Текст книги "Счастливая девочка растет"

– Нинуша! Самый страшный зверь на свете – это толпа! – Мама смотрит сквозь меня, она видит эту толпу. – Можно ничего на свете не бояться, но толпу надо избегать. Бедный мальчик!

– Ты не могла помочь и не могла спасти! В той ситуации и взрослый ничем бы не смог ему помочь! Мартышка, – просит Папа, – перестань об этом думать и видеть это! Допей чай – это надо, он сладкий. И быстро ложись!

– Я кровать тебе разложу! – И Мама встаёт.

– Нет-нет! Я сама! – Встаю.

Мама с Папой быстро ко мне подходят, обнимают меня вдвоём, целуют в голову, я глажу их по рукам и быстро ухожу.

В детской Мишенька спит – больше никого. Как хорошо, что никого нет, надо скорей вынуть из стенного шкафа эту проклятую раскладушку. Как долго её надо раздвигать, натягивать! Неужели у меня никогда не будет нормальной кровати! Я начинаю рыдать, я рыдаю тихо, чтобы не напугать Мишеньку. Наверное, он был один – его родители потеряли в толпе или Мама его потеряла. Нет, его просто вырвали из её руки, а потом раздавили! А может, с ним была бабушка и она не смогла так страшно зарычать, чтобы спасти его? Раздавили, подлые, – как я вас ненавижу! Папа сказал: “Перестань об этом думать и видеть это!” Надо быстро ложиться. Слёзы мешают мне видеть, и я делаю всё очень медленно. Никак не могу натянуть парусину на эти железки! Сделала, быстро разделась, легла.

Слышу страшный звериный рык – и вот я уже нормально дышу на этом каменном спуске, худенький мальчик так близко от меня, а кровавые пузыри всё меньше и меньше! Я рыдаю, закрывшись одеялом, – он умирал, а я стояла совсем близко, дышала, но не могла ему помочь!

“Ты не могла помочь и не могла спасти!” Раз Папа говорит, значит, так оно и есть!

Я приподнимаюсь на локте, вытираю слёзы рубашкой, переворачиваю мокрую подушку на сухую сторону и падаю на неё.

Уймитесь, волнения страсти!

Мамочка нашла какие-то “очень интересные” ноты – она давно их найти не могла и вот нашла. Позвала нас троих, мы стоим у рояля.

– Девочки! Это трио, – говорит Мамочка. – А мы сейчас сделаем квартет! Я на рояле, Анночка с Эллочкой поют, а ты, Нинуша, на скрипке!

И даёт мне ноты. Я смотрю – так это же Глинка, “Уймитесь, волнения страсти!”, мы часто поём этот романс. Но у меня в руках партия для скрипки. И только тут до меня доходит: я петь не буду, я буду на скрипке играть!

Мамочка меня спрашивает:

– Ну как, Нинуша, вдвоём твою партию пройдём или не надо?

– Я с листа буду, – говорю, – она простая!

Мы с Мамочкой играем вступление, и девочки начинают петь. Как это красиво – рояль, скрипка и два голоса! Конечно, это тот же романс, но какой он стал полнозвучный! Я играю и сама заслушиваюсь нашей музыкой. Скрипка с голосом – это очень красивое сочетание.

Спели и стали сами себе хлопать – ужасно смешно, но всем понравилось.

У девочек дела, они ушли, а я осталась. У меня такое странное чувство: вот хорошо бы ещё раз сейчас спеть, но пусть Ёлка на скрипке играет, а я буду петь. Но, кроме меня, дома никто играть на скрипке не умеет, так что нечего даже думать о таких глупостях. А я сейчас кое-что у Мамы выпрошу.

– Мамочка, – говорю просто, – давай “Слыхали ль вы…”!

– Давай! – соглашается Мамочка. – Я – Татьяна, ты – Ольга.

– Я – Татьяна, – говорю просительно. – Ты – Ольга.

– Ну Нинуша! – расстраивается Мамочка. – Мы уже с тобой договорились! У тебя низкий голос, а у Татьяны очень высокие ноты.

– Но я же спокойно их беру, – говорю я скромно.

– Да, – говорит Мама и расстраивается, – ты их берёшь, потому что у тебя большой диапазон. Но голос ты себе можешь сорвать именно этими высокими нотами. Вообще, в десять лет никто оперу не поёт!

