Текст книги "Семейная хроника"

Дальше всё развивалось, как в водевиле: завистница позвонила мужу Натальи, тот не поверил, но она настаивала. Место и время встречи она знала точно. Доехать туда было делом нескольких минут.

Финальная сцена выглядела по-театральному бурно. В дверь постучали, Сергей открыл, муж вошёл. Наталья, правда, не упала в обморок от неожиданности, но была к этому близка. Сергей был в полной растерянности. Он даже не успел открыть рот, чтобы что-то сказать. Муж тоже молчал, багровея от ярости. Наталья стояла бледная как полотно. Всё завершилось буквально через минуту. Муж вышел, хлопнув дверью.

Наталья разрыдалась, Сергей пытался её успокоить, но потом сходил в ресторан, принес шампанское, фрукты, шоколад. Наташа сидела, повернувшись к окну. Сергей встал перед ней на колено и театрально произнёс: «Наташа, это, наверное, сама судьба решила всё за нас, наступил конец неопределенности. Я делаю тебе официальное предложение руки и сердца, стань моей женой! Пусть наша прежняя жизнь останется где-то далеко. Сегодня мы начинаем новую, интересную, я обещаю тебе, именно интересную жизнь. Клянусь любить тебя все годы так же крепко, как и сегодня! У нас с тобой будет много детей, а они порадуют нас внуками. Наш род будет крепнуть из поколения в поколение. Ты согласна?»

Наталья уже поняла, что другого пути у неё нет. Надо выходить замуж за этого необыкновенного человека. Ей уже было не жаль мужа. Она, как и Сергей, стояла на пороге новой жизни, уверенная, что всё изменится к лучшему. Противиться судьбе не имело смысла, и она тихо сказала: «Да, я согласна стать твоей женой».

Сергей налил в фужеры шампанское. Они выпили. Он произносил тосты. Наташа слушала молча, боясь, что всё это может как-то неожиданно закончиться.

Развод оформил муж. Наталья сразу же переехала жить к Сергею. Теперь они жили все вместе в двухкомнатной квартире в доме на набережной. Молодым освободили комнату поменьше, а женщины переехали в гостиную.

Их отношение к Наташе было разным и неоднозначным. Наталья Дмитриевна приняла её сразу и безоговорочно. Она считала, что Сергей нашёл для себя прекрасную жену, и лучше трудно было бы что-то отыскать. Ольга, с одной стороны, была рада, что сын счастлив, наконец-то устроил свою семейную жизнь, но, с другой стороны, ей не нравилось, что их отношения начинаются с развода, ведь Наталья была несвободна, и теперь несчастлив и страдает её муж, а ей и самой было знакомо это чувство. Ольга в мечтах видела свою невестку тихой и скромной девушкой, какой сама была когда-то в юности. Но выбор был сделан, и ей оставалось только приспосабливаться к новой роли свекрови.

Татьяна же сразу невзлюбила свою новую родственницу. Она знала Наталью лучше остальных. Видела её вздорный характер, понимала, что та просто играет с Сергеем, а тот влюблен всерьёз и надолго. Татьяна трепетно относилась к вопросам семьи и брака. Она видела, как живут многие из коллег-актрис, и вовсе не хотела, чтобы брат связал свою судьбу с одной из них. Она знала, что частые гастроли, которые разделяют семью на несколько месяцев, совсем не служат укреплению брачных уз. Видела, как много соблазнов подстерегает молоденьких хорошеньких актрис со стороны богатых поклонников, как трудно бывает удержаться от того, чтобы не потерять голову от хвалебных речей или банкетов по поводу удачного спектакля.

Ей казалось, что брату нужна другая женщина – серьёзная, любящая, которая бы ухаживала за ним, была ему и другом, и женой. Наталья не подходила для этой роли, она сама постоянно требовала внимания, заботы, часто капризничала или замыкалась в себе и переставала разговаривать со всеми, обидевшись по какому-то пустяку.

