Текст книги "Счастливая девочка растет"

Мои дети никогда…

Сегодня второй родительский день – мы так всегда его ждём, но в этот раз Мамочка приедет одна – Папа уехал в какую-то командировку. Он теперь часто куда-то ездит надолго, но Мамочка приедет – и мы счастливы. А Папа приезжал в первый родительский день и очень много нас фотографировал. Мы с Анночкой не любим фотографироваться, потому что Папка всегда ставит нас так, что солнце прямо в глаза, а потом говорит: “Улыбайтесь! Откройте глаза! Почему у вас у всех глаза закрыты?” Мы говорим: “Из-за солнца!” Тогда он нам в десятый раз объясняет, почему мы должны стоять лицом к солнцу, а он спиной, а мы ему в десятый раз объясняем, что мы не можем под ярким солнцем открыть глаза! Мамочка обычно смеётся и предлагает открывать глаза на счёт “три”!

Мамочка приехала – нам так хорошо, что даже вспомнили Свердловск: там тот, кто с Мамочкой сегодня сидел, назывался Привилягой. Но Мамочка сидела у окна – и Привиляга была одна. А сейчас, так как у Мамочки две руки, две Привиляги! Но меняемся!

Мы сидим на Бабушкиной поляне, гуляем по лесу, рассказываем Мамочке в основном про танцы – она почему-то очень удивилась, что нас учат танцевать танго и фокстрот!

– А это что, плохие танцы? – спрашивает Ёлка.

– Замечательные! – отвечает Мамочка.

– Тогда почему ты удивляешься? – говорит Ёлка подозрительно.

А я по Маминому выражению лица – у неё такое редкое выражение лица, как будто что-то вспоминает, радуется и печалится, почему не знаю, – понимаю: это “диван”, очень грустный “Диван перед маленькими детьми”.

– Элка! – возмущаюсь я. – Ты что, не понимаешь, что это “диван”?!

И тут Мама с Ёлкой начинают хохотать! Мы с Анночкой удивляемся: чего они хохочут?

Потом Мамочка рассказывает про Мишеньку и Бабусю. Мишенька сам себе поёт колыбельные песни, а Бабуся поёт ему днём. Мамочка говорит, что он слушает её с такой же внимательностью и радостным желанием, как и мы.

Мы так много и так хорошо говорили, но сейчас будет ужин. Мамочка сказала, что нам после ужина дадут ещё минут пятнадцать. И только потом их увезут.

– Ужинайте спокойно! – говорит Мамочка. – У нас после ужина ещё будет много времени, чтобы попрощаться.

Мы ужинаем – мы с Анкой за одним столом, а Ёлка от нас далеко, даже в другой палатке. Всё так хорошо, мы с Анкой такие счастливые, но вдруг я слышу какой-то странный… гул – ничего не понимаю! А гул усиливается, как будто приближается. У Анки становится тревожное лицо.

– Да не обращай внимания, ешь спокойно! – говорю.

И сама спокойно ем – мало ли что там гудит? Но гул всё ближе. В нашу палатку из соседней вбегает довольно большая девочка и кричит:

– Сейчас родителей посадят в автобус и увезут, и мы с ними не сможем попрощаться! – А лицо уже зарёванное.

У Анки начинают дрожать губы. Я встаю и говорю:

– Не может этого быть! Глупости это и чепуха!

В нашей палатке все сразу немножко успокаиваются, но совсем ненадолго, просто на несколько секунд. Потому что вдруг гул врывается в нашу палатку – это не какой-то там гул, а это, оказывается, ревёт весь наш лагерь – наша палатка последняя, и вот докатилось до нас.

