Текст книги "Счастливая девочка растет"

Англичанка

Ну как она сегодня это сделала! Просто что-то необыкновенное! Я всегда из школы не иду, а бегу, но сегодня я так быстро бежала, что даже немножко устала – очень хотелось скорее дома всем рассказать.

– Что, Нинуша, что, милая? – Мамочка мне дверь открывает и смеётся. – Что у тебя такое случилось, интересное?

– Мамочка! – кричу я. – Она сегодня его так швырнула, что у меня глаза вылезли на лоб!

– Это кто, ваша англичанка, да? – Мамочка смеётся, потом немножко задумывается.

Я раздеваюсь, мою руки и опять кричу:

– Англичанка! Англичанка!

– Ты прости, Нинуша, я, может, не очень последнее время внимательно слушаю, – говорит Мамочка. – Англичанка портфель швыряет. Ты расскажи поподробнее.

– Каждый урок английского у нас начинается так, – рассказываю я. – Звенит звонок, открывается дверь в класс, мы видим только руку или руку и ногу, и… на учительский стол летит портфель! И прямо посередине – плюх! После этого входит наша англичанка.

– И что, она ни разу не промахнулась? – Маме очень интересно.

– Ни разу, – говорю, – а стол от дверей далеко – он первый в среднем ряду!

– Хорошо, что язык у вас с третьего класса. Во многих школах – с пятого. Нинуша, она тебе нравится?

– Очень нравится! А сегодня я даже руки её не видела, портфель летит – и прямо на стол – плюх!

– А как у тебя с английским?

– Хорошо, – говорю, – четвёрки, пятёрки!

– Интересно, как сейчас преподаётся язык? – задумчиво говорит Мамочка. – Покажи мне, пожалуйста, ваш учебник английского.

Вынимаю из портфеля учебник, даю Маме, мы садимся за столовый стол и листаем учебник.

– Какой последний текст ты знаешь? – спрашивает Мама.

– Вот этот, – показываю.

– Нинуша, прочитай, мне очень интересно!

Я читаю – текст небольшой. Закончила. Мама думает, берёт меня за руку:

– Этот текст, Нинуша, ты читала не по-английски, ты читала его по-русски.

– Почему? – Я ужасно удивляюсь.

– А потому что есть такое важное, очень важное понятие – произношение и “тьюн”! – Мама говорит очень серьёзно. – Ну, про “тьюн” сейчас вообще забудем, а вот произношение у тебя русское! Нет такого английского слова “зис”! И нет такого английского слова “зе”! Сейчас я тебе прочитаю, как это звучит на родном языке текста. На английском!

Мамочка читает. Как красиво и совсем по-другому! Я расстраиваюсь.

– Расстраиваться не надо! – говорит Мама. – Ты читаешь так, как тебя научили, а учили тебя уже почти месяц. Сейчас я тебя быстренько переучу!

И Мамочка показывает мне, как надо правильно произносить – язык, губы, зубы, – всё очень понятно, я пару раз за Мамой повторила и потом снова прочитала весь текст.

– Другое дело! Это уже практически по-английски – теперь надо подправить только “t” и “table”.

Подправляем, я опять читаю.

– Хорошо! – говорит Мама. – А теперь прочитай, пожалуйста, следующий текст.

Читаю. Мамочка кивает головой и говорит:

– Теперь немножко займёмся транскрипцией, ты тогда сможешь сама правильно читать любой текст!

Мама объясняет мне транскрипцию – слова берём из нового текста. Всё так здорово и просто – я читаю новый текст, и всё звучит по-другому.

– Теперь всё хорошо, как надо! – улыбается Мамочка. Приползает Мишенька, он очень смешно ползает – одна нога прямая, второй загребает.

– Кто к нам приполз? – Мама спрашивает так деловито, что я понимаю: надо ответить по-английски.

– Воу! – отвечаю.

Мамочка берёт Мишеньку на руки и добавляет нежно:

– Little boy!

Я смотрю на Мишеньку и удивляюсь: как же мы раньше без него жили?