Сергей любил её преданно и нежно, со всей страстью первой пылкой любви. Казалось, что ему всего пятнадцать лет и это его первая юношеская любовь. Ему нравилось исполнять все её капризы. Он относился к жене как к маленькой избалованной девочке и любил нежной, бескорыстной любовью. Он видел, как относятся к Наталье и мать, и сестра, понимая, что всем вместе им будет очень трудно ужиться, поэтому через короткое время снял небольшую квартирку рядом с их домом, и они с Натальей переехали туда.

Наталья Дмитриевна почти каждый день приходила к ним, помогала убирать, готовить. Наталье было трудно справиться одной с хозяйскими проблемами. Сергей же много времени проводил на работе, поэтому помощь Натальи Дмитриевны была как нельзя кстати. Наташа вся была поглощена работой.

Каждый день репетиции, почти через день спектакли. К счастью, после развода с мужем её жизнь в театре практически не изменилась.

Муж не устраивал скандалов, не пытался вернуть её, о нём не было ничего слышно, будто он перестал существовать вовсе. Наталье казалось, что и не было никогда их брака, всегда рядом с ней был только один человек – Сергей. Она тоже по-своему любила его. Но в браке всегда один любит, а другой позволяет себя любить, так вот она позволяла и делала это с видимым удовольствием. Ей нравилось, что Сергей так внимателен к ней. Он каждый день приходил домой с каким-нибудь маленьким подарком. Пусть это был цветок или несколько конфет, но каждый раз он торжественно вручал этот скромный сувенир, и оба радовались, как дети.

Возлюбленный приглашал её в ресторан, когда ей этого очень хотелось, покупал наряды, если она об этом просила. Она никогда не спрашивала, сколько всё это стоит, раз он мог купить, значит, цена была приемлемой. Её не волновало, хватит ли денег до конца месяца, об этом должен был заботиться Сергей. Ей никогда не приходило в голову, что сбережения можно откладывать на «чёрный день». Она жила одним днем, одним моментом. Ей было хорошо, и это главное, а что будет завтра, да и будет ли оно вообще, это должно интересовать других, но не её.

Сергей много работал. Их семейные расходы увеличивались с каждым днём, потому что Наталье постоянно хотелось одного, другого, третьего, и всё это было совершенно необходимым для жизни. Сергею приходилось теперь ещё и подрабатывать, он в совершенстве владел иностранными языками и брал на дом переводы.

Его колоссальная работоспособность помогала ему и в профессиональном росте. В наркомате его ценили не только как специалиста-международника, но и как отличного дипломата. Он, как никто другой, мог удачно провести важные переговоры, уговорить сотрудничать, что было важно для развивающейся страны. А любовь только помогала ему. Сергею казалось, что у него выросли крылья, что он может горы свернуть, что все его успехи так или иначе связаны с Натальей. Она принесла ему счастье и удачу в этой жизни.

Единственное, что огорчало Сергея и его домочадцев, это то, что у Натальи не было детей. Ольга мечтала о внуках. Наталье Дмитриевне хотелось дожить до правнуков. Татьяне же хотелось, чтобы были продолжатели их рода. Только Наталья сохраняла полное равнодушие, её вполне устраивало такое положение вещей. Дети, как она считала, будут только помехой и в работе, и в семейном счастье с Серёжей. Сам Сергей не любил разговоров на эту тему и всегда старался уйти от этих женских, как он считал, проблем.

Наталья обращала на себя внимание на всех банкетах, встречах, приёмах, куда её охотно приглашали. Ей нравилось внимание мужчин, смотревших на неё с немым восторгом. Она преображалась в эти минуты, кокетничала, бросала многообещающие взгляды или вдруг становилась холодна и неприступна. Она будто оттачивала свое женское мастерство и кокетство. Сергей часто бывал в отъезде, её приглашали одну, и множество поклонников буквально осаждали своим вниманием и желанием заполучить в качестве любовницы или содержанки. Но она всякий раз умела найти выход из самой щекотливой ситуации и сохранить за собой имидж недотроги и загадочной женщины.

