Текст книги "Повести"

Спустя два дня после трагедии в больничный морг пришли студенты-практиканты во главе с куратором курса. «Отрежьте мизинец ноги», – указал на труп девушки руководитель курса одному из студентов. Через мгновение из отрезанного мизинца хлынула кровь.

Очнулась Олеся в реанимации, где успешно колдовала её школьная подруга Полина, приводя её в сознание. Она успокоила подругу, сказав, что, серьёзных отклонений в здоровье не получила после встречи с молнией.

Олеся услышала взволнованный голос мужа за дверью и ответы врача: «Ожоги незначительные в виде красных линий, их называют „фигурами молнии“, произошли от кровоизлияний подкожных сосудов. Электрокардиограмма в норме».

Она помнила, как не хотела просыпаться несколько суток, испытывая чудовищную головную боль, будто в её черепной коробке задержался огненный хвост молнии и от отчаянья, что не может вырваться наружу, мечется в её голове, оставляя болезненные ожоги, чувствовала, как к ней не раз подходили врачи, снимали электроэнцефалограммы, брали анализы. Побывав в прозрачной серебристой пустоте, в нежной прохладе, она совсем не хотела возвращаться в мир, в котором не было слышно голоса Глеба. Но, услышав его, Олеся проснулась. И сразу же попала под пристальный взгляд врача психиатра.

– Вы переживаете из-за ребёнка, которого потеряли?

«Своеобразная констатация такого безжалостного факта, как смерть моего ребёнка», – подумала Олеся, ещё не успев прочувствовать весь ужас потери.

– Меня зовут Олег Степанович. Ваше имя я знаю. Но сначала поговорим по душам.

– Психиатры всем предлагают поговорить по душам, – пыталась пошутить Олеся.

– Я не поняла, почему меня должен осматривать психиатр. Я непременно должна была сойти с ума после удара молнии? Я помню своё имя, кто наш президент, какое сегодня число и даже не выучила десятки языков!

Доктор кивнул. Их взгляды встретились. Его глаза оказались пронзительно синими, но на дне их плескался, затягивал, словно воронка, белёсый свет, ведущий в пустоту. Олесе вдруг стало не по себе, страшно захотелось пить, глаза ломило от нестерпимой рези. Она вздрогнула и зажмурилась.

– Что вы видели сейчас?

– Не увидела, это не зрительный образ.

– Обо мне?

– Да, только, прошу, не смотрите мне в глаза.

– Что вы узнали?

– Я не сумасшедшая.

– Догадываюсь.

– У вас крупные неприятности, но решить их вам поможет адвокат Петровский.

– Вы правы, я сейчас ищу хорошего адвоката, чтобы с наименьшими потерями выпутаться из неприятного дела. Вы понимаете, что с вами произошло?

Олеся прекрасно понимала, но не знала, как жить ей дальше с тем, что поселилось в глубинах её мозга.

– Видимо, из-за удара молнии я получила необъяснимую, паранормальную способность – теперь вижу будущее людей, глядя им в глаза.

Она не стала говорить доктору, что кроме сказанного, она видела души людей, по их взгляду. Или, скорее, их сущность, что, впрочем, почти идентично. И это виденье, как она догадывалась, могло сделать её жизнь невыносимой.

– А что, доктор, медицина способна объяснить то, что случилось со мной с точки зрения современной науки?

– Конечно, – оживлённым голосом произнёс Олег Степанович, – электрический разряд большой мощности активизировал те структуры мозга, которые отвечают за интуицию. Но достоверных теорий пси-явлений ещё нет.

– Вы плачете?

Мелкой дрожью затряслись руки и плечи девушки, слёзы хлынули из глаз, не поддаваясь воле хозяйки. Олеся внезапно для себя ухватила Олега Степановича за халат и припала лицом к его плечу. Доктор был шокирован поведением необычной пациентки, его охватило оцепенение, он замер и сидел, не двигаясь. Лишь через пять минут отчаянных рыданий, Олеся ощутила на своей спине несмелое прикосновение.

– Не плачьте, успокойтесь. Дать платок? Вам повезло. Вы остались не только живы, но и здоровы.

– А что мне делать?

– Жить дальше. К вам, кстати, молодой человек рвётся уже не первый день.

– И я, взглянув в его глаза, увижу то, что не должен видеть человек в глазах своего любимого?

Олеся, наконец, оторвала зарёванную физиономию от плеча психиатра и недоверчиво посмотрела на него. Смеётся он или нет? Нет, серьёзен.

