Текст книги "Семейная хроника"

Твои картины, возможно, были не очень талантливы, но в них всегда ощущалось столько душевного тепла, что они невольно привлекали к себе взгляд, даже на фоне работ известных мастеров. А твои музыкальные и литературные вечера! Ни один модный салон в Петербурге никогда не сравнится по искренности и теплоте приёма с твоими вечерами, где каждый чувствовал себя как дома, мог приехать и подолгу жить у тебя со своими друзьями, и ты никогда не требовала ни платы, ни поощрений. Мои друзья были влюблены в твой дом, а я же был влюблен в тебя. Я рвался в ваш город при любом удобном случае. Мои картины, написанные там, пронизаны светом любви к тебе. А твои письма, я читал их и улыбался, вспоминая твоё милое лицо, твою улыбку, твою привычку чуть высовывать язык, когда ты что-то увлечённо делала: писала, или шила или музицировала. Это было от старания, от желания сделать всё хорошо. Я храню все твои письма и, чтобы не скомпрометировать тебя, взял их с собой на фронт, а может быть, мне просто приятно перечитывать их раз за разом, вспоминая в деталях все наши встречи, или же они просто будут моим талисманом и смогут уберечь от пуль и снарядов.

Меня всегда удивляло, как в тебе уживаются два совершенно разных человека – чистая юная творческая натура и деловая женщина, хозяйка крупной фабрики. Я всегда ревновал тебя к этой фабрике. Мне хотелось, чтобы ты бросила все свои заботы и оставалась всегда с нами – и мыслями, и душой. Но я понимал, что у тебя дети, они требуют внимания, заботы, средств для своего развития и воспитания…».

Ольга отложила письмо. Она снова думала о детях.

Дети росли. Серёжа отлично учился, проявлял интерес к математике. Танюша была гораздо слабее и в знаниях, и в прилежании. Ей, как и Ольге, больше нравилось музицировать, рисовать, читать стихи. В ней рано начал проявляться актерский талант. Она выступала на всех праздниках, которые были в гимназии. Да и дома по вечерам устраивала небольшие спектакли. Сама была режиссёром, актером и костюмером. Серёжа отказывался играть в спектаклях. Она приглашала подруг и друзей.

В доме всегда было многолюдно. Днём приходили в гости дети. Наталья Дмитриевна отдавала им всё свободное время. Она была в восторге от внуков, и всё, что они делали, казалось ей блестящим. Наталья Дмитриевна искренне переживала во время Таниных спектаклей, хлопала громче всех и дольше всех. Сама не раз выступала на сцене, играя мужские и женские роли. Сережа также был активным зрителем. Он, как и бабушка, не скрывал своего восторга от способностей сестры.

Вечером к Ольге приходили друзья и подруги. У них часто гостили известные музыканты, писатели, актеры, приезжавшие на гастроли в город. Никому не было тесно. Даже если хозяйки не было дома, все устраивались в столовой, пили чай, оживленно беседовали. Кто-то играл на рояле, кто-то читал свои стихи. Обсуждали и политические новости, потом постепенно от политики опять переходили к искусству. В доме всегда кто-то гостил. Посещали дом и родственники знакомых, и знакомые родственников. Наталье Дмитриевне стоило больших трудов накормить всех, самовар ставили по несколько раз. Прислуга жаловалась на свою тяжёлую долю, но никто не просил расчёт.

Маленькая Танюша не пропускала в театре ни одного детского спектакля, да и приходившие к ним в гости артисты с удовольствием занимались с этой талантливой девочкой, давая ей короткие уроки мастерства.

У Ольги было много знакомых молодых людей. Все знали, что она разведена с мужем, и ей не раз предлагали и дружбу, и любовь, даже несколько раз делали предложение. Но Ольга очень боялась, что её опять обманут, и, когда видела, что отношения выходят из рамок просто дружеских, старалась или их вовсе прекратить, или объяснить молодому человеку, что она не собирается выходить замуж.

