Текст книги "Семейная хроника"

Солнце спряталось за тучи, сразу стало темно и холодно. Высокие ели поскрипывали от порывов ветра. Начался сильный снегопад. Метель разыгралась нешуточная. Ветер неистово сыпал снегом в лицо. Забирался под куртку, старался сорвать шапку.

Николай Петрович понимал, что его любимая гнедая кобыла Звёздочка устала и с галопа перешла на тяжёлый шаг. Она пыталась противостоять порывам ветра, но ноги подкашивались и увязали в высоких сугробах. Дороги почти не было видно. Они ехали полем. Вокруг были только высокие снежные заносы.

Егерь Матвеич остался далеко позади. Его понурая лошадёнка совсем выбилась из сил, и только приятель Николая Петровича, молодой граф Орловский, лихо гарцевал на своем красавце – скакуне по кличке Мальчик.

Собаки тоже двигались из последних сил. Борзые с трудом вытаскивали из высокого снега свои длинные ноги и снова увязали в нём.

Николай Петрович остановился на опушке леса и решил, что охота не задалась и надо остановиться на ночлег в ближайшей деревне, иначе они и лошадей загонят, и собак потеряют.

Матвеич подъехал красный, запыхавшийся, шапка его была надвинута на глаза. Лошадь под ним дышала с трудом. Ближайшим местом для ночлега была небольшая деревушка Ильино. До неё было совсем близко, да и места там были удивительно красивые: рядом река, а сама деревня на высоком берегу.

После короткого отдыха все, довольные, двинулись в путь, благо было недалеко. Стали уже видны дома, из труб шёл дым, а окна светились заманчивыми огоньками.

Снег, так же неожиданно, как начался, так и прекратился. В небе показалась яркая луна, высыпали звёзды. Вечер был просто чарующий. Свет луны падал на деревню, на замёрзшую реку, на таинственный тихий лес, который окружал деревню со всех сторон. И такая была удивительная тишина и красота кругом, что Николай Петрович невольно остановился и залюбовался этой зимней картиной!

Он был ещё и неплохой художник. Рисовал с раннего детства, родители наняли ему лучших в Петербурге учителей, и мальчик многого достиг в художественном творчестве. Жаль только, что, когда подрос, забросил и кисти, и краски: его тогда увлекла военная карьера, и он мечтал о подвигах и славе.

Он представил себе чётко и композицию, и краски будущей картины, пожалел только о том, что нет с собой мольберта.

Граф Орловский стоял рядом и тоже любовался на тихий вечерний пейзаж. Послышалось протяжное женское пение. Голоса звучали негромко, но очень слаженно и красиво. Простая народная песня согревала душу и рождала какие-то детские воспоминания о няньке, певшей колыбельные песни.

Николай Петрович вспомнил маменьку, и на глаза набежали слезы. Он незаметно смахнул их перчаткой, сделав вид, что это просто снег попал ему на лицо.

Матвеич знал всех, кто жил в деревне, и поехал к самой большой и красивой избе. За окнами горел неяркий свет. Николай Петрович с графом стояли в стороне и не могли налюбоваться на зимний пейзаж. Графу не нравилась перспектива ночёвки в простом крестьянском доме, он был сердит, но Николай Петрович уговаривал его, что здесь встречаются такие замечательные особы женского пола и он сразу забудет о своём плохом настроении. Да к тому же выбора особенно не было, ехать дальше не было ни сил, ни желания.

Матвеич быстро договорился с хозяином, им оказался нестарый ещё мужик по имени Пётр. Тот открыл настежь двери и стоял на крыльце, склонившись в пояс, пока оба барина не прошли в горницу.

Там был накрыт стол, семья, видно, ужинала, но все повыскакивали со своих мест и теперь оторопело смотрели на господ из-за чуть прикрытой двери, не решаясь войти.

Пётр громко и требовательно позвал: «Марья! А ну, быстро неси господам покушать да выпить! Вишь, гости какие у нас именитые!» Марья быстро прибежала, неся в двух руках поднос и большую бутыль с вином.

Она постелила белую домотканую скатерть, вышитую красными петухами, поставила красивые фарфоровые тарелки, положила господам дорогие серебряные вилки и поставила большие штофы для вина. Пока господа раздевались, шумно фыркая, мылись над большим красивым тазом, она уже накрыла стол.