Вечером, когда все собрались за ужином, я рассказываю про нашу англичанку. Папа тоже спрашивает:

– Неужели ни разу не промахнулась?

– Ни разу! – смеюсь я.

– Эллочка, а кто у вас английский преподаёт? – спрашивает Мама.

– Да эта же ворона! – Ёлка говорит так презрительно, что я даже обижаюсь.

– Никакая она не ворона! – Я очень сержусь. – Обычная женщина!

– Обычные женщины портфелями не швыряются! – Ёлка пожимает плечами и продолжает: – Но дело даже не в портфеле – она же страшно неопрятная, толстая, вечно не на те пуговицы застёгнута! А голова, причёска! – Тут Элка даже глаза закатила. – Страшные растрёпанные чёрные волосы!

– Какой ужас! – Бабушка прижимает руки к щекам и качает головой. – Ну разве можно такого человека допускать до преподавания?!

– Бабушка! – кричу я. – Элка всё преувеличила и обезобразила! Она совсем не очень толстая, просто нехудая, ходит в чёрной юбке, чёрном пиджаке и белой кофточке, и никакие пуговицы не путает – я не видела, и причёска у неё нормальная – ну, нет пучка сзади!

– Она называет вас “идиотками” и “баранами”? – спрашивает Ёлка ехидно.

– Называет, – отвечаю я уже совсем спокойно. – Ну и что? Ксенична, между прочим, называет нас “убийцами”, “предателями” и “гнилыми душами”!

– Ксенична! – Ёлка делает кривую голову. – Ксенична – вообще змея!

– Да что же это за школа такая! – Мама начинает хохотать, и все за ней тоже начинают хохотать, Мишенька на своём высоком стуле просто заливается. – Это не школа, – еле-еле выговаривает Мама через хохот, – это просто какой-то… зоопарк. Ворона… змея… кто у вас ещё там есть?

– Лебедь! – хохочет Ёлка. – Он наш географ… – Ёлка совсем захлёбывается от смеха. – Он говорит: “Садитесь, ставлю вам… птицу… лебедя!”

– Лебедь – это кто? – стонет Мама.

– Это двойка! – кричит Ёлка.

Когда мы отхохотались, я рассказываю:

– А мне сегодня англичанка говорит: “Шнирман, перестань жевать!” А я ещё только полбутерброда съела – очень есть хочу – и всё доела. Она видит, что я уже всё доела, и говорит: “А вот твоя сестра никогда на уроках не жуёт!”

– Полная чепуха! – пожимает плечами Ёлка. – Очень часто ем, только я ем незаметно, а ты небось сидишь и нахально ешь в открытую!

– Да… наверное, – расстраиваюсь я.

– А ты, Ниночка, – вдруг говорит Анночка, – левой ручкой рот закрой, голову наклони, тогда будет незаметно.

Ведь в школе-то она не учится, но такая умная!

– Что-то вроде этого! – одобряет Ёлка.

Мамочка уложила Мишеньку в коляску, села за стол – мы его уже прибрали после ужина. Я сразу села на своё место, рядом с ней.

– Скоро Мишеньку будем в твою кровать перекладывать, а тебе придётся на раскладушке спать.

– Мне очень понравилась раскладушка, – говорю. – И Мишенька с нами будет – он такой чудный!

– Скажи, Нинуша, тебе действительно нравится ваша англичанка? – спрашивает Мамочка и внимательно смотрит на меня.

– Действительно нравится, – киваю я.

– А за что она тебе нравится? – спрашивает Мамочка очень серьёзно.

Я думаю, думаю и потом вдруг сама понимаю то что раньше не понимала.

– Мне кажется, что она не только женщина… но ещё немножко девочка!

– Я тебя понимаю, – говорит Мама.

И гладит меня по голове!

Калугина

У меня опять воспаление лёгких, я лежу у Бабушки на кровати – на моей теперь живёт Мишенька, – хотя я и раньше всегда болела на Бабушкиной кровати, она широкая и очень хорошая. И читаю пьесы Островского – это не просто интересно, это удивительно!