Всякий раз, пытаясь самой себе объяснить, почему она отказала очередному поклоннику, Ольга говорила, что не слишком-то сильно влюблена в него, а без горячей и пылкой любви не сможет жить с этим человеком. Может, в ней оставалась еще нерастраченной любовь к Борису, а может, его измена так больно ранила нежную душу? Все эти вопросы оставались без ответа.

Тем не менее ей нравились ухаживания мужчин, нравилось быть в центре внимания, нравилось, что дом всегда полон людей. Это давало ей ощущение полноты жизни. В деловом мире у неё тоже было множество партнеров. Им импонировала эта властная женщина, с ней можно было вести серьёзные дела. Она не давала пустых обещаний, а всё, что обещала, выполняла в срок, чего требовала и от других. Ольге так хотелось, чтобы рядом был сильный и преданный мужчина, за которым можно спрятаться как за каменной стеной, и тогда она с огромным удовольствием сложит с себя все эти трудные мужские обязанности и опять станет нежной и преданной женой.

Дела на фабрике шли неплохо, капитал рос. Ольга вкладывала деньги в развитие производства, и скоро продукция стала известна за границей. Ольга и сама часто ездила за рубеж, и у неё бывали иностранные заказчики. Она приобретала опыт. Даже начавшееся революционное движение не пугало. Митинги и забастовки были не столь частыми у неё на фабрике, потому что она старалась сделать труд рабочих по возможности не столь обременительным. Всегда прислушивалась к просьбам о введении разных социальных уступок. Пыталась внести в однообразную и тяжёлую работу какой-то элемент заинтересованности самих рабочих в результатах своего труда. Устраивала праздники для их детей, ввела премиальную оплату труда. На фабрике был комитет из самых авторитетных рабочих, которые вместе с ней решали вопросы быта и условий труда. Хозяйка всегда вникала в их экономические требования и, если они не шли вразрез с интересами производства, охотно воплощала их в жизнь.

Рабочие любили Ольгу. Она часто сама оставалась с ними в цехе, если надо было выполнить срочную работу, обращалась к ним всегда уважительно и на «Вы». Всё своё свободное время она отдавала фабрике. Свет в окнах кабинета часто горел далеко за полночь.

Ольге всё чаще хотелось за бездной проблем спрятать своё личное, сокровенное. Поэтому письмо Георгия произвело на неё очень сильное впечатление. Она, втайне от себя, была давно влюблена в этого человека, но не могла позволить себе и думать об этом, потому что он был женат, у него были дети. Как она могла оторвать его от семьи? Она сама была в роли брошенной жены и понимала, как это горько.

Она не могла читать дальше, слезы, помимо воли, текли из глаз. Как же она была слепа, если не смогла разглядеть рядом с собой человека, столь преданно и нежно любившего её! Почему ей суждено в жизни только терять? Почему он уходит на фронт, где его могут убить, и они никогда больше не увидятся? Ей хотелось кричать, звать на помощь, пытаться вернуть всеми доступными способами. Хотелось сесть и написать: не делай этого, не уходи! Она посмотрела на конверт, обратного адреса не было. Это письмо было из вечности, а какой обратный адрес у вечности, разве кто-нибудь знает об этом?

Какая трудная ей выпала судьба! Одного человека она любит, но он её бросает. Другой любит её, но она не может соединить с ним свою жизнь, потому что он женат! Одни препятствия на пути. Почему другие женщины легко и быстро устраивают свою жизнь? Её же путь труден и тернист. Ольга опять принялась за письмо…

«…Я всегда ценил твой талант так незаметно и по-доброму помогать молодым художникам и актёрам. Понимая толк в живописи, ты всегда с удовольствием покупала картины известных и совсем молодых художников. Я вспоминаю твой уютный дом, его стены, увешанные картинами.

Мне нравилось смотреть на тебя, как ты вспыхивала от радости, когда хвалили твои работы! Я был на всех благотворительных выставках, которые ты устраивала в своём городе, тем самым давая возможность жить и работать не только мастерам, но и начинающим. У тебя в доме часто гостили и писатели, и поэты, всегда было многолюдно, гости охотно знакомились друг с другом. Особенно мне нравилось, когда ставили домашние спектакли, где рядом с профессионалами были заняты и актёры, далекие от искусства. Это мог быть кто-то из прислуги или друзей-художников, и, конечно, в каждом спектакле играла твоя Танюша. Она довольствовалась любой ролью, даже самой маленькой, но само сценическое действо так захватывало её, что, глядя на игру, нельзя было оставаться равнодушным. В Танюше так много от тебя – та же мечтательность, идиллическая восторженность, влюбчивость. Кажется, что она восхищается всеми актерами, с которыми играет в спектакле. Меня всегда удивляло, откуда у этой маленькой девочки, живущей в провинциальном городе, такой талант. Ей удавались и комедийные, и драматические роли. Все пророчили ей блестящее будущее.

Серёжа – совсем другой. Его всегда больше интересовали серьезные мужские разговоры за столом, он так внимательно слушал, как будто мог, будучи ребёнком, осмыслить политические события. Он мечтал о карьере юриста. Строгость его поведения была вызвана тем, что он рано стал единственным мужчиной в доме. Ты сама охотно советовалась с ним и делилась своими проблемами.

Было удивительно, как ты всё успеваешь: и руководить фабрикой, и воспитывать детей, и ездить на этюды, и быть просто красивой и умной женщиной! Как тебе всё это удавалось совмещать, и главное, что ты во всём находила удовольствие. Это ещё больше подкупало и располагало к тебе. Моя любовь росла с каждой нашей встречей. Я не мог найти в тебе ни одного изъяна. Ты была само совершенство!..»

Ольга опять отложила письмо…

Борис почти не сообщал о себе никаких вестей. Он больше не приезжал ни разу, только писал матери, что вновь женился. На этот раз был составлен брачный контракт. Писал, что доволен судьбой, что новая жена хоть и старше, но очень его любит и она богата, то есть осуществилась всё-таки его мечта.

Наталья Дмитриевна лишь раз была в Москве, но новая невестка не слишком была рада её приезду, и она заторопилась к своим. Она всегда любила Ольгу как родную дочь, хотя её собственная дочь Анастасия жила с богатым мужем и у неё было трое детей, но бабушку Наташу не приглашали в гости, а быть содержанкой у собственной дочери не хотелось.

Наталья Дмитриевна восхищалась своими двумя внуками, жила их проблемами и интересами и была вполне довольна судьбой. С родными детьми не сложились отношения, зато невестка любила её как родную мать. Наталья Дмитриевна была единственным человеком, который связывал Ольгу с прошлым, она была из той, прежней, такой беззаботной и легкой, жизни, когда были живы родители, и она купалась в их любви к себе, а сейчас только Наталья Дмитриевна могла как-то ободрить и поддержать.

Дети оканчивали гимназии, надо было учить их дальше. Летом они уехали сдавать экзамены в Москву. Сергей поступал в университет на юридический факультет, а Танюша – в школу-студию при МХАТе. Ольга поехала вместе с детьми. Она очень волновалась за них, переживала, как они устроятся в Москве, как будут жить без неё. Но больше волновало, как она будет жить без них.

В Москве они остановились у Ольгиной подруги, которая была замужем за крупным промышленником. Своих детей у неё не было, и она с радостью согласилась на то, что дети будут жить в их доме. Серёжа блестяще выдержал все экзамены. Танюша тоже, к немалому удивлению Ольги, поступила в студию при МХАТе. Ольга и радовалась безумно, и переживала, ведь впервые дети разлучатся с матерью и будут жить собственной, взрослой жизнью. Их могут обмануть, обидеть. Кто же теперь будет их жалеть и заботиться о них? Возвращаясь домой, она проплакала всю дорогу, вспоминая их испуганные, серьёзные лица на перроне вокзала.

Дома ждала верная Наталья Дмитриевна. Они теперь обе загрустили от того, что дом их осиротел, не было слышно звонкого Танюшкиного голоса, не было шумных сборищ, того буйства фантазии, которое бывает только у молодых.