На столе были солёные огурчики, хрустящая квашеная капустка, маринованные грибочки, мочёные яблоки, маринованный чеснок, варёная картошечка, от которой шёл необыкновенный запах и легкий дымок.

Главным блюдом на столе была зайчатина. Хозяин хвалился, что несколько дней назад они со старым барином Петром Кириллычем удачно поохотились и барин двух зайцев подарил Петру, вот теперь вся семья может лакомиться зайчатиной, и он безумно рад, что пожаловали такие дорогие гости, и они не побрезгуют отведать его угощение.

Николай Петрович и граф совсем не побрезговали и накинулись на угощение, как изголодавшиеся волки. От тепла, выпитого вина и сытной еды все за столом быстро захмелели.

Пётр рассказывал, что он – однодворец, выходец из военно-служивых людей. Был за свое геройство наделен небольшим участком земли в один двор, платит подушную подать и часто помогает старому барину Петру Кирилловичу по хозяйской части.

У Петра было три сына и старшая дочка – красавица Анюта. Орловский велел позвать к столу Анюту. Он недовольно выговаривал Петру: «Что же ты прячешь от нас самое сокровенное – красавицу дочку? Нехорошо, старик!» Пётр, тоже хорошо захмелевший, велел жене быстро привести Анюту.

Через несколько минут в горницу вошла девушка лет четырнадцати-пятнадцати. Она робко остановилась в дверях, боясь поднять на господ глаза. На ней был красивый бело-красный сарафан, расписанный петухами и разными узорами, белоснежная блузка и симпатичные лапоточки.

На льняных волосах красовалась голубая ленточка. Глаза у Анюты оказались такого же небесно-голубого цвета, длинные тёмные ресницы завивались на концах, и от них падала тень на щёки.

На щеках горел яркий румянец, губы были такие же красные, как щёки. Ещё на лице был хорошенький курносый носик. Девушка была действительно очень красива. Невысокого роста, удивительно ладно сложенная, она была похожа на дорогую фарфоровую куклу. Николай Петрович подумал: «И откуда такая красота в такой-то глуши!»

Орловский тоже не скрывал своего восхищённого взгляда. Пётр попросил Анюту спеть. Девочка быстро согласилась и запела удивительно чистым и красивым высоким голосом протяжную народную песню.

Когда песня закончилась, господа просили спеть ещё и ещё. Девушка пела, репертуар её был разнообразен, она знала и церковные (она ещё пела в церковном хоре), и грустные, и весёлые песни.

Николай Петрович слушал с замиранием сердца. Её песни будили в нём какие-то забытые чувства. Он понимал, что душа его очерствела за годы военной службы, и теперь это юное, чистое существо напомнило ему о чём-то светлом, нежном, неземном.

Он вспомнил свою первую любовь – юную барышню Натали, их пылкие встречи в беседке в саду, первые поцелуи и признания. Вспомнил свое восхищение при виде первой петербургской красавицы – Елизаветы Преображенской. Своё волнение, когда он подал ей веер, который она, как ему показалось, нечаянно уронила. Как он пригласил её впервые на танец, как долго не мог попасть в такт вальса от волнения, и она сама его вела в танце, пока он не пришёл в себя. Он вспомнил и множество случайных женщин, которых он любил в то время, когда их полк заходил в отвоёванный город.

Но это всё было не то. С такой чистотой и детской наивностью он встретился впервые. Николай Петрович был не женат, ему шёл двадцать восьмой год, и полагалось уже обрести семью. Маменька его умерла несколько лет назад, а отцу – старому барину Петру Кирилловичу – после смерти любимой жены было не до сына, он ушёл в свое горе и никого не хотел ни видеть, ни слышать. Жил уединённо в деревне и общался только с местными крестьянами.

Господа устали, день выдался тяжёлый, и хозяин предложил им лечь спать. Марья постелила им в горнице на широкой кровати. Уже засыпая и громко зевая, граф Орловский нецензурно выбранился и сказал, что он с удовольствием занялся бы красавицей Анютой, но тут же громко захрапел.