Приходит Бабушка и приносит вкусное горячее тёплое молоко. Я его пью, а Бабуся сообщает:

– У нас новый доктор, говорят, очень строгая!

– Строгая, – смеюсь я, – лучше, чем глупая.

Бабушка качает головой и уходит.

Я открываю книгу и продолжаю читать. Я забываю обо всём, я ничего не вижу и не слышу, я потрясена тем миром, в который попала, я в восторге и обалдении. Меня восхищают имена людей, которые там живут, новые слова, которые на самом деле старые, я понимаю это и почти всегда понимаю их смысл. Я в восторге!

– Деточка! – слышу я, как через стенку. – Деточка, к тебе доктор пришёл!

При слове “доктор” я поднимаю голову от книжки и вижу: в комнату входит маленькая, худенькая, очень пожилая, очень уставшая женщина, всё лицо у неё в морщинах. Она подходит близко к кровати, я откладываю книгу к стенке и улыбаюсь ей. И тут с ней происходит какая-то удивительная перемена – она разводит руками, улыбается доброй, нежной, искренней улыбкой, часть морщин уходит, и, обращаясь то ко мне, то к Бабушке, говорит:

– Да что же это за пышечка у нас здесь лежит?

– Ниночка! – радуется Бабушка и подставляет стул для доктора совсем близко к кровати.

Доктор садится на стул, берёт меня за руку, проводит по ней очень легко, чуть трогает лоб и гладит по голове.

– Ниночка, как ты себя чувствуешь? – Она внимательно смотрит мне в глаза и одновременно с обеих сторон двумя руками греет деревянную дудку, которой будет потом слушать. Я понимаю, мне Папа объяснял, что это делают, чтобы не прикладывать к телу холодное.

– Спасибо, я хорошо себя чувствую, – говорю. – Я читаю пьесы Островского – это очень интересно!

– Ах ты, умница моя, Островского читает! – Она смотрит на Бабушку, потом опять обращается ко мне: – Я тебя совсем немножко послушаю, мучить не буду.

Она слушает меня, приговаривает всё время что-то ласковое: то про кожу, то про “глазки”, то про “губки”, то “красавица растёт!”. Ничего на мне этой дудкой не чертит, тихонько шею щупает, подмышки, просит рот открыть – говорит, что я замечательно горло показываю. Потом Бабушке говорит:

– Какие вы молодцы – и банки уже поставили! – А потом мне: – Пышечка моя, ты скоро поправишься, но не спеши, я к тебе ещё несколько раз приду, ты мне про Островского расскажешь. А сколько тебе лет?

– Мне скоро уже будет девять лет!

Она смотрит на Бабушку, потом опять на меня, улыбается так ласково, встаёт и говорит:

– Поправляйся, моя пышечка! Скоро увидимся. А я сейчас с Мамочкой твоей, с Бабушкой поговорю.

– Спасибо! – говорю. – До свидания.

Она, улыбаясь, кивает мне, и они выходят вместе с Бабушкой.

Я лежу, и мне так хорошо и в груди и в голове – может, температура падает. Я думаю о Калугиной, мне очень “пышечка” понравилась! Какое-то такое милое слово и вкусное. И мне сразу, вот сразу, понравилась Калугина – она добрая, искренняя, она любит тех, кого лечит, она настоящий доктор, когда она сидит рядом, трогает тебя, слушает, становится легко и прохладно. И как это замечательно: ты первый раз видишь человека – и кажется, что он родной, что он тебя любит, а ты любишь его! У меня так было уже несколько раз – на Уралмаше с Еленой Григорьевной, в Москве – с Марией Григорьевной, с Александром Сергеевичем, с Наташей…

И я вспоминаю того, другого доктора – может, она была и не плохая, но очень глупая, Мамочку совсем не хотела слушать, меня чуть не задушила, то злилась, то пугалась. А как разозлилась, когда увидела следы банок у меня на спине! Да ну её!

Открываю глаза. Мамочка сидит рядом, за руку меня держит, смотрит на меня.

