Текст книги "Счастливая девочка растет"

Попробовала

Всё! Сегодня я это сделаю! Во-первых, мне очень хочется, я уже давно подготовилась, и… надо же когда-то попробовать! После Мещанской уже ничего не страшно – там, я думаю, никакой милиции нет. А на Мещанской она есть, но тоже не страшно – милиционер всё время поворачивается и довольно долго стоит, ну, предположим, спиной. Если повернётся не вовремя, ничего, подожду следующий трамвай. Да и чего милиционера особенно бояться – ну свистнет!

Когда меня Мамочка перевела в третий класс в эту школу, на Безбожном, я сразу подумала: вот было бы здорово прокатиться сзади на трамвае, там всегда мальчишки катаются – на ходу виснут, на ходу спрыгивают, а милиционеры им свистят. Все про них говорят, что они хулиганы! Ну не знаю, какая мне разница, мы ведь друг другу не будем мешать, там много места – втроём спокойно можно проехаться!

В прошлом году я часто об этом вспоминала и думала: вот бы здорово так прокатиться! И всё – потом забывала. А в этом году я решила – обязательно прокачусь! И стала готовиться. Когда трамвай стоит около нашей школы на остановке, я подхожу к последнему вагону, смотрю, куда ноги ставить, где руками лучше держаться. Несколько раз подходила, проверяла. Один раз после уроков перешла Мещанскую, посмотрела, где следующая остановка. И вспомнила, как говорит Ёлка, “надо быть благоразумной”. Значит – на ходу не прыгать и не спрыгивать. На остановке туда залезу, а на следующей сойду. Мешает портфель, но я просто немножко натяну его на кисть правой руки, так, чтобы кисть была свободна. В общем, всё у меня готово, всё я придумала – сегодня после уроков прокачусь!

Уроки кончились, и я стою на остановке. Уже один трамвай пропустила и всё из-за милиционера – трамвай подошёл, а он вдруг повернулся и прямо на меня смотрит! Я знаю, что он на меня не смотрит и ничего не знает про мою затею, да и вообще, девочки не катаются сзади на трамвае, хотя, правда, я не так уж много трамваев видела.

Подходит трамвай, я стою рядом с ним, там, где буду залезать. Трамвай звенит – сейчас поедет, а милиционер взял и отвернулся, вот молодец! И сзади на вагоне пусто – никто не едет. Я сразу залезла, прямо посередине, крепко за всё схватилась, удобно устроилась – и мы поехали! Ух как здорово, мы переезжаем Мещанскую! Я еду на трамвае сзади – ура! И вдруг меня что-то слева задело, я повернула голову – мальчишка, почти парень, оборванный, грязный, а глаза какие-то пустые. Я чувствую, что-то не так, надо держаться крепче. И только я ещё крепче сжала руки и даже быстро вжалась в трамвай, парень сильно ударил меня ногой в колено! Очень больно, но самое неприятное – очень страшно. Я понимаю, что он хочет меня столкнуть! Я знаю, что нельзя бояться, даже если очень страшно, и говорю про себя: “Держись крепко, всё будет хорошо!” Стало лучше, но болит нога и всё равно страшно! И вдруг меня кто-то задевает справа, я поворачиваю голову – второй мальчишка-парень, тоже прыгнул на ходу. Я так почему-то удивилась и смотрю на него с удивлением. Он ухмыльнулся. Мы уже переехали Мещанскую и дальше едем.

Они начинают о чём-то говорить, а я почему-то ничего не понимаю – но говорят они по-русски! И тут у меня в голове: нет, чёрт побери, вы меня не скинете, я так в трамвай вцеплюсь, что вы трамвай перевернёте, а меня не скинете!

И вдруг слышу: “… да пусть едет, чего тебе, жалко?” Это правый говорит левому. Ага, может, этот, левый, больше не будет пытаться? Мы едем, а у меня только одна мысль – скорей бы остановка!

Наконец остановка. Я, когда готовилась, представляла себе: остановка, я так лихо спрыгиваю, портфель правильно беру – и пошла, гордая и счастливая! А сейчас я с трудом сползаю – руки онемели, болит нога, и кажется, что я не смогу на ней идти. Трамвай звенит, уезжает, а я стою на путях и никуда не иду – у меня дрожат ноги, начали дрожать руки и сердце сильно бьёт в грудь! На меня кто-то смотрит, я плохо соображаю, но всё-таки понимаю, что надо уйти с трамвайных путей и идти домой.

Я схожу с трамвайных путей, болит нога, и почему-то болит грудь. Иду к Мещанской, мимо проезжает следующий трамвай, я смотрю, кто там висит. А там никто не висит! Выхожу на Мещанскую, перехожу на свою сторону, иду домой и думаю: не повезло, на мой трамвай сразу двое вскочили, а на этом никого не было. Теперь в следующий раз надо стоять на остановке минут пять и смотреть, нет ли этих мальчишек – их сразу видно! Если их нет, можно спокойно ехать!

“Можно спокойно ехать!” – как будто чей-то голос у меня в голове говорит. “Можно спокойно ехать!” – это Папин голос, и я сразу всё вспоминаю. Всё вспоминаю, как будто это было совсем недавно – ну неделю назад. А это было давно, в прошлом году.

Мы все сидим в столовой за столом – ужин, наверное. Я рассказываю про новую школу, про Мэри, про то, какая школа большая и красивая. И про трамвай рассказываю, что он мне очень нравится! Всё рассказала! А Папа вдруг, как иногда говорит Бабуся, “ни к селу ни к городу” начинает рассказывать, какие ужасные вещи происходят с людьми, то есть с мальчишками, которые ездят сзади на трамвае. Они часто падают, например, если трамвай резко затормозил или ускорился – мальчик падает, в лучшем случае себе что-то ломает или получает сотрясение мозга. А в худшем случае его переезжает трамвай, который едет следом. Папка любит такие вещи рассказывать! Потом он рассказывает про милицию: милиционеры этих мальчиков ловят, ведут их в милицию, а если у них нет родителей, куда-то их сдают. “А вот самое интересное”, – я просто помню, как Папка это сказал, потому что “самое интересное” сюда совсем не подходит – ничего здесь интересного нет! Так вот “самое интересное” происходит с мальчиками, у которых есть родители! Этих родителей вызывают в милицию, а мальчик тем временем там сидит и ждёт! В милиции всё-всё записывают, мальчика “ставят на учёт”! А родителям на работу пишут бумагу: “Ваш работник такой-то такой-то имеет сына такого-то, такого-то возраста, который сегодня за хулиганство поставлен на учёт в милиции”. И заканчивает Папа фразой: “Они-то думают, что можно спокойно ехать, а с ними случаются вот такие вещи!”

И тут я подошла к какому-то дому, прислонилась к нему спиной, бросила портфель рядом, стою и вижу: я слезла с трамвая, стою на путях, на меня кто-то смотрит, ко мне подходят два человека, берут меня за руки, кто-то кричит: “Милиция!”, приходит милиционер, берёт меня за руку и ведёт в милицию. В милиции меня проводят в комнату – там за столом сидит мужчина, он спрашивает мою фамилию, адрес, телефон, всё записывает, звонит по телефону, разговаривает с Мамочкой – она очень скоро приходит, а потом приходит и Папа!

Я поднимаю с тротуара портфель, иду и думаю: Папа приходит в свой Президиум Академии наук, а там говорят: а вот отец девочки-хулиганки, которую поставили на учёт в милиции. Я думала, что я совсем неплохой человек! Оказывается, я просто дрянь, вот сейчас, сегодня, десять минут назад я могла опозорить всю нашу семью. Я так её люблю… но что толку от такой любви, если уже почти взрослый человек не думает о семье, а думает только о своих развлечениях!

Смотрю и не понимаю, где я. Потом соображаю – это наш рынок, я прошла мимо дома! Поворачиваюсь, иду домой, мне стыдно, холодно, и очень мерзко на душе. Никому, конечно, рассказывать не буду, да я последнее время совсем не всё рассказываю – не потому, что я делаю что-то плохое, скрываю, нет, просто так само собой получилось.

И вдруг мне становится легче – я понимаю: сегодня ничего ужасного не произошло. Всё обошлось, я сейчас буду дома, а не в милиции. Мне так повезло – меня не сняли с трамвая, не поймали, я не буду в милиции! Меня не “поставят на учёт”! Всё замечательно!

Но я поняла для меня, наверное, самое важное: теперь я никогда не опозорю свою семью!!!

Иван-царевич

Он такой чудный – Мамочка зовёт его Мишенька под вишенькой! Ужасно умный! Вот мы с ним часто играем в одну игру: я – крепость, он на меня нападает. Я лежу на родительской кровати, он сидит в ногах, должен добраться до головы, а я ногами легонечко его откидываю обратно. Он входит в азарт, начинает меня лупить своими кулачонками, чтобы пробраться к голове, – я хохочу и говорю:

– Зря стараешься, мне не больно – я деревянная!

Поиграли так несколько раз, он опять слышит: “… я деревянная!” Вдруг остановился, смотрит на меня с улыбкой – два года ему и несколько месяцев – и говорит:

– Если ты деревянная, значит, у тебя и голова деревянная?

Я очень сильно задумалась – что ответить?

А последнее время к нам стали часто приходить просить милостыню. Я так не люблю слово “нищий”: “нищий”, “тощий”, “кащей”. Но ничего не поделаешь, их всё равно называют “нищими”, даже у нас дома. Бабушка говорит, что это всё “погорельцы с Юга” – она их очень жалеет, всегда пускает в дом, кормит, а иногда, если что-то найдёт, даёт им нашу старую одежду.

Нам с Анночкой тоже их очень жалко, а Мамочка говорит, что в дом, где много маленьких детей – они беззащитны, – нельзя пускать без разбора так много посторонних людей. И когда Бабушки нет дома, Мамочка дверь не открывает. Стучат, она спрашивает: “Кто там?”, из-за двери говорят: “Подайте, Христа ради!” Мамочка отвечает: “Ничего нет!”

Когда мы были маленькие, мы дома играли вдвоём или втроём. У Мишки компании нет – хотя все с ним чем-то занимаются, но он придумывает для себя небольшие сценки.

Стучит в стенку соседней квартиры и кричит, а голос у него громкий: “Лена! Я сейчас приду”.

Или бежит к входной двери и три раза своей маленькой ручкой довольно громко стучит по ней, потом спрашивает: “Кто там?”, наклоняет голову, делает паузу – ждёт ответа, там ему “отвечают”, он переспрашивает: “Иван-царевич?”, там “подтверждают”, он кивает головой и радостно сообщает: “Ничего нет!”

Я стою в коридоре и смотрю, как Мишенька с Иван-царевичем переговаривается, хохочу – вдруг вижу, что Мама с Бабушкой тоже смотрят.

Мамочка смеётся, а Бабушка вдруг качает головой и говорит:

– Дожили! Уже Иван-царевич милостыню просит!

Я думаю: ну что такого, ну просит Иван-царевич милостыню, что тут такого, чтобы расстраиваться?

По-моему, очень смешно! И всё!

“Казаки-разбойники”

Чего-то мне надоели “казаки-разбойники”! Вообще немножко надоели все старые игры – хочется играть в новые. Мамочка рассказала про волейбол и теннис – замечательные игры, но в нашем дворе их “организовать” нельзя.

А “казаки-разбойники” мне, наверное, потому надоели, что, когда мы были маленькие, мы в них действительно играли – прятались недалеко, выслеживали, догоняли, ловили, убегали, а потом все во дворе собирались и обсуждали, кто что здорово сделал или кто совсем дурак! А последнее время, если ты “разбойник”, то ты убегаешь далеко от дома, очень далеко, там немного сидишь – всё равно тебя никто не найдёт – и сразу домой. И все “разбойники” так делают. А “казаки” бегают, как дурачки, около дома и рядом, но никого нет, и они тогда тоже домой идут! Это уже вообще не игра, а “полная глупость”, как Ёлка любит говорить.

Сегодня я не смогла отказаться, так уж получилось. Но решила – играю последний раз. Попала в команду “разбойников”, дали сигнал, и я помчалась – вот бегать я очень люблю! Бегу, несусь, ни о чём не думаю! Бегу в сторону Крестовского рынка, потом куда-то завернула, потому что мне не важно, куда бежать, главное подальше – там уж точно никогда не найдут! Вдруг как-то бежать стало неудобно – всё куда-то заворачиваю, заворачиваю, и под ногами пыль и камни. Остановилась.

Смотрю вокруг – что это за место такое, это совсем не Москва, а что-то непонятное и странное! Сарайчик, к нему боком другой, а слева страшненький домик наполовину в землю врос. И всё нелюдимое, я кричу: “Здравствуйте! Кто-нибудь дома есть?” – никто не отвечает, и никого не видно. Мне очень хочется поскорее отсюда уйти, но я понимаю, что забежала, как дурочка, в какое-то не очень хорошее место, и теперь надо подумать, как отсюда выбраться. Назад лучше не ходить – я бежала не глядя, ничего не помню, – буду очень долго искать дорогу домой. Надо попробовать вперёд, для начала хотя бы посмотреть.

Сделала несколько шагов между сарайчиками и “домом” и упёрлась в невысокий забор – через него видно: небольшой пустырь, а дальше обычные небольшие дома. Вот туда мне и надо, но забор весь в колючей проволоке, его никак не перелезть. Правда, под такой забор можно подлезть – всегда найдётся или ямка какая-нибудь, или просто лаз мальчишки сделали. Ищу, ищу – быстро нашла, за сарайчиками. Лаз небольшой, но мне вполне хватит. Я около него легла – он шире меня, это самое главное, а по толщине я везде пролезу. Поползла – небольшое углубление, и голова уже там, на пустыре, – как здорово! Я ещё несколько ползков сделала и стала вставать – ой, ОЙ! – как больно, очень больно, я даже вскрикнула, и сердце сильно застучало! Почему так больно? Обернулась, посмотрела – это я рано встала, и колючая проволока мне спину, наверное, продрала! Ладно, надо скорей домой идти! Иду, иду, вижу рынок, сворачиваю – знаю, где короче пройти. Но иду плохо, всё хуже и хуже. Чувствую, что-то по ногам течёт, посмотрела – кровь. На ногах нет ран – значит, из спины. У Папы есть такая поговорка хорошая: “Дураков не сеют и не жнут!” – это про меня. И я уже очень плохо иду. И тогда я себе говорю: “Нина, всё хорошо, всё очень хорошо! Иди, не позорь семью!”

Звоню в дверь. Мамочка дверь открывает – смотрит на меня, и глаза у неё становятся широкие-широкие. Она прижимает палец к губам – мол, тихо, под мышки меня берёт, тащит в ванную, это близко. Быстро туда затаскивает и быстро запирает дверь.

– Что, Нинушенька? – спрашивает тихо. – Где?

– Спину поцарапала, – говорю, – или продрала, не знаю…

Мамочка быстро снимает с меня платье и тихонько охает. Она ставит одну из Папиных фотографических досок на ванну и сажает меня – я сижу на доске, ноги в пустой ванне. Мамочка включает воду и газ, пробует рукой воду, говорит мне очень тихо:

– Рубашка в одном месте присохла – надо размочить, я сделаю немножко тёплую…

В дверь стучат, и Бабушкин голос спрашивает тревожно:

– Почему вы заперлись? Что случилось?!

– Всё хорошо! – говорит Мамочка. – Я Нинуше коленку мажу!

И поливает мне спину водой – вода тепловатая, но мне холодно, и вдруг кажется, что я куда-то вся стекаю.

– Почему вы заперлись? Открой дверь! – У Бабушки какой-то двойной голос – то ли с рыданием, то ли с гневом.

– Держись за меня! – говорит Мамочка, и у неё уверенный голос. – Сейчас быстро промоем – стрептоцид, йод, забинтуем – у меня здесь всё есть! Раны глубокие – придётся потерпеть!

– Хорошо! – говорю и держусь за неё.

– Открой дверь! – И Бабушка вдруг как стукнет кулаком по двери.

– Мама! – У Мамочки сухой, почти спокойный голос. – Всё в порядке!

– Открой дверь, изверг! – кричит Бабушка и как даст несколько раз кулаком по двери.

Мы с Мамочкой смотрим друг на друга с изумлением. Я собираю все свои силы и говорю почти нормальным громким голосом:

– Ба! Ну что ты, коленок драных, что ль, не видела?

– Ну хорошо, деточка, хорошо, милая! – Бабушка тихо плачет, потом отходит от двери.

Вечером я лежу вся забинтованная на Бабушкиной кровати на боку. Все ко мне “приходят в гости”: Мишенька гладит меня по голове, Анночка говорит, что Мамочка сказала: “Нинушенька быстро поправится, на мне и на ней всё как на собаках заживает!” Ёлка говорит:

– Видишь, как здорово, – в школу теперь несколько дней можно не ходить!

Приходит Папа, берёт стул, садится рядом:

– Ну, Мартышка, расскажи вкратце!

Я рассказываю. Папа внимательно всё слушает и, когда я заканчиваю, говорит:

– Мартышка, когда ты в следующий раз полезешь в собачий лаз, ты…

Я его прерываю и говорю:

– Не собачий лаз – это мальчишки делают!

Мы начинаем спорить – Папка страшный спорщик, но, вообще-то, мы все страшные спорщики, а тут Папка быстро сдаётся.

– Хорошо, не важно, как назвать, – говорит он, – но если ты подлезаешь под забором или каким-то другим препятствием, то запомни: после того как голова оказалась за препятствием, как бы на свободе, ты, не меняя позы, вжавшись в землю, ползёшь не меньше десяти ползков по-пластунски – я тебе объяснял, что это такое. Потом голову поворачиваешь, смотришь, что сзади, и только после этого встаёшь.

– Поняла! – говорю.

И так вдруг хочу спать – боюсь, что прямо при Папке засну, а это очень некрасиво!

– Пора тебе спать, Мартышка! – Папа гладит меня по голове, встаёт, делает один шаг и говорит: – Значит, теперь ты знаешь, как себя вести, когда в следующий раз ты полезешь в собачий лаз!

Я начинаю хохотать!

Больно в спине, но всё равно хохочу!

Удивительный подарок

В этом году мы хотим сделать Мамочке на день рождения настоящий взрослый подарок. От нас троих! И мы несколько месяцев копим деньги, которые нам Мамочка даёт на завтраки, кино и мороженое. Это всё Ёлка придумала, она такая молодец! Но она нам не разрешила “экономить на завтраках”, а только на мороженом. Потому что, сказала она, завтраки вообще не обсуждаются, кино тоже – дома спросят, что смотрели, как понравилось и что именно понравилось. Остаётся мороженое – но копили долго и много накопили – всё-таки нас трое!

– А что мы купим? – Мы чуть не хором с Анкой спрашиваем.

У Элки загадочное лицо, и она говорит:

– Мы пойдём с Ниной вдвоём, я уже наметила тут, недалеко, один хороший магазин. Чтобы не вызывать подозрений, ты, Анночка, – она так хорошо и ласково ей говорит, как Мамочка или Бабушка, – вызовись с Мишенькой погулять, ты ведь часто с ним гуляешь!

– Да! Пойду погуляю с Мишенькой! – Она так серьёзно это говорит, потому что понимает: подарок Мамочке – дело серьёзное.

А мне немножко стыдно – я почти всегда Мишеньку на Анку перекладываю. Бабушка сейчас, летом, часто нас просит: девочки, погуляйте с Мишенькой, ты часочек и ты часочек! Это нам с Анночкой. Дома я с ним чем угодно могу заниматься и занимаюсь, но на улице сидеть в песочнице или гулять за ручку – он пока не рвётся бегать – больше десяти минут не могу. Улица и двор – они для того, чтобы бегать, носиться, играть во что-то очень интересное! А песочница всегда мне казалась чем-то очень унылым, непонятным и мучительным! Я себя помню с двух с половиной лет – так вот, с этих самых двух с половиной лет я никогда не сидела в песочнице! И обычно я через десять минут “гуляния” с Мишенькой прошу Анночку:

– А ты с ним не поиграешь в куличи?

– Конечно поиграю! – всегда говорит Анночка.

Мы с Ёлкой доезжаем до Грохольского, идём по Мещанской, выходим на Садовое – там есть комиссионный магазин, и в нём продаются старинные красивые вещи. Мы заходим туда – у меня, как говорят взрослые, “разбегаются глаза”! Сколько здесь совсем разных вещей: подсвечники, лампы, фигурки, тарелки огромные и маленькие, сервизы, блюдца, чашки, рюмки, вазочки, корзиночки! И вдруг я думаю: так с ума можно сойти и ничего не выбрать. И я начинаю каждую вещь примерять к нашей квартире, но ничего не примеряется – не знаю, куда поставить, а если всё-таки ставлю, красиво не получается. Тогда я говорю Ёлке:

– Мы так с ума сойдём! Давай подумаем и поищем что-то!

– Я уже придумала, – говорит Ёлка. – Будем искать чашку с блюдцем, тоненькую и изящную!

– Как Мамочка! – говорю.

– Да! – радуется Ёлка.

Как хорошо иметь старшую сестру, да ещё такую умную! И мы подходим к месту, где много чашек, и… ищем. Молча ищем. Трудно, потому что они далеко, а я знаю, что далеко и близко одна и та же вещь выглядит по-разному. Но мне кажется, что я нашла две чашки. Я говорю:

– Ёлка, я две чашки нашла!

– Какие? – спрашивает Ёлка и улыбается.

Я показываю. Ёлка опять улыбается и просит продавщицу:

– Покажите нам, пожалуйста, вот эти чашки!

Продавщица осторожно снимает их с полки и ставит перед нами на прилавок. Они обе очень красивые.

– Какую бы ты выбрала? – спрашивает Ёлка, но я почему-то чувствую, что она уже выбрала!

– Не знаю, – говорю, – обе красивые, маленькие!

– Я бы выбрала вот эту! – И Ёлка показывает на нежно-зелёную.

– Почему? – спрашиваю.

– А ты возьми их по очереди и приподними, – улыбается Ёлка.

Продавщица испуганно дёргается и хочет что-то сказать.

– Не волнуйтесь, у нас дома есть такие чашки, – говорит Ёлка, как Мамочка. – Мы очень аккуратно!

Приподнимаю сначала нежно-зелёную, а потом розовую. Ух ты! Розовая значительно тяжелее! Откуда Ёлка всё знает? Ёлка смотрит на меня, смеётся и говорит:

– На взгляд видно, что розовая толще – значит, тяжелее!

Мы покупаем нежно-зелёную чашку, едем домой, дома запираемся с Анкой в ванной, ставим две Папины фотографические доски, а на них – чашку с блюдцем. Анка прижимает руки к щекам и говорит с восторгом:

– Какая красивая!

– Чего-то не хватает. – Ёлка так задумчиво говорит и серьёзно.

Она опускает голову и думает.

– Чего не хватает? – удивляется Анночка.

– Чашка пустая! – Ёлка говорит это себе, а не нам.

– Мамочка чай туда будет наливать, – говорю.

– Завтра рано утром идём на рынок за цветами! – У Ёлки даже глаза заблестели. – И купим там ещё немножко вишни или черешни – что будет – и положим в чашку.

Я охаю от восторга, Анка хлопает в ладоши!

Мамочкин день рождения! Мы утром ставим цветы в вазы, а потом торжественный момент – дарим подарок, хором поздравляем с днём рождения! Эллочка просит:

– Мамочка, разворачивай аккуратно!

Мамочка аккуратно разворачивает и застывает – любуется. Она качает головой, как будто сама себе не доверяет, берёт чашку в руки, разглядывает, ставит на стол, обнимает нас всех троих, целует по очереди.

– Девочки мои ненаглядные, спасибо! Какой удивительный подарок! Какие вы уже большие! – Она смотрит на нас, у неё странная улыбка, такая странная, что я волнуюсь. – Совсем взрослые! – говорит она кому-то невидимому. – Как быстро выросли! – И уже нам говорит с такой любовью: – Спасибо, мои хорошие!

Ну ведь это замечательно, что мы так быстро выросли! Правда, мы с Анкой ещё не совсем выросли, но скоро будем совсем взрослые.

Смотрю на Бабушку – она не плачет, не смеётся, но у неё в точности такая же улыбка, как у Мамочки, даже не верится, в точности такая же! Как будто она тихо, неслышно для нас говорит с кем-то, кого здесь нет! И она смотрит то на Мамочку, то на нас, то на Мамочку, то на нас. Потом смотрит куда-то далеко и качает головой.

А Мамочка повторяет: “Удивительный подарок!”