Николай Петрович долго не мог заснуть, Ему казалось, что Орловский, как животное, ему всё равно, где и с кем, почему-то было ужасно обидно за Анюту, словно её измазали в чём-то грязном и порочном. Он решил, что бедную девушку не отдаст никому, он будет её защищать, как Робин Гуд защищал бедняков, с этими мыслями он провалился в тяжёлый, удушливый сон.

Яркое солнце светило во все окна. На стене громко тикали часы с кукушкой. Кукушка равнодушно выскакивала из гнезда и громко отсчитывала неумолимое время. Николай Петрович взглянул на часы и понял: уже полдень. Орловского рядом не было. Он лениво потянулся и вспомнил и вчерашний день, и неудачную охоту, и красавицу Анюту. Голова гудела, видимо вчерашнее вино было достаточно крепким.

Он выглянул в окно: на реке лёд давно замёрз и сверкал на солнце, как алмазы. Крестьянские дети расчистили его у берега и, привязав к валенкам самодельные коньки, с визгом и криками катались, перегоняя друг друга. Везде было бело от яркого солнца и сверкающего снега, и эта чистота и непорочность в природе ещё раз напомнили ему о красавице Аннушке.

Пётр убирал лопатой снег, расчищая дорожки. Орловский стоял у ворот и курил трубку, внимательно разглядывая проходящих мимо крестьянок.

Николай Петрович увидел, что Аннушка внимательно наблюдает за ним сквозь плохо прикрытую дверь. Он позвал её, она вошла и, не поднимая глаз, спросила, когда господам подавать завтрак. Он сказал: «Немедленно, мы должны уехать через полчаса, нас ждут в имении, и старый граф Петр Кириллович наверняка уже волнуется».

Пока он умывался, на столе снова появились те же яства, только добавилось парное молоко и жирная сметана, ложка буквально стояла в ней. Николай Петрович позвал Орловского и сказал, что им надо срочно ехать домой. Тот неохотно подчинился.

Всю обратную дорогу барин вспоминал грустные Анютины глаза, как она смотрела на него, не скрывая своего девичьего восторга и любви, которая уже прочно засела в её юную душу. Такого с ним ещё никогда не бывало.

Он понимал, что Анюта – не его поля ягода, что он никогда не женится на ней, батюшка этого просто не допустит, но это новое, вмиг вспыхнувшее в нём чувство, не давало жить спокойно, волновало, требовало каких-то действий. Он ещё толком не понимал каких, знал только одно: ему необходимо видеть постоянно эту девушку, слушать её голос, держать её руку в своей и наслаждаться этим общением.

Она была для него, как сосуд с чистой ключевой водой, которую пьёшь и не можешь напиться, как символ верности и любви. Он прекрасно понимал, что эта девушка будет верна ему всю свою жизнь, никогда не позволит и в мыслях обмануть. И как она не похожа на тех холодных светских красавиц, которые окружали его в чопорном Петербурге.

Николай Петрович стал часто приезжать в Ильино. Анюта уже привыкла к молодому барину и ждала его и радовалась встрече. Он привозил ей нехитрые подарки: то колечко, то маленькие серёжки. Она счастливо улыбалась, надевала подарки и прыгала перед зеркалом. Николай Петрович видел, что она ещё совсем юная, чистая особа, и даже мыслей плохих у неё не было. Она любила его честно и открыто, как может любить юная восторженная душа.

Наступила весна. Дни стояли длинные и яркие. Цвела сирень, пели соловьи. В воздухе чувствовалось необыкновенное душевное томление.

Только Пётр и Марья – родители Анюты совсем не радовались частым приездам молодого барина. Они прекрасно понимали, что барин побалуется с их дочкой, да и бросит бедную девушку. Пётр не мог спать, ну да как скажешь барину, «не тронь не своё».

Марья тоже смотрела на дочь и понимала, какая тяжёлая судьба уготована её кровиночке. И лишь Аннушка была беззаботна и весела. Она ждала приезда своего Николеньки, как она теперь называла барина, когда он долго не приезжал, грустила, плакала, доставала его подарки и целовала их.

В одну из таких весенних ночей Николай Петрович остался ночевать в их избе. Ему постелили в горнице. Вечером, когда уже все в доме уснули, он позвал Аннушку к себе.