Тогда засмеялась она.

– То плачет, то смеётся. Чему на этот раз?

– Я вам халат промочила.

– Ничего страшного, высохнет. Олеся, если моё плечо вам уже не нужно, то я пойду, хорошо? А вы пока – молчок, договорились?

Олеся энергично закивала, а так как голова у неё и без того кружилась, не заметила смены декораций. Олег Степанович вышел, а на его месте сидел с букетом полевых цветов, столь любимых ей, Глеб.

Он сильно осунулся, в глазах появился лихорадочный блеск, седины в волосах прибавилось так много, что цвет волос, скорее, свет от волос обрамлял лицо серебристым цветом.

Глеб и сам светился каким-то особым, нездешним светом. Но главное – у Олеси было ощущение близости кого-то очень дорогого, от которого исходила уверенность и сила. Она чуть было не взглянула ему в глаза. Что бы с ней было тогда? Увидела ли она в них своё новое, счастливое отражение или навеки улетела бы в непознанную бездну?

Люди, узнав о даре Олеси, не без помощи вездесущих журналистов, потянулись к ней вереницей. Ей пришлось купить лицензию, снять квартиру под офис, чтобы помогать страждущим.

Любое экстраординарное событие привлекает к себе прежде всего людей обделённых, в чём-то ущербных, просто несчастных. Счастье эгоистично, недальновидно, не склонно к мистическим настроениям и божественным вдохновениям. Оно, скорее, свернётся калачиком в кресле и будет ждать, когда закипит на кухне чайник. Несчастье же всегда в походной одежде, чтобы укрываться от дождя в чистом поле. Оно готово к чуду, ради которого идёт, словно паломник по святым местам искать утешение.

«Раньше было лучше, – думала Олеся, – спокойней. А сейчас я как будто сижу на пороховой бочке. Люди эти, их беды, потери – они мне не дают спать, словно перекрывают дыхание по ночам».

Приходили разные люди со своими проблемами, болью. Из благодарности они приносили деньги. Олеся не назначала цену за свои услуги, понимая, что достаток у её клиентов разный, а спекулировать своим даром ей не позволяла совесть. Она отвечала на вопрос: «Сколько вам должны?» просто: «Сколько можете».

После приёма в её руках побывали купюры разных достоинств: мятые сторублёвки, зелёные гладкие тысячи, аккуратно сложенные в носовой платок железные, видимо, накопленные с большим трудом, монеты.

Однажды к ней на приём пришла молодая, одетая в брендовые вещи, ухоженная женщина. На всех пальцах рук у неё были надеты бриллиантовые кольца, в ушах сверкали изысканные серёжки.

– Здравствуй, Олеся, – обратилась к кудеснице женщина.

Олесю покоробило такое панибратское обращение, ведь они не были знакомы, но она не подала виду.

– Меня зовут Ирина. К тебе прийти порекомендовала моя подруга, которая осталась довольна посещением твоего салона. Ну, рассказывай, что ты видишь, рассказывай, – вальяжно расположившись в кресле Олеси, заявила Ирина.

Олесю настолько выбило из её привычного состояния поведение клиентки, что она на миг потеряла свой дар. В тот момент она видела наглую, желающую своим поведением унизить её, богатую, молодую женщину.

– Какие проблемы могут быть у такой знающей себе цену гордячки? – подумала Олеся, заглядывая в её невероятно зелёные, самодовольные глаза. Но уже через несколько минут собралась и начала рассказывать Ирине о её проблемах.

– Я вижу рядом с вами очень худенькую девочку с такими же зелёными глазами, как у вас. Она страдает, от этого плохо кушает и по ночам плачет тихо, боясь, что её услышат и накажут.

Тон и голос посетительницы внезапно изменился, словно спесь и снобизм сдуло ветром. Она вдруг заговорила голосом простой несчастной бабы, которой знакома душевная боль.

– Это моя дочка. Я отдала её в детский дом, боясь, что мой муж, известный бизнесмен, не примет её, и наша свадьба не состоится.

– Ещё я вижу, что вы беременны, у вас будет мальчик.

– Неужели! Муж так хочет сына, но у нас не получалось уже три года. Он подумывал развестись из-за этого со мной, ведь ему нужен наследник. Я последние дни потеряла аппетит, меня тошнило при виде еды, но и подумать не могла, что беременна.

– Скажите, – обратилась к Олесе теперь на «вы» Ирина, – муж примет мою девочку? Что вы видите?