Мгновенно зарыдала вся палатка – у меня начинает сильно биться сердце, я никогда не плачу, но в горле что-то скребётся, что-то в груди переворачивается, и я вдруг как зареву! Вскакиваю, хватаю Анку за руку, за нами вскакивают все остальные, и мы не выбегаем, а прямо вываливаемся из палатки. И вижу: из всех палаток вываливаются зарёванные лица! А перед палатками огромная толпа родителей – и все женщины рыдают… Я сразу вижу Мамочку… но она не рыдает, ищет нас глазами. А где Ёлка? Вот бежит зарёванная Ёлка – ищет Маму! Я кричу: “Ёлка!” – и показываю рукой, куда бежать. Рядом с Мамой рыдает женщина, а Мамочка ей что-то говорит.

Мы бежим к Мамочке, она замечает нас, у неё становится сначала очень удивлённое лицо, она широко-широко разводит руки – и вот мы все прижались к ней, она обнимает нас крепко-крепко! Целует, обнимает, опять целует и обнимает. Мы уже совсем немножко всхлипываем, и тут она начинает… хохотать! Ей даже приходится снять очки, чтобы вытереть слёзы от смеха. От удивления мы совсем перестаём плакать!

– Девочки! Милые мои! – говорит Мамочка и смех прямо еле-еле сдерживает. – Мы, толпа родителей, стоим и слышим: дети плачут всё больше и больше. Кто-то из родителей говорит, что по лагерю прошёл слух и все дети считают, что родителей увезут и не дадут попрощаться. Мужчины нервничают, женщины плачут. Дама рядом со мной рыдает и спрашивает меня: “Почему вы так спокойны, ведь бедные наши дети там рыдают!” – я ей отвечаю: “МОИ ДЕТИ НИКОГДА НЕ ПЛАЧУТ!”

Отец родной

Вот мы уже вернулись из лагеря, отпраздновали день свадьбы родителей. И пошли в школу – ив такую и в музыкальную. Анночка пошла во второй класс простой школы и в первый – музыкальной, по классу рояля. И у неё и у Ёлки там преподавательницы так себе – не то что мой Александр Сергеевич! Мишка наш чудный, так замечательно говорит, поёт и очень ласковый.

Сегодня на большой переменке к нам пришла старшая пионервожатая. Я почему-то не могу её запомнить и, когда вижу, думаю: “Это кто такая?” Она сказала, что проведёт с нами беседу “Самая прекрасная страна в мире!”. Я думаю: ведь это и без неё все знают, зачем проводить беседу?

Я не понимаю, зачем некоторые люди рассказывают, проводят беседы о том, что известно всем? Зачем они это делают? Я слышу, она говорит слово “Сталин”. Я не слушаю её беседу и начинаю думать о Сталине. Его любит вся страна. Очень давно, когда я ещё была маленькая, я прочитала стихи Квитко про Сталина. И я была потрясена, ведь можно попасть в любую самую ужасную историю и в любом месте нашей огромной страны, но человек, попавший в беду, знает: он не погибнет, потому что Сталин спасёт его. Это очень важно человеку знать, что о нём всегда думают и его всегда спасут! Я очень люблю Сталина! Но я совсем не могу представить себе Сталина просто как человека! Как он сидит и ест – не могу себе представить, как он ложится спать… У некоторых людей есть пижамы – не могу себе представить Сталина в пижаме. И я сейчас думаю: если я не могу себе представить некоторые вещи, то лучше их и не представлять! Какое счастье, что я родилась в нашей семье, а наша семья родилась в нашей Прекрасной Стране! Страшно думать о людях, которые живут при капитализме. Какие они несчастные и какая тяжёлая у них жизнь! Когда я читаю об их жизни, я поражаюсь, почему они это терпят, почему они, как мы, не сделают Революцию и не станут свободными, счастливыми людьми?

И вдруг я слышу фразу: “Сталин – он всем нам отец родной! Всем и каждому!” Я знаю, что Сталин всех нас любит, как и мы его. Но “отец родной” – это совсем другое дело!