– И я не пою, – говорю наивно. – Только один дуэт! Скоро мне будет одиннадцать!

Мамочка задумалась, смотрит на меня пристально, что-то решила.

– Хорошо, Нинуша! – говорит вдруг весело. – Ты меня знаешь – поёшь Татьяну последний раз. А после шестнадцати посмотрим!

Мамочка играет вступление, и мы поём: я – Татьяну, она – Ольгу.

Спели. Я Мамочку очень благодарила.

– Да! – вспоминает Мамочка. – Забыла тебе интересный разговор передать.

А разговор у Мамочки был действительно интересный – с Александром Сергеевичем. Сейчас он работает на двух работах – играет в оркестре Большого театра и преподаёт в нашей музыкалке. А с будущего года он будет ещё в Ипполитовском училище преподавать. И он сказал Мамочке, что сразу после моего окончания школы он года на два возьмёт меня к себе в училище, а потом “прямо передам на руки Янкелевичу в консерваторию”.

– Вот такие дела! – сказала Мама и посмотрела на меня не как всегда. – А теперь к Мишеньке пойду.

Сижу в столовой, и в голове у меня какие-то завихрения. Вот где действительно “волнения страсти”! Что делать? Я так люблю петь, и все говорят, что у меня хороший голос, даже очень хороший, и редкий – потому что низкий. А в музыкалке все говорят, что у меня очень хороший звук на скрипке!

Я так сижу с этими завихрениями – а я их очень не люблю, эти завихрения, – и вдруг думаю: зачем сейчас об этом думать, мне ещё одиннадцать лет не исполнилось!

А потом, позднее, может, всё само… как-то сделается!

Обманули дурака

Скоро мой день рождения – 20 ноября 1947 года мне будет одиннадцать лет. Мамочка сказала, что у нас есть Папины “обязательные облигации”, розыгрыш по ним как раз 20 ноября. И если какая-нибудь облигация выиграет, это будет мне в подарок.

И вот 20-е. Как всегда, всё было замечательно! Утром подарки на стуле – это всё-таки волшебство! Потом мы готовились к приходу гостей – Бабушка испекла много пирожков с разной начинкой, Мамочка сделала салат оливье, а мы с Анкой везде помогали.

А потом Мама посмотрела газету и сказала, что одна облигация выиграла. Сторублёвая облигация выиграла сто рублей – значит, у меня будет подарок – двести рублей!

Мамочка дала мне двести рублей. Я обрадовалась, потому что ещё тогда, когда Мама про это рассказывала, я решила, что, конечно, что-то выиграется – я в этом была уверена, и тогда я всем куплю подарки. И вот сейчас выигралось, и я стала придумывать, какие подарки я всем куплю.

Но надо купить шесть подарков, я понимаю, что двести рублей для шести подарков маловато! Целый день думала, потом решила, что это очень глупо – надо просто поехать в несколько магазинов и посмотреть, что там есть и сколько стоит.

Сначала пошла в магазин на Садовом, где мы Мамочке с Ёлкой чашку покупали. И ходить было нечего – всё очень дорого. Поехала на троллейбусе в Центральный универмаг – там чуть с ума не сошла, два-три подарка можно купить, но шесть – никак не получается. Ещё несколько дней думала и поняла: будет сложно, но время-то идёт! Значит, так: сейчас, пока не придумала ничего умного и правильного, куплю полкило зефира – его все очень любят! – и устроим вечернее чаепитие с зефиром!

Зефир стоит 50 рублей кило – значит, я истрачу 25 рублей, и у меня останется 175 рублей, ничего страшного! И на 175 рублей можно купить всем подарки, главное – хорошо всё обдумать и не спешить. Съездить ещё в несколько магазинов и, глядя на то, что там есть недорогое, но нужное человеку, всё распределить – деньги и подарки.

Купила на Мещанской в коммерческом магазине полкило зефира – и устроили мы вечернее чаепитие. Все сидели, радовались, ели зефир, запивали его чаем и рассказывали интересные и смешные истории.

Мамочка потом погладила меня по голове!