Девушка дрожала и ждала с замиранием сердца, что будет дальше. А дальше было то, что обычно бывает между молодыми и любящими сердцами, которые летят навстречу друг другу, подстёгиваемые страстями, не думая ни о чём и ни о ком.

Анюта выглядела моложе своих лет, ей не давали больше тринадцати, но на самом деле ей было шестнадцать, и это был возраст, когда деревенских девушек уже могли сосватать и выдать замуж. Но какие могли быть разговоры о крестьянской свадьбе, если к ней ездил сам молодой барин – Николай Петрович!

И Анюта сдалась на милость победителя, она ни о чём не просила, ничего не требовала, только подчинялась его желаниям так же пылко и страстно, как и он. Ночи под пение соловьев и сильный запах весенних трав и цветов остались в памяти и Аннушки, и Николая Петровича.

Аннушка была девушка молодая и здоровая, поэтому через определённое время она поняла, что с ней происходит что-то необычное. Есть не хотелось, всё время мутило, и она убегала из-за стола. Мать и отец всё поняли и совсем потеряли покой. Только Николай Петрович ничего не видел и не понимал.

Время шло, наступило жаркое лето. Аннушка округлилась и поправилась. Наконец и Николай Петрович понял, в чём дело. Аннушка плакала, говорила, что ни в чём его не упрекает и ничего не просит, только благодарна барину за его милость.

Николай Петрович какое-то время испытывал лёгкие угрызения совести, что испортил чистую, непорочную девушку, но, с другой стороны, все они бабы одинаковые. Вот теперь и эта превратилась в такую же, как все, толстую и глупую гусыню. Эти мысли были совершенно не справедливы, да и сам он прекрасно понимал, что это не так, но ничего с собой поделать не мог. Ему стало в очередной раз скучно, и он решил, что пора ехать в Петербург и развеяться.

Аннушка ждала, каждый вечер сидела на крыльце и ждала. Барин так больше и не появился. Потом она узнала, что он женился на графской дочери, как и он сам, красивой и с богатым приданым. Весело жил в Петербурге и не вспоминал свою прекрасную Аннушку.

Время шло, близился срок родов. Всё труднее было скрывать большой живот. К счастью, наступила ранняя зима, и Аннушка ходила в свободном зипуне.

Когда ночью начались схватки, испуганная Мария побежала к бабке-повитухе. Та приняла роды, и на свет появилась маленькая красивая девочка, как две капли воды похожая на Николая Петровича. Аннушка назвала дочку Ульяной.

Отец с матерью заплатили денег, чтобы повитуха никому не рассказывала о том, что произошло у них. Та обещала. Надо было жить дальше. Дочь надо было выдавать замуж. А кто же её возьмет с таким приплодом? Аннушка ничего и слышать не хотела о том, чтобы расстаться с дочкой. Она напоминала ей о любимом, но мать с отцом настаивали, что девочку надо отдать в хорошие руки, пусть другие её воспитают, а им надо скрыть дочкин позор.

Аннушка не очень понимала, что же тут позорного? Все люди женятся, рожают детей. А она к тому же родила от горячо любимого человека. От всех волнений и переживаний у Аннушки пропало молоко, начался жар. Девочку было нечем кормить, и она плакала день и ночь. Аннушка лежала, уткнувшись в стену, ей не хотелось жить. Как просто – пойти и утопиться в реке, и закончатся все её муки.

Через два дня мать завернула девочку в одеяло, написала записку и вложила её в маленький сверток.

Она шла в соседнюю деревню и горько плакала, ведь это была её родная внучка, кровиночка, и Господь наверняка накажет за содеянное. Но больше она переживала за свою дочь. Куда она денется от людской молвы? Кто захочет её взять в жёны?

Шла она долго, устала. Наступил вечер. Зимой темнеет рано. Марья подошла к знакомому дому. В нём жила многодетная семья. У них было своих пятеро детей. Марья подумала: «Воспитают и шестую» Она положила сверток на крыльцо. Девочка спала, смешно чмокая губками. Мария постучала в окно и бросилась бежать. Она отбежала, спряталась за большим деревом и увидела, что вышла хозяйка, увидела сверток с ребенком и, заохав, внесла его в дом.

Мария перекрестилась и заторопилась домой, не оглядываясь и больше всего боясь передумать и вернуться.

