Текст книги "Счастливая девочка растет"

Миса-Миса

Мамочка уложила Мишеньку спать. Все дома, кроме Ёлки – она, бедная, ходит в общеобразовательной в третью смену, поздно приходит – в общем, ужас! Что за смена такая дурацкая!

Вдруг Мамочка зовёт нас из столовой, а Бабушку из кухни, прижимает палец к губам, мы останавливаемся около детской, Мама чуть-чуть приоткрывает дверь, и я слышу, как Мишенька поёт:

 
Миса-Миса, Миса-Миса,
Да-а-гой!
Миса-Миса, Миса-Миса,
За-а-той!
 

Потом какие-то не очень понятные слова, потом опять “Миса-Миса…”.

Я говорю:

– Так ведь он мой “Гавот” поёт, ну, который я на скрипке играю!

Мамочка говорит:

– Да! И на него положил… слова! Сам себе колыбельную поёт!

– Забавно! – говорит Папа и уходит в столовую к себе за письменный стол.

– Чудо, а не ребёнок! – говорит Бабуся и уходит на кухню.

– Какой он замечательный! – говорит Анночка нежно и уходит в столовую – она там за столовым столом рисует.

Мы остаёмся в коридоре с Мамочкой.

– Мамочка, – спрашиваю, – помнишь, как Анка перед войной песню сочинила – “Маленька девочка”? Ей тогда было всего два года и два или три месяца.

– Да! – говорит Мамочка. – А ведь Мишеньке уже целый год и почти два месяца!

– Нет, не в возрасте дело, – говорю, – а просто это не его музыка, не он её сочинил – хотя у него очень как-то мило получается, но это…

– Плагиат! – И Мамочка начинает хохотать, но тихо.

– Ну… что-то вроде этого, – говорю. – Хотя поёт он чудесно!

– А он чисто поёт? – спрашивает Мамочка вдруг серьёзно.

– Чисто, – говорю, – даже форшлаг делает голосом, а это трудно!

– Может, у него и слух абсолютный, как ты думаешь? – Она опять спрашивает очень серьёзно.

– Конечно абсолютный! – Я говорю уверенно, потому что в этом не сомневаюсь. – И память Папина – нотка в нотку всё запомнил – весь “Гавот”.

– Но всё-таки это плагиат, – заканчивает Мамочка опять очень серьёзно.

– Да! – говорю, улыбаюсь ей, машу рукой и иду в столовую.

Когда подхожу к столовой, слышу, что Мамочка тихо хохочет.

Мамочка часто смеётся – она очень весёлая и большая “хохотушка”!

Наверное, что-то весёлое вспомнила!

Положа руку на сердце

Наша арифметичка очень симпатичная, но её немножко жалко.

Она пожилая, маленькая, на ней всегда одно и то же серое и старое платье. Седые волосы у неё так же, как и у всех учительниц, стянуты назад в пучок, а там, где у всех людей живот, там у неё – вот так мне кажется – подложен маленький тазик! Знаю я, что никакого тазика там нет, но, когда её вижу, всегда вспоминаю про тазик.

Она никогда не кричит, никого не ругает, и я иногда думаю, что она всех немножко боится.

Сегодня в самом начале урока она вдруг говорит своим тихим и добрым голосом:

– Дети, я не буду ставить двойки! Скажите положа руку на сердце, кто из вас сегодня не сделал домашнее задание? Поднимите руки!

Я, конечно, задание не сделала и подняла руку. Смотрю – я одна не сделала домашнее задание, больше никто руку не поднял. Она оглядела класс, потом сказала тихо и ласково:

– Шнирман, двойка!

Все девочки стали на меня смотреть, в классе было удивительно тихо.

Я очень старалась, чтобы по моему лицу никто не догадался, что я думаю и чувствую. А я чувствовала такое невыразимое удивление, но это удивление скоро перешло во что-то скользкое и мерзкое.

Арифметичка начала свой урок, и он прошёл как всегда.