Уже декабрь, каждый день ездить в магазины я не могу – две школы! И я, когда нет музыкалки, всем говорю, что иду гулять, только Анночке говорю, что хочу всем сюрприз сделать к Новому году. Какой – не говорю, слово с неё взяла, что она никому не расскажет, она слово не нарушит, – и еду в магазин. Пока ничего не решила, не получается по деньгам, но ещё до Нового года есть время.

И вдруг в середине декабря вечером за ужином Мамочка говорит, что отменили карточную систему! В школе об этом говорили: карточки отменили – это очень здорово! Но ещё сказала Мамочка, что все деньги, которые есть у человека “на руках”, будут обменивать один к десяти.

– Как это один к десяти? – спрашиваю.

– Предположим, было у тебя двести рублей на руках, не в сберкассе, – объясняет Мамочка, – теперь за неделю ты должна их обменять в сберкассе на новые деньги, но дадут тебе не двести рублей, а двадцать. – И Мамочка внимательно на меня смотрит.

– А цены? – спрашиваю и уже волнуюсь.

– Цены прежние, – говорит Мамочка.

Ух ты, какая неожиданность! Нет, гадость какая, думаю. Какое свинство – у меня было 175 рублей, а теперь будет 17,5?

– Так что же это получается? – спрашивает Ёлка и откидывает голову назад. – Изъятие денег у населения?

– Да! – отвечает Мамочка ей спокойно. – Но всех прошу, – и Мамочка смотрит по очереди на нас троих, – обсуждать это только дома!

– Опять людей ограбили! – говорит Бабушка и качает головой.

– Да, ограбили, – говорит Мамочка спокойно, но лицо у неё уже костяное, – и пострадают, как всегда, самые бедные.

– Девяносто процентов населения! – сообщает Ёлка.

А Папа всё время молчал и думал. Потом вдруг говорит:

– Бывали времена и похуже!

Это он про что, думаю? Какие времена были хуже?

Мамочка встаёт и говорит:

– Ужин окончен, все могут выйти из-за стола!

Идёт к себе в спальню, за буфет, а я за ней. Мамочка садится на кровать, берёт меня за руку и говорит:

– Нинуша, не в деньгах счастье! Не расстраивайся, я понимаю, что ты хотела всем на Новый год сделать подарки!

Я просто обалдела – откуда она это знает и как она это поняла?

– Осталось у тебя семнадцать пятьдесят – на это сейчас ничего не сделаешь! Но ты уже сделала самое главное – зефирный ужин! – Мама меня обнимает.

– Я так себя ругаю! – жалуюсь ей. – Ведь я на эти деньги могла столько всего вкусного купить ещё, а я всё думала и думала!

– Больше вкусного, меньше вкусного – не важно! Важна твоя любовь ко всем. Иди, родная, уже поздно!

Мишенька спит, Бабуся на кухне, а мы с Ёлкой ругаем “тех, кто это сделал”. Я составляю раскладушку и ругаюсь, чертыхаюсь и говорю, что всё это страшное свинство! Ёлка тоже что-то шипит и говорит, что это жуткое свинство!

Анночка сидит у себя на кровати в ночной рубашке, непонятно о чём думает, потому что у неё очень ясное, даже немножко улыбающееся лицо.

И вдруг говорит приветливо, как-то очень по-детски:

– Обманули дурака на четыре кулака!

Мы с Ёлкой сначала замерли, а потом начинаем тихо хохотать.

– Но не на четыре, – хохочет Ёлка, – а значительно больше!

Фотография с этажерки

Вообще, в последнее время мне многое не нравится!

Папа с Мамой как-то незаметно стали называть друг друга Папа и Мама! Раньше они были Мышка и Ёжик, Жоржик и Вака! Ведь они не папа с мамой друг другу? Тогда почему?!

Папа часто стал уезжать очень надолго – я знаю, что это по работе, но мне же тоже с ним хочется поговорить!

Потом, наше правительство, как сказала мне Ёлка, ограбило собственный народ – это вообще понять невозможно!

Папа сказал, что “были времена и похуже”.

И ещё куда-то пропала фотография с Маминой этажерки – и мне кажется, что она не просто так пропала.

Эту фотографию балерины на одной ножке с правой рукой, закинутой за голову, я помню ещё до войны. И тогда же, до войны, я помню, Мама часто брала её в руки и смотрела на неё. И когда мы вернулись из эвакуации, фотография была! А потом, года два назад, она пропала.