Через месяц Пётр продал дом и уехал неизвестно куда. Больше о них в деревне никогда не слышали.

А девочка росла удивительно красивой и смышленой. В записке было написано, что родилась она 5 декабря и зовут её Ульяна. Новые родители записали её в церкви на свою фамилию Шлыкова. Так никто и никогда не узнал, откуда и как появилась на свет эта удивительная девочка.

17.11.2013 г. Москва

Что такое человеческие корни? Это то, что связывает человека с землей, с жизнью, то, из чего он когда-то вышел, то, куда он рано или поздно уйдет. У каждого они свои, их нельзя перепутать, поменять, продать или купить.

Откуда ты? Кто твои родители? Чем знаменита их маленькая Родина? Что тебя притягивает туда и по каким признакам ты безошибочно узнаёшь – это моё родное, кровное?

Моя Родина – это маленький провинциальный городок во Владимирской области под названием Киржач и небольшое село Ильино Можайского района, потому что там родились мои родители. С их генами мне передалась любовь к этим местам, не отмеченным даже на небольших картах. Сколько единственного, неповторимого и присущего только им несут в себе эти места!

Киржач стоит на берегу небольшой реки с таким же названием. Первое и самое сильное впечатление, оставшееся у меня из далёкого детства, это когда, выйдя из автобуса, стоишь на высокой горе, где расположен один из районов города – Селиваново, и смотришь вдаль. Дыхание захватывает, и слезы комом подступают к горлу, настолько близки и волнующи эти места. И мало, что изменилось с той поры, когда мой папа бегал здесь босоногим мальчишкой.

Та же высокая пожарная каланча, которая давно уже утратила свое прежнее назначение, внизу река, куда женщины, как и сто лет назад, приходят полоскать белье, хотя у многих уже благоустроенные квартиры.

Так же и я в детстве приходила с тетей Аней полоскать белье. Помню, как везли на велосипеде тяжёлые корзины с мокрым бельём, необыкновенный запах свежести, когда оно высыхало, полощась на ветру.

По дороге мы играли в нашу любимую игру: «„Да“ и „Нет“ не говорите, черный с белым не берите». Надо было отвечать на вопросы ведущего и ни разу не сказать слов «да» или «нет» и при этом ещё не использовать прилагательные «черный» или «белый».

Мы придумывали разные романтические истории, потому что игра обычно начиналась вопросом: «Вы поедете на бал?» И дальше следовал совершенно необыкновенный рассказ: на чём вы поедете, во что будете одеты, как будет выглядеть принц.

Сердце замирало от этих слов, предчувствуя необыкновенную любовь, красивую жизнь, конечно, в мечтах ты совершенно забывал о главном условии, и вот уже коварный ответ «да» или «нет» слышится на очередной вопрос.

Теперь твоя очередь задавать вопросы, ловить тётушку на невнимательности, и так до бесконечности. Я никогда не уставала играть в неё, потому что с детства была мечтательной натурой.

Дорога в город идет вниз мимо бани. Как хорошо, что это здание сохранилось, и я каждый раз, проходя здесь, вспоминаю, как нас, детей, водили по субботам в баню. Это было место встречи, своего рода клуб, где обсуждались последние городские новости. После бани возвращались румяные, разомлевшие от жары и садились пить чай.

Торговые ряды, что в самом центре города, имели форму квадрата: в центре был склад, а снаружи множество самых разных магазинчиков.

Заманчиво смотрелись сокровища, которые там были выставлены. Мне очень нравился магазин с немного странным на сегодняшний день названием «Культтовары», что означало «культурные товары». Там было всё, от карандашей и ручек до пианино и баяна. Я могла часами смотреть на эти богатства.

Папин брат в то время был главными инженером завода, где работало почти всё взрослое население городка, поэтому и его самого, и его жену знали многие, и когда мы шли по городу, нас останавливали, здоровались и часто спрашивали: «Чья же это девочка?» Тетя Аня с гордостью, как мне казалось, отвечала: «Это Колина дочка», а я стояла такая счастливая и радостная, как будто это была моя заслуга, что нас все знали.

А один папин приятель был мне особенно дорог, они дружили в детстве и юности, потом судьба развела их по разным городам, и когда он встречал меня, то всегда очень радовался, как будто я ему напоминала их собственное детство.