– Я вижу огромную светлую комнату. Из окна видно море. Вы вчетвером сидите за круглым столом, весело разговариваете и смеётесь.

– Значит, всё обойдётся, – выдохнула женщина, словно освобождаясь от ноющей сердечной боли, – спасибо вам большое, Олеся! Вы не представляете, что сделали для меня!

– Но это ещё не всё, продолжила Олеся, – у вас будут большие душевные переживания, связанные с вашим братом. Он – опасный человек, будьте готовы к сюрпризам с его стороны.

Лицо Ирины от этих слов внезапно потемнело. Она опустила голову, ещё раз поблагодарив кудесницу, всунула Олесе в руку хрустящие бумажки и, поклонившись перед выходом, ушла.

Олеся раскрыла ладонь. В ней лежали две стодолларовые купюры.

Спала она плохо. Слишком сильные впечатления были от дней приёма несчастных, проходивших через её офис, оставлявших следы своей ауры – глубокие, тревожные, отчаянные. Но больше всего её преследовали, не давая расслабиться и спокойно спать ночью глаза её пациентов. Крупные и мелкие, обрамлённые паутинками морщин и с накрашенными ресницами, грустные, опухшие от слёз, задумчивые серые, легкомысленные зелёные, надменные карие. Эти глаза снились ей в те короткие часы погружения в неглубокий сон, сливаясь в один опустошающий бездонный глаз. Переливающаяся всеми цветами радужка становилась посередине чёрной дырой зрачка, которая хотела засосать, закрутить в чёрный водоворот неведомого.

Глеб, чутко спавший рядом с Олесей, ощущал, в какой поток непривычных для неё ощущений попала его любимая. Стоило положить ему руку на голову Олеси, как она тут же проваливалась в глубокий сон. Если же преследующие её образы не покидали её таким путём, он пристально смотрел в её глаза. И Олеся, утопая в волнах любви и света, льющихся из глаз любимого, безмятежно засыпала.

«Я привыкну, – говорила Олеся по утрам своему отражению в зеркале». Следуя негласному договору со своим даром, она не смотрела в собственные глаза. «Я привыкну, как привыкают к своей работе врачи. Им нельзя полностью погружаться в проблемы пациентов, захлёбываться от их боли, иначе они не смогут профессионально справляться со своей работой. Я преодолею эту слабость, чтобы стать профессионалом».

У подруги Олеси Юлии заболела близкая знакомая по работе. Юля, как всегда, попросила Олесю посмотреть Веру.

Как выяснилось, у Веры диагностировали и удачно прооперировали раннюю стадию рака кишечника год назад. Вера имела дочку от первого брака, но брак распался, как только женщина заболела. Её друг Фёдор, влюблённый в неё со школы, сделал ей предложение, зная о болезни любимой, и они расписались. Вера забеременела и пришла на приём к Олесе, потому что онкологи в один голос заставляли сделать аборт, сказав, что иначе болезнь вернётся с новой силой и тогда помочь женщине будет невозможно.

Олеся, посмотрев Веру, увидела, что у неё будет здоровая девочка (это больше всего волновало будущую мать), но родится она недоношенной. И если Вера сохранит беременность, то погибнет от вернувшейся болезни.

– Что вы решили, Вера, – спросила Олеся.

– Конечно, я оставлю ребёнка, пусть даже платой за это станет моя жизнь. Не уговаривайте меня избавиться от моей дочки, я не смогу её убить.

– Да хранит вас и вашу девочку Бог, – ответила Олеся с тяжёлым сердцем, – когда я вам понадоблюсь, буду помогать всем, чем смогу. И они расстались на пять месяцев.

Вера родила недоношенную девочку, которую выхаживали месяц в отделение для младенцев. Уже на пятом месяце беременности у неё стала быстро расти злокачественная опухоль, химиотерапию и операцию, как и прерывание беременности, она делать отказалась. А после преждевременных родов на сроке шесть с половиной месяцев, усилия врачей стали бесполезны. Муж ездил по онкологическим центрам, чтобы достать нужное лекарство, до последнего дня был рядом с Верой, носил её на руках в ванную и на балкон. Взяв отпуск, ухаживал и за женой, и за дочкой.

Олеся, как и обещала, навещала умирающую молодую маму, пытаясь продлить её дни ради того, чтобы она смогла увидеть свою Василису.