Потом всё было обычно. У меня нет подруг в классе, но отношения со всеми хорошие. Валя в переменку пыталась мне что-то сказать – про это, но я приветливо махнула рукой и сказала:

– Да всё это ерунда! – И стала обсуждать с ней очень важное событие – у нас на углу появилось мороженое.

Стоит женщина в белом халате, перед ней большой сундук на колёсах – там не очень большая дырка, в ней много мороженого. В левой руке у женщины круглая такая формочка на палке, в правой – ложка, как большая, очень большая, столовая, на сундуке лежат в бумаге вафельные кругляшки. Она берёт одну кругляшку, кладёт её на дно формочки, потом ложкой из сундука вынимает мороженое, мнёт и распределяет его в формочке, потом берёт вторую кругляшку, кладёт её сверху, потом что-то делает с ручкой – и у неё в руке круглое мороженое, а сверху и снизу вафельные кругляшки.

Я пришла домой, Ёлка ещё не ушла в свою третью смену. Мы сели обедать – все, кроме Папы, он на работе. Я уже суп съела и всё ещё не рассказываю – на двойку наплевать, но про такую подлость даже рассказывать очень трудно. Но рассказала. Все сначала просто онемели.

Потом Ёлка как-то даже сквозь зубы говорит:

– Вот гадина!

У Мамочки стало костяное лицо, правда ненадолго. Бабушка лицо руками закрыла и говорит:

– Какой ужас! Пожилой человек – какой позор!

У Анночки такое жалостливое лицо, и она говорит:

– Ниночка, не расстраивайся, ты ведь правильно руку подняла!

Мишенька на своём большом стуле сидит и видит, что все очень серьёзные, – и тоже стал очень серьёзным, смотрит на всех подряд – пытается понять, что случилось?

А у Мамочки уже обычное лицо, и она говорит:

– Нинуша! История, конечно, очень гадкая, но я надеюсь, что ты не станешь распространять это на всё человечество?

Я задумалась, потом отвечаю:

– На всё человечество это не надо распространять, но… учителям, наверное, лучше не верить!

– Знаешь, Нинуша, – просит Мамочка, – расскажи-ка ты нам, пожалуйста, про вашу преподавательницу арифметики – ну какая она была до этого случая. Что ты о ней думала?

И я тогда всё-всё рассказываю, даже про тазик рассказала!

– И тебе было её жалко, потому что она очень пожилая, – говорит Мамочка задумчиво, – наверное, одинокая и бедная в прямом смысле этого слова – у неё очень мало денег, у преподавателей маленькая зарплата, и у неё старое, очень старое платье, в котором она ходит на работу.

– Ну и что ж, что она бедная – мы тоже были бедными, до того как Папа не привёз нам из Германии все эти замечательные вещи.

– Сейчас, после войны, – говорит Мамочка грустно, – почти вся страна бедная!

– А ты помнишь, Мамочка, – говорю, – как у меня осталась после эвакуации только одна ночная рубашка и Бабуся сшила из чего не знаю мне вторую рубашку. Иначе как болеть воспалением лёгких? Одна рубашка на тебе – одна сохнет.

– Девочка моя! – серьёзно говорит Мамочка. – Я всё помню. Очень хорошо помню. Теперь давай вернёмся к вашей учительнице. – И все Мамочку так внимательно и серьёзно слушают. – Что такое преподаватель, Нинуша? Это бесконечные тетрадки – их очень много, – это домашние задания и контрольные. Да и классные задания! Это тетрадки, тетрадки, тетрадки – и все их надо проверить!

– Ну и что? – удивляюсь я. – Надо проверять – она же учительница!

– Да, это не повод, чтобы сделать такую гадкую вещь, – говорит Мамочка. – Но это возможная причина. И я тебе советую её простить… и забыть про этот случай! А всегда вспоминать своих замечательных педагогов: Елену Григорьевну в эвакуации – первую твою преподавательницу по скрипке, Марию Григорьевну из железнодорожной школы, Александра Сергеевича, Наташу – твою пионервожатую… Они все педагоги, все чудесные люди… и ты всех их любишь!