Мужчинам нравилось охотиться за ней, как за добычей, но это была очень хитрая и осторожная добыча. Будто любовь Сергея опутала её невидимой пеленой. Мужчин это интриговало и удерживало подле неё, а ей только этого и было надо. Если она выезжала куда-нибудь, то вокруг всегда были друзья и подруги, и пробиться сквозь эту стену, чтобы остаться с ней наедине, было просто невозможно. Поэтому у Сергея, никогда не было повода обвинить жену в неверности. Да ему это никогда и не приходило в голову. Он сам был бесконечно верен Наталье и был убеждён, что она тоже верна ему.

Наталью пригласили сниматься в кино. Это так увлекло, что она с головой ушла в новые заботы и проблемы, связанные со съёмками. Теперь и её подолгу не было дома. Она не оставляла театр, приходилось совмещать спектакли и съемки. Они виделись с мужем нечасто, но каждый раз эти встречи были столь восторженны и волнующи, будто они встретились впервые. Сергей не обманул – его любовь крепла и росла, как полноводная река, вплетая в свое русло множество мелких ручейков и притоков.

Когда в свободное время они собирали друзей, их маленькая квартирка вмещала несчетное количество людей. Всем было интересно и тепло в этом доме. Ольга тоже любила бывать у них. Атмосфера их гостеприимного дома напоминала ей былые годы в родном городе. Только время и люди были другие. Сергей очень любил, когда в доме были визитеры. Он отдыхал в атмосфере праздника и каждый раз восхищался собственной женой, не переставая ухаживать за ней. Когда они танцевали, казалось, что вокруг никого и ничего не существует. А окружающим думалось, что эти двое только вчера встретились. Казалось, что их счастью не будет конца.

Жизнь всей семьи как-то устоялась за последние годы. Сергей был счастлив с молодой женой. Ольга уже примирилась со своим одиночеством, жила работой, втайне надеясь, что дети подарят ей внуков, и тогда её любовь сосредоточится на них. Наталья Дмитриевна сдала за последние годы, часто болела. Ольга трогательно ухаживала за ней, лечила. Но Наталья Дмитриевна становилась всё слабее, у неё уже не было сил выходить из дома. Она догорала, будто свечка. Ольга каждый день уговаривала лечь в больницу. Там обследуют, возьмут анализы, но Наталья Дмитриевна упорно отказывалась и говорила: «Олюшка, я уже стара для больницы, а умереть я хочу дома, в своей постели, среди близких мне людей».

Так оно и случилось. В одну их тёмных ноябрьских ночей она заснула и больше не проснулась. Ольга утром зашла в комнату разбудить её. Она лежала на кровати, глаза были закрыты, в комнате не было слышно ни единого звука. Ольга испугалась, принялась тормошить свекровь, думая, что та просто крепко заснула. Но она не подавала никаких признаков жизни.

Похоронили Наталью Дмитриевну на тихом московском кладбище. Ольга не смогла сообщить Борису о смерти матери. Переписка была невозможна, а посылать весточку с оказией было уже поздно. Да и вряд ли он смог бы приехать.

Со смертью Натальи Дмитриевны жизнь Ольги стала совсем одинокой. Будто кто-то лишил семью важного элемента механизма. Всем не хватало этого любящего, внимательного и всепрощающего человека. Она любила всех искренне и бескорыстно, понимая слабости и недостатки каждого из членов семьи, и прощала их. Умела тихо и ненавязчиво помочь, сделать «нудные» домашние дела, не ссорилась и старалась как можно меньше привлекать внимания к себе, считая, что у всех и так множество своих проблем.

Наталья Дмитриевна для Ольги была той нитью, которая связывала с прошлым, казавшимся ей сегодня нереальным, сказочным сном. Таня и Сергей тоже тяжело переживали смерть бабушки. Она столько лет была тайной поверенной во всех их делах. Ей можно было поведать и о сердечных тайнах, и о трудностях на работе. Она умела выслушать, успокоить и дать дельный совет. Так Ольга с Татьяной остались одни в своей квартире.

