Текст книги "Счастливая девочка растет"

“Мороз, Красный Нос”

Ёлка всё-таки права: Ксенична – змея! Я сначала думала, что она добрая и хорошая, а потом поняла – нет, это просто мне хочется, чтобы она была добрая и хорошая. Но это не так, у неё два лица – одно звериное, другое неестественно доброе!

Я помню первый раз, когда я увидела, как одно превращается в другое. Я отвечала урок, стояла рядом с её столом лицом к классу, девочки немножко зашептались. Она вдруг приподнялась со стула, вдавила руки в стол и зарычала низким голосом – и каждое следующее слово было громче: “Предатели!” – я вздрогнула, “Убийцы!” – я с ужасом смотрела на бедных предателей и убийц: они перестали шептаться, но выглядели совсем неплохо, и тут она застонала-закричала очень страшным голосом: “Гнилые ду-у-ши-и-и!”

Когда ты слышишь голос человека, всегда можно представить его выражение лица в этот момент – я представила, и у меня даже сердце стало сильно биться в грудь от этих “гнилых душ”. Сейчас она ко мне повернётся, потому что она меня прервала, чтобы что-нибудь сказать, – какое у неё будет лицо, представить себе даже невозможно. И немножко страшно!

Она медленно села, повернула ко мне голову – я увидела её добрую, защёлкнутую улыбку, и она сказала тихим напевным голосом: “Продолжай, деточка!”

Сегодня был обычный урок, обошлись без “убийц” и “гнилых душ”, в конце урока она улыбнулась своей этой улыбкой, но я вдруг почувствовала, что в её душе есть какая-то большая, тайная радость!

– Дети, – сказала она, – мы будем проходить великого русского поэта Некрасова. Он написал изумительную поэму “Мороз, Красный Нос”. Завтра урок – тот, кто выучит наизусть к завтрашнему уроку весь текст из учебника, получит пять с плюсом! – И улыбка её стала настолько сильной, что мне было непонятно, как она её уберёт.

Я быстро пролистала учебник, нашла – ну страниц двенадцать стихотворного текста, может – четырнадцать. Так, как “учат” наши девочки, за один день не заучить.

Но я никогда ничего не учу – я просто читаю, представляю – и всё запоминается. Можно, как говорит Папа, “сфотографировать”, я умею, но стихи фотографировать мне не нравится. Ксенична, ты попалась!

Вечером, когда Ёлка пришла из своей жуткой третьей смены, я даже ей поесть не дала, села с ней на её атаманку и говорю:

– Ёлка! Я хочу Ксеничну уесть!

Ёлка очень обрадовалась.

– А как? – У неё даже глаза заблестели и ещё больше засинели.

Я ей всё рассказала.

– Сколько страниц? – спрашивает.

– Ну, двенадцать, может – четырнадцать, не посмотрела точно.

– Сокращённый вариант, – говорит Элка задумчиво. – Ну, это вообще ерунда. Как будешь делать?

– Вечером перед самым сном в кровати, – рассказываю, – медленно прочитаю, там, где нужно, у меня само собой по пути – потому что я как будто иду и всё вижу – какая-то приметина возникает, что-то указательное и напоминательное. Как только закончу – сразу голову на подушку!

– Хорошо! – одобряет Ёлка. – Утром что?

– Утром до еды, – говорю, – книжку раскрою, но смотреть не буду и тихонько всю дорогу пройду – вслух. Если где-то запнусь, сразу там что-то поставлю, чтоб не заблудиться.

– Урок какой у Ксеничны? – спрашивает Ёлка деловито.

– Первый, – говорю.

– Хорошо! – радуется Ёлка. – Только ни вечером, ни утром постарайся ни с кем не разговаривать.

Вечером разложила свою раскладушку, села, всем сказала “спокойной ночи”, открыла учебник и начала медленно читать. Вещь-то какая хорошая, и так ясно всё видится! Закончила:

 
Ком снегу она уронила
На Дарью, прыгнув по сосне.
А Дарья стояла и стыла
В своём заколдованном сне…
 

Грустно! Быстро положила книжку под кровать… и голову на подушку.