– Деточка! – вдруг вступает Бабушка. – Хороших людей на свете больше, чем плохих!

– Ты в этом уверена, Бабушка? – спрашивает Ёлка немножко сурово.

– Уверена! – У Бабушки такой голос, что понятно: она уверена.

Я думаю… надо её простить, а не сердиться, потому что Бабуся как-то сказала, что на сердитых воду возят.

И вдруг я очень ясно понимаю смысл этой поговорки!

Далеко

Вдруг уехал Алёша – он уехал так же быстро и непонятно, как приехал!

Я думала, что Анночка будет очень плакать, но она не плакала – сидела на своей кровати, рядом лежала книжка, у неё было грустное, задумчивое, но какое-то необычное для меня лицо.

– Анночка, – спрашиваю, – а куда он уехал?

– Не знаю! – говорит Анночка.

– А где он раньше жил?

– Не знаю!

– Бабушка его с дедушкой что-нибудь говорят?

– Ничего не говорят!

– А наша Бабушка у его бабушки спрашивала?

– Да! Бабуся сказала, что я хочу ему письмо написать – нельзя ли узнать его новый адрес. Алёшина бабушка сказала, что они не знают его адреса!

– Да что они, обалдели?! – Я так рассердилась, что даже закричала. – Как это – бабушка с дедушкой не знают адреса своего внука? – Но я сразу успокоилась, потому что, когда сердишься, ничего хорошего не получится, а мне надо Алёшин адрес узнать. Но как?

– Скажи мне, – и говорю так спокойно и уверенно, как Мамочка, – вот когда вы с Алёшей играли, гуляли, разговаривали, он никогда не рассказывал, откуда он приехал?

– Никогда!

– А ты спрашивала?

Анночка вздохнула так печально, что мне просто плакать захотелось, а я ведь никогда не плачу. Она подумала, а потом сказала:

– Я как-то раз у него спросила: “А где твой дом? Где ты живёшь с мамой и папой?” Он сказал: “Далеко!” – и он так сказал… что я больше никогда не спрашивала!

И тут я придумала, по-моему, очень здорово и говорю:

– Пойду у Мамы спрошу, ведь мы знаем их фамилию – Лемлейн, и он работает в Академии наук.

– Да! – обрадовалась Анночка. – Спроси, Ниночка!

Я побежала к Маме, она за столовым столом штопала наши чулки и носки. У неё для этого есть такой деревянный гриб – она снимает очки, на гриб чулок натягивает и штопает. Она так красиво штопает – так голову сделает, так откинет, как будто она рисует, а ведь она очень хорошо рисует, но и штопка у неё очень красивая!

– Мамочка, – прошу я её, – надень очки, пожалуйста, мне надо с тобой серьёзно поговорить.

– Рассказывай! – Мама быстро откладывает штопку и надевает очки.

– Алёша уехал и не оставил Анночке своего адреса. Наверное, он торопился! Бабушка пошла к Лемлейнам – они сказали, что его адреса не знают!

– Грустная история! – И тут у Мамочки стало такое лицо, что я как-то заволновалась. – А что мы можем сделать в этом случае, Нинуша, как ты думаешь?

– Да… да очень просто! Мы знаем Алёшину фамилию, его дедушка работает в Академии наук, и Папа там же работает. Вот пусть всё и узнает про Алёшу. Анночка так расстроилась!

– А как фамилия Алёши? – спрашивает Мамочка, и у неё спокойное, но совсем непонятное для меня лицо.

– Лемлейн его фамилия! – Я даже удивилась, почему Мама спрашивает.

– Почему ты так считаешь? – И опять у неё непонятное лицо.

– Ну, бабушка-то с дедушкой Лемлейны? – Вообще ничего не понимаю!

– Твоя Бабушка, с которой ты живёшь, моя мама и мой папа, твой дедушка, – Шаховы, а вы, все четверо моих детей, – Шнирманы!

Какая же я дура… совсем не подумала про то, что у Лемлейнов может быть совсем не сын, а дочка. Дочка вышла замуж, и мы не знаем фамилии её мужа.