Я помню, как-то раз, ещё давно, когда она стояла на этажерке, я спросила:

– Мамочка, кто это?

Мамочка ответила:

– Олечка Малеина, лучшая подруга в моей жизни! Мы с ней в Ленинграде в балетном училище учились.

Мамочка рассказывала ещё тогда, что она училась в балетном училище, потом порвала себе связку на ноге и ушла из училища.

– А где эта Оля сейчас? – спросила я.

– Она ещё до моего ухода уехала с семьёй в Прибалтику, по-моему, году в двадцать втором.

И как-то разговор оборвался, и потом я об этом забыла, а недавно вспомнила. И вот сейчас самое время спросить.

Сегодня каникулы. Мамочка водила нас всех троих на “Лебединое озеро”. Балет – это настоящее волшебство, но в нём есть одно коварство – чем дольше ты смотришь балет, чем ближе к концу, тем увереннее тебе кажется, что ты тоже так можешь – и бежать на носочках, и прыгать, и крутиться на одной ноге – фуэте называется, – ведь всё, что они делают, это так просто, это легко, воздушно, захотят – вообще улетят! Но я так совсем не думаю, а чувство есть!

Пришли домой, и вот как кстати, что мы на балете были, сейчас я спрошу, а то всё забываю или почему-то не получается спросить у Мамочки, куда делась фотография с её этажерки.

Сейчас потихоньку, с балетного училища, всё выясню.

– Мамочка, а тебе нравилось в балетном училище? – спрашиваю.

– И да и нет. – Мамочка как-то очень задумчиво говорит. – “Да”, потому что через три года ты уже что-то можешь и тебе начинает казаться, что можешь всё – уже владеешь телом – я уже владела! А “нет” – обстановка тяжёлая, плохое образование, там своя школа, и мы в неё ходили, но очень слабое общее развитие. Потому что всё время и силы – на балет!

– А вот эта Уланова сегодня была Белым лебедем, – спрашиваю, – где она училась, ты не знаешь?

– В этом же Ленинградском училище. По специальности она, по-моему, в младших классах училась у своей матери – та была у нас преподавательницей, а с пятого класса её, естественно, взяла к себе Ваганова. Но в общеобразовательной мы учились в одном классе.

– И как она? – Это очень интересно, потому что все её хвалят, а мне она почему-то не очень понравилась – сама не знаю пока чем.

– Неглупая была девочка, – кивает головой Мамочка. – Но неприятная!

– А там были приятные? – Наконец-то я добралась до нужного.

– Да! Да! Там я познакомилась с Олечкой Малеиной! – Мамочка улыбается и грустит. – Она была милая, умная, добрая, очень талантливая – мы с ней сразу полюбили друг друга.

– И что потом, куда она делась, я её никогда не видела! – Хотя знаю, что она уехала в Прибалтику, в Литву.

Некрасиво, конечно, с моей стороны, ведь я это знаю. Но мне надо знать больше, а то последнее время вокруг одни “диваны”!

– Она с семьёй уехала в Прибалтику, там окончила балетное училище и стала примой-балериной в Каунасском театре. И стала Олей Малеинайте – я думаю, что это и была её настоящая фамилия! – Мамочка улыбается и волнуется. – Мы с ней очень долго переписывались, она присылала мне свои фотографии, мы очень любили друг друга. И никогда у меня не было и не будет подруги лучше или даже похожей на неё!

– А раньше на этажерке была её фотография на одной ножке. Почему ты её убрала? – я спросила и вдруг очень волнуюсь, потому что понимаю, что это что-то очень тяжёлое и неприятное.

Мамочка думает, лицо серьёзное и строгое.

– Так надо было, Нинуша, – говорит Мама серьёзно. – Папа сейчас на очень важной работе. На важной и секретной! Ты помнишь, что я вам говорила?

– Да, – говорю, – помню! Если соседи или в школе спросят, а где твой папа, ответить: “Он в командировке”. Они спросят: “А где эта командировка?” – мы говорим: “В Лимонии!” Тогда они могут спросить: “А где эта Лимония?” – и мы отвечаем: “В Лимонии!” – Я немножко думаю и потом спрашиваю робко и уже понимаю, что зря спрашиваю: – Но, Мамочка, при чём здесь эта фотография?