Вера умерла, когда Васе исполнилось три месяца, муж привёз дочь домой из больницы за полтора месяца до ухода жены. Даже в предсмертных мучениях, она не жалела о своём поступке, рассказывая с блаженной улыбкой на истощённом лице, какая у них красивая и умная девочка.

Умерла Вера в реанимационном отделении, куда по просьбе Олеси, положила её Полина. Именно в смену Полины, глубоко сочувствующей молодой женщины-врача, и скончалась святая мученица.

Олеся тяжело переживала уход Веры, они сильно сблизились за последний год. Но вместе с тем, она преклонялась перед подвигом простой русской женщины, истинно верующей, о чём говорит её самопожертвование ради рождения дочери в отличие от многочисленных прихожанок, делающих аборты, будучи здоровыми и обеспеченными. Они считают себя воцерковлёнными и безгрешными только потому, что соблюдают православные посты, праздники и посещают храм. Их совесть, их сердца останутся навечно мертвыми.

Олеся стала понимать, что дар подбрасывает ей видения не как попало. Есть в этом какой-то тайный порядок – она видит только то, что важно и нужно для человека в данный момент. Его заветное желание, страх, надежду.

Поток желающих знать будущее постепенно иссяк. Чудо выдыхалось, как открытое шампанское. Может, надо было держать его закрытым, не давать выветриваться волшебству, не растрачивать его на потребу неблагодарному обществу?

Только теперь Олеся поняла, что хотел сказать Глеб, когда отговаривал открывать салон. Но это понимание пришло поздно. Не тратить полученный ею дар зря, не разбрасывать себя на тривиальные вещи, решила Олеся.

Но этих несчастных родителей она не могла не принять. Они стояли в прихожей их с Глебом квартиры, каждый из них держал в руках фотографию своего ребёнка.

Их семнадцатилетние дети – шесть мальчиков и одна девочка – впервые в дни каникул после зимней сессии решили поехать на Чегет, покататься на горных лыжах.

Молодые люди игнорировали предупреждение по рупору и местному радио, что задний склон горы закрыт для катания с приближением схода лавины. Для особо непонятливых он был обнесён специальными палками яркого цвета, к которым крепилась красная лента.

Молодость не знает страха, ища в каждом мгновении жизни риск, ведущий к выработке адреналина. Молодость не думает о смерти, полагая, что юность, как и жизнь, бесконечна.

Нина – единственная девочка, проявившая здравый смысл, в составе группы однокурсников, пыталась убедить ребят не кататься на этом спуске. Она и не стала спускаться, отъехав от вершины горы всего на двадцать метров. Но и это не спасло её.

Неожиданно сошедшая лавина завалила ребят слоем снега в пять метров. Поисковая группа уже двое суток пыталась найти ребят, но им это не удавалась – склон занимал большую площадь, для полного его обследования требовалось немало времени.

Олеся, вглядываясь в лица мальчиков и девочки, мысленно молилась: «Ну, хоть ты, останься жив, пожалуйста!».

Все они были мертвы.

Отдавая фотографии детей родителем, Олеся старалась не смотреть им в глаза, чувствуя, какое горе они переживают.

– Хотите, я укажу вам точки на горе, где нужно искать детей, – спросила Олеся.

Они дали ей большую карту трагически зарекомендовавшего себя склона. Олеся отметила места, где под снежной шубой покоились молодые люди, так любившие риск.

На северном склоне горы Чегет (который навсегда закрыт из-за сильной лавиноопасности) молодых людей накрыло самой крупной и разрушительной за весь сезон лавиной, которую местные жители прозвали «Погремушкой». За два дня до этого в Приэльбрусье был сильный снегопад. Склоны были закрыты для катания, подъемники не работали. Все, кроме «дикарей», знали, что в горы после снегопада идти нельзя.

12 февраля, когда забеспокоились родители в Москве, начались поиски, в которых было задействовано около 1 60 человек, в том числе специалисты из Германии, а также вертолеты и поисковые собаки. Ни у кого из погибших не были в одежду вшиты особые датчики. По этим сигналам обычно обнаруживают погребённых заживо людей под снегом. Для поиска подростков из Германии доставили детекторы, реагирующие на волны от любого активного источника (например, телефона) или специальных отражателей, встроенных в костюмы сноубордистов. И все же поисковикам пришлось почти наобум находить тела, прорывая, вернее прорубая, бензопилой траншеи в ледяных сугробах, пока они не получили от родителей погибших точные места снежного плена погибших детей.