Ольгу очень беспокоило, что дочь не может и не хочет устроить свою личную жизнь. Ей было уже за тридцать, все подруги были давно замужем и воспитывали детей. А она, красивая, умная, талантливая, оставалась одна. Ольга часто говорила с дочерью о замужестве, уговаривала, что не надо ждать «принца», а надо просто оглядеться вокруг, ведь так много красивых и умных мужчин рядом с ней. Вон сколько поклонников увивается, и какие среди них блестящие партии.

Но Танюша и слышать не хотела об этом. Только бабушка знала её тайну, да и она теперь унесла с собой в могилу. Только ей как-то раз в порыве отчаяния она рассказала, что давно и преданно любит одного человека – давнишнего Серёжиного друга. Но он женат, у него двое детей, а главное, он даже не подозревает о её чувстве. Они всегда были только хорошими друзьями.

Андрей учился вместе с Сергеем, они долгое время работали вместе. Татьяна прекрасно знала его жену, они все праздники отмечали вместе. Скольких же сил ей стоило скрывать ото всех, а главное, от Андрея то, что она любит его. Любит так сильно, что никто другой даже в сравнение не идет с её любимым, но любовь обречена, и она умрёт вместе с нею.

Наталья Дмитриевна ругала Танюшу, говорила, что нет смысла вот так мучиться, надо найти другого человека, разрубить этот узел. Она уже не девочка, сколько можно страдать. Но Татьяна, несмотря на внешнюю хрупкость, обладала таким же сильным характером, как и Ольга. Она была бескомпромиссна в решениях.

Всю свою нерастраченную женскую ласку, силу чувств она вкладывала в актёрское мастерство. Её талант рос с каждым годом. Режиссёры и критики отмечали её игру. Но актерские рамки стали слишком тесны, и Татьяна всё чаще пробовала себя в режиссуре. Сначала она была помощником режиссёра на одном из спектаклей. Потом ей разрешили самой поставить пьесу. Эта работа так увлекла, что не оставалось ни времени, ни сил на поиски любимого.

У Ольги тоже не складывалась личная жизнь. Ей казалось, что все те чувства, что ей были отпущены свыше, она уже испытала, истратила на Бориса и теперь оставалось только доживать свой бабий век. Хотя возраст и приближался к пятидесяти годам, но внешне она выглядела на тридцать пять. Стройная, миниатюрная женщина, она была похожа на фарфоровую статуэтку. Рядом с дочерью и сыном она выглядела скорее как старшая сестра, и тем, кто не знал их семью, в голову не могло прийти, что она мать. Так они и жили. Мать и дочь в ожидании счастья и сын, наполненный этим счастьем за всех остальных.

Прошло пять лет. В жизни семьи не произошло каких-то резких перемен. Все они преуспели в делах. Татьяна стала успешным режиссёром. Работала в небольшом театре, ставила спектакли. Зал был всегда полон. Они часто выезжали на гастроли и везде имели шумный успех. Она так и не вышла замуж, но зато теперь у неё был близкий друг, который не отпускал от себя ни на шаг, всегда был рядом, трогательно заботился о ней. Володя, так звали друга, взял на себя и все домашние проблемы. Его финансовые возможности позволили пригласить домработницу, которая готовила, убирала, стирала, ходила по магазинам. Нюра была простая деревенская женщина, она жила у них в квартире и, к радости хозяев, добросовестно ухаживала за хозяйством.

Ольга получила должность заведующей отделением в больнице. Она дни и ночи проводила на работе. Татьяна пропадала или в театре, или на гастролях. Сергея тоже повысили по службе. Наташа кроме игры на сцене теперь ещё и снималась в кино. Все жили своей жизнью и будто не видели или не хотели видеть того, что происходит вокруг.

Лишь Сергей понимал и реально видел все проблемы, зреющие в стране. Он знал, что забирали многих из его товарищей, с кем вместе они начинали ещё в семнадцатом году. Он очень переживал в последнее время, плохо спал, постоянно был в страхе за мать, сестру, жену. Это ожидание чего-то непоправимого стало невыносимым.