Меня привозили на лето в Киржач лет с трёх, поэтому все мои воспоминания о городе связаны с детством.

Бабушкин дом. Я до сих пор хорошо помню и его внешний вид, и внутреннее убранство. И так замирает сердце, когда свернёшь на Ленинградскую улицу и увидишь его на правой стороне, с тремя окошками, украшенными резными наличниками.

Высокий дощатый забор и калитка, которая закрывается на такую же щеколду, как в детстве: повернешь ручку, звякнет щеколда, и залает собака. Во дворе всегда жили собаки, и все почему-то были по кличке «Пират», если это был мальчик, и «Найда», если это была девочка.

Входишь в ворота – небольшой дворик, поросший травой, поленница дров, а дальше сад и огород. У меня была даже своя небольшая лейка. Помню себя лет десяти в ситцевом сарафане, в резиновых сапогах, с упоением поливающую грядки.

Бабушка осталась в моей памяти уже старенькой, вот она сидит на кухне у окошка и что-нибудь рассказывает. Ещё помню её чудесные пироги с черникой, я такие больше не ела нигде и никогда, их пекли в настоящей русской печке, а начинка была такой вкусной потому, что ягоды мы собирали в лесу сами – они были свежие и сохраняли свой истинный аромат.

Помню большую русскую печку, за которой мы любили прятаться. В доме была кухня и всего две комнаты, но он казался нам очень просторным. Вижу перед собой комнату – светёлку в два окна, на которых неизменно росла герань. Остался в памяти даже стук будильника, который почему-то работал только лёжа на боку, и назойливое жужжание мухи. Яркий июльский день, в комнате светло и уютно. Этот звук часов и жужжание мухи, наверное, останутся во мне навсегда.

Бабушка очень любила сладкое, и мы каждый раз привозили ей много конфет. Любимыми были сливочные помадки, она складывала их в шкаф, а вечером усаживала нас, своих внуков, за стол и угощала чаем с конфетами, рассказывала о прошлом. Не было тогда ничего вкуснее этих конфет и бабушкиного чая.

У папиного брата было двое сыновей и младшая дочь, с которой я любила нянчиться. Мальчишки хулиганили, и мне приходилось в неравной борьбе отстаивать свои права.

А с соседскими девочками мы играли в куклы. Помню, как я плакала, приехав домой: «Хочу обратно в Киржач», и начинала ждать тот день, когда мы опять туда поедем.

Киржач окружён со всех сторон прекрасными сосновыми лесами. Когда приезжали мои родители, мы всей компанией с детьми и собаками, набрав в корзинки еды и питья, шли в лес или на речку – купались, загорали, играли.

Мальчишки научили меня играть в «чижика», лапту, ножички, поэтому, возвращаясь в Москву, я могла играть в любые игры. Во дворе мы играли в «штандор». Я не знаю, что означало это слово, но помню, что надо было подбросить мяч высоко вверх и, пока он летел книзу, быстро выкрикнуть чье-нибудь имя, чтобы тот успел поймать мяч.

«Чижика» делали сами из деревянной чурочки с одним заострённым концом – надо было ударить по нему палкой, и он летел далеко в сторону.

Мальчишки играли в «рассшибалочку» на деньги, девчонок в такие игры никогда не принимали. Девочки любили прыгать через верёвочку: двое крутят бельевую верёвку, а остальные по очереди через неё прыгают. Я была маленькая, у меня так не получалось, и бабушка с тётей Аней по вечерам терпеливо крутили мне, чтобы я скорее научилась.

Ещё чертили палочкой на земле «классики», потому что асфальта во дворе не было, и без устали гоняли из «класса» в «класс» коробку из-под гуталина.

Когда собиралось много народу, любимыми играми были «казаки-разбойники», «сыщик, ищи вора», прятки и вышибалы. Да мало ли игр подарило нам наше детство!

На улице все жили дружно, любили ходить в гости, к одним соседям ходили с бабушкой за молоком, к другим – просто поиграть или поболтать. Вечером усаживались на скамейке возле дома и не уставали слушать сказки или чудесные бабушкины рассказы.

В конце Ленинградской улицы была школа, в которой учился ещё мой папа, она и сейчас работает. Дальше стадион, куда ходили болеть за заводскую команду, а там уже и лес подступал к городским улицам.