– Нинуша, чем меньше человек знает в нашей ситуации, тем лучше. – Мамочка уже очень спокойна, но очень серьёзна. – Вроде бы и ни при чём, но при неблагоприятных обстоятельствах может стать лыком в строку. Тогда вся семья под ударом. И прошу тебя: ни с кем об этом не разговаривай!

– Конечно, не буду! – говорю очень уверенно. Зачем, думаю, затеяла этот разговор? А потом вдруг как-то сорвалось с языка: – Это “диван”?

– Хуже! Значительно хуже! Я потом это тебе объясню, когда – не знаю, но обязательно объясню!

Я вижу: Мама расстроена, но не так, как когда мы что-то не так делаем, а совсем по-другому. Она рассеянно кивает мне головой, я говорю:

– Хорошо, Мамочка! Я побежала! – И бегу на кухню к окну – на нём очень красивые узоры из снега, инея и льда.

– Любуешься? – спрашивает Бабушка.

– Да, Бабусь! Красиво!

А сама не могу ничем любоваться – очень расстроилась из-за того, что это “значительно хуже, чем “диван”! И Папа сказал: “Бывали времена и похуже!” Это он в декабре сказал, когда “наше правительство ограбило свой народ”.

У нас дома, в нашей семье, всё, как всегда, очень хорошо!

Но вот там, где-то вокруг нас, что там происходит? Что там происходит, я не понимаю. Мне не по себе. Я не хочу об этом думать, но думается!

Что там такое происходит – хуже, чем “диван”?!

“Москва 1937”

У нас потрясающее событие и потрясающая новость: Папке дали новую квартиру! Мамочка сказала, что это не квартира, а хоромы! Сейчас конец февраля, а переезжать мы будем туда в начале апреля.

Вчера Мамочка собрала нас троих за столом и сказала сначала, что мы будем готовиться к переезду уже сейчас, без спешки. Мне очень стыдно быть такой эгоисткой, но я не могу ждать, когда Мамочка всё про квартиру будет рассказывать, и спрашиваю:

– А у меня там будет своя кровать?

– У тебя там будет не только своя кровать! – говорит Мамочка радостно и гордо. – У тебя там будет тумбочка напополам с Анночкой и твой личный большой письменный стол. И у Эллочки будет письменный стол, и у Анночки.

Мы чуть с ума не сошли от радости – стали кричать “ура!” и хлопать в ладоши.

– Теперь, девочки, о деле!

И Мамочка распределила обязанности: Анночка сортирует игрушки в коробки, которые даст Мама, я занимаюсь книгами – связываю их верёвкой штук по семь-восемь, в зависимости от толщины, в пачки, а пачки кладу одна на другую около стенки и часть – в шкаф. А Мамочка с Ёлкой упаковывают бьющиеся вещи.

И вот сегодня после обеда музыкалки у меня нет, и я думаю, пора начинать делать пачки – хоть полчаса, а поработаю. Открыла письменный шкаф – ух ты, как книжек много! Сразу решила: начну сверху – это самое трудное, а я люблю начинать с трудного, чтобы потом было легче. Всё у меня есть – и верёвка и ножницы. Стала делать пачки – первые две пачки долго делала. Потом поняла: надо, когда первый раз верёвкой обвязала и затянула, натяг не ослаблять – а я делаю это на Папкином столе, – до низа верёвку натянуть, пальцы подсунуть вместе с верёвкой, а потом раз! – и быстро её перевернуть. И пачки стали нормальные, и работаю быстрее!

Книжки все взрослые и стоят ко мне корешками. Вдруг на середине полки у самой стенки стоит спиной ко мне какая-то, как мне кажется, странная детская книжка – может, она кажется мне странной, потому что “странно” стоит!

Я тянусь, достаю её – она тоненькая, я переворачиваю – на ней написано: “Лион Фейхтвангер” – это автор, я его не знаю, и название книжки – “Москва 1937”. Почему 1937-й? – такая у меня непонятная мысль. И сразу вспоминаю случай с Чинаром, как он меня тогда выручил и как Мамочка потом говорила Бабушке: “Но тогда думала – тридцать седьмой год, страх…”

Я иду к Мамочке – она за буфетом на их кровати что-то упаковывает – и показываю ей книжку.

– Она как-то странно стояла. Почему?