– Нинуша, я поговорю с Папой, и мы подумаем, что мы можем… сделать. – Мамочка снимает очки и берёт в руки штопку. – Извини, милая, у меня большая штопка, но мы можем продолжать разговаривать.

Как это странно, но я почему-то иногда знаю, что будет дальше, потом! И я знаю не маленькие события, которые произойдут, а знаю что-то крупное и серьёзное. Вот сейчас я знаю: передо мной “Диван перед маленькими детьми”. Он очень большой, холодный и странный – я такого никогда не чувствовала.

– Мамочка, я тогда пойду, – говорю спокойно, – Анночку немножко развеселю.

– Иди, родная! – радуется Мамочка. – Утешь её хоть немножко!

Я выхожу из столовой, останавливаюсь в коридоре, быстро думаю, как утешить, и придумала.

– Мамочка сказала, что они с Папочкой подумают, что можно сделать. А я вот уже подумала! – говорю почти весело. – Ведь Алёша может тебе сам письмо написать!

Анночка качает головой, и непонятно, “да” это или “нет”. Потом говорит:

– Помнишь, как в прошлом году Ися уехал?

– Конечно помню! – говорю.

И сразу всё вспоминаю: Анночка плачет, Ися её утешает, по голове гладит и говорит: “Анночка, не расстраивайся, я не навсегда уехал, я ведь буду в Москву приезжать, в гости к вам буду приходить!” – “А когда ты приедешь?” – Анночка так обрадовалась, что плакать перестала. “Первый отпуск будет – сразу приеду!” – смеётся Ися.

– Он сказал, что приедет в отпуск… но не приехал! – Анночка не плачет, но лицо у неё такое… мне кажется, лучше бы она плакала.

– А ты помнишь, как ты всё время к Маме приставала: “Почему Ися уезжает?”, а Мамочка нам объяснила, что Ися кончил “аспирантуру” и уехал работать по профессии в Ашхабад. И отпуск у него будет через год, а год ещё не прошёл!

– Да! – говорит Анночка, и у неё уже совсем другой голос. – Я всё вспомнила.

Я думаю, надо её сейчас отвлечь на что-то серьёзное, и знаю на что!

– Анка, – говорю так, как люди важное дело вспоминают, – ведь ты в этом году пойдёшь в школу, сразу во второй класс – в прошлом году ты болела, и родители решили: пойдёшь не в шесть, а в семь лет, но сразу во второй класс. Ты же готовишься, вот давай порешай что-нибудь, попиши!

– Сейчас себе столик приготовлю! – радуется Анночка. – Попишу красиво!

У нас в детской есть маленький низкий столик для занятий – народу много, всем надо заниматься.

– А я пойду в ванную, – говорю, – позанимаюсь на скрипке.

– Позанимайся, Ниночка! – радуется Анночка. – Бабушка недавно Мамочке сказала: “Ниночка за ум взялась – на скрипке каждый день занимается!”

Я так захохотала – это ужасно смешно: “за ум взялась”. Анка тоже стала хохотать.

Мы стоим с ней обе и хохочем!

Кино

Мы уже совсем большие – Эллочке двенадцать, мне девять, Анночке семь лет, и мы по воскресеньям иногда ходим в кино, в “Перекоп”. Одни!

На обратном пути мы на Безбожном, если не зима, покупаем круглое мороженое – у него вафли с двух сторон. Мамочка нам всегда даёт деньги на кино и на мороженое. Но мы никогда у родителей ничего не просим – мы с Эллочкой почти сразу поняли в эвакуации, когда голодали, что ничего нельзя просить. Правда, мы тогда уже были большие – мне четыре с половиной, а Ёлке семь с половиной лет. Ты попросишь хлеба, а дома нет ни одного кусочка, и Мама заплачет – я никогда не видела, чтобы она плакала, только тогда в Свердловске! И с тех пор мы никогда ничего не просим – вдруг нет, и Анночка уже к трём годам перестала просить.

А сейчас мы хорошо живём, но семья большая – нас семь человек! Ты что-нибудь попросишь, а на это денег нет, и тогда Мамочка очень расстроится.

Сегодня мы пошли на фильм “Глинка”. Я так радовалась, ведь Глинка – композитор, значит, будет много музыки. А прекраснее музыки ничего на свете нет! И кино я очень люблю!

Вот тебе и “Глинка”! По-моему, это самый плохой фильм, который мы видели, – глупый, скучный и, как сказала Ёлка, “пошлый и бездарный”!

Анночка сказала, что смотреть можно, совсем он не такой плохой. И мы стали вспоминать фильмы, которые мы в “Перекопе” видели. Очень много хороших фильмов: “В шесть часов вечера после войны”, “Кащей Бессмертный”, “Иван Грозный” – хороший, но немножко страшный, “Небесный тихоход”, “Пятнадцатилетний капитан” – очень хороший фильм, мы книжку читали, и всё равно нам очень понравилось. “Близнецы” – очень хороший и смешной.

Но больше всего нам понравился фильм “Слон и верёвочка”. В нём всё замечательно – и артисты замечательные, и музыка, и сюжет, и девочка, главная героиня, – всем она так понравилась! Но у меня было и осталось одно “но”. Весь фильм – а это по сюжету не один день, – так вот, весь фильм пятилетняя девочка учится прыгать через верёвку!

А нас с Ёлкой Мамочка перед войной научила прыгать через верёвку… за пять минут. Через час мы уже прыгали вперёд, назад, на одной ноге, на другой, по очереди и даже ноги крестиком. Мне тогда было три с половиной года, а Ёлке – шесть с половиной. Ведь прыгать через верёвку очень просто!

Мы купили на Безбожном мороженое, Ёлка, как всегда, сказала:

– Девочки, ешьте медленно! – Она ведь старшая сестра и заботится о нас, потому что я могу забыть и съесть очень быстро, особенно если интересный разговор. И я решила спросить у Ёлки, тем более что мы как раз по дороге обратно этот фильм вспоминали.

– Ёлка, – говорю, – “Слон и верёвочка” – фильм замечательный, но скажи, фильм – это жизнь, это про настоящую жизнь должно быть?

Ёлка опускает голову, думает, долго думает.

– С одной стороны, да, – говорит она серьёзно, – а с другой стороны, нет!

– А с какой стороны “нет”? – спрашиваю.

– Представь себе, – Ёлка уже говорит задумчиво, – мы сейчас пришли домой, Мама нас спрашивает про фильм, который мы смотрели, ну и вообще, как прогулялись. Мы все рассказываем разное, потому что у всех свой, то есть разный взгляд на жизнь.

– Да! – серьёзно говорит Анночка. – Вам фильм не понравился, а я думаю, что его можно смотреть – совсем он не такой плохой.

Я чувствую, разговор сейчас пойдёт в другую сторону.

– Хорошо, – говорю, – но жизнь, настоящая жизнь там должна быть?

– Конечно! – говорит Ёлка.

– Тогда почему она так долго не могла научиться прыгать через верёвочку? – спрашиваю. – Мы же с тобой научились за пять минут! Где же эта настоящая жизнь?

– Ах вот ты про что, – улыбается Ёлка, немножко думает и говорит: – На самом деле и в фильме “Слон и верёвочка” – настоящая жизнь, и у нас – настоящая!

– Ну тогда почему мы за пять минут прыгать научились, – возмущаюсь я, – а она, бедная, целый фильм мучилась?

Ёлка засмеялась и сказала гордо:

– А у кого ещё есть такая Мама, как у нас? – И сама себе ответила: – Ни у кого!

Чинар и прекрасная леди

Мы с Анкой сбежали с нашего третьего этажа, вышли во двор погулять. Вижу – стоят эти двое, наши главные дворовые хулиганы, они всегда маленьких обижают, и ещё третий, он из последнего подъезда, тоже последнее время стал хулиганом. Хорошо бы их поменьше было на свете, этих мальчишек! Они всегда ходят с палками, толкают кто послабее, палкой тычут, стукнуть могут этой же палкой!

Я говорю:

– Анка, постой здесь, сейчас соберу девочек на круговую лапту!

Стала собирать – чего-то мало для лапты, и Лена не выходит, а я ей в стенку постучала. Слышу, Анночка кричит. Я обернулась – она лежит на асфальте, уже приподнялась и платком колено вытирает. Мне кажется, что это кровь. А рядом стоят эти трое… и смеются!

Тут я в такое бешенство пришла – подскочила, помчалась на них на троих, они даже разойтись не успели. Мы все упали, вскочили и стали драться. С двумя можно драться, а вот с тремя уже очень трудно, но я молочу их куда придётся: один палку выронил, я её схватила и кого-то сильно стукнула, но палку не удержала – она улетела.

Они меня всё-таки повалили, а я уже в крови – колени, все руки, лицо, плечо, – и вдруг мне под руку попадается какой-то большой тяжёлый камень – наверное, кусок асфальта. Я его хватаю – и одновременно мысль: сейчас кого-нибудь убью! Дёрнулась, хочу подняться, а мальчишки почему-то отступают, меня кто-то поднимает, камень из руки вынимает. Я голову повернула – Чинар. Он говорит спокойно:

– Сестру забери – домой идите! – И слышу его голос: – Трое на одну девчонку!

Я плохо соображаю и думаю: жалко, надо было стукнуть кого-нибудь этим камнем. Меня немножко встряхивают за плечи, я начинаю соображать, смотрю на Чинара и говорю: “Спасибо!” Он кивает головой. Я подхожу к Анке, она смотрит на меня с ужасом, и мы идём домой. Слышу, кто-то визжит, тихий голос Чинара:

– Если ещё хоть раз кого-то из них тронете…

Опять кто-то визжит.

Дома, как всегда, Бабуся плачет, глядя на нас, Мамочка быстро моет, мажет йодом, завязывает. И вдруг, когда мы уже в “приличном” виде, из столовой выходит Ёлка. Но это не просто Ёлка – на ней новое голубое крепдешиновое платье, на голове невозможно красивая соломенная шляпка!

Анка хлопает в ладоши и кричит:

– Элл очка, какая ты красивая!

А я кричу:

– Ёлка! Ты не просто красивая – ты настоящая леди!

Ёлка улыбается, но потом хмурится.

– Что случилось? – спрашивает. – Почему вы обе в таком виде?

Я быстро рассказываю, у неё становятся светлые, просто белые глаза, тонкие ноздри, и она говорит:

– Я сейчас! – И быстро выходит из квартиры.

– Мамочка, она куда? – спрашиваю.

Мамочка разводит руки в стороны. Идём в столовую. Сидим ждём. Я думаю о Чинаре.

Рядом с нашим большим каменным домом есть маленький деревянный.

Вообще, я не знаю, кто там живёт, но точно знаю, что там живёт наш дворник и его сын Чинар. Чинар, наверное, на год или два старше Эллочки. У него серое лицо, серые глаза, он очень плохо одет, быстро ходит, никогда не улыбается, а когда я с ним здороваюсь – а я с ним всегда здороваюсь первая, потому что младший должен первым здороваться со старшим, – он, не глядя на меня, кивает головой.

Я спросила у одной девочки из нашего двора, почему Чинар никогда не играет с нами в лапту и почему никто с ним не разговаривает, и он… ни с кем не разговаривает. Девочка засмеялась и сказала:

– Он же сын нашего дворника-татарина, кому он нужен?

Я очень удивилась и поразилась:

– А при чём тут папа – дворник и татарин? Если он татарин, он что, с нами в лапту играть не может?

Девочка на меня посмотрела, пожала плечами и сказала:

– Спроси у своей мамы, она тебе всё объяснит!

Пришла домой, всё Маме и Бабушке рассказала, Анка тоже слушала.

Мама с Бабушкой долго молчали. Бабушка сидела, закрыв лицо руками, Мама куда-то смотрела. Потом Мама говорит:

– Помнишь, Мамочка, когда в начале тридцать седьмого арестовали Лялиного отца, весь двор от них шарахался, мы были единственной семьёй, которая с ними общалась. А когда мы позвали Лялечку к Ёлке на день рождения, ко мне потом приходила её мама – она так плакала, так меня благодарила, это было очень тяжело. Но я тогда думала: тридцать седьмой год, страх – понятна хотя бы причина. Но что сейчас?

Мамочка говорит, а у меня такие странные мысли: почему Лялиного отца “арестовали” – он не хулиган, не вор, он не может быть “врагом народа”, он хороший, добрый и научный работник, я его знаю, он живёт в нашем подъезде?

– В кого превращаются наши люди… страшно подумать! – Бабушка смотрит прямо и строго. – Что будет лет через… двадцать – тридцать?

– Мамочка! – прошу я её. – Я ничего не понимаю… тридцать седьмой год… двадцать – тридцать лет? Ну почему они не хотят играть с сыном дворника?

– Если дети не хотят играть с сыном дворника и татарином, – говорит Мамочка спокойно, – значит, их родители плохие, глупые и ничтожные люди.

Я вспомнила нашего дворника. Когда я училась в железнодорожной школе, я каждое утро проходила мимо него. Зима, на улице темно, наш дворник подметает и убирает снег. Я говорю ему: “Доброе утро!”, он кивает мне головой, и я понимаю: он меня слышит и тоже желает мне доброго утра.

Скрипит входная дверь, и почти сразу в столовую входит Ёлка. Анка начинает плакать, а я в ужасе, как Бабуся, прижимаю руки к лицу. Весь верх платья в крови, дивная шляпка разорвана, а Ёлка строго говорит:

– Я никому не позволю бить моих сестёр!

Мамочка быстро снимает с неё платье и шляпку, кладёт всё это на стул, сажает Эллочку на другой стул, откуда-то у неё появляется вата, она скручивает две ватки и суёт их Ёлке в нос, в ноздри.

– Ты молодец! – Мамочка берёт вещи со стула, быстро идёт к дверям и говорит: – Это кровь из носа, сейчас всё пройдёт. Эллочка, запрокинь как следует голову и сиди тихо. А вы, – это мне с Анкой, – тоже сидите тихо и с ней пока не разговаривайте! – И уходит.

Мы очень тихо сидим, потом я не выдерживаю и спрашиваю:

– Эллочка, у тебя ничего не болит?

Эллочка чуть улыбается и так делает глазами, что нам понятно: у неё ничего не болит. Приходит Мамочка, в руках у неё мокрая ватка. Она внимательно осматривает Ёлку, потом вынимает из её ноздрей вату и спрашивает:

– Всё хорошо?

– Да! – отвечает Ёлка.

Мамочка осторожно и аккуратно вытирает следы крови у Эллочки на лице, шее и груди. Потом разрешает ей сесть нормально – кровь из носа уже не идёт.

– Эллочка! – говорю – я так расстроена, просто ужас. – Из-за меня такое платье испортилось, и шляпка разорвалась, а Папа тебя даже сфотографировать не успел – какая ты была красавица леди!

– Ещё успеет сфотографировать, ведь мы скоро в Ленинград Эллочку повезём, – улыбается Мамочка.

– Но всё платье в крови и шляпка разорвана!

– Кровь с платья в холодной воде отошла – платье высохнет и будет как новое! – Мамочка говорит спокойно, но радуется.

– А шляпка? – Я очень волнуюсь.

– А шляпку я тоже в холодной воде быстро оттёрла, потом мы с Бабушкой натянули её на кастрюльку нужного размера – завтра она уже высохнет, и я её очень незаметно, с внутренней стороны, зашью.

– Значит, она будет красавица леди? – Мы с Анкой кричим почти хором.

– Она у нас и так красавица! – говорит Мамочка гордо. – А теперь, в новом платье и шляпке, будет прекрасная леди!