Я пришла домой и всё-всё пересказала Мамочке и мысли все свои пересказала – даже про пижаму! И спросила про “отца родного”. Мамочка очень внимательно меня выслушала. Немножко от меня отвернулась и думает. И тут у меня вдруг такая тревога в груди: а вдруг Мамочка Сталина не любит так, как я? Нет, этого быть не может, как можно его не любить, потому что мне иногда кажется, что я люблю его больше, чем… просто человека! Но это очень трудно самой себе объяснить, потому что трудно понять. Мамочка поворачивается и говорит:

– Нинуша! Отец родной у каждого человека, у любого человека, один! Твой отец родной – Георгий Львович Шнирман! А Сталин – руководитель нашего государства и руководитель коммунистической партии.

Нет, Мамочка Сталина любит так же, как я!

Я видела много портретов Сталина – у него красивое, благородное лицо!

Мне очень хочется увидеть его не на портрете, а так, вблизи.

Может, когда-нибудь это случится?

Так хочется поскорее вырасти!

Сюрприз

Родители уезжают в санаторий – врач сказал Мамочке, что непонятно, “как она ноги таскает”, – по-моему, ужасная глупость, потому что она очень красиво ходит. А про Папу он сказал, что семнадцать лет без отпуска – это хуже, чем безобразие! Я не понимаю, что может быть хуже, чем безобразие. Пошла к Бабусе, Бабуся объяснила, что родители очень устали – война, голод, работа почти без выходных по двенадцать часов, жизнь в разлуке, четвёртый ребёнок – им надо отдохнуть. А врач очень хороший! Тогда я всё поняла: Бабуся тоже всё очень хорошо объясняет.

– А где этот санаторий? – спрашиваю.

– В Кисловодске! – Бабуся улыбается. – Это горы, очень много солнца и почти нет дождей! Замечательный климат – они прекрасно отдохнут!

– На чём они поедут? – спрашиваю, и уже одна мысль в голове крутится.

– На поезде поедут.

– А это далеко, ехать долго?

– Наверное, – Бабуся задумывается, – суток двое! Поточнее Папа скажет.

– Знаешь, Бабуся, – говорю, – я хочу им в дорогу испечь что-нибудь вкусное! Но ты не обижайся – я хочу испечь сама!

– Замечательно, деточка! – радуется Бабуся. – Знаешь, как родителям будет приятно! Дочка в дорогу испекла! Да, а что бы ты хотела испечь?

– Я сама не знаю, что лучше в дорогу испечь. Давай посоветуемся.

Бабуся думает, а я смотрю на её “Кулинарную книгу” – вот кому действительно надо голову оторвать, так это автору этой книги! Я её много раз смотрела… Что он там пишет! Какие продукты! Какие названия! Да где же это, чёрт побери, всё можно взять?

– Деточка, – говорит Бабуся задумчиво, – наверное, лучше всего в дорогу на поезде испечь печенье к чаю. Вот тебе книжка, найди в кондитерском разделе “Печенья” и смотри, – тут Бабушка становится очень серьёзной, – смотри сразу, какие продукты нужны для этого печенья. Всё, что есть в доме, ты знаешь.

– Спасибо! – говорю довольно мрачно, потому что знаю… что есть в доме.

Сажусь на табуретку за столик у стены – у нас очень маленькая кухня, но есть маленький столик и есть две табуретки. Нахожу нужный раздел, смотрю, листаю – “мускатный орех”, “оливковое масло”, “сливки”, “цукаты”, “шоколадная кроша” – и всё время чертыхаюсь, про себя конечно! И вдруг – неужели нашла?!

– Ба-а-а! – кричу. – “Овсяное печенье” – у нас всё есть!

– Замечательно! – Бабуся даже в ладоши захлопала. – У нас для него всё есть. И самое главное – и Вавочка и Жоржик любят овсяное печенье!

Как я рада! И начинаю работать – геркулес проворачиваю через мясорубку два раза, делаю тесто – оно очень простое. Ставлю противень на стол и говорю:

– Бабусь! Зажигай духовку!