– Мамочка! – говорю. – Мамочка!

– Хорошо поспала?

– Замечательно!

– Как тебе доктор понравилась? – Гладит меня по голове, кладёт руку на лоб.

– Очень! Очень понравилась! Даже хочется, чтобы поскорее ещё пришла.

– Завтра собирается тебя навестить, она не только человек хороший, она доктор прекрасный, несколько ценных советов нам дала. – И Мамочка суёт мне градусник под мышку, встаёт и, выходя из комнаты, смеётся и спрашивает: – Весь не сгрызёшь?

– Теперь, – говорю, – всё надо на четверых делить!

И я вспоминаю – это одно из самых первых воспоминаний моей жизни, – как я градусник надкусила, всё помню в самых мельчайших подробностях!

У меня уже три дня нормальная температура, завтра можно на улицу бежать! Мы с Калугиной очень подружились, но правильно Бабушка тогда сказала, что она строгая. Она пришла, опять всё было хорошо, пышечкой меня называла, сказала, что “три дня нормальной температуры – это прекрасно”, но на улицу ещё два дня не выходить. Потом, на третий день, с Мамой немножко “прогуляться” и только на четвёртый день – в школу.

Не нужна мне эта школа… а вот на улицу побегать, поиграть..

Я пыталась её немножко обхитрить, сказала, что мне девять лет и у меня было девять воспалений лёгких – значит, я уже к этой болезни привыкла, быстро и хорошо болею. Она сказала, что всё наоборот, и она мне это потом объяснит, а сейчас, она сказала, мы все вместе будем бороться, чтобы ты этим не болела.

– У тебя дома так хорошо, посиди ещё несколько денёчков дома! – Смотрит на меня, улыбается и вдруг спрашивает: – Понравился тебе Островский?

– Не просто понравился, – говорю, – а я потрясена! Мне кажется, что я столько людей… повидала, даже иногда с ними поговорила, столько домов видела разных – и внутри и снаружи, жизнь – совсем не такая, как у нас, но веришь всему-всему! Но “Грозу” я больше никогда читать не буду – это так страшно… так бесчеловечно! И ещё мне очень не понравилась одна вещь…

– Да что ты говоришь! – удивляется Калугина. – Какая же?

– Эта глупая сказка в стихах про Снегурочку и все эти лели, мизгири, купавны – ужасная ерунда. А Берендей… Ух… он такое сказал!

– Что-то нехорошее сказал? – расстраивается Калугина.

– “Снегурочки печальная кончина и страшная погибель Мизгиря тревожить нас не могут!” Значит, ему на всех наплевать – и другим пусть будет наплевать!

– Да, уж он их не пожалел! А скажи, какая-нибудь вещь тебе понравилась больше всего?

– “Волки и овцы” – больше всего! Ещё “Лес”! Но, вообще, все вещи замечательные!

– Это очень хорошо, что ты читаешь замечательные вещи! – Она гладит меня по руке. – Поправляйся, моя пышечка, я через пару дней зайду.

Улыбнулась… и ушла.

Я лежу и думаю про Островского. Он написал столько необыкновенных, прекрасных пьес – ну ведь можно ему простить эту ужасную “Грозу” и дурацкую “Снегурочку”?

И простила!

Шкаф и буфет

Я сижу на шкафу – очень давно не сидела – и любуюсь люстрой. Она когда-то висела у Мамочки в детской, а теперь висит в детской у нас.

Теперь мне никто не мешает сидеть на шкафу, а раньше все мешали, кроме Мамочки и Анночки. Но как-то раз пришла Мамочка, быстро влезла ко мне на шкаф, и мы так с ней замечательно сидели и разговаривали – Мамочка тоже очень любила эту люстру! И ещё она рассказывала мне, где что у неё в комнате стояло.

И вдруг – это тогда же было – приходят Папа с Бабушкой. Бабушка руки прижала к груди, качается, чуть не плачет и говорит:

– Вавочка! Ну Вавочка!

Папа говорит:

– Мышка! В чём дело?!

Мамочка говорит:

– Всё прекрасно, сидим с Нинушей, любуемся люстрой! Кстати, проверила – абсолютно безопасное залезание: подоконник, навалка почти одновременно с подтягиванием – и всё, спокойно залезает на шкаф.

– Мышка! – говорит Папа очень серьёзно. – Именно навалка – самое опасное место: куча мягких, деревянных и железных игрушек, ведь нет твёрдой основы!

– Жоржик! Только что проверила – безопасно… для Нинуши. Она всё быстро делает. В общем, под мою ответственность – разрешаю!

И теперь мне никто не мешает. Анночка очень любит, когда я сижу на шкафу, я придумываю всякие небольшие истории из наших вещей и рассказываю ей.

Сейчас я в комнате одна, любуюсь люстрой, комнатой и, как всегда, удивляюсь: стоишь на полу – одна комната, влезешь на шкаф – совсем другая!

Входит Мамочка, улыбается, одним пальцем меня манит, другой палец ко рту прижимает. Это значит: слезай, идём со мной, но тихо.

Я тихо слезаю, тихо выходим вместе в коридор, Мамочка на цыпочках подводит меня к приоткрытой двери в столовую, и я вижу что-то невероятное: Мишенька сидит около среднего нижнего отделения буфета, дверца открыта, и вокруг него на полу лежит почти вся посуда из этого отделения – а там много больших тяжёлых вещей, – ив руках у него большое блюдо! Он видит нас и начинает торопиться. Когда он, правда очень ловко и аккуратно, ставит последнее блюдо, Мамочка подхватывает его на руки, чуть подбрасывает, он хохочет-заливается. Мамочка прижимает его к груди, он нежно гладит её по лицу и говорит: “Мамотька!”

Ему десять месяцев, он говорит очень много слов, и Мама считает, что к году он начнёт разговаривать. Но с посудой – это, конечно, нечто невероятное, я никогда такого не видела. И особенно меня поразило выражение его лица: восторг и жадность!

Мамочка уносит его в детскую, возвращается и говорит:

– Бабушка уже один раз это видела, теперь он будет делать это каждый день. Вернее, будет пытаться – наверное, не надо ему мешать. Ещё пока не знаю – подумаю!

– Мамочка, – спрашиваю, потому что очень удивилась, – Анночка так никогда не делала?

– Никто из вас троих так никогда не делал. Он ведь мальчик!

– Ну и что же? – удивляюсь я. – Он же совсем маленький, ему ещё года нет. Бабушка говорит, что он – “дитя”, а я думаю, что раз он “дитя”, то он ещё не мальчик и не девочка – просто что-то вроде… ангела!

– Нет, Нинуша! – смеётся Мамочка. – Уже вот тут, – Мамочка гладит свой живот, – он был мальчиком. Наверное, он так мир познаёт, ведь посуда – это очень интересно, там такие разные вещи рядом: селёдочница, блюдо и фарфоровая подставка для яиц. Это же совсем на игрушки не похоже! Будем следить за процессом. – Мамочка смеётся. – Пойду постираю. – Она машет мне рукой и уходит.

Я остаюсь… и очень удивляюсь. Ну хорошо, он – мальчик. Но при чём тут посуда? Посуда – это же совсем неинтересно! Вот чашки красивые – это интересно. У нас есть несколько зелёных маленьких тоненьких рюмочек – это очень интересно. Но вот вся посуда в среднем отделении – да совсем это неинтересно!

Сидеть на шкафу очень интересно, действительно мир познаёшь: снизу комната одна, сверху – другая, хотя не все это понимают. Но зачем он вынимает всю посуду, да ещё с такой радостью и с такой жадностью? И всё хочет вынуть. До конца! Что здесь интересного?

Нет! Пытаюсь понять, но не могу.

Не по-ни-маю!

Но это очень смешно!

