабул, чтобы показаться народу”.

Что тут поднялось!.. Эмирша со слезами бросилась мне на шею, мы целовались, и я тоже уронила некую дипломатическую слезу на её розовое персиковое плечо. Эмир часа полтора болтал со мною по-французски, я ему бранила англичан, и вообще была “большая политика”».

Но и сами Раскольниковы не избежали покушения. 3 мая 1922 года Лариса пишет родителям:

«Ну, милые, сегодня, вернее, вчера вечером нас могло уже не быть в живых – интересно, чувствовали ли вы какое-нибудь беспокойство. Я верхом приехала в Кабул за Федей часам к 4. Весенние сумерки наступают рано. В 4,5 выехали домой в Кала-и-фату на автомобиле, на заднем сиденье я, Федя и Мэри, перед Федей – Жданов, перед Мэри – Наль. Слева от шофера афганский офицер. Вдруг около Чельсубуна, где мы летели полным ходом, впереди мелькает толстый медный кабель, протянутый поперек дороги на уровне 1,5 человеческого] роста. Прежде, чем успели предупредить шофёра, машина карьером врезается в этот трос, настолько толстый и хорошо укреплённый, что он останавливает машину, продолжавшую работать на месте, сносит стекло, скашивает руль, как соломинку, цепляется за поднятый верх и, смяв его в кашу, спихивает авто боком в канаву. Через минуту вижу: Федя вскочил и стоит с лицом, залитым кровью. Тоже самое с Налётным, шофёром и офицером. Я и Мэри невредимы. Конечно, если бы верх авто был спущен (как я хотела, когда мы садились, но Федя запротестовал), нам бы сбрило головы всем. Ведь летели со скоростью 50 вёрст в час. феде железным краем исковерканного верха рассекло лоб над правой бровью (что, если бы на палец ниже?). Мой крохотный в постели; вся голова завязана, глаз опух и затёк. Я отделалась сильным ударом в плечо.

Оказывается, к Чельсубуну вели осветительный кабель, работу не кончили, и конец провода (толщиной в четыре пальца) перебросили поперёк шоссе к дворцовым воротам. Сейчас пост, люди до заката ходят очумелые от голода – похожи на пьяных. Словом, все условия для того, чтобы свихнуть себе шею…»

В начале их пребывания в Кабуле Ларисе вдруг показалось, что Фёдор недостаточно образован для дипломатической деятельности, и потому велела ему молчать во время первого приёма у короля Амануллы-хана, а говорить за него будет она, так как у неё это получится намного лучше. И вот во время их встречи она приветствовала короля:

– Ваше Величество! Я в восторге от Вашего мужества и других достоинств. Я хотела бы, чтобы мой сын был во всех этих качествах похож на Вас.

Рейснер, как известно, была довольно красивой женщиной, так что король с одобрением хмыкнул в ответ:

– Что ж, это можно устроить…

(По некоторым сведениям, это и вправду могло иметь место, так как Лариса и до этого позволяла себе «жить без оглядки и не опасаясь пересудов в обществе. Она считала себя выше всяких обсуждений за спиной», и спокойно допускала близость с другими мужчинами – к примеру, с Троцким или Колбасьевым. Молва приписывала ей связь со многими любовниками, злые языки утверждали, что она занималась любовью прямо на тёплых трупах расстрелянных белых офицеров со знаменитым террористом, шпионом, чекистом, полиглотом, поэтом и вдохновенным гулякой Яковом Блюмкиным. Хотя возможно, что это только злопыхательские измышления… Ну, а здесь, в Афганистане, Лариса даже несколько раз забеременела – и похоже, это действительно произошло не без участия Амануллы-хана, так как он был буквально покорён красотой русской первой леди, и они довольно часто встречались и проводили время наедине. Пили чай, играли в теннис… В то время она написала, что восточные женщины «ухитряются грешить, будучи затиснуты между двух страниц Корана». Писала она это скорее о себе самой, хотя была она «затиснута» совсем между другими страницами… Тут у неё случился выкидыш, и ребёнок не родился. Зато её любовный роман с афганским принцем стал известен всему миру, как ей о том написали из НКВД, пообещав за недостойное поведение исключить из партии.)

…Первое время Кабул после голодной Москвы казался Ларисе по-настоящему райским местом: пальмовые рощи, фонтаны, цветущие розы, воздух напоен левкоями. Сытно и красиво. Знаки внимания к первой леди посольства и любимый муж. Обычной женщине всего этого хватает для счастья с избытком, но «комиссару Рейснер» такое слишком спокойное существование показалось тюрьмой. И это при том, что работы было море. Главной задачей миссии была борьба с британским влиянием на Афганистан и с засылкой людей в банды басмачей.