Церковь и кладбище пугали меня. Если кого-нибудь хоронили, траурная процессия шла по нашей улице, оркестр играл похоронный марш Шопена, и мы испуганно жались к бабушке, силясь понять, как это человек жил, а теперь умер, и его закопают в землю.

В праздничные дни колонны демонстрантов тоже шли по нашей улице, звучала музыка, пели песни, все были весёлые и счастливые. Эта общая радость объединяла людей. Почти все друг друга знали, и поэтому в колоннах шли, весело переговариваясь, шутили, пели.

В доме всегда было много гостей, телевизоров ещё не было, играли в лото, карты. Спать ложились рано, взрослые уставали на работе и дома, а дети, набегавшись за день, засыпали ещё быстрее. Зато и поднимались рано, тогда не принято было спать до десяти утра, даже в выходные дни.

Основным видом транспорта в городе тогда был велосипед, на нём ездили в лес, на речку, на работу, в гости. Машин в городе было совсем мало, а автобусы ходили и того реже. На велосипедах одинаково хорошо ездили и мужчины, и женщины, а уж мальчишки – те просто не слезали с них.

Теперь я всё реже и реже приезжаю в этот маленький городок. Выросли мои братья и сестренка, у них теперь свои дети. Постарели дядя и тетя, давно умерла бабушка, но каждый раз, когда я приезжаю в Киржач, я снова ощущаю себя маленькой девочкой, возвращаюсь в своё детство и радуюсь тому, что стоит ещё бабушкин дом.

И сворачивая на Ленинградскую, говорю: «Здравствуй, бабушка, вот я и приехала опять в гости», – и заохает тетя Аня, и улыбнется счастливо дядя Лёша, и будем вспоминать, и рассказывать о сегодняшней нашей жизни. И сколько бы я ни жила на свете, этот город будет всегда со мной.

В этом году мне довелось побывать и в маминых родных местах, что находятся в Можайском районе. Я, правда, не была в маминой родной деревне, но все равно рядом, в нескольких километрах от неё. Удивительно, но места здесь очень похожие на киржачские: сосновые и еловые леса, речка, пригорки с перелесками.

Наверное, неслучайно мои родители, воспитанные одной землёй, нашли и полюбили друг друга и смогли передать мне эту любовь с удвоенной силой.

Когда ходишь по этим местам, кажется, вот они, твои корни в этой земле. Эта речка, что медленно и плавно течёт в неведомые дали, и эти сосны и ели качали тебя и пели колыбельные песни. Простые лесные цветы гораздо милее и красивее чопорных роз и гвоздик.

Лес напоён запахом хвои и пением птиц, особенно в начале лета, когда природа, проснувшись, дарит тебе очарование свежих красок. В ней преобладают все оттенки зелёного, начиная с едва заметных распустившихся листочков до сочно-зелёных хвойных деревьев.

Природа оживает и говорит тебе: «Здравствуй, здравствуй, новый человек, обновляется жизнь, и ты вместе с ней обретаешь новые черты». В такие дни хочется сидеть на берегу реки, смотреть вдаль и думать о том, что так же было и сто, и двести лет назад, кто-то другой так же сидел здесь, и будет сидеть через много-много лет.

Наши внуки и правнуки увидят эту красоту и поймут, что их корни здесь, они родились на этой земле, а потом будут рассказывать своим детям о жизни, и так будет бесконечно долго.

Нужно знать и любить свои корни, не отрываться от своего прошлого, каким бы серым и неказистым оно тебе ни казалось. Много людей было до тебя, они пронесли искру веры и тепла и передали её тебе. Теперь твоя очередь нести её дальше, постарайся не погасить этот огонёк, не растоптать этой веры, укрепи её, разожги ярче огонь, чтобы он горел и в непогоду, тогда ты можешь быть спокоен, что не напрасно прожил свою жизнь, успел сделать что-то важное и нужное.

И все следующие поколения поймут тебя, продолжат твоё дело, и ты будешь повторяться в каждом из них. Пусть и твоя жизнь будет той крохотной частицей в этом безбрежном мире, пусть она, как светлячок, горит и озаряет путь другим.

Май 1997 г.