Мой день рождения

Сегодня 20 ноября 1945 года – мой день рождения, мне исполнилось девять лет. Утром на моём стуле было столько подарков – все замечательные! Но самый замечательный от дяди Миши Шнирмана – маленький, по длине меньше пенала, чемоданчик. Он синевато-серый, совсем как настоящий, очень красивый, а внутри конфеты. Мамочка меня спросила, что мне понравилось больше всего. Я сказала, что чемоданчик и лента, чтобы бантик делать. Мамочка, по-моему, была очень довольна.

Но я банты не люблю, особенно когда бант такой же, как голова, по размеру и сидит на макушке и у девочки короткие волосы! Мне нравятся не очень большие банты. Вот если хорошая коса, то на ней мне нравится бант. Если косы корзиночкой подвязаны, и косы нормальные, и с каждого бока по банту – тоже неплохо. А мне подарили такую красивую ленту! Мне очень нравится, что она не одноцветная, а в сиреневые и синие полосочки. Мамочка сделала бант и прикрепила его мне к волосам. Я побежала, посмотрела в зеркало – мне понравилось!

Когда у тебя одно платье, то ты его надеваешь и на праздник. А когда у тебя есть два простых платья да ещё два нарядных, понятно, что простые ты не будешь надевать! Но два нарядных – одно летнее, другое зимнее, и оба очень красивые… Что делать?

Мамочка посоветовала мне надеть летнее, потому что у нас дома тепло, даже жарко. Я надела. Ой, какое оно красивое: нежно-голубая клеточка, короткий рукав – Бабушка говорит, что это называется рукав “фонариком”, – и белый воротничок. Мне кажется, что оно самое красивое из всех платьев, что Папа нам привёз из Германии. И мне это было как-то немножко неловко – вдруг девочки расстраиваются? Я подошла к Анке и так, между прочим, спросила, нравится ли ей её летнее платье, потому что зимние у нас одинаковые, очень красивые, из тёмно-зелёного бархата в мелкую полосочку, с полупрозрачным платочком слева на груди, и на платочке ещё что-то очень красивое то ли нарисовано, то ли приклеено. Анночка сказала, что ей неудобно, но ей кажется, что её летнее платье с курочками и цыплятами самое красивое! И когда была годовщина родительской свадьбы, она хотела спросить, нравится ли мне моё голубое в клеточку, потому что мы тогда уже надевали их второй раз.

Тогда я пошла к Ёлке и спросила, нравится ли ей её платье. Она сказала, что очень нравится. Очень!

Какой замечательный день рождения! Я пригласила Лену и Догмару – они из нашего дома. Приехали Шнирмана – дядя Шура, тётя Галя, Аллочка и Бебочка – с ней мы очень дружим, и мне грустно, что скоро они уедут обратно в Ленинград. Конечно, пришли Садовские – тётя Зина, дядя Миша с Инушкой, это их дочка, она на два года старше Ёлки. Инушка очень симпатичная и весёлая.

Детей посадили за отдельный стол, а рядом сделали стол для взрослых.

Пока суетились, конечно, за Мишенькой недоглядели, и он начал вынимать посуду из буфета.

Мамочка с тётей Зиной и дядей Шурой очень смеялись, а дядя Миша сказал:

– Ну вот, хорошо, сын хоть хулиганом будет! А то эти три по струнке ходят.

Тётя Зина рассердилась и кричит:

– Кто это у них тут по струнке ходит?

Бабушка, как всегда, сделала очень много вкусных вещей. Мы с Анночкой ей помогали как могли. И такой получился вкусный хворост! Но когда Бабушка бросала его в кипящее масло, она попросила нас из кухни уйти – кухня очень маленькая, масло кипящее может в лицо брызнуть.

А потом мы играли в разные игры, и Мамочка с нами даже поиграла в “кольцо ко мне” и в шарады. Раньше она играла с нами во все игры, но сейчас надо Мишенькой заниматься.

Я часто думаю об этом: вот можно в обычные дни играть в какую-то игру, и будет очень хорошо, и будешь смеяться и радоваться. Но когда ты в эту же игру у нас дома играешь в праздник, то ты, кроме радости, чувствуешь какое-то необъяснимое счастье!

Может быть, счастье нельзя объяснить словами, а его можно только чувствовать?!