Именно в Кабуле её настигло ещё одно страшное известие: в августе 1921 года по обвинению в участии в монархическом заговоре был расстрелян Николай Степанович Гумилёв. Узнав об этом, Лери несколько дней рыдала о своём Гафизе, как простая баба. Она до конца жизни была уверена, что будь она тогда в Петрограде, смогла бы спасти своего Гафиза от смерти… И кто знает, может быть, и вправду могла бы – для неё ведь в России не было ничего невозможного…

Но семейная жизнь Ларисы вдруг затрещала по всем швам, её беременность трагично прервалась, и в этом она обвинила мужа. Раскольников всеми силами пытался загладить свою вину, хотя она главным образом заключалась в том, что он так и не смог заменить ей любимого поэта…

В конце ноября 1921 года она написала письмо Анне Ахматовой, помянув Блока открыто и Николая Гумилёва между строк: «Газеты, проехав девять тысяч вёрст, привезли нам известие о смерти Блока. И почему-то только Вам хочется выразить, как это горько и нелепо. Только Вам – точно рядом с Вами упала колонна, что ли, такая же тонкая, белая и лепная, как Вы… Теперь, когда его уже нет, Вашего равного, единственного духовного брата – ещё виднее, что Вы есть, что Вы дышите, мучаетесь… Милый Вы, нежнейший поэт, пишете ли стихи? Нет ничего выше этого дела, за одну Вашу строчку людям отпустится целый злой, пропащий год…

И горы, и земля хорошо знают, как молчалива смерть. Целую Вас, Анна Андреевна… Искренне Вас любящая Лариса Раскольникова. При этом письме посылаю посылку, очень маленькую, «немного хлеба и немного мёда».

Когда ситуация несколько успокоилась, Лариса всё-таки села заканчивать книгу своих очерков «Афганистан». В Кабуле она напишет свои лучшие журналистские очерки, и останутся они вечной памятью поэтического таланта славянской «Валькирии», спешившей вобрать в себя самые яркие впечатления пролетающего мимо времени: «последний месяц буду жить так, чтобы всю жизнь помнить Восток, пальмовые рощи и эти ясные, бездумные минуты, когда человек счастлив от того, что бьют фонтаны, ветер пахнет левкоями…»

Позже, уже в Москве, Лариса опубликует свои афганские дневники – поэтическую прозу, «написанную талантливой рукой словесной вышивальщицы». «Колёса, – писала она в своей книге “Афганистан”, – это катушки, на которые намотано пространство… Зрачок – таинственно текущие вещие воды, невидимые, пока молодая луна в них не бросит кусок серебра… Стрелка внутреннего радио тревожно дрожит, даже во сне поворачивая своё слепое острие – куда? Может быть, к будущему или к глухо запертым дверям совести…»

Её перу принадлежали такие очерки как «Машин-хане», «Казань. Лето и осень 1918 года», «Персидский посол в Афганистане», «Гражданский госпиталь», «Вандерлип на Востоке» и целый ряд других, которые вошли впоследствии в её книги «фронт» и «Афганистан».

Здесь же, в Кабуле, по свидетельству самого Фёдора, он имел достаточно много свободного времени для того, чтобы заниматься литературным творчеством. Именно здесь он написал такие работы как «Накануне Октябрьской революции», «3–5 июля 1917 года» и «Приезд тов. Ленина в Россию», составившие затем основу его лучшей мемуарной книги «Кронштадт и Питер в 1917 году», большое место в которой уделено революционной работе большевиков среди моряков Балтийского флота, итогом которой был неудержимый боевой порыв, с каким балтийцы штурмовали Зимний и громили Керенского и Краснова под Гатчиной.

С исключительной любовью Раскольников рисует здесь образ Владимира Ильича Ленина. Страницы, посвящённые приезду Ленина в Петроград, его кипучей деятельности по руководству восстанием, описание встреч автора с Владимиром Ильичем в Центральном Комитете партии и редакции «Правды» – лучшие места в книге.

В 1920– 1930-е годы Раскольников был известен не только, как флотовождь и дипломат, но ещё и как талантливый литератор, автор публицистических работ, книг и пьес. В книге воспоминаний «Кронштадт и Питер в 1917 году» (вышедшей в 1925 году) он в яркой художественной форме рассказал о революционных подвигах моряков Балтийского флота в подготовке, свершении и вооружённой защите Великого Октября. «Со страниц книги, – замечает рецензент, – предстаёт великий образ Владимира Ильича Ленина, по личным впечатлениям описаны встречи с ним, кипучая деятельность вождя пролетарской революции и главы первого рабоче-крестьянского правительства».