Все ночи на протяжении месяца Олесе снились лица ребят и то, как они засыпают вечным сном в плену беспощадного, белоснежного снега.

Теперь к Олесе стали обращаться люди, у которых пропали близкие. Особенно часто посредником между кудесницей и несчастными была полиция.

Однажды вечером к ней пришёл Марк с Юлией – кузены Глеба. Они работали в полиции. Марк, как начальник убойного отдела, пригласил Олесю на половину ставки штатным сотрудником на должность консультанта-психолога. Недолго думая, Олеся согласилась. И она закрыла салон, чтобы начать новую, настоящую жизнь. Высокое небо и парящие свободные птицы, захватывающие полёты на самолёте были в этом ветре надежды. Они разгоняли серый туман в душе, скопившейся за время работы в салоне.

Большинство людей живут, как придётся. Они, словно жертвы обстоятельств. У них нет своего мнения, воли. Они живут волей окружающих их людей и государства. С детства попав в клетку из мелких правил – житейских и бытовых – плывут они по течению жизни с шорами на глазах, и счастливы тупым, желудочным счастьем. Душа у них находится в состоянии вечной спячки. Без цели, без идеалов, без стремлений…

Такая жизнь была и у Олеси до встречи с Глебом.

В конце декабря за одну ночь город утонул в сугробах снега. Осень и начало зимы были морозными, но без малейшего намёка на настоящую белую зиму. Деревья согнулись под тяжёлой шубой мокрого снега, приобретя сказочные очертания. Во дворах и на улицах началась настоящая сумятица – к зиме, даже начавшейся в конце декабря, службы города традиционно не были готовы.

Олесе необходимо было поздравить родителей с наступающим Новым годом, тем более она не была у них после полученной травмы, а мать не проявляла особого желания навестить дочь, показывая тем самым, как она недовольны разводом с Вадимом и её новым замужеством. Отец изредка, ненадолго, втайне от жены, забегал к молодым, принося ароматные, огромные яблоки, которые любила Олеся.

Их дом находился в ближнем Подмосковье, в посёлке, где обитали деятели науки с различными правительственными регалиями. Подходя к нему, Олеся и Глеб были очарованы ладным творением в прибалтийском стиле – коттедж был, словно сказочным жилищем Снежной королевы. Его обрамляли длинные сосульки, висящие над входом и замысловатыми полукруглыми окнами, словно защищая волшебство. Весь он утопал в снежной шубе блестящего и отражающегося всеми цветами радуги, рыхлого и пушистого снега, в закатных лучах зимнего Солнца. День выдался морозный и ясный. От холодного воздуха на шарфе оставались влажные капли. Снег под ногами смачно хрустел. Молодые люди остановились, словно завороженные, перед чарующим творением природы и человека.

Пройдя по аккуратно расчищенной дорожке к дому, Олеся, не без сжимающего сердце страха, нажала на звонок. Дверь открыла бабушка, Софья Прокофьевна, часто навещавшая Олесю и в больнице, и на квартире у Глеба. Она искренне полюбила избранника внучки, радуясь счастью молодых.

На пороге гостиной стояла мать – каменное изваяние без тени каких-либо эмоций на лице. Ни слова не говоря, она указала жестом, словно английская королева, вход в гостиную, где стоял стол, накрытый по случаю зимнего праздника. На столе традиционно красовался салат оливье и торт Наполеон.

Олеся не любила отчий дом. То, что девушка чувствовала себя в нём неуютно – было половиной беды. Вторая и самая важная заключалась в том, что она теряла в доме себя, становясь безликим придатком ледяного дворца.

За столом сидел Вадим, как единственный достойный член семьи, пристально разглядывающий Глеба. Были ещё три женщины с мужьями, работающие вместе с матерью, как постоянные члены нечастых праздничных застолий.

В гостиную вошёл отец, постаревший, но бодрый. Он обнял дочь и пожал руку Глебу. Обстановка слегка разрядилась, особенно после того, как отец стал рассказывать забавные истории о сдаче экзаменов студентами.

Олеся боялась заглянуть в глаза матери. Мать сама искала её взгляда, оставаясь при этом неприступной, неодушевлённой статуей. Нехорошее предчувствие появилось в душе Олеси чёрным пятном, уничтожая, словно чернилами, радость от встречи с отцом и бабушкой.