Ему не раз намекали и на его дворянское прошлое. Он видел, как у них в наркомате незаметно исчезали сотрудники. И никто не спрашивал, где они и что с ними стало. Усилилась всеобщая слежка, надо было подробно докладывать, с кем и о чем ты говорил. Все боялись сказать лишнее слово, чтобы кто-нибудь не расценил это превратно. Нюра, уже освоившаяся в доме и знавшая всех жильцов, по вечерам шёпотом рассказывала Ольге, что вчера приезжали в чёрной машине люди в кожаных пальто и забрали хозяина из двадцатой квартиры, на следующий день был кто-то другой.

Всё происходило тихо – ни криков, ни стрельбы. Люди будто ждали, что за ними придут, их увезут, и знали, что за этим последует. У каждого уже был заготовлен чемоданчик со сменой белья, будто они ехали в командировку. С членами их семей через короткое время происходило то же самое. Никого это не удивляло, никто не пытался противиться такому положению дел.

В начале января Сергей должен был уехать в очередную загранкомандировку. Он всегда уезжал из дому без особой радости. Но в этот раз необыкновенная тоска давила душу. Хотелось прижаться к матери и чтобы она, как в детстве, гладила его по голове и говорила: «Всё будет хорошо, Сережа, всё будет хорошо».

Прощаясь с Натальей, у него даже слезы выступили на глазах, почему-то возникло чувство, что они больше никогда не увидятся. Сергей ехал в Париж, предстояла встреча с отцом, и только грядущая радость общения с ним настраивала его на спокойный лад.

Дни бежали в своем привычном ритме. На рассвете одного из январских дней раздался неожиданный звонок в дверь. Нюра, набросив шубейку, пошла открывать. В прихожую, резко отстранив её, вошли два человека в кожаных пальто. Один из них закрыл Нюре рот, другой прошёл в комнату и велел всем быстро одеваться. Никто не проронил ни слова. В квартире произвели обыск. Все вещи вытащили из шкафов, книги разбросали по полу. Женщины сидели на стульях в пальто, как на вокзале, смотрели на всё это и молчали. Только Нюра тихо всхлипывала. Закончив обыск, сотрудники велели Нюре оставаться в квартире, а Ольгу с Татьяной повели к машине.

За окнами начинался новый день. На календаре было 25 января 1937 года. Это был день всех студентов – Татьянин день.

У Ольги мучительно болела голова. Она болела уже целую неделю, не переставая ни на минуту, ни днем, ни ночью. Она уже не знала, когда была ночь и когда начинался день. В камере было холодно и сыро. От влажных стен веяло могилой. Иногда казалось, что её уже похоронили и никто не догадывается, что она ещё жива.

Сначала она пыталась считать, читать про себя стихи, вспоминать прежнюю жизнь, но потом уставала, забывала начало, мысли путались, и она всё больше ощущала, как разум покидает её. О том, что она в тюрьме уже неделю, она знала по количеству вызовов к следователю. Каждый день, примерно в одно время – точного часа она не знала, – дверь камеры шумно открывалась, и её грубо выталкивали в коридор и вели под конвоем в кабинет следователя.

Тот был одет в серый костюм, несвежую белую рубашку, узел галстука был ослаблен. Он смотрел красными от усталости глазами поверх очков, и в этом взгляде читалось явное превосходство над ней. И только в глубине этих глаз она видела искорки затаённого глухого животного страха. Следователю надо было допрашивать Ольгу, это называлось снимать показания. Ему было страшно от того, что если вдруг он ошибётся или проявит хоть малейшую слабость к этой женщине, то его тоже будут допрашивать, а может быть, и пытать.

Он работал в НКВД всего лишь первый год и ещё не успел привыкнуть ко всем тем ужасам, с которыми ему пришлось здесь столкнуться. Что-то человеческое, живое ещё оставалось в его душе. Иногда ему хотелось убежать, спрятаться, не видеть этих кошмаров. Первое время они снились ему каждую ночь, но потом жена стала давать ему успокоительные таблетки, и, когда его охватывал страх, он уже не переживал его так сильно.