Интересны также дарственные надписи авторов на их книгах – здесь и желание напомнить о себе, и просьбы об улучшении их положения. Так, на первой странице очерка «Вандерлип на Востоке» Лариса Рейснер написала: «Дорогому Льву Давыдовичу от Л.М. с просьбой поскорее вытащить нас из Афганистана».

Первая дама советского посольства напропалую флиртовала с эмиром Амануллой, каталась верхом с его супругой-француженкой. Лариса жаждала действия, её воинственная душа требовала власти и славы, а Раскольников дать ей этого уже не мог. Они были заключёнными, словно замурованными здесь, вдали от активной жизни и действия, среди апельсинов и пальм. Ларису развлекал только флирт с эмиром, к которому она прибегла, как к последнему средству от скуки – и довольно опасному. флиртовать с эмиром было всё равно, что гладить против шерсти дикого зверя. Она вела опасную игру с восточным хищником, а тот забавлялся этой игрой, как довольный и сытый кот, которому ничего не стоит прихлопнуть зарвавшегося мышонка. Впрочем, игра в кокетство имела и другую цель: Лариса хотела позлить Раскольникова, которого утренние верховые прогулки жены и эмира доводили до бешенства.

Фёдор Фёдорович тем временем не упускал возможности углубить свои отношения с руководством Афганистана и вскоре сумел добиться самого главного: после того, как эмир запретил афганцам участвовать в набегах басмачей на территорию России, он повелел прекратить им вести антисоветскую пропаганду.

А между тем, летом 1921 года обстановка в зоне пуштунских племён складывалась явно не в пользу антибританских сил. Из-за сильной засухи во многих районах почти полностью погибли урожай и скот. В этой ситуации Фёдор вынужден был срочно оказать финансовую помощь лидеру вазиров, отправив ему 15 тысяч рублей золотом.

Одновременно с этим, Раскольникову пришлось приложить немалые усилия, чтобы нейтрализовать происки английской дипломатии, пытавшейся мешать осуществлению российской политики. Он также должен был всячески поддерживать контакты между советским полпредством и «Комитетом сподвижников священной войны», который способствовал приезду в Кабул ещё одного из лидеров этой организации – Мауланы Башира, общепризнанного вождя в борьбе пуштунских племён Вазиристана против Великобритании. Несмотря на то что у Башира был явный «антагонизм к коммунизму», Раскольников выплатил и ему 5 тысяч рублей золотом, договорившись с ним о дальнейшей связи.

Помимо этого, Фёдором было передано местным революционерам ещё 2 тысячи фунтов стерлингов «для финансирования (антибританского) движения среди независимых племён». Ещё около 5 тысяч фунтов стерлингов было израсходовано на поддержку индийских националистов.

Мохаммед Али, которому предстояло стать первым резидентом Коминтерна в Афганистане, просил представителя Коминтерна в Афганистане Раскольникова выделить на первые три месяца 10 тысяч рупий. Сверх этой суммы 12 тысяч рупий Али планировал в виде ежегодной субсидии выплатить руководству «Комитета сподвижников священной войны».

Фактически денег на поддержку антибританской борьбы пуштунских племён «независимой» полосы полпредство РСФСР тратило значительно больше. По данным английской разведки, с октября 1922 до октября 1923 года Фёдор Раскольников потратил на эти цели 800 тысяч афганских рупий (по курсу кабульских менял той поры – около 320 тысяч рублей золотом).

Антибританская деятельность Коминтерна в зоне пуштунских племён потребовала больших средств, которые ваххабиты и их сторонники получили в необходимом количестве. Так, к декабрю 1924 года хайберская группа истратила 12447 фунтов стерлингов, а ванская – 4216 фунтов стерлингов.

* * *

Афганистан того времени был совсем небогатой страной, в которой ещё и шли реформы с попеременной стрельбой. Тем не менее, узнав о голоде в России, эмир Афганистана Аманулла-хан умудрился собрать 100000 пудов пшеницы, и 3 февраля накладные на эту пшеницу были торжественно вручены нашему полпреду в Кабуле Фёдору Раскольникову. Но передать мало – надо ведь ещё доставить эту пшеницу до голодающих. Самолётов грузовых ещё нет, ближайшая железнодорожная ветка в Бухаре, но её повредили басмачи. А пшеницу уже ожидает нанятый у местных жителей караван, о чём позаботился эмир, отправив заблаговременно посла Гулям Наби-хана с 11000 золотыми рублями. Посол ехал в Москву и по пути заранее улаживал все возможные логистические затруднения.