Бабуся составляет всё с плиты, зажигает духовку, а я мою и чищу одну картофелину, отрезаю у неё верхушку, насаживаю на вилку и маслом смазываю противень, чтобы не пригорало. Потом десертной ложкой раскладываю по всему противню тесто, а потом небольшим ножичком его приминаю и с боков… покрасивее делаю. Ух как здорово всё получилось!

– Бабуся, – прошу, – разреши, я сама его сейчас в плиту поставлю.

Бабушка тяжело вздыхает и говорит:

– Но вынимать буду я!

Очень трудно было терпеть, пока оно пеклось, – я убегала, прибегала, несколько раз просила Бабусю дать мне проверить поточенной, как карандаш, спичкой, готово ли печенье. Бабуся говорила, что ещё очень рано проверять. А потом я на минуту выскочила в ванную – лицо и руки умыть холодной водой, в кухне очень жарко от плиты, – вернулась – Бабуся плиту закрывает и говорит:

– Минут через пять можно вынимать!

Я разложила на столе такую специальную бумагу – пергамент, Бабуся так ловко и аккуратно вынула противень из плиты и потихоньку стряхнула все печенья на пергамент. Я быстро ножичком распределила их по столу – чтоб они друг друга не касались. Здорово, я так счастлива! Но смотрю – я думала, что они получатся красивыми, а они… довольно страшненькие получились, в смысле формы. Я Бабусе говорю:

– Страшненькие получились почему-то!

– Первый блин у тебя, деточка, не комом! – Бабушка говорит очень уверенно.

– А прикрывать будем? – спрашиваю.

– Нет, пусть остывают и сохнут, – объясняет Бабуся. – А ты пока пойди, поделай свои дела – они высохнут не скоро, здесь очень душно, да и у тебя, наверное, дел много.

– Бабуся, – говорю, – спасибо тебе большое!

– Не за что, деточка! – смеётся Бабушка.

Я прибегаю в детскую – там Мишенька сидит на коврике около кровати, что-то собирает или разбирает. Я сажусь рядом – он смотрит на меня, улыбается и спрашивает:

– Нинотька, ты где?

– Я на кухне – сюрприз делаю! – И щекочу его за щёчку.

Он смеётся и тоже щекочет меня, а я смотрю на его пальчики и опять удивляюсь. Потому что его пальчики – это чудо, а чуду всегда удивляешься. Встаю, глажу его по головке – она у него большая, – ставлю около Элкиной кровати маленький столик и быстро калякаю домашнее задание по русскому. Бегу на кухню. Бабушка видит меня и смеётся, я трогаю печенье – горячее, чёрт!

Ухожу, беру скрипку с пюпитром, иду в ванную – надо новый этюд разобрать. Разобрала – ничего этюд, не самый противный! Всё на место поставила, положила, пошла на кухню, потрогала печенье – оно уже не очень горячее. Взяла самое маленькое и некрасивое, съела – кошмар какой, дрянь получилась у меня ужасная, не просто невкусно, а противно!

– Бабуся, – говорю, – дрянь получилась ужасная!

Бабушка смеётся:

– Деточка, все кондитерские изделия, ну практически все, едят холодными! Через полчаса, ну через сорок минут, когда печенья остынут, они будут очень вкусные!

Прихожу на кухню через сорок минут – печенья остыли, пробую – не противно, но и не очень вкусно, жирные какие-то! Наверное, масла положила больше, чем нужно! Но всё-таки есть можно – не дрянь!

– Бабуся, – прошу, – надо какую-нибудь коробочку – всё туда аккуратно положу, ленточкой завяжем, и перед самым отъездом дам родителям.

– У меня есть такая коробочка! – радуется Бабушка. – Она в этом шкафчике.

Я очень люблю “этот шкафчик” – в сорок третьем году, когда я пошла в первый класс, меня невозможно было разбудить в школу. Бабуся заворачивала меня, спящую, в ватное одеяло, которое она сначала грела над газом, приносила на кухню, сажала на этот стол, и я сидела на столе между шкафчиком и стеной. Потом она кормила меня с ложки завтраком – я всё равно не просыпалась… но ела. Потом она меня одевала – тут я иногда просыпалась. Окончательно я обычно просыпалась, когда Бабуся надевала на меня пальто.

Но однажды был такой случай. Я сплю и слышу голос: “Деточка, просыпайся! Просыпайся!” И меня трясут. Я открываю глаза и вижу, что я стою в прихожей, в валенках, зимнем пальто и шапке, и за шапку меня трясёт Бабуся и говорит настойчиво: “Деточка, просыпайся!”

Я так удивилась, что стою в прихожей одетая… что сразу проснулась!

С Мамочкой недавно об этом говорили – только Бабуся могла такое сделать!

А сейчас Бабуся открывает дверцу шкафчика… и вдруг в кухню входит Папа и спрашивает:

– Чем так вкусно пахнет?

Я очень расстроилась – ну я же хотела коробочку с печеньем им дать перед отъездом, это был бы сюрприз! А теперь что?

– Пап, – говорю, – я хотела сделать вам сюрприз к отъезду – испекла овсяное печенье, и сейчас мы с Бабусей хотели его в коробку положить, а тут вдруг ты приходишь!

– Мартышка, ты сама печенье испекла? – У Папы какой-то странный, очень мне непонятный голос.

– Сама! – говорю и думаю: а что тут такого?

– Я только уже готовое из плиты вынимала! – добавляет Бабушка.

– А можно попробовать? – И Папа смущённо улыбается.

– Конечно можно! – радуюсь я.

Папа берёт одно небольшое печенье, ест, немножко думает, потом говорит:

– Вкусно, Мартышка! Очень вкусно! Спасибо за сюрприз! – И уходит.

– Я говорила, что будет вкусно, – смеётся Бабушка, – а ты волновалась!

Она вынимает из шкафчика коробку для печенья, мы аккуратно там его раскладываем, остаётся два печенья. Я радуюсь, сейчас Мамочке снесу попробовать. Но вдруг прямо вздрогнула – про Бабусю-то я забыла! Протягиваю ей одно печенье, а Бабуся говорит:

– Спасибо, деточка! Снеси Мамочке, я овсяное не очень люблю!

Новые пальто

Родители вернулись из Кисловодска такие счастливые, такие загорелые, и Мамочка прибавила пять килограмм – врач сказал ей, что она молодец. Сначала она там две недели спала, а потом вдруг “выспалась” и пришла на завтрак в столовую, и все сразу набросились на Папу: “Георгий Львович, а где вы прятали вашу очаровательную жену?” Папа очень много потом Мамочку фотографировал и назвал её Гвоздь Кавказа – она всегда становится около самой пропасти!

И мы все счастливы, что они вернулись, – без родителей дом какой-то… странный: за столовым столом два главных места, они пустые. И потом, я заметила, что очень часто жду – вот сейчас Мамочка придёт… а сейчас уже Папа пришёл! И мы очень мало пели. Но хозяйство мы вели хорошо – Ёлка карточки отоваривала, я ходила на рынок раз в три дня – Мамочка не разрешила мне много носить, а я обещала!

Мамочка сказала, что теперь мы будем делать много замечательных дел и начнём с новых пальто – нам сошьют их в ателье – не академическом, но ателье. Бабуся хотела сама нам их сшить, но Мамочка ей не разрешила – Папа теперь на новой работе, у него больше зарплата, и “мы можем себе это позволить!”, а шить пальто – тяжёлая работа.

Ёлка и Анка и Мамочка очень радостно обсуждают фасоны, отделку, а мне неудобно им сказать – как будто я им радость хочу испортить, – но мне это всё как-то неинтересно, мне бы хотелось, чтобы так: раз – и новое пальто уже дома, на вешалке! Ой! Я знаю, что это глупые мечты. И думаю: надо, чтобы как-то это всё побыстрее сделалось. Пошла к Мамочке, и так мне повезло – на столовом столе лежат два материала.

– Нинуша! – И Мамочка кладёт руки на материалы. – Это твоё новое пальто. Ты фасон… придумала?

– Ой! – говорю.

– Посмотри, я набросала один фасон. – И она показывает мне рисунок. – Может, тебе это понравится?

Чудный рисунок – девочка на меня немножко похожа, на ней очень красивое пальто – к низу расширяется, а воротничок, манжеты и полоски на карманах из другого, клетчатого, материала. Смотрю – оба материала лежат на столе.

– Какое красивое пальто! – говорю. – Мамочка! Пошли скорее и сошьём его!

Мы с Мамочкой в ателье – там не очень интересно и душно. Непонятно откуда выходит женщина, на плече у неё висит сантиметр – Мама сказала, что это закройщица. Мама с ней здоровается, я тоже говорю “добрый день!”, Мамочка вынимает из сумки материалы, рисунок и говорит:

– Хотели бы у вас сшить моей дочери вот такое пальто! – И показывает рисунок.

– Ага! – Закройщице рисунок понравился.

– Вот материал! – И Мамочка выкладывает на стол оба материала.

Закройщица меня обмеряет, говорит, что я такая худая, что во мне никаких сантиметров нет – один рост. Я разозлилась, вижу, Мамочка хочет ей какое-то замечание сделать, и сама ей быстро делаю подковырку:

– Вот и хорошо, – говорю, – материала меньше надо!

Она как захохочет, у меня даже в ушах зазвенело!

В общем, примерка через неделю – и мы уходим.

Теперь надо Анночке пальто заказывать. Мамочка сказала, что Анночка придумала очень интересный фасон и хочет сама нарисовать и объяснить его закройщице. Я говорю:

– Закройщица-то противноватая и глупая – может, ты лучше сама всё нарисуешь, а то она бедную Анночку совсем затюкает!

– Нет, не-ет! – смеётся Мамочка. – Анночка сейчас в шитье разбирается не хуже меня, а может, и лучше! Ей очень нравится шить, и Бабушка её учит. Ты не представляешь, какие подробности шитья она мне вчера рассказала!

– Вот это здорово! – говорю, потому что я сама шить не умею и очень не люблю.

Анночка с Мамочкой идут в ателье. Долго они там были, приходят – Анночка очень довольна, Мамочка смеётся.

– Да-а! – смеётся Мамочка. – Закройщица Анночку на всю жизнь запомнит! Может, сегодня и утопится!

Бабушка очень неодобрительно качает головой.

И Мамочка рассказывает, как было дело. Анночка сразу, после того как поздоровались, стала объяснять про кокетку и рисовать фасон пальто. Закройщица обозлилась и заорала:

– Эта сопля что, шить меня будет учить?!

Анночка боится, когда на неё кричат, а тут, как будто ничего и не было, просто повторяет:

– Кокетка должна кончаться вот здесь, но не здесь!

Мамочка говорит, что, как только услышала слово “сопля”, сразу спокойно попросила:

– Вызовите, пожалуйста, директора ателье!

– Да зачем вам директор? – почти кричит закройщица. – И она вам то же самое скажет!

– Директора мы вызовем, чтобы он научил вас простой вежливости, – говорит Мамочка опять очень спокойно и спрашивает: – А вы не знаете слово “кокетка”?

Закройщица обалдела, молчит. Анночка тем временем уже всё нарисовала и говорит:

– Так как застёжка потайная, на кокетке будут три ложные пуговицы! – Вынимает их из кармана, кладёт на стол и показывает уже совсем онемевшей закройщице, где эти пуговицы на рисунке. И добавляет: – А по три пуговицы поменьше, но такие же, тоже ложные, будут на каждом обшлаге!

– Анка! – кричу я в восторге. – Какая ты молодец!

– Да нет, – удивляется Анночка, – я просто объяснила ей фасон пальто!