Развеселившись от хорошего вина и завязавшегося непринуждённого разговора между Глебом и отцом, Олеся случайно встретилась с глазами матери. Сначала её пронзил ледяной холод, исторгаемый всем обликом изваяния. Лицо матери, приятное, несмотря на надетую маску равнодушия, приобрело пепельно-белый цвет. Под глазами возникли чёрные круги. Сохраняя самообладание, Олеся пыталась изобразить причастность к происходящему вокруг праздничного стола. Ногти матери, преобразившись, стали матово-чёрными, словно покрытыми толстым слоем лака, смешанным с чернозёмом. В воздух вырвался оглушительный визг, заставив Олесю на мгновение вздрогнуть и зажмуриться. Инфернальная сущность отделилась от хозяйки. Возле Олеси, что-то неразборчиво шипя, закружилась её чёрная тень. Зато мать, минуту назад похожая на персонажа из фильмов ужаса, вернулась к человеческому облику. Чёрная тень нависла над головами посетителей ледяного замка, заняв весь потолок гостиной. Но, казалось, мать не чувствовала неприятного, пронзающего холода, заставившего Олесю натянуть на пальцы длинные рукава свитера. Заглянув в глаза матери, она увидела скрюченную, иссохшую мумию, которая когда-то была живой душой, а теперь её место занимал чёрный сгусток демонической энергии.

Отсутствие чуткости, сколько себя помнит Олеся, всегда было присуще матери. Теперь-то Олесе стало понятно, что ни о какой душе у матери не могло быть речи. Душа скончалась, уступив своё место чёрным силам зла, ненависти и ревности. Не раз знакомые рассказывали Олесе, что стоило её матери поинтересоваться чьим-то здоровьем или спросить о протекании беременности, как человек скоропостижно погибал, а беременная женщина теряла ребёнка, чудом оставаясь живой. Постепенно разговоры на тему здоровья и рождения детей были вычеркнуты при общении с несущей горе и несчастья женщиной. Понятен стал и тот вампиризм, которым искусно пользовалась мать для питания своей ненасытной энергетической сущности.

Как же отец, прожив с матерью тридцать лет, сумел сохранить живую душу? Видимо, его фанатичное увлечение наукой, жадное поглощение новых достижений, а, главное, доброжелательное отношение к людям, давали ему такую чистую вибрацию, которая была не по вкусу инфернальному миру. Несомненно, проживание под одной крышей с такой своеобразной женщиной не могло не отпечататься на его характере – он перестал смеяться, будучи по природе весельчаком и душой кампании, практически не выходил из своего кабинета и мало разговаривал. Супруги, столь разные по своей духовности и интеллекту, жили, как обитатели коммунальной квартиры. У каждого был свой мир, не совместимый с миром партнёра.

Мать нашла отдушину в общении с Вадимом. Отец уважал и любил свою маму – Софью Прокофьевну, часто уединяясь с ней в кабинете за игрой в шахматы и беседах о современной литературе, которой он интересовался.

Впервые в жизни, глядя в глаза матери, Олеся не испытывала парализующего страха. Она чувствовала, что стала сильней демонической женщины, отделившись от неё на всех уровнях земного существования. Странно, но она и своей матерью её не ощущала. Перед ней стояла чужая женщина с чертами, смутно напоминающими черты матери. Кроме того, Олеся была окружена незримой защитой, исходящей от Глеба и от того крошечного существа, который поселился в её теле.

Неожиданно мигнули лампы, освещающие гостиную. Образовавшийся сумрак сгустил краски, очертания предметов приняли зловещие оттенки. Олеся услышала пугающий шёпот потусторонних голосов. Они хихикали, переговаривались, глядя со всех углов и потолка гостиной. Их голоса становились громче, но никто из присутствующих ничего не замечал и не беспокоился. Лишь Глеб нащупал руку Олеси под столом и крепко её сжал. Оцепенение Олеси длилось считанные секунды. Усилием воли она взяла себя в руки, вспомнив, что безобразные призраки уже преследовали её в метро. И если делать вид, что она не чувствует их присутствие, не видит сущностей и не слышит нечеловеческое шипение, они не принесут вреда.

«Только бы не выдать своего испуга любой ценой», – думала Олеся, стараясь отвлечься от видений. Физическая боль, которую она испытывала, подтверждала, что это не сон, не сумасшествие, а дикая реальность. Странный холодновато-голубой цвет, проникший в гостиную, оголил сущность мирно сидевших за столом людей. Нечеловеческие, полузвериные маски, прикрывающие нутро их владельцев, задрожали, стали сокращаться, уменьшаясь в размерах. Словