Текст книги "Семейная хроника"

Часть 2

С момента событий, описанных в первой части, прошло почти тридцать лет.

Соня написала первую строчку: «Я, Софья Дмитриевна Покровская, родилась 10 января 1946 года…» И задумчиво отложила ручку. Она и раньше много раз писала автобиографию и всегда удивлялась тому, что за плечами уже тридцать шесть лет жизни, а она вся умещается в полстраницы текста.

Прожитые годы мелькали, как кадры кинохроники.

Из детства отчётливо помнился их старый деревянный дом в два этажа, который до революции был трактиром. Её мать приехала в этот дом сразу после войны. Она занимала комнату в большой коммунальной квартире. Соня хорошо помнила и расположение комнат, и небольшую кухню, где стояли газовая плита и пять кухонных столов – по количеству комнат. В углу была уборная, рядом – умывальник. Мыться все ходили в баню. Вот и всё нехитрое убранство квартиры.

Их комната была совсем маленькая, но зато два окна выходили на улицу, и можно было наблюдать, что там делается. Парового отопления не было, топили печки. Соня вспомнила, как зимой отец рано вставал, чтобы натаскать дров и затопить печь, которая уже успевала остыть к утру. Весело потрескивали дрова. Мама готовила на кухне завтрак. Жизнь была такой спокойной и беспечной.

Дом стоял буквой «П», в середине образовался небольшой, очень уютный дворик, где зимой насыпали горку из снега, а летом была ровная площадка, где можно было играть в самые разные игры. Улица была тихая, машины по ней почти не ходили, и Соне разрешали выходить одной за ворота. Ещё вспомнилось, что, когда ей было грустно или одиноко, можно было пойти в гости к соседям. Её везде охотно принимали, угощали нехитрыми яствами, играли в любимые игры.

С детских фотографий на Соню смотрела хорошенькая девочка в белой кроличьей шубке и такой же шапочке. В выходные дни ездили гулять в Ботанический сад или на ВДНХ. Всё это было рядом, надо было только сесть на трамвай и проехать двадцать минут. Их тихая улочка выходила на оживленную Первую Мещанскую, которую после Фестиваля молодёжи и студентов, переименовали в проспект Мира. Там кипела другая, шумная и интересная жизнь. Каждое утро Соню отвозили в детский сад. Он был совсем маленький, и когда через много лет Соня пыталась отыскать это здание, ничего не получилось, наверное, его снесли.

На лето детский сад вывозили на дачу в Бекасово. Соня так не любила туда ездить, она всё время скучала там и часто болела. Это нежелание надолго уезжать из дома сохранилось и потом в её пионерском отрочестве. Казалось, что домашние забыли её, бросили. Одиночество для Сони было невыносимо. Она была застенчивым ребёнком, чувствовала себя уютно только среди знакомых людей. И позже в незнакомой компании никогда не могла первой подойти, всегда ждала, что это сделает кто-то другой.

В детстве у Сони была няня, она же бабушка, только не родная. Звали её Клавдия Марковна. Она просила Соню не называть её бабушкой или по имени-отчеству, и Соня называла её просто Клава. У Клавы не было своих детей, и Соня заменяла ей и дочку, и внучку. Она рассказывала сказки, которые сама же сочиняла, и все они обязательно были со счастливым концом. Участвовала во всех Сониных играх. Так, если Соня была кондуктором автобуса, то Клава конечно же пассажиром, если Соня – учительница, то Клава – ученица.

У родителей было старенькое пианино. Папа по вечерам садился за инструмент и, если у Сони было плохое настроение, играл весёлые польки или кадрили, и тогда она лихо прыгала по комнате. Девочка очень любила праздники. К родителям часто приходили в гости друзья, и они веселились с непринятой сейчас искренностью и добротой. Угощение было скромным: обычно картошка с селёдкой, а иногда просто чай с баранками. Папа садился за пианино, все танцевали или пели за столом народные протяжные песни. Слова песен она помнила всю жизнь. Они волновали юную душу, Соня начинала плакать, жалея путника, замерзающего в степи, или бродягу, который подходил к Байкалу. А ещё в праздничные дни ей нравилось ходить на демонстрацию, особенно первомайскую. По проспекту Мира шли нарядные колонны с флагами, цветами, транспарантами. Всюду звучали музыка, песни, смех. Они и в школе, и в детском саду делали из гофрированной бумаги цветы, прикручивали их к распускающимся веткам тополя, и было так весело идти со всеми вместе, размахивая такой чудесной веткой, и петь песни. Казалось, что в праздник пела вся улица. Люди выходили из домов, играла гармошка, вокруг неё плясали и пели частушки. Соне покупали яркие надувные шары, бублики, и это было сбывшейся мечтой о счастье.

В школу шли весёлой гурьбой, потом расходились по классам. Сидели за громоздкими деревянными партами. У них откидывалась крышка, позволяя встать с места. Все ученики были в одинаковых формах: у девочек – коричневое платье и черный или белый фартук, у мальчиков – серая куртка с белым воротником и серые брюки. Соня всегда хорошо училась и, сколько себя помнила, всегда была на общественной работе: то командиром звездочки, то председателем совета отряда, то комсоргом класса. Родители преподавали музыку, и Соня училась ещё и в музыкальной школе, но она всё успевала и везде была отличницей.

Во дворе у детей была своя компания. Соня была самой младшей в ней. Её принимали во все игры, но этого права добиться было достаточно сложно. Играли в «колечко», «вышибалы», «сыщик ищи вора», «казаки-разбойники», лапту. Девочки любили прыгать через верёвочку или играть в классики.

Одевались после войны все очень бедно. Мало у кого были дорогие платья. У мамы их было всего два: одно – крепдешиновое в белый горошек, второе – синее с белым воротничком. У папы не было костюма, он привез с фронта куртку и брюки и носил их много лет подряд. Детей тоже одевали скромно, носили то, что смогли перешить из взрослой одежды, Соня носила кофточки, перешитые из старых папиных рубашек.

Питались тоже небогато, хотя в магазинах выбор продуктов был огромным, особенно в середине 50-х. Соня помнила, что в 1957-м, когда в Москве проходил Фестиваль молодежи и студентов, чего только не было в магазинах: в рыбном отделе на прилавках стояли огромные лотки с красной и чёрной икрой, живая рыба плескалась в специальных ваннах, продавали живых и консервированных крабов. Она вспоминала, как они с мамой заходили в Елисеевский гастроном. У Сони до сих пор перед глазами стояли колбасы, сыры и все те продовольственные яства, что тогда были в изобилии. Конечно, купить что-либо они были не в состоянии: зарплата двух педагогов не позволяла этого сделать.

Радио и телевидение (а оно тогда только зарождалось) были полны бравурных маршей, весёлых мелодий и фильмов о счастье. Детям объясняли, что они живут в самой счастливой стране мира. Всюду висели лозунги: «Всё лучшее – детям». Страна строила коммунизм, и Соня верила, что он обязательно наступит. Никита Сергеевич Хрущев обещал его построить к 1981 году, за окнами стоял уже 1982-й, а коммунизм пока не наступил. Главными человеческими достоинствами были доброта, искренность, умение радоваться за другого, сопереживать.

Многие из мужчин погибли на фронте. Соня видела, что почти все из соседок, маминых ровесниц, были не замужем или овдовели. У них не было детей, и поэтому Соне доставалась любовь многих из них. Эти любовь и ласка, подаренные ей в таких количествах с самого рождения, сделали её счастливой на всю жизнь. Доброта и искренность послевоенных лет остались в каждой клеточке души. Детская память такова, что всё плохое быстро забывается, а помнится только хорошее. Да и откуда было знать маленькой Соне обо всех проблемах взрослой жизни! Родители тщательно отгораживали её детский мир от всех невзгод и печалей. Тогда ещё жил глубокими корнями страх перед арестами и разоблачениями 30-х годов.

Однажды, придя из школы, Соня спросила мать, почему у всех девочек в классе отчество из имен их отцов, а она почему-то не Вадимовна, – папу звали Вадим, – а Дмитриевна. Татьяна очень разволновалась, она ждала и боялась, что дочь рано или поздно задаст этот вопрос, и вот теперь он прозвучал, и надо было отвечать. Татьяна никогда не рассказывала дочери о своём прошлом, а сейчас решила, что это необходимо сделать. Она сама должна всё рассказать Соне. Она усадила дочь на диван и начала свой нелегкий рассказ.

…Она – Татьяна Борисовна Покровская – родилась в небогатой дворянской семье в самом конце прошлого века. У неё был брат Серёжа, они были погодки и очень любили друг друга. Отец оставил их семью, женился на другой женщине и уехал в 1917 году в Париж с новой женой и приёмной дочерью. Их с братом воспитывали мать и бабушка, Наталья Дмитриевна. Татьяна очень любила их, и все они жили дружной семьей. До революции у матери была своя ситценабивная фабрика и магазин готовой одежды. Это была необыкновенная женщина. Оставшись одна с двумя детьми, не растерялась, а смогла даже стать крупным предпринимателем. В революцию у них всё отняли, тогда это называлось экспроприацией. И Ольга начала новую жизнь, сначала была сиделкой в больнице, потом окончила сестринские курсы, медицинский институт и стала врачом-терапевтом. Серёжа сразу принял революцию, хотя ему не просто было решиться на это. Он после революции работал в наркомате иностранных дел и занимал там высокий пост. Сама Татьяна окончила школу-студию при МХАТе и работала в Малом театре. В начале 30-х годов Сергей женился на одной из актрис Малого театра, и они все вместе жили в знаменитом сером Доме на набережной.

Татьяна рассказывала дочери о своей актерской судьбе. О том, что она играла бок о бок со знаменитыми актерами, как училась у них мастерству. Очень любила свою профессию и считала её главным делом своей жизни. Она даже замуж не вышла, считая, что актрисе это может только помешать.

Татьяна с волнением вспоминала своё детство в небольшом провинциальном городке, бабушку, Наталью Дмитриевну. Эта тихая, интеллигентная женщина оставила заметный след в её воспитании. Рассказывала о своей матери. Та была яркой творческой натурой. В их доме всегда гостило множество людей, среди них известные сегодня писатели, поэты, художники.

Соня слушала мать и не верила своим ушам. Она никогда раньше не думала о том, что её родители пережили революцию, Гражданскую войну, Великую Отечественную. Они при Соне никогда не обсуждали свои политические взгляды, боясь, что девочка случайно скажет что-нибудь не к месту. Это был страх людей, переживших жуткие годы репрессий.

Когда Татьяна дошла до событий 1937 года, было уже темно. Соне пора было ложиться спать, но девочке было так интересно слушать рассказ матери, что она упросила её продолжить. Ведь завтра выходной, и можно лечь позже. Татьяна продолжала свой нелегкий рассказ. Вадима не было дома, и им никто не мешал. Она и не заметила, как Соня заснула. Девочка тихонько что-то говорила во сне – наверное, ей снилось продолжение рассказа матери. А Татьяна уже не могла остановить поток воспоминаний, нахлынувших на неё.

…В январе 1937 года арестовали Ольгу, Татьяну и Наталью, жену Сергея. Сергей в это время был в командировке в Париже, и Татьяна ничего не знала о судьбе брата.

Как потом стало известно, Татьяна попала в ту же тюрьму, что и мать, даже камеры их находились на одном этаже, только следователи были разные. Татьяну тоже жестоко избивали и требовали признать, что её брат Сергей – враг народа, иностранный шпион. Она, как могла, терпела побои, издевательства. Её красота, изящество, стройная фигура никого не могли оставить равнодушным. Следователь, превышая свои полномочия, открыто склонял её к сожительству, обещая, что если она согласится, то условия содержания резко изменятся. Татьяна отвечала ему неизменным отказом. Постоянные побои, шантаж, надругательства не могли не сказаться на её психике. Натуре творческой, легкоранимой было особенно трудно переживать все издевательства. Начались расстройства психики. Мучили кошмары. Она кричала, буйствовала, пыталась покончить жизнь самоубийством. Медицинская комиссия признала Татьяну невменяемой, и её отправили в психбольницу. Там, после приема сильнодействующих препаратов, ей казалось, что она уже и не живая вовсе, а всё, что происходит вокруг, происходит не с ней, а с другим человеком. В таком раздавленном состоянии, с диким взором и приступами буйной неврастении, её досрочно освободили из тюрьмы. Родственников у неё никого в тот момент не было. Помогла ей молоденькая медсестра Зоя, которая работала в том отделении, где лечили Татьяну. Она отправила её в далекую украинскую деревушку, к своей матери, Агриппине Степановне. Та приняла Татьяну как родную дочь. Там она постепенно оживала, возвращалась к нормальной жизни, потом даже устроилась на работу, заведовала клубом. Татьяна вначале очень боялась мужчин, особенно в военной форме. Если ей встречался на пути человек в военной форме, она в ужасе переходила через дорогу или бросалась бежать. Но постепенно тихая деревенская жизнь среди простых и отзывчивых людей отогрела её. Через год она уже избавилась от ночных кошмаров, не так мучили головные боли и головокружения, которые раньше возникали почти каждый день. Самой большой мечтой было найти близких. Она ничего не знала об их судьбе. В 1939 году она приехала в Москву. В их квартире жили теперь чужие люди, они не знали ничего о прежних жильцах. В Министерстве иностранных дел ей только сообщили, что её брат Сергей Покровский не возвращался в 1937 года из Парижа, о его жене не было никаких вестей. Ей хотелось уехать во Францию разыскать отца, брата, но кто же ей даст визу и денег на дорогу? Один из друзей Сергея, которого она разыскала в Москве, посоветовал ей поскорее уехать отсюда, иначе её могут или опять посадить в тюрьму, или расстрелять. Татьяна понимала всю беспомощность своего состояния. Старые московские друзья и подруги отвернулись от неё. Они боялись, что их связь с этой женщиной может быть расценена как пособничество врагу народа.

И Татьяна решила вернуться опять к Агриппине Степановне. Так она и жила там до начала войны. С первых же дней войны Татьяна ушла добровольцем на фронт. Она пришла в военкомат и попросила послать её на самый опасный участок фронта. Враг тогда вёл активное наступление, мог пригодиться любой воюющий человек. Её послали на Западный фронт.

За долгие военные годы она приобрела множество профессий: была и санитаркой, и поваром, выступала в самодеятельной артистической бригаде, которая образовалась в их полку. Татьяна неплохо пела, научилась играть на аккордеоне. Больше всего ей удавались старинные романсы под гитару. С этой бригадой они выступали и на передовой, и на всех вечерах и встречах. Заканчивала войну она уже в составе Третьего Украинского фронта телефонисткой отдельного полка связи. Фронт неумолимо двигался на запад. Русские воины освобождали Украину, Молдавию, шли с боями по Румынии, Венгрии. На оккупированных территориях их встречали с цветами, радостными криками, со слезами на глазах. Женщины и дети выбегали им навстречу, приносили нехитрое угощение. Татьяне было жаль разрушенные дома и церкви, дворцы и замки. Варварские бомбардировки не пощадили Варшаву и Бухарест, Белград и Будапешт. Они проезжали через эти величайшие столицы мира, любовались их красотой и думали о том, как по возможности сберечь их. А как обидно было погибнуть в самом конце войны!.. Всем страстно хотелось жить, чтобы, пройдя через все ужасы и испытания, почувствовать себя счастливыми и свободными. Война близилась к концу, и все мечтали поскорее её закончить.

Татьяна вспоминала первые дни войны, когда казалось, что врага не остановить, так далеко немецкие части продвинулись на советскую территорию. Теперь же всё переменилось. Они шли по тем же местам, но уже как освободители, которые отстояли свою Родину и теперь гнали врага и из братских социалистических стран.

Татьяна всегда отличалась удивительным бесстрашием. Многих удивляло, как эта маленькая худенькая женщина вытаскивает на себе раненых солдат прямо из-под носа у немцев. Её отвага передавалась и другим. Ей всегда казалось, что её собственная жизнь не стоит и ломаного гроша. Молодость давно закончилась, семьи у неё не было, и её смерть даже некому будет оплакивать. Она думала, что душа так огрубела за время войны, что она уже никогда не сможет ни жить, ни чувствовать, как раньше. Личная жизнь так и не сложилась. Многие из Таниных фронтовых подруг находили себе мужей среди солдат и офицеров. Создавались семьи, беременные жены отправлялись в тыл. Татьяне тоже хотелось быть любимой, счастливой. Но ей всегда мешала какая-то внутренняя пружина, которая сдерживала в самые ответственные минуты и не давала расслабиться. Она по-прежнему ждала «принца» и считала, что может выйти замуж только по очень большой и сильной любви. Она нравилась мужчинам, её не оставляли без внимания, но как только отношения касались чего-то более сокровенного, Татьяна тут же давала понять, что не собирается их продолжать.

Она находила много общих черт у себя, и у матери. Ей казалось, что это женское одиночество преследует уже второе поколение их семьи. Будто им приходится расплачиваться за чье-то бурное поведение в прошлой жизни. Нельзя сказать, что ей не нравился никто из мужчин. Тем более что выбор был огромен. К ней тянулись люди, видя доброту, заботу, внимание. Она могла утешить, приласкать, успокоить, вселить уверенность. Некоторым же она казалась загадочной недотрогой.

В Европе, где всё отличалось от привычного русского уклада: и архитектура, и люди, и нравы, и обычаи, она почему-то чувствовала себя лучше и увереннее, чем дома. Ей ближе была католическая вера, чем православная, а когда она впервые увидела старинный готический замок, то поняла, что это именно то, о чем она мечтала всю свою жизнь.

Был конец 1944 года, их полк находился уже в Польше. Рождество и новый, 1945 год они встречали в небольшой польской деревушке. Татьяне очень нравились эти аккуратные деревушки с беленькими домиками и костелами в каждой из них. Многие дома были разрушены, многие сожжены, но те, что сохранились, хозяева приводили в порядок: красили, реставрировали, обновляли. В домах стояли маленькие, скромно украшенные ёлочки, за столом сидели счастливые люди, они смеялись, пили вино, шутили.

Татьяна вошла в костёл. Играл орган. Она села на деревянную скамью и задумалась о своей жизни. Ей нравилась и строгая обстановка собора, и то, что можно было спокойно посидеть, послушать великолепную музыку и подумать о жизни, о проблемах, о чувствах, что переполняли её. Татьяна думала о том, как жить дальше после войны, куда возвращаться. В армии всё было просто и понятно: был приказ, и надо его выполнить. А теперь в мирной жизни, где её никто не ждал, что было делать?

Ей уже исполнилось сорок четыре года. Хотя она и выглядела моложаво, никто не давал ей больше тридцати пяти, но годы брали своё. Она понимала, что лучшая часть жизни уже прожита, а у неё не было ни мужа, ни детей. Она не знала, где её родственники. Живы ли они? Это одиночество мучило больше всего. Она видела во время войны множество страшных картин, видела, как гибли близкие люди, как нечаянная пуля забирала из жизни молодых и сильных мужчин и женщин, как после взрывов снарядов не оставалось ни людей, ни домов, всё превращалось в руины и горы пепла. Но война не сломила её. Татьяна понимала, что воюет за правое дело, что они все вместе обязательно победят врага и смогут вернуться к прежней, мирной жизни.

Она старалась не вспоминать и тюремных ужасов, которые ей пришлось пережить. Она будто вычеркнула из жизни эти страницы. Да, с тех пор произошло столько страшных событий, что Татьяна только диву давалась, как она смогла всё это пережить. Все понимали, что победа близко. Скоро они дойдут до Берлина, а там и закончится война. Она мечтала о том дне, когда они всей семьей опять соберутся за столом и будут рассказывать о своей жизни.

Музыка всё усиливалась в своем звучании. Татьяна уже была мыслями дома, она вспоминала счастливую жизнь в родном N. Слёзы катились по щекам. Кто-то подошёл и тихо сел рядом. Это был капитан связи их полка – Дмитрий Мезенцев. Щёголь и красавчик. Из-за него потеряла голову не одна женщина в их полку. Но Татьяна знала, что он был женат. Жена его жила в Москве с двумя маленькими детьми. И это было как табу для неё. Хотя, если честно признаться, ей давно уже нравился этот балагур и весельчак. Дмитрий Андреевич был всегда аккуратно выбрит и с иголочки одет. Форма и сапоги сидели на нём безукоризненно. Ко всему он ещё прекрасно играл на гитаре и пел красивым баритоном. Для Татьяны капитан Мезенцев был крупным начальством, она обращалась к нему или по званию, или по имени-отчеству. Хотя за глаза все называли его просто Митя. Мите было тридцать восемь лет. До войны он жил в Москве, работал преподавателем в институте связи. Успел жениться. У него было двое детей – мальчик и девочка. Митя был всегда избалован женским вниманием – и в довоенной жизни, и на фронте. Редко кто мог устоять перед его обаянием, красотой и той военной выправкой, которая так шла ему и придавала вид бравого гусара времен войны с Наполеоном.

Надо сказать, что ему ещё и несказанно везло в жизни. Он попадал в самые разные переделки. Один раз заснул в брошенном доме, и так крепко, что даже не услышал, как вошли немцы, и только чудо его спасло. Казалось, Митя просто родился в рубашке, и какая-то неведомая сила вытаскивала его из всех передряг. Он умел ладить не только с женщинами, рядовые солдаты и крупное начальство любили и уважали его ничуть не меньше. Он регулярно получал письма от жены и всегда носил с собой фотографию семьи. Но вся его семейственность и добропорядочность заканчивалась, как только он видел мало-мальски симпатичную девушку или женщину.

Татьяна давно ему нравилась, но она никак не отвечала ему взаимностью. Это удивляло, обескураживало его и даже, по большому счету, раздражало. Митя не любил терпеть поражения на личном фронте. Он ведь мог, в конце концов, воспользоваться и служебным положением и просто приказать рядовой Татьяне Покровской следовать за ним и дальше действовать по установленному плану.

Но самым удивительным было то, что Митя робел перед этой женщиной. Взгляд её огромных серых глаз просто парализовал его. Было непонятно, почему он впервые в жизни уступил женщине. Он знал, что Татьяна старше его, что она не замужем, что у неё нет детей, что она не была ничьей «полевой походной женой», как было иногда принято в войсках. Но что-то не позволяло ему вести себя с Таней так же развязано, как со всеми остальными. Его мужское самолюбие было задето, и он дал себе слово, что добьётся этой женщины во что бы то ни стало, и даже поставил срок – следующий, 1945 год.

Орган затих, последние торжественные аккорды прозвучали в полной тишине. Все молча, встали и вышли на улицу.

Митя шёл рядом и молчал. Удивительно, но ему совершенно не хотелось говорить.

В самом большом доме нарядили ёлку и устроили праздничный ужин с танцами по случаю Нового года. Татьяна сначала выступила с романсами, потом всех пригласили за стол, после ужина были танцы. Митя был в ударе. Он шутил, пел, балагурил, старался, как только мог, понравиться Татьяне, но она «включила» свой защитный механизм и, казалось, не реагировала на Митины штучки.

Полк двигался дальше. В конце января они уже были в Чехословакии. Их разместили в небольшой деревушке в Чешских Татрах, там же находился замок Карлштейн. Зима в тот год была снежная и не очень морозная. Замок был на самой вершине горы, вокруг лежали заснеженные Татры. Жителей в деревушке оставалось совсем немного – только женщины и дети, мужчин всех забрали на фронт.

Был удивительно красивый зимний день. Таня с Митей поднимались вверх по крутой дороге к замку. Заснеженные ели и сосны качали головами при резких порывах ветра. Шёл снег, крупные снежинки кружились, будто в вальсе, и медленно падали на заснеженную дорогу.

Ребята из хозвзвода где-то раздобыли лошадь, запряжённую в сани, и весело катали всех по очереди. Дети с шумом съезжали на лыжах и санках с горы. Все, кто был свободен в этот день, вышли на улицу и резвились на снегу, вспоминая детство. Таня тоже лихо скатывалась на санках вниз и потом легко тащила их наверх. На ней были тулуп, валенки, на голове теплый платок. Маленькая, худенькая, она мало чем отличалась от детей.

Митя тоже был свободен в этот день. Он помог Татьяне взобраться наверх, и теперь они уже вдвоём мчались с огромной горы. Сердце взволнованно замирало. Митя сидел сзади, он обнимал её за плечи, и так радостно и спокойно ей вдруг стало рядом с этим сильным и таким дорогим ей человеком, что Татьяна забыла и про возраст, и про войну, и про все свои проблемы. Казалось, что это брат Серёжа катится вместе с ней на санках, как когда-то в детстве. Накатавшись и наигравшись в снежки, они решили подняться и осмотреть замок.

Хозяин ещё в начале войны уехал куда-то далеко в Европу, и местные жители, как могли, сохраняли его владения в целости и сохранности. Замок стал уже своего рода музеем. Митя сумел уговорить старика сторожа пропустить их вовнутрь. За высокими каменными стенами был небольшой внутренний дворик. Он был вымощен булыжником, его аккуратно расчистили, и теперь только снежинки плавно кружились в розовых лучах заходящего солнца. Опускались сумерки – самое таинственное время дня. Тане – натуре мечтательной и впечатлительной – нетрудно было представить себе, что они с Митей, как король и королева, для которых и построен этот замок, входят в свои покои, взявшись за руки.

Замок был высоко в горах, над ними было только небо, шума голосов уже не было слышно, да и сторож, отдав им длинную свечу, ушёл куда-то по своим делам. Стояла удивительная торжественная тишина. Они поднялись по ступенькам, открыли тяжёлую дверь, и перед глазами во всей своей красе предстал средневековый зал. По углам стояли рыцарские доспехи, шкафы с оружием, на полу лежали дорогие ковры. На стенах – красивые гобелены. Стены и потолок были украшены деревянной резьбой и росписью.

Сквозь окошки пробивался свет угасающего зимнего дня. Митя галантно взял Татьяну за руку и произнёс: «Милая дама, разрешите показать Вам Ваши покои?» Татьяна сделала глубокий реверанс и в тон Мите продолжала: «Да, мой прекрасный рыцарь, конечно, я согласна. Какая же дама может устоять против такого предложения!» Она открыла крышку клавесина, стоящего в углу, самым удивительным было то, что тот прекрасно звучал, будто его только вчера настроили, и заиграла торжественный марш. Затем они по железной лестнице поднялись наверх, осматривать другие комнаты.

Наверху была огромная столовая. Посредине стоял дубовый стол, за которым легко смогли бы уместиться тридцать человек гостей. В шкафах было множество самой разнообразной праздничной посуды. На стенах висели картины в позолоченных рамах. Они шли через анфиладу комнат, в пламени свечи с портретов на них строго смотрели бывшие владельцы замка, и казалось, что они переговариваются между собой и осуждают непрошеных гостей.

Из столовой прошли в библиотеку. Все стены были уставлены шкафами, доверху набитыми книгами. В центре стоял огромный письменный стол, над ним висела лампа. За библиотекой был кабинет хозяина, потом спальня. Огромная кровать, стоявшая там, была просто создана для любви. Митя, держа Татьяну за руку, потушил свечу. Теперь в комнате было темно, только из окна пробивался неяркий свет. Татьяне вдруг стало страшно. Это опять включился механизм защиты, и внутренний голос проскрипел: «Будь осторожна, а лучше уходи отсюда». Митя, будто услышав этот голос и поняв её состояние, сам зажег свечу и сказал: «Ну ладно, что ты испугалась, не хочешь сейчас – и не надо».

Они подошли к окну, было видно далеко вокруг. Они смотрели на огоньки в деревенских домиках, где сейчас за столом сидели у печки женщины и дети, ели свой нехитрый ужин, вспоминали простую, мирную жизнь и ждали с фронта своих мужчин. Митя подумал, что вот так же и его жена сидит дома у печки, читает детям книжки и рассказывает им об отце. Татьяна же представляла себя хозяйкой замка, любящей и любимой женой, заботливой матерью. Митя обнял её, крепко прижал к себе, наверное, думая, что он рыцарь, вернувшийся с турнира и с радостью встречаемый женой и детьми. И это театральное действо как-то сблизило их, сроднило. Татьяна почувствовала себя счастливой и любимой. В тот момент ей было совершенно не важно, женат ли Митя или свободен, любит её или нет. Важным было только то, что она сама любила, любила безудержно, бесконечно, и никто и ничто не могло бы отнять у неё эту любовь, которая жила в каждой клеточке тела. К Тане вернулись её женственность, сила, вера в жизнь. Теперь она твердо знала, что всё будет хорошо. Она будет счастлива, у неё будут и дети, и внуки. Она была так рада, что вновь смогла ощутить ту силу чувств, которые испытала когда-то давно, ещё в молодости. Митя не мог понять, что происходит с Татьяной. Он решил, что это ещё одна его победа. Но в её нежности было столько силы, столько нерастраченной страсти, которая спала до поры и теперь вырвалась наружу. По щекам текли слезы, но это были слезы радости, слезы избавления, слезы очищения. Митя стоял рядом и радовался тому, какой он всё-таки умелый мужчина.

Быстро темнело. Они уже отсутствовали несколько часов, и их могли разыскивать. Митя заторопился обратно. Татьяна неохотно пошла за ним следом. Ей хотелось остаться в этом замке, прожить в нём всю жизнь рядом с Митей, состариться и умереть в один день…

…Война продолжалась. Шли упорные бои, гибли их друзья и однополчане. Теперь Татьяна только молила Бога, чтобы ничего не случилось с Митей, потому что её любовь росла и крепла с каждым днем. Их полк продвигался по Чехословакии. В апреле освободили Прагу. За окнами была весна победного, 1945 года. Все понимали, что войне конец, но самыми трудными были эти последние дни войны, когда казалось, что сил воевать уже нет. Вокруг цвели сады, буйствовала сирень. Эта весна была самой счастливой в жизни Татьяны. Они с Митей шли по старой части Праги, любовались средневековой архитектурой, здесь господствовали XIII–XIV века. Стояли перед собором Святого Вита, который своими размерами и красотой просто удивлял. Его начали строить в 1343 году, а закончили лишь в 1929. За шестьсот лет строительства он только хорошел год от года. Внутри потрясали своей красотой разноцветная мозаика на окнах и орган. Он звучал здесь необычайно торжественно и строго, а может быть, органист вложил в своё исполнение всю ту радость, которая переполняла его, ведь война закончилась, наконец-то дожили до долгожданной победы. Звуки музыки уносили их куда-то в небесную высь. Они сидели с Митей на скамейке и слушали орган. Таня уже не могла представить себе, что им придется с Митей расстаться. Она не знала, как будет жить без него, и что будет делать. Зачем ей вообще эта жизнь? Зачем она опять родилась как женщина? Для вечных страданий? Ей хотелось поехать с Митей в Париж, посмотреть Европу. Они нигде ещё не были вдвоём. Париж был совсем рядом, а там её отец, а может быть, жив и брат.