Открываю глаза – сразу всё помню, беру книжку из-под кровати, открываю и тихонько, уже без книжки, всё рассказываю.

Поела, оделась, побежала в школу позднее обычного, чтобы в класс войти за минуту до Ксеничны. Всё правильно рассчитала, забежала в класс, села за парту – и тут Ксенична входит.

Лицо у неё такое скромное, спокойное. Села, головку наклонила и говорит:

– Сегодня, дети, мы прикоснёмся к жизни великого русского… – И начинает рассказывать про Некрасова.

Я сразу “выключаю звук” – надо по возможности быть “одной”. И я по-прежнему “стою в начале дороги” и спокойно жду. И вдруг слышу слово “дети”. Готовлюсь – как-то собираюсь, становлюсь выше, строже, дальше.

– Вы помните, – продолжает Ксенична скромно-скромно, – я сказала, что тот, кто выучит весь текст из учебника наизусть, получит пять с плюсом! Кто выучил, поднимите руку! – И тут её большая тайная радость уже не прячется.

Поднимаю руку – она смотрит на меня, и у неё такое изумлённое лицо – оно очень искренне изумлённое. Весь класс смотрит то на меня, то на неё, она не может сразу прийти в себя, но всё-таки приходит и говорит каким-то немножко осипшим голосом:

– Шнирман!.. К доске!

Выхожу к доске, смотрю поверх класса, делаю паузу и почти так же, как начинаю петь, начинаю рассказывать. Чувствую, немножко тороплюсь, совсем успокаиваюсь, и ритм пришёл нужный. Я говорю, всё вижу, и мне кажется, что я немножко пою, – и вдруг понимаю: стихи и пение – это совсем разные вещи, но в одном они похожи – надо голосом владеть. И слышу – всё лучше и лучше говорю. Я так радуюсь, потому что чувствую: голос мне подчиняется!

Уже близко к концу я говорю всё медленнее и медленнее, потому что так надо – это не я, это Некрасов придумал. И последняя фраза получилась хорошая – утихающая, прощальная. Закончила!

Смотрю на девочек – у многих грустные глаза, у некоторых – изумлённые. Ксенична молчит, потом говорит громко и торжественно:

– Пять с плюсом! Садись… Шнирман. – Хотя обычно она меня зовёт Ниночкой.

Я сажусь. Она уже почти пришла в себя и говорит своим обычным голосом:

– Дети! Вот пример того, что терпение и труд – всё перетрут!

Я про себя так хохочу, потому что именно за эту поговорку она мне однажды влепила пару. Я никогда не спрашиваю учителей, за что они мне поставили такую или другую отметку. Поставили… и поставили! Но тогда она сама меня задержала после урока и пристала:

– Ниночка! Я никак не ожидала от тебя такой грубейшей ошибки!

И показывает мне на одно слово – оно жирно так подчёркнуто и перечёркнуто. А фраза в диктанте была такая: “Терпение и труд – всё перетруд!” – так у меня было написано. Она говорит: что это за слово безобразное – “перетруд”? Я говорю:

– Обыкновенное слово!

Она закипает и ласково спрашивает:

– А какая это часть речи, Ниночка?

– Существительное! – говорю.

– Что-о-о? Какое существительное? – Она от возмущения забыла про все свои кривляния и как заорёт: – Это – гла-гол!

– Да какой глагол? – Я тоже возмутилась и почти кричу: – Труд – это тяжёлая вещь, может быть – очень тяжёлая! А терпение, Ксения Кузьминична, это значительно хуже труда! Так что “терпение и труд” – это такой ужасный перетруд, что хуже некуда! Перетрудился человек от этого терпения – ну всё же понятно!

Пришла домой – еле-еле до ужина дожила, только Мамочке без подробностей рассказала. Вечером, когда уже был второй ужин, с Ёлкой, всё рассказала с подробностями.

– Да! – Ёлка была в восторге. – Ты Ксеничну уела!

– Страниц сколько? – спрашивает Папа.

– Четырнадцать! – говорю.

Бабуся и Анночка хлопают в ладоши.

– Немного! – говорит Папа. – А сколько раз прочитала?

– Два – один раз вчера вечером, второй – сегодня утром.

– А прочитала бы ещё сегодня… днём один раз – и всё это попало бы в длинную память – на всю жизнь! А так через месяц забудешь, потому что в короткую попало!

– Скажите, девочки, – спрашивает Мама, – я не очень понимаю, в чём тут уедание Ксении Кузьминичны?

– Мамочка! – говорит Ёлка торжественно. – Ксенична – змея, но змея глупая. Она русичка и, это моё предположение, наверное, за всю свою жизнь выучила “из стихов” только эту часть поэмы – и учила её лет пятьдесят, у неё явно плохая память, она никогда ничего не читает наизусть – всё по книге. А это она за пятьдесят лет выучила! Теперь смотри! – У Ёлки замечательно ехидный голос. – Она задала выучить четырнадцать страниц текста за один день – понятно, что никто за один день этого сделать не сможет. А про нашу память она ничего не знает и, естественно, не догадывается. Значит, план у неё, возможно, был такой: спросить, кто, мол, выучил поэму “Мороз, Красный Нос”? Она уверена, что руки никто не поднимет, – понятно, что никто не выучил. Тогда она скромно встаёт и говорит: “Тогда послушайте, дети, что написал гениальный русский поэт!” И сама бы всё прочитала. А тут Нинка – ба-бах! – И Ёлка хохочет.

– Какие у меня недобрые, чёрствые дети! – смеётся Мамочка.

– Да! – хохочет Ёлка. – Мы недобрые и чёрствые!

– И уели Ксеничну, – добавляю я, – потому что она – змея!

Перед лицом своих товарищей

Иду припрыгиваю по школьному коридору, мне навстречу – “А это кто такая?” – старшая пионервожатая. Увидела меня.

– Ты почему без галстука? – так строго спрашивает.

– Я – не пионерка, – говорю спокойно.

– Ты в каком классе? – Губы поджала, а сама радуется – поймала шпиона.

– В четвёртом! – Я тоже радуюсь, потому что знаю всё, что сейчас будет.

– В четвёртом все уже давно пионеры – почему тебя не приняли?

Вдруг мне так захотелось эту дурочку разыграть: мол, второгодница я, двоечница, на учёте состою в тубдиспансере – меня туда действительно почти запихнули. Но потом сразу расхотелось.

– В пионеры принимают в десять лет, – говорю скучным голосом, – а мне десять лет исполнилось только три недели назад.

Она растерялась, стоит думает.

– А ведь как раз три недели назад у нас был большой приём в пионеры, почему тебя не было? – уже осторожно говорит.

– А у меня как раз тогда было воспаление лёгких, – говорю совсем скучным голосом.

– Воспаление лёгких? – Она даже испугалась, бедная. – Знаешь, в школу приняли двух новеньких, они откуда-то посреди года приехали, им тоже недавно по десять исполнилось. И ещё одна девочка болела. Мы через пару дней – как раз начальство подъедет, – мы вас вчетвером примем. Да! – Чувствую, испугалась. – А как же нам быть с пионерской клятвой? Ты за два дня выучишь?

– Я её уже знаю! – говорю.

И протараторила ей клятву эту. А знала я эту клятву потому, что после той истории с красным галстуком, который Ёлка не разрешила родителям мне купить, я на следующий день спросила у Ёлки:

– А что это за клятва такая?

Ёлка её сразу мне “произнесла”, ну а я, естественно, её запомнила!

– Знаешь, мы как сделаем: ты громко будешь её говорить, а девочки будут за тобой повторять! – Она так вдруг обрадовалась.

Я смотрю на неё и думаю: она ведь совсем не плохая, надо узнать, как её зовут, неудобно ведь без имени разговаривать.

В общем, приняли нас в пионеры, пришла я домой в красном галстуке и вдруг как-то очень… ярко вспомнила, как этот галстук мне нужен был тогда для пионерского салюта на линейке в лагере. А сейчас он мне не нужен – ну буду носить, конечно, как все. И тут я обиделась на Ёлку. Тогда не обиделась, а сейчас просто обозлилась! Ну, Ёлка, думаю, я с тобой после ужина поговорю!

Мы поужинали, все ещё за столом сидят, и я спрашиваю Ёлку:

– Скажи мне, пожалуйста, вот тебя принимали в пионеры – перед лицом каких таких “товарищей” ты давала пионерскую клятву?

– Я тебя не понимаю! – говорит Ёлка сердито.

– Прекрасно понимаешь! – говорю и стараюсь говорить спокойно.

– Все могут выйти из-за стола – ужин окончен! – говорит Мамочка. – Анночка, пойдём, я тебе нарисую то, что обещала.

Мы все говорим хором “спасибо!”, и через минуту мы с Ёлкой остаёмся вдвоём. Мы сидим друг напротив друга.

– Меня сегодня приняли в пионеры! – И я смотрю прямо на Ёлку. – Я произнесла такую фразу: “…перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…” А кто были эти товарищи – три девочки, которых я видела первый раз?

Ёлка стала какая-то озабоченная! Молчит, думает.

– И ты, когда тебя принимали в пионеры, – перед кем ты клятву давала, перед какими товарищами? Ты ведь не со своим классом вступала в пионеры – ты этих девочек первый раз видела!

Ёлка вдруг стала грустная. Молчит.

– Клятва, – говорю, – ведь очень серьёзная вещь! А то, что у нас было, это, по-моему, всё несерьёзное и… непонятное!

– Да, – говорит вдруг Ёлка, – ты права – непонятное!

И мне становится так жалко её – ну чего я полезла, всё она понимает. Только зря её расстраиваю!

– Ёлка, да ну их всех – и школу эту, и пионеров, у нас совсем скоро КАНИКУЛЫ – вот что самое главное! Спать будем сколько хотим! По театрам будем ходить! Здорово!

– Да, это здорово, – улыбается Ёлка.

Но улыбка грустная!

Кармен

Как замечательно – КАНИКУЛЫ! Зимние КАНИКУЛЫ! И у Мамочки опять для нас сюрприз – Большой театр, опера “Кармен”. Мамочка говорит, что мы будем потрясены! И места замечательные – первый ряд второй ложи бенуа справа.

Мне вдруг захотелось красиво одеться – театр, тем более Большой театр, – это как раз то место, где надо быть красиво одетой. Но мы едем туда по морозу – в рейтузах и валенках. Что делать? Иду к Мамочке – она говорит, что это очень хорошо и правильно – в театре быть красиво одетой. Рейтузы и валенки снимем в уборной, сдадим их на вешалку, а нарядные туфли возьмём с собой.

И вот мы в театре – приехали пораньше, переоделись, мы все втроём нарядные. Гуляем по театру, и всё мне кажется родным и прекрасным. И даже толстые женщины в длинных, как сказала Мамочка, “вечерних” платьях с белыми тусклыми волосами, очень красными губами и ногтями кажутся мне симпатичными – они часть театра!

Купили программку, смотрю – “Кармен… Вера Давыдова”. Мама говорит, что очень хороший состав певцов.

– Кармен – она кто? – спрашиваю.

– Цыганка, – говорит Мамочка.

Я про себя расстраиваюсь – к нам часто приходят молодые цыганки, они просят милостыню, и у них обычно один ребёнок на руках или совсем маленький рядом, а второй – в животе, это всегда видно. Бабушка их кормит на кухне и часто даёт какие-то старые вещи. У цыганок некрасивые тёмные лица и очень много юбок.

– Будет табор, – говорю немножко грустно.

– Нет! – смеётся Мамочка. – Скоро всё увидишь сама!

И начинается опера, увертюра! Какая музыка! У меня дыхание сжимается, и я действительно потрясена! Появляется Кармен – она стройная, красивая, у неё красивый голос, я очень рада, что она не похожа на этих цыганок, которых бабушка кормит. Она ходит, бегает, поворачивается, смеётся – живая красивая женщина, а не “оперная певица”.

От этой прекрасной музыки в груди всё время что-то дрожит!

В антракте мы опять, как и тогда, едим пирожные, но у меня всё время какая-то тревога в груди. Мама говорит, что ей очень нравится Вера Давыдова – лучшей Кармен она не видела! Они обсуждают что-то с Ёлкой, а я волнуюсь – и, хотя всё вроде пока ничего, мне кажется, что всё это не к добру.

Вот она поёт “У любви, как у пташки, крылья…” – это единственное место в опере, то есть эта ария, которое мне не очень нравится как ария, – но я всё равно чувствую себя заворожённой. Зачарованной!

Кармен пляшет на столе – это так здорово.

И вот оно – я так и знала: “У вала близко Севильи…” Она Хозе разлюбила и рассталась с ним! Да что же это такое! “За мною юноши толпою, но не по вкусу мне они! Располагать хочу собою и новой жду снова любви!” Чёрт, мне это совсем не нравится!

Появляется другой мужчина – она изменяет Хозе!

Она гадает на картах – как страшно, я чувствовала, что это будет!

Сначала как будто ничего, но потом: “… неумолимы карты, и всё прочитаешь – ответ один: умрёшь! Да, если смерть близка, напрасно убегаешь! Всё в картах прочитаешь! Ответ один – умрёшь! Опять! Ещё! Опять мне смерть!”

Как она поёт, какая музыка – мне холодно в спине! Я знаю: она умрёт!

И вот появляется этот Тореадор – как она могла в него влюбиться, не понимаю. Он уходит на бой с быком.

И начинается ужасная сцена – Кармен и Хозе. Она так вызывающе себя ведёт – зачем? “… Но я горда и тебя не боюсь!” Как просит и умоляет её Хозе, как он благороден: “Кармен, но ещё есть время, да, ты ещё подумай… позволь, позволь спасти тебя, а вместе и себя!” Она опять за своё: “Бесполезны все просьбы, знаю я, что убьёшь ты меня! Но даже под угрозой смерти – нет! нет!” – и потом такая высокая, звенящая нота: “Не-е-ет!!! Не уступлю я никогда!” – на низком контральто, две октавы этой ужасной фразы, она в конце даже топает ногой – уже понятно: её жизнь, вернее её смерть, – решена!

Хозе – ясно, что в последний раз, – спрашивает: “Я или он?”

“Он! Он!” – не поёт, а буквально кричит она. И начинает что-то судорожно стаскивать с руки… с пальца – я не сразу понимаю что, но она поёт с такой ненавистью и презрением: “Вот кольцо, что ты дал мне, возьми его обратно! Возьми его!”

И вот дальше она делает ужасную вещь – она бросает, нет, не бросает, а с огромной силой швыряет кольцо, подаренное ей Хозе.

Они на большом расстоянии друг от друга – Хозе идёт к Кармен, в руках у него нож. Она рвётся туда, на арену, где, судя по крикам, побеждает её Тореадор. Хозе подходит к ней вплотную, загораживая дорогу к арене. Не пропускает!

“Итак, умри!” – кричит Хозе и ударяет её ножом в грудь!

Она падает – сразу отовсюду выбегает много людей.

У меня текут по лицу слёзы, я больше не могу, не знаю что, но не могу! Чувствую Мамину руку на плече и начинаю плакать, сдерживая рыдания.

Хозе падает на колени рядом с убитой им Кармен, вокруг очень много людей: “Арестуйте меня! – просит он. – Пред вами её убийца! Ах, Кармен! Ты теперь моя навеки!!!”

Он прижимается к ней и рыдает.

И я тоже рыдаю. Какая ужасная история с ними получилась!

И этот мажорный аккорд в конце – это невозможно слышать!

Мне так жалко их обоих… но почему-то мне особенно жалко Хозе!

Какая ужасная история!

Маленькие женщины

Мы упросили Бабусю ещё раз прочитать нам “Маленьких женщин” Луизы Олкотт – в детстве она нам её читала, очень хорошая книжка, такая семья там настоящая, любящая: четыре сестры, мама, раненый папа далеко от них в госпитале лежит. Мы давно все умеем читать и читаем сами, но иногда Бабусю просим – это как… театр дома!

Вскоре после того, как мы её перечитали, я пришла к Ёлке и говорю:

– Знаешь, у меня есть одна идея!

– Какая? – спрашивает Ёлка.

– Давай, как в “Маленьких женщинах”, напишем пьесу, поставим её – почти без декораций, но с костюмами – ив воскресенье сами приготовим завтрак для всей семьи. Объединим эти два события, и получится: в воскресенье кормим всю семью завтраком, а после завтрака устраиваем представление – для Мамы, Папы и Бабушки! Но завтрак в “Маленьких женщинах” – ну, помнишь, как Джо клубнику посыпала солью вместо сахара, – это такая глупость, этого быть не может!

– Клубники у нас нет, так что и думать про это нечего, – говорит Ёлка спокойно. – Но вообще – хорошая идея! – Ёлка кивает головой, потом немножко думает – я очень люблю, когда она так думает, обязательно придумает что-нибудь хорошее. – Знаешь, написать пьесу и поставить её, чтоб не стыдно было, – это займёт очень много времени, а у нас с тобой с временем не так уж! Давай возьмём хорошую сцену из хорошей пьесы на двоих и поставим её. Завтрак – это прекрасно!

– А почему на двоих? – спрашиваю.

– Ну, Анка, я думаю, не рвётся! – говорит Ёлка.

– Давай спросим! – предлагаю.

– Давай!

Идём к Анночке, всё ей рассказываем – ей всё очень нравится, а про пьесу она говорит так:

– Хорошо! Ну пусть будет совсем маленькая роль, я сама не знаю, вдруг я забуду, что-нибудь испорчу?

– Ладно, дадим тебе маленькую роль, – говорю. – И всё ты прекрасно сможешь!

Начинаем с Ёлкой думать про пьесу – я хорошо знаю Островского, предлагаю сцены на двоих или троих. А Ёлка вдруг говорит:

– Островский – это прекрасно, но я хочу тебе предложить другое. Помнишь “Двенадцать месяцев” Маршака, сцену урока принцессы – как она капризничает, кривляется и издевается над своим профессором арифметики и чистописания, паршивая девчонка? Это смешная и не очень большая сценка!

– А как же Анка? – спрашиваю.

– Там, по-моему, входит дворецкий с подносом, на подносе бумага, и говорит: “Ваше высочество! Подпишите, пожалуйста, указ!”

– Здорово ты придумала! – говорю. – Сценка действительно очень хорошая. А если там нет дворецкого, то… мы его сделаем!

Ёлка смеётся и говорит:

– Ты будешь принцессой, а я профессором.

– Ну… не знаю, – говорю. – По-моему, я не очень-то… принцесса!

– Да ты что! – возмущается Ёлка. – Замечательная будешь принцесса! И по возрасту получается правильнее!

– А когда всё это устроим? – спрашиваю. – Из-за этой твоей дурацкой третьей смены у нас очень мало времени вместе.

Ёлка опускает голову и опять думает.

– Сделаем это через воскресенье. Но ты должна кое-что подготовить!

– Всё подготовлю, всё сделаю! – радуюсь я. – Что готовить?

– Во-первых, твой костюм принцессы – у Мамы попроси крепдешиновое платье, туфли на каблуках и бусы… не крупные. Но не проболтайся!

– Ну, Элка… знаешь! – обиделась я.

– Ладно… дальше я найду книжку и дам тебе текст – свой текст запомнишь, а мой отметишь на полях, но самым мягким карандашом, чтобы потом можно было стереть! В следующее воскресенье отрепетируем, а второй раз – в субботу, перед выступлением. Да, а завтрак… не проблема?

– Это самое простое! – говорю.

Пришла к Маме и прошу у неё всё, что Ёлка сказала, только, говорю, не спрашивай, пожалуйста, зачем – это сюрприз.

Мамочка всё быстро достала, а туфли летние, на каблучке, – я их ещё до войны помню – так люблю!

– Давай примерим платье! – предлагает Мамочка.

Примеряем, я смотрю на себя в зеркало – ужас! Никакая я не принцесса, а какое-то существо… ненормальное. Мамочка смеётся.

– Сейчас сделаем очень красиво! – Она завязывает довольно туго на моей талии пояс от платья, вытягивает часть платья, и оно нависает мешком над поясом – тоже страшненько!

Мамочка берёт с туалета две маленькие английские булавки – мешок этот почти весь перегоняет назад, что-то там делает… Вот это да! Получился почти нормальный человек. Надеваем бусы – хорошо, надеваем туфли – хоть у Мамочки и тридцать третий размер ноги, но… мне ещё только девять лет. Ой, как же я хочу скорее стать взрослой! Мамочка говорит, что опасно ходить в таких больших туфлях – полтуфли свободны, – можно ногу сломать. И говорит, что, когда я вырасту, нога у меня будет маленькая.

– Ходи как на лыжах! А тебе “по сюрпризу” много надо ходить? – спрашивает.

– Очень мало! – радуюсь я.

– Чудесно! Забирай всё, а Ёлке скажи, чтобы булавки сзади застёгивала, не сильно натягивая.

Я в ужасе смотрю на Маму – я же ничего ей не рассказывала!

– Нинуша! Ты же не можешь сама себе сзади две булавки застегнуть! – смеётся Мамочка и расстёгивает мне сзади обе булавки.

В субботу мы очень хорошо порепетировали, даже придумали принцессе – она у нас всё время за столом сидит, – так мы придумали ей несколько смешных капризных кривляний за столом. Ёлка себе сделала чудный плащ такой, без пуговиц, и чёрный длинный колпак – ну, похоже, как в магазине из бумаги большой кулёк крутят, килограмм сахара или крупы. Нет, два килограмма! С Анкиным нарядом тоже всё хорошо – поднос у нас дома есть, на голову ей вместо парика вату надели, нашли коротенькие штанишки и старую Мамочкину безрукавку – по-моему, очень хороший дворецкий. Но совсем неожиданно у нас получилась какая-то глупость. Анка-дворецкий должна выйти на сцену один раз, подойти ко мне-принцессе и сказать: “Ваше высочество! Подпишите, пожалуйста, указ!” Я подписываю – она уходит.

Выходит она первый раз, подошла ко мне – молчит и смотрит. Я тихонько подсказываю: “Ваше высочество! Подпишите, пожалуйста, указ!” Мы с ней бились минут пятнадцать – полностью фразу не говорит: то “Ваше высочество” не скажет, то “пожалуйста” забудет. Ёлка обозлилась, и я уже начинаю злиться.

– Почему ты пять слов сказать не можешь? – спрашиваю.

– Здесь всё очень интересно – вы… в костюмах… так хорошо играете! – объясняет Анночка.

Ах вот как, думаю! Тебе интересно! Времени нет, а тебе всё время будет интересно! Ну всё – надо её припугнуть! И говорю:

– Тебе интересно – ты пять слов сказать не можешь! Ну а Бабусе, Мамочке и Папе не будет интересно – ты роль заучить не можешь, значит, сюрприз не получится! Из-за тебя!

– Нет! Получится! – говорит Анночка, серьёзная стала. – Сейчас всё скажу!

И сказала!

В пятницу, за день до сюрприза, Ёлка у меня вечером спрашивает:

– Ты согласовала с Мамой и Бабушкой завтрак?

Я как сумасшедшая побежала… и согласовала. Мамочка “согласовалась” быстро, но Бабуся – не очень! Она так вздыхала, руки к щекам и к груди прижимала! Я расстроилась и говорю:

– Бабуся, ну мы что, обед будем готовить, пироги печь? Мы просто сварим какао и на двух больших сковородках сделаем “скупого рыцаря” и зальём его яйцом. Всё вам подадим, ну и себе, конечно! Быстро посуду помоем – и потом главный сюрприз – в детской!

– Ну хорошо, деточка, хорошо, милая! – Бабушка вроде согласилась, но почему-то была очень расстроена.

И вот воскресенье, день сюрприза! Мы встали пораньше – будильник поставили, – сели, а Бабушки уже в комнате нет. Мы быстро оделись, даже не умывались, побежали на кухню и так ласково Бабусю оттуда вытолкали – она смеётся, а мы ей говорим:

– Бабуся, иди в столовую, мы туда через двадцать минут завтрак подадим!

– Хорошо, детишки! – Идёт в столовую.

В кухне я командую – какао варится, “скупой рыцарь” жарится. Вдруг открывается дверь – Бабуся! А кухня маленькая – нам там всем просто не поместиться.

– Что, Бабуся? – спрашиваю.

– Детишки, извините, я на окне свои очки забыла!

За двадцать минут Бабуся к нам приходила четыре раза – по-моему, она на кухне забыла все свои личные вещи. И платок носовой, и баночку с лекарством, и даже пипетку.

– Да что же это такое? – говорю. – Ну всё забыла, бедная!

– Да ничего она не забыла! – пожимает плечами Ёлка. – Проверяет нас!

Завтрак прошёл хорошо. Папа, правда, что-то начал говорить про “скупого рыцаря”, но Мамочка сказала: “Ёжик!”, и Папа засмеялся. Потом мы убрали со стола, помыли посуду и в детской натянули толстую бельевую верёвку, на неё повесили большое одеяло – это занавес. Посадили за занавес, на Бабушкину кровать, Бабусю, родителей и Мишеньку, переоделись в столовой, Анке велели ждать в коридоре и начали представление.

Всё шло хорошо – зрители смеялись, я радовалась, Ёлка, думаю, тоже. И вот должен прийти дворецкий – я так громко-громко захохотала, это у нас условный знак. Входит Анка с подносом, подходит к нам… и молчит. Я закрылась от зрителей тетрадкой и говорю очень тихо:

– “Ваше высочество! Подпишите, пожалуйста, указ!”

Анка молчит. После третьего раза я встала, аккуратно сделала несколько шагов в Маминых туфлях, встала спиной к зрителям и смотрю на Анку. Она вдруг говорит:

– Ваше высочество! – И молчит!

Я понимаю – больше ничего не скажет. Тогда беру с её подноса бумагу и говорю капризно учителю:

– Вот вы тут с какой-то арифметикой, а мне надо указ подписать! – Подхожу к столу, подписываю бумагу, кладу ей на поднос и говорю опять капризно: – Дворецкий, можете идти!

Анка вдруг радостно улыбается, кланяется мне и уходит.

Когда сцена кончилась, зрители очень хлопали! Бабушка с Мамой очень нас хвалили, а Папа вдруг говорит:

– Здорово ты, Мартышка, выкрутилась, когда Анка всё забыла!

Ёлка нахмурилась, у Анночки брови поехали под чёлку, а я говорю спокойно:

– Я не выкручивалась – у нас всё по сценарию! Просто, Папочка, ты забыл “Двенадцать месяцев”.

Мамочка вечером нас очень похвалила, а я думала совсем о другом. Вот тебе кажется, что ты делаешь сюрприз, а он для кого-то совсем не сюрприз! Бабушка всё утро волновалась. Анка сомневалась – и получилось плохо. Ёлка сказала: “Я думаю, Анка не очень рвётся!” Нет, Ёлка ошибается, я вспоминаю, как Анночка с Яшей танцевала в лагере – весь лагерь обалдел! Нет, она очень рвётся! Но тогда почему она взяла и онемела на сюрпризе? Я запуталась и ничего не понимаю! Сюрприз – это совсем не просто развлечение.

Нет, сюрприз – это серьёзная вещь!