Постепенно жизнь вернулась в свою колею. Опять собирались друзья, приезжие, иногда хозяйка даже не знала всех гостей по именам. Всё чаше говорили о забастовках и митингах. У Ольги на фабрике тоже было неспокойно. Она видела, что многие недовольны своим положением, выставляя на митингах не только экономические, но и политические требования. Ольга пыталась идти навстречу рабочим, понимала, что люди должны трудиться в нормальных условиях, но они были по разные стороны баррикад, и в ней видели, прежде всего, собственника и эксплуататора.

Дети учились хорошо. Приезжали на каникулы и рассказывали матери о жизни в Москве. Борис, благодаря связям, стал известным в городе юристом. Он помогал сыну, обещая ему после окончания университета хорошее место. Танюша тоже делала определённые успехи, она уже участвовала в нескольких спектаклях и говорила только о великих артистах, рядом с которыми ей посчастливилось играть на сцене.

Ольгу пугала обстановка в городе, в стране. Ей казалось, что мир рушится, земля уходит из-под ног. Она чувствовала, что грядут какие-то события, резкие перемены в судьбе. Когда дети уезжали, ей было особенно одиноко. Шла мировая война, на фабрике выпускали сукно для солдатских шинелей. Она всё чаще слышала, как у знакомых детей забирали на фронт. Видела, как матери читают сводки и как стали приходить первые похоронки.

В свой приезд в Москву она просила Бориса о встрече. Ольга умоляла его помочь детям, особенно Серёже, – боялась, что его могут забрать на фронт. Их отношения с Борисом теперь носили дружеский характер, объединяли забота о детях, общие страхи и волнения. Он сказал только, что счастлив в своей новой семье, а она порадовалась, что наконец-то он нашёл себя.

Рабочие на фабрике всё чаще бастовали. Ольга понимала, что крах неизбежен, но она в каком-то слепом упрямстве не хотела ни о чем думать, ничего предпринимать. Да и что, собственно, она могла предпринять, когда столько судеб рушилось вокруг? Знакомые говорили, что надо бежать, пока не поздно, за границу, но она продолжала надеяться на чудо. Будто всё само пройдет и опять вернется та спокойная и мирная жизнь, которая была раньше.

Наталья Дмитриевна вообще не могла ничего понять из того, что происходило вокруг. Она только умоляла Ольгу не бросать её и говорила, что пойдет за ней куда угодно.

Ольга продолжала читать письмо:

«…Сегодня, вспоминая все события тех лет, я думаю о том, как изменилась жизнь. Мы познакомились в тысяча девятьсот восьмом, а сейчас тысяча девятьсот семнадцатый. Революция всё переместила, всех перемешала. От нашей спокойной прежней жизни остались только воспоминания и письма. Так удивительно читать сейчас твои письма о милых сердцу пустяках. Не наша вина, что жизнь раскололась и теперь есть два непримиримых лагеря, и надо выбирать своё место в строю. Я выбрал. Я иду защищать старую, привычную для меня жизнь. Может быть, я не прав, история рассудит нас, поставит всё на свои места, но сегодня я иду именно в белую армию и буду бороться, не жалея сил, за светлую жизнь, за будущее своих и твоих детей. А пока я нежно целую твои руки. До встречи, любимая. Я боюсь говорить тебе „прощай“, потому что страстно хочу жить, хочу увидеть это будущее и хочу, чтобы ты увидела его. Береги себя и детей! Целую твои письма!

До свидания, твой Георгий».

Ольга отложила письмо, слезы душили её. Казалось, что это послание было как завещание с того света. Она ругала себя, что не позволяла себе любить этого человека. Всё время боялась собственных чувств, боялась быть естественной, а теперь она ничего не может вернуть, не может даже ответить влюблённому на это теплое и нежное письмо, потому что писать было некуда. Где он сейчас? А может быть, уже убит? Эта мысль привела в ужас! Что делать, как жить? Она понимала, что жизнь раскололась на две половинки и надо выбирать свой путь.

После провозглашения советской власти в их городе Совет рабочих на фабрике объявил ей и всему начальствующему составу, что фабрика теперь принадлежит народу, а им, господам, здесь не место. Всё произошло так быстро и буднично, что Ольга даже не успела осмыслить происходящее. Она только не могла взять в толк, как же ей теперь жить дальше и что делать. Но разворачивающиеся события подсказывали только одно решение – надо всё бросить и уехать к детям. Из имения пришло горькое известие о том, что убит управляющий Петр Яковлевич, имение разграблено, а дом сожжён. Ольге было нестерпимо жаль и управляющего, и тот дом, и ту жизнь, которой они все там жили. Но колесо истории было неумолимо. Оно жестоко размалывало человеческие жизни. Брат воевал против брата, сын – против отца. Все перемешалось, выбилось из привычной колеи.

На следующий день, собрав самые необходимые вещи, Ольга с Натальей Дмитриевной выехали в Москву, к детям.

В Москву! В Москву! В Москву!

До Москвы добирались неделю. Если раньше, сев на поезд, они через десять часов были уже в Москве, то теперь дорога так измотала их, что Наталью Дмитриевну пришлось сразу с вокзала везти в больницу – сама идти она уже не могла.

На их долю выпало столько испытаний за этот нелёгкий путь, что было ощущение, будто они попали в чужую, незнакомую страну, а всё происходящее было страшным сном. Ольга была моложе и выносливее, чем Наталья Дмитриевна, но и ей приходилось нелегко.

Билеты на поезда уже давно не продавали. Каждый приходящий на станцию состав осаждали толпы людей. Её и Наталью Дмитриевну силой втолкнул в вагон какой-то красноармеец, иначе они никогда бы не сели в поезд. Они уже несколько дней жили на вокзале, пытаясь уехать. Все вели себя так, будто это был последний поезд, который увезёт их в новую хорошую жизнь. В вагоне было жарко. Им удалось найти место и сесть на скамью. Над головой свешивались чьи-то грязные, пахнущие потом ноги. Все проходы были заполнены стоящими людьми. В первый момент Ольге стало дурно, голова закружилась от духоты и смрада, но она была одержима одной мыслью: к детям, в Москву, во что бы то ни стало, Дети там одни. Их жизнь в опасности! Они беспомощны перед новым режимом.

Она и представить себе не могла, что дети как раз готовы к этой новой жизни, а вот она и Наталья Дмитриевна не имеют представления о том, что произошло в стране. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, видя, что многие хотят уехать. Значит, это правильное решение, и надо хоть как-то обустроиться в тяжёлой и долгой дороге.

То, что путь будет долгим, они поняли сразу. Поезд часто останавливался, подолгу стоя на станциях или просто на переездах, пропуская встречные, чаще всего военные или товарные, поезда. Всё новые и новые люди пытались влезть в поезд, некоторые сидели на крышах. Духота и смрад мучили людей больше всего. Разбили несколько оконных стекол, дышать стало немного легче, но ночами было холодно.

Женщины надели на себя все теплые вещи, которые успели захватить. Ольга прижимала к телу свёрток с деньгами и документами. Деньги она в последний момент успела получить в банке. Это была совсем небольшая сумма, но их могло хватить на первое время. Она боялась даже думать о них, не то чтобы достать, понимая, что, как только узнают о том, что у неё с собой деньги, их тут же украдут, а женщин ещё, чего доброго, убьют.

Запасов продовольствия хватило на два дня. Воду им приносил знакомый красноармеец, который втолкнул их в вагон и теперь взял над ними негласное шефство. Он сумел хоть как-то организовать их нехитрый вагонный быт. Ведь кроме того, что необходимо было есть и пить, надо было еще ходить в уборную. Это было самым сложным. На их счастье, в вагоне была уборная, но до неё надо было пройти полвагона, да и в ней тоже ехали люди. Опять помогал Вася, так звали их нового покровителя и друга. Он каждый раз прокладывал им путь, как ледокол, просил на время выйти пассажиров из уборной, потом они возвращались на свои места, и самым удивительным было то, что места дам не занимали, наверное, боялись Васи. За время пути они познакомились со многими попутчиками.

Ольга объясняла всем, что она учительница. Едет в Москву к детям и мужу, а Наталья Дмитриевна её свекровь. Их одежда за время пути приобрела столь плачевный вид, что они теперь мало отличались от толпы. Рядом с ними сидела простая деревенская женщина с девочкой шести лет, которую звали Настя. Первое время она сидела тихо, глядя вокруг широко открытыми от ужаса глазами, ничего не говорила, а только тихо плакала, вытирая слезы концами завязанного на голове платка, но потом освоилась, познакомилась со всеми и принялась активно помогать Васе и одному старичку Ивану Даниловичу в наведении порядка в вагоне. Мать девочки ехала в город на заработки, не имея ни денег, ни адреса, где остановиться. Мужа забрали на фронт. В деревне начались беспорядки, и она решила, что в городе ей будет легче и спокойнее.

По вагону всё время двигались люди. Кто-то входил, кто-то выходил. Все громко разговаривали. То и дело вспыхивали споры и ссоры. Кто-то отстаивал интересы революции, активно призывая встать на защиту прав рабочих и крестьян. Кто-то пытался с ними спорить, утверждая, что при царе-батюшке в России таких беспорядков не было, и надо ещё посмотреть, какая она, жизнь, будет при новых коммунистах-товарищах. Так получалось, что молодёжь была на стороне революции, а старики, то ли в силу своей мудрости, то ли в силу возрастного консерватизма, всё больше ратовали за царя-батюшку.

В вагоне было много красноармейцев. Они уже отвоевали своё и ехали в город за той красивой жизнью, что им обещали в окопах. Люди устали от дороги, от грязи, холода и голода. Им хотелось выплеснуть на кого-нибудь накопившуюся злобу, поэтому то и дело вспыхивали ссоры, доходившие до рукопашной, но бои скоро прекращались потому, что места для них просто не было.

На некоторых станциях к вагону подходили женщины, предлагая что-нибудь из съестного. Пассажиры протягивали в окно руки за хлебом или картошкой, обменивая продукты на деньги или вещи. Ольге тоже посчастливилось поменять вещи на продукты. И они с Натальей Дмитриевной наслаждались давно забытым вкусом и запахом еды.

Чем ближе они подъезжали к Москве, тем оживлённее становилось в вагоне. Все понимали, что скоро они приедут, осталось немного, зато там, в Москве, их ждёт счастливая жизнь.

Наталья Дмитриевна очень тяжело переносила тяготы их дорожной жизни. Её продуло, поднялась температура, она вся пылала от жара. Вася достал ей каких-то таблеток, но они мало помогали. Наталья Дмитриевна надрывно кашляла. Все отворачивались от неё, боясь заразиться. Ольга не знала, что делать. Она совсем растерялась в этой новой жизни, и, если бы не помощь Василия, их могли бы просто высадить с поезда.

Вот наконец и пригороды Москвы. Ольга вздохнула с облегчением. Она понимала, что в Москве их никто не встретит, никто даже не знает об их приезде, но там они будут все вместе.

Рано утром седьмого дня пути поезд медленно подходил к перрону Киевского вокзала. Город встретил их шумом, суетой. Несмотря на столь ранний час, на вокзале было многолюдно.

Вася видел, что Наталье Дмитриевне совсем плохо. Он вышел из вагона и велел Ольге ждать его, а когда через несколько минут он появился вновь, рядом шли два санитара с носилками. Они молча положили Наталью Дмитриевну на носилки и понесли к выходу. Ольга ничего не понимала. Она только бежала за санитарами, боясь потерять их из виду. Василий на ходу объяснил, что это карета «скорой помощи» и их сейчас отвезут в больницу. Вася попрощался, дал Ольге на всякий случай адрес брата, к которому он ехал, и убежал.

Наталья Дмитриевна дышала с трудом, кашель совсем замучил её, она лежала, совершенно безучастная к окружающему. Ольга сидела рядом в машине, не понимая, куда их везут. Она смотрела в окно и не узнавала Москву. Мимо проезжали грузовики с красноармейцами. То и дело раздавались глухие выстрелы. На улицах жгли костры, у которых грелись взрослые и дети. Ольга привыкла видеть московские бульвары и улицы с неспешно прогуливающимися по ним мамашам с детьми, парочками влюблённых или шумными студентами.

Сейчас же город будто спрятался, насторожился, ожидая, что же будет дальше.

Их привезли в больницу. Ольга долго не могла понять, где они находятся, и только по расположенному напротив Сухаревскому рынку поняла, что их привезли в Шереметьевскую больницу. В приёмном отделении Наталью Дмитриевну переодели, положили на другую каталку и куда-то повезли. Ольга бросилась за ней, но ей сказали, что родственников не пускают, что пациент будет в отделении терапии, а завтра вечером ей можно принести передачу.

Ольга, оставшись одна, вдруг почувствовала такую острую жалость к себе и к Наталье Дмитриевне, что, бросив чемодан, вся в слезах побежала за каталкой, умоляя взять её с собой. Она жалобно просила, обещала, что будет совершенно бесплатно ухаживать за всеми больными, на ходу придумала, что раньше была прекрасной сиделкой. Санитар устало посмотрел на неё, махнул рукой и пообещал поговорить с доктором.

Они приехали в отделение. В палатах мест не было. Коридор тоже весь был заставлен кроватями. Кто-то стонал, кто-то разговаривал, кто-то ел, сидя в постели.

Наталью Дмитриевну положили на кровать в коридоре. Ольга присела на краешек стула рядом с ней. Санитар позвал к ним доктора. Это был пожилой седовласый мужчина с бородкой клинышком, с добрыми глазами, которые смотрели поверх очков. Ольга объяснила ему, что они приехали сегодня утром из N., что у Натальи Дмитриевны никого нет, кроме неё, а у неё, кроме Натальи Дмитриевны, и что она просит разрешить ей ухаживать за свекровью. Антон Семёнович, так звали доктора, посмотрел долгим испытующим взглядом и разрешил ей остаться с условием, что она будет ухаживать и за другими больными, что платить ей нечем, но кормить её будут и даже могут выделить место за ширмой, где она может спать. Работать она будет в качестве сиделки и подчиняться во всем старшей сестре Тамаре Павловне.

Антон Семёнович долго и внимательно слушал Наталью Дмитриевну через трубочку, прикладывая её то к груди, то к спине больной, заполнял анкетные данные в истории болезни. Он объяснил Ольге, что делать и где для этого взять всё необходимое, и пошел в дежурную комнату.

Ольга огляделась вокруг. Несмотря на большое количество больных, было чисто, уютно, пахло хлоркой. Женщина была так счастлива возможности наконец расслабиться, вытянуть уставшие ноги.

Наталья Дмитриевна заснула сразу, как только доктор отошёл. Она блаженно улыбалась во сне – наверное, ей снился родной дом. Ольга вспомнила, что оставила чемодан с вещами в приёмном отделении. Она быстро сбегала за ним и, довольная тем, что он никуда не делся, спрятала его под кровать.

К ней подошла молоденькая медсестра в длинном платье с белым фартуком и в белой косынке с красным крестом. Они познакомились. Даша, так звали медсестру, была очень рада неожиданной помощнице. Девушка повела Ольгу в маленькую комнатку, где отдыхали медсестры в редкие минуты между уколами, процедурами и перевязками. Здесь Ольге выдали такую же форму. Она помылась, переоделась и выглядела теперь такой же юной, как Даша. Та подробно объяснила Ольге, как надо умыть больного, перестелить постель, где взять тряпку и ведро, как надо делать уборку.

Ольга слушала внимательно и не переставала удивляться той перемене, которая произошла с ней за такой короткий срок. Как могло случиться, что из богатой владелицы фабрики она превратилась в уборщицу? Это было вполне сказочное превращение, только не Золушки в богатую принцессу, а наоборот. Но Ольга была просто счастлива этой возможности работать. Физический труд помогал ей забыть обо всех тяготах и невзгодах, но мысли о детях неотступно крутились в голове. Надо было на следующий день поехать разыскать их. Ольге хотелось увидеть и Бориса, чтобы обсудить с ним дальнейшие планы.

Обед был скромный, но очень вкусный. Ольге казалось, что она уже забыла вкус горячей пищи. Она помогла Даше раздать еду. Тяжёлых больных кормила с ложечки. Последней была Наталья Дмитриевна. Она ела, закрыв глаза, будто боялась, что это только сон.

Покормив всех больных, Даша позвала Ольгу в сестринскую, где они спокойно доели остатки больничной еды. После обильного обеда Ольге захотелось спать, глаза слипались, но отдыхать было некогда: надо было делать уколы, ставить градусники, мерить давление и делать кучу неотложных дел. Ольга работала до позднего вечера.

Когда все заснули, они с Дашей тоже прилегли на кушетке в коридоре. Ольга только вытянула ноги и сразу погрузилась в тяжёлый сон. Но чей-то жалобный голос позвал: «Няня, милая, дайте пить». Она встала, выполнила просьбу и снова легла. Сон мигом охватил её. Ей снились дом, дети, которые бегали, весело кричали и звали поиграть вместе с ними. Впервые за эти долгие тяжёлые дни улыбка озарила уставшее лицо.

Даша разбудила её на рассвете: надо было сделать много самых разных дел до прихода следующей смены. Ровно в девять утра появилась старшая сестра Тамара Павловна. Это была высокая крупная женщина средних лет, с волевым лицом. Доктор ей уже всё рассказал об Ольге. Она окинула её строгим взглядом и сказала: «В пятой палате грязный пол и раковина немытая. Почему?» Ольга пыталась что-то виновато объяснить, но та не слушала. Тамара Павловна объявила, что Ольга может работать сутки через сутки, платить ей пока ничего не будут, но она может питаться вместе со всеми и ночевать в больнице в те ночи, когда нет её дежурства. Тамара Павловна ещё раз объяснила Ольге её обязанности и пошла в обход по отделению, на ходу отчитывая сестёр за какие-то нарушения. Так же строго она разговаривала и с больными.

Ольга подошла к Наталье Дмитриевне. Та сидела в кровати, свесив ноги и расчёсывая волосы. Она чувствовала себя гораздо лучше. Выспалась, поела, и теперь для полного счастья не хватало только встречи с сыном и внуками. Ольга объяснила ситуацию и сказала, что сегодня она свободна и едет искать детей и Бориса. Они обнялись как будто прощались не на несколько часов, а на всю жизнь. Ольга быстро вышла из отделения.

Она знала, что дети жили в квартире подруги на Арбате. Остановила извозчика и велела ехать по указанному адресу. Сердце бешено колотилось. Она боялась, что дети куда-нибудь переехали.

Вот показался знакомый дом. Зайдя туда, она вбежала по лестнице на третий этаж, позвонила в дверь. Долго никто не подходил. Наконец испуганный женский голос спросил: «Кто там?» Ольга торопливо представилась. Дверь распахнулась, на пороге стояла её Танюша, похудевшая, повзрослевшая. На ней была тёплая кофта, поверх неё шаль, а на плечи накинуто пальто, на ногах обуты стоптанные валенки. Ольга прижала к себе дочь и расплакалась, громко, жалостно, по-бабьи. Будто вся скопившаяся в ней за это время тоска прорвалась наружу. Таня тоже плакала, по-детски прижавшись к матери. «А где Серёжа?» – спросила Ольга. «Он в университете, у них там сегодня митинг, – сказала Таня. – Проходи, мамочка, рассказывай, как ты, где бабушка? Мы так волновались за вас».