Каждый день он уговаривал себя, что перед ним враги народа, что хорошие, честные люди сюда не попадают. Весь народ строит светлое будущее, а некоторые отступники не хотят строить со всеми и пытаются внести сумятицу, разброд в чёткие ряды, и таких людей надо вырывать, как сорную траву. Он смотрел на Ольгу и пытался себе представить её жизнь.

Сам следователь был из простой рабочей семьи, учился на рабфаке, работал на заводе. Год назад на завод пришла разнарядка в НКВД. Его пригласили в партком, сказали, что доверяют очень важное дело, и он должен оправдать доверие партии. Выбора не было, никто не спрашивал, согласен он или нет. Его поставили перед фактом, и теперь надо было соответствовать.

Ольга невидящим взглядом уставилась в угол. Сначала она ещё пыталась объяснить, что всё происходящее было ошибкой, что её сын Сергей не враг народа и не иностранный шпион, что он честный, добрый, уважаемый человек. Но никто не слушал. Она – мать, значит, заинтересована в том, чтобы скрывать от правосудия ошибки своего сына. Да и как в дворянской среде мог вырасти честный работник, если она сама владела фабрикой и на глазах сына эксплуатировала трудящихся?

Потом Ольга уже перестала что-то объяснять. Она молчала. Следователь начинал кричать, требуя подписать бумаги. Она не подписывала, тогда её били, но физическая боль не заглушала душевную. Били по лицу, по животу, по спине. Она падала на пол, и последнее, что откладывалось в памяти, это жесткий каблук кованого сапога конвойного солдата. Её грубо выталкивали в соседнее помещение, обливали водой, чтобы она пришла в себя, и отводили в камеру до следующего допроса.

Ольга ничего не знала о судьбе детей и Натальи. Она молила бога, чтобы он вразумил Сережу остаться в Париже и не возвращаться в Россию. Её пугала судьба дочери и Натальи. Это были молодые и красивые женщины, и с ними могли сотворить всё что угодно. Радовало лишь то, что Наталья Дмитриевна не дожила до этих дней.

В камере Ольга немного приходила в себя. Есть она не могла, да и ту похлёбку, что приносили, трудно было назвать едой. Она только жадно пила воду, как будто с каждым глотком пыталась вернуться к жизни. Её всё чаще посещали мысли о самоубийстве, но она не знала, как это сделать здесь, в камере, где в глазок за ней постоянно присматривал надзиратель и где был только тощий матрац, брошенный на пол, деревянный стол, прибитый к стене, да ещё параша, которую не выливали ни разу за то время, что она находилась в тюрьме.

Чтобы не сойти с ума, Ольга вспоминала в подробностях все дни своей жизни. Она думала о них в разной последовательности. Иногда начиная с рождения и до сегодняшнего дня, иногда наоборот. Она пыталась вспомнить даты, подробности всех событий. Это отвлекало, позволяло немного забыться. Одиночество было самым страшным испытанием. Она разговаривала с кусочком неба, которое было видно в тюремное окошко. Иногда луч солнца скользил по камере. Она устало поднимала голову, здороваясь с ним.

Звуки в камере были глухие. Слышен был только шум голосов, но разобрать слова было невозможно, да ещё доносились шаги конвоя по коридору. Иногда звучала громкая матерная брань. Ольга радовалась любым звукам, это напоминало, что она ещё жива. Глаза плохо видели. Они распухли от слез, потом от синяков и шишек, которые оставались после каждого допроса. Ей не хотелось открывать глаза. Она сидела, пытаясь погрузиться в свой привычный мир.

На восьмой день в комнате следователя за столом кроме него сидели ещё два человека, старше по возрасту и, видимо, по званию. Все были в штатском. Ольгу поставили перед ними. Она на секунду представила себе, как она выглядит в рваном, грязном платье, с непричёсанными волосами, разбитым лицом. Ей были глубоко неприятны эти люди. Не хотелось ни их жалости, ни участия. Хотелось только, чтобы поскорее всё закончилось и наступил какой-то конец, пусть самый страшный. Она уже не боялась смерти. Даже если расстреляют, это будет облегчение, наступит конец всем мытарствам.

Следователь зачитал приговор. Она услышала только последнюю фразу, что её приговорили к двадцати пяти годам лишения свободы по статье пятьдесят восьмой, как врага народа, без права переписки. И она будет переведена из тюрьмы в лагерь.

Ольга только спросила, может ли она узнать о судьбе близких. Ей ответили резким отказом.

После зачтения приговора Ольгу отвели уже в другую часть тюремного здания. Когда конвойный открыл перед ней дверь новой камеры, Ольга увидела огромное помещение, похожее на казарму. В два ряда стояли нары, в конце комнаты было большое зарешёченное окно. У двери стояла параша. Все нары были застелены одинаковыми синими одеялами, подушки были без наволочек. В камере была только одна женщина в сером платье, с косынкой на голове. Она сидела за столом и что-то писала. Ольга обрадовалась чистоте и хоть какому-то уюту, который был здесь.

Конвойный подвел Ольгу к нарам, стоящим у двери. Бросил ей одеяло и подушку и молча вышел. Ольга села на нары и тихо заплакала. Это были слезы радости. Она снова была среди людей. Осталась жива. Про то, что ей дали двадцать пять лет лагерей, она старалась не думать. Казалось, что это страшная ошибка и её должны исправить, что её оправдают, и они опять все будут вместе.

Женщина в сером платье подошла к Ольге, села рядом, не говоря ни слова. Ольга спросила, как её зовут, где все и что с ними будет дальше. Женщина смотрела куда-то вдаль, блаженная улыбка застыла на лице. Она не произнесла ни слова.

Ольга ещё раз громко спросила, как зовут, та опять ничего не ответила. Они сидели рядом, но Ольге казалось, что их разделяет огромное расстояние, и женщина в сером платье, будто пришелец с другой планеты, совершенно не понимает происходящего, а главное, и не собирается ничего понимать, а просто продолжает пребывать в какой-то своей прежней жизни и улыбаться только ей одной известным мыслям.

Вскоре в камеру вернулись с работы все обитательницы. Стало шумно от разных женских голосов. Они обсуждали сегодняшний день, о чём-то споря. Ольга забралась подальше на нары и сидела тихо, стараясь быть незаметной. Вдруг одна из женщин увидела её, подошла поближе. Встала напротив, уперев руки в широкие бока, и грубым голосом, сопровождая через слово свою речь отборным матом, спросила: «Ну что, новенькая, небось по 58-й статье, сразу видно, что тухлая интеллигентка».

Ольга вдруг вся ощетинилась. В глазах появилась та злость, которая копилась всё это время, а может быть, просто сработал инстинкт самосохранения. Ей показалось, что если она сейчас не даст достойный отпор этой наглой грубой бабе, то вся её последующая жизнь здесь превратится в сплошной кошмар. Пусть уж всё закончится сразу, и если ей суждено умереть, то пусть убьют здесь и сейчас. Ольга встала, сделала шаг вперёд, гордо подняла голову и, глядя прямо в глаза, твёрдым голосом сказала: «За что я здесь, знают только следователь и суд, который приговорил меня сегодня к двадцати пяти годам лишения свободы по 58-й статье. И если вы посмеете хоть пальцем меня тронуть, то вам придется очень худо».

Ольга проговорила эти слова и сама удивилась своей смелости, а главное, она не знала, что сказать дальше, если бы стали спрашивать, а чем же она может напугать эту наглую командиршу. Но что-то во взгляде и словах удивило и поразило нападавшую, и она отошла в сторону, потеряв всякий интерес к Ольге. Все в камере называли эту женщину «Мать». Она руководила всеми, все её боялись, и ответ Ольги удивил, а многих просто восхитил. Близкое окружение стало роптать, что это за нахалку привели к ним в камеру и почему она смеет так разговаривать. Но Мать лишь устало махнула на Ольгу рукой, сказав, что ещё будет время разобраться, что это за птица, и не таких обламывала тюрьма. Она шла в глубь камеры, на ходу со злостью раздавая затрещины всем, кто попадался под руку.

Наступила ночь. В камере было темно, лишь в самой глубине горела неяркая лампочка, освещая небольшое пространство. В самом освещённом месте на нарах сидела Мать и играла в карты ещё с тремя подругами. Остальные лежали на нарах, почти все спали, лишь некоторые о чём-то беседовали между собой. Ольга не могла заснуть. Рядом с ней оказалась та самая женщина в сером платье, которую она увидела первой в камере. Она задала ей несколько вопросов, но та опять молчала. Ольга решила, что женщина или глухонемая, или тронулась умом и ни с кем не хочет разговаривать.

В камере погасили свет. Сон всё не шел. Теперь среди множества людей она чувствовала себя ещё более одинокой. Так бывает в незнакомой компании, где все знают друг друга и весело обсуждают лишь им известные эпизоды, а ты сидишь, глупо улыбаясь и делая вид, что тебе это интересно. Как будто невидимая стена возникла вокруг неё. А может быть, её уже и не существует в реальном мире. Только кажется, что она живет, ходит, а на самом деле она просто невидимка, есть только душа, а тела нет. Ей стало ещё хуже, чем в одиночке. Она опять тихо заплакала, глотая слезы.

Вдруг чей-то шёпот вернул к жизни. С верхних нар на неё смотрела женщина и тихо спрашивала: «Как тебя зовут? Откуда ты?» Ольга так же шёпотом назвала себя. «А меня зовут Пелагея», – представилась женщина. Ольга так обрадовалась этому вниманию, что даже вскочила с кровати. «Тише, тише, – испуганно зашептала Пелагея. – Если мы сейчас кого-нибудь разбудим, нам несдобровать. Я сама здесь недавно и тоже не могла понять, почему нам не разрешают общаться друг с другом. Новеньких держат в полной изоляции несколько дней, чтобы они поняли своё место и стали просто пешками, бессловесными, как рабы». Есть здесь несколько человек, которые неусыпно следят за всеми и докладывают Матери и конвойным о том, что говорят и что делают заключённые. И ей тоже придется худо, если услышат, как она разговаривает с Ольгой. Эта изоляция будет продолжаться до тех пор, пока Мать не подойдет сама к ней и не начнет говорить, до этого момента ни одна женщина не должна с ней общаться.

Ольга лежала молча, стараясь не подвести свою новую приятельницу. Та быстро заснула. В камере было душно. Слышался надсадный кашель. Он начинался в разных концах камеры, и казалось, что кашляют все, как будто эпидемия охватила камеру. В помещении было накурено, курили почти все. Ольга профессионально определила, что это не просто бронхит, а скорее пневмония или туберкулез. Ей хотелось помочь им всем, объяснить, что нужно сделать, но никому не нужны были её врачебные советы.

На следующее утро всех выстроили в коридоре и повели под конвоем. Никто не знал, куда и зачем их ведут. Все шли молча, заложив руки за спину. Привели их в медицинский кабинет. Всех заставили раздеться догола. Врач, молодая женщина с каким-то звериным, нечеловеческим лицом, подходила к каждой по очереди, заглядывала в рот, смотрела глаза и приставляла трубку фонендоскопа то к груди, то к спине, требуя или глубоко дышать, или не дышать вообще. Все молча и послушно, как куклы, выполняли команды. Потом всех голыми привели в баню. Это было огромное помещение с душевыми установками, под каждой из них мылось по нескольку женщин. Ольга была счастлива от того, что она может наконец-то помыться. После стольких дней пребывания в грязи, духоте ей так хотелось смыть с себя все эти ужасы, будто вода уносила и все её проблемы. Тело дышало и заново рождались надежды, что всё в конце концов образуется и она проснётся от этого ужасного сна. Наступит опять прежняя беззаботная жизнь.