Мамочка берёт книжку, кладёт её к стенке на кровать лицом вниз, прислоняется к кровати, смотрит сквозь меня и говорит:

– Нинуша, ты уже большая, ты знаешь, что такое “враг народа” и “запрещённая книга”?

– Знаю! – говорю, но почему-то мне становится немножко холодно.

– Это запрещённая книга – её не так давно запретили, изъяли из всех библиотек, – у Мамочки такой уставший голос, как во время эвакуации, – и если кто-нибудь из посторонних узнает, что она у нас есть, наша семья может разрушиться.

– Как… разрушиться? – У меня мурашки по спине побежали.

– Папу и меня посадят в тюрьму, Эллочку – ей уже четырнадцать лет – тоже посадят, тебя, Анночку и Мишеньку отдадут в специальный детдом для детей “врагов народа”. Бабушку в лучшем случае просто выгонят из квартиры!

– А эту книжку написал что, “враг народа”? – Но я по Мамочке вижу и понимаю: мы подходим к чему-то ужасному, очень тяжёлому, что почти невозможно вынести – я боюсь это слушать, но знаю, что это трусость и я должна всё узнать!

– Нет! Её написал известный немецкий писатель, он написал там очень много хорошего о нашей ужасной и несчастной стране!

Я вздрагиваю при слове “ужасной”, а Мамочка такая бледная, такая уставшая, что мне страшно!

– А почему её запретили? – И я беру Мамочку за руки – они очень холодные.

– Её у нас в стране печатали и читали лет десять. Но там есть две маленькие главы – одна называется “Культ Сталина”, вторая – “Сто тысяч портретов человека с усами”. В прошлом году её запретили.

Я обнимаю Маму – мне очень страшно, и я говорю тихо, шёпотом ей на ухо:

– Мамочка! Давай я пойду и очень незаметно выкину её на помойку!

– Нинуша, не волнуйся, родная, и ничего не бойся! – У Мамочки уже обычный голос и руки стали немножко теплее. – Никуда ничего выкидывать не будем – это значительно опаснее, чем то, что она будет по-прежнему лежать у нас в шкафу. Сзади! – И Мамочка вдруг улыбается. – Твой Папа сейчас очень нужен нашему государству и нашей власти, потому что он возглавляет такую важную работу для нашей страны, что мы с тобой даже представить себе этого не можем! Никто просто так у нас делать обыск не будет, если только ты случайно кому-то это не расскажешь.

– Мамочка! Я так люблю нашу семью – я же не сумасшедшая!

– Нет, ты умная, хорошая, смелая девочка! Ты никому ничего не будешь рассказывать, но ты ничего не будешь бояться! – И Мама смотрит мне в глаза. – Всё у нас тогда будет хорошо! А сейчас поди приляг на Бабушкину кроватку широкую, возьми хорошую книжку и почитай – отвлекись!

– А Сталин, Мамочка… он… знает? – спрашиваю и боюсь услышать ответ.

– Всё знает! Абсолютно всё!

– Я пойду, – говорю, – поваляюсь, почитаю.

– Иди, родная, всё у нас будет хорошо!

Я беру какую-то книгу, ложусь на Бабушкину кровать, делаю вид, что читаю, чтобы со мной никто не разговаривал. И вспоминаю 800-летие Москвы, маленького мальчика, кровавые пузыри. А ведь у Квитко написано в стихотворении, что Сталин спасёт тебя, где бы ты ни был – в лесу, тундре или на море! А мы были совсем рядом с Кремлём – почему же Сталин не спас его? Значит, это всё обман! Всё обман! Какой уж там “диван”!

Значит, есть моя семья, немного близких друзей и родных, есть просто хорошие люди – и есть они.

Они могут изъять у тебя деньги, которых у всех и так немного. Они могут сказать, что ты “враг народа”, как Лялин папа, и посадить тебя в тюрьму. О ни могут разрушить твою замечательную семью из-за какой-то маленькой книжечки! А Мамочка должна была убрать фотографию своей любимой подруги. Они стерегут нас, но не охраняют, а хотят поймать и сделать с нами что-то ужасное! Но зачем им это нужно?

Я почему-то очень устала, чувствую, сейчас засну, а я днём никогда не сплю – только если воспаление лёгких. Посплю!

Бросаю к стенке книгу, накидываю на себя одеяло, свисающее с кровати, и закрываю глаза!