Груз доставили в Бухару, откуда потом он поехал через Ташкент – Оренбург – Самару – в Казань. В Оренбурге и Самаре пшеницу выдавали детдомам наши полпреды.

* * *

В 1922 году Российское представительство получило под своё размещение новый двухэтажный особняк на набережной реки Кабула в столичном районе Шир-Дарваз, напротив мечети Шах-до-Шамшира. А в 1923 году Фёдор Фёдорович переехал в другой пригород Кабула – Патман, где ему сначала предоставили «небольшой дом министра двора», а чуть позже – «очаровательную, выкрашенную в голубой цвет, только что выстроенную дачу незамужней сестры эмира». Щедрость Амануллы была явно следствием и того, что немного ранее афганской миссии в Москве был предоставлен добротный особняк бывшего тайного советника Д.Г. Волкова на Поварской, который сначала привели в порядок, меблировали, декорировали старыми картинами и ценным антиквариатом. (Там, говорят, были вещи, якобы принадлежавшие даже самому Наполеону.)

21 мая 1923 года Владимир Владимирович Маяковский в своём огромном (по объёму) стихотворении «Керзон» вернётся к той советской миссии, которую он два года назад провожал с дипломатическим поездом на московском вокзале, а точнее – к её руководителю, Фёдору Фёдоровичу Раскольникову. Приведём здесь две строфы из этого стихотворения, где упоминается имя российского полпреда:

 
…Во всяких разговорах
Керзонья тактика —
передёрнуть
парочку фактиков.
Напишут бумажку,
подпишутся:
«Раскольников»,
и Керзон
на НКИД врёт,
как на покойников…
Снится
за ночь
Керзону
раз сто,
как Шумяцкий
с Раскольниковым
подымают Восток,
и от гордой
Британской
империи
летят
по ветру
пух и перья…
 

(Шумяцкий Борис Захарович – советский работник, полномочный представитель СССР в Иране. В ноте от 29 мая 1923 года Керзон требовал от Советского правительства отзыва Шумяцкого из Ирана и Раскольникова из Афганистана.)

В своей книге «Афганистан и английский ультиматум», выпущенной в 1924 году в Москве издательствами «Главполитпросвет» и «Красная Новь», Раскольников не просто раскрывает стороны международной политики того времени, но ещё и демонстрирует своё литературное мастерство, которое он представляет читателю даже при написании не художественной книги. «Афганистан, – пишет он, – представляет сужающийся к северо-востоку треугольник с рваными краями, вклинившийся между советской средней Азией, Персией и англо-индийской империей, причём персидская граница составляет основу треугольника, граница с СССР – короткую, а с Индией – более длинную стороны его. От восточной вершины треугольника ещё дальше на восток отходит узким язычком Вахан, разделяющий советские Памиры и подвластные англичанам княжества крайнего севера Индии…»

Далее в этой книге Фёдор рассказывает о чертах окружающего его народа, живописно изображая не столько их внешность, сколько их свойства и характер:

«Афганцы обладают определёнными расовыми чертами, выработанными суровыми условиями борьбы за существование и общественного производства. Окончательную «шлифовку» афганскому народу дало его историческое прошлое. Поставленные у самых ворот Индии, афганцы то служили привратниками Индии, отражая шедшие с запада завоевательные волны, то присоединялись к ним в походе на плодородные долины Инда и Ганга. Так, в конечном итоге они приобрели уменье действовать крупными массами, способность подчиняться крепкой военной организации, что в сочетании с силой, выносливостью и мужеством делает из афганца непобедимого воина, великолепно приспособленного к горной войне».

Попутно он раскрывает суть выдвигаемого англичанами Афганистану ультиматума, сравнивая его с теми же условиями, которые Британия не так давно выдвигала России:

«Английский ультиматум, предъявленный Афганистану в декабре 1923 года, имеет много общего с майским ультиматумом Керзона, адресованным Советской России. И там, и тут англичане пытались взять на испуг и принудить соответствующее правительство к отказу от самостоятельной внешней политики на Востоке. Эти Керзоновские ультиматумы, по существу, просто блеф. Подобно тому, как в мае Англия была не в состоянии произвести новую интервенцию против Советской России, точно так же в данный момент Англия не может вести войну с Афганистаном. Прежде всего, общее международное положение Англии и глубокий внутренний кризис, создавшийся в связи с недавним поражением оголтелых консерваторов керзоновского типа, и с победой рабочей партии, образовавшей правительство Макдональда – все эти объективные условия, вместе взятые, не могут позволить Англии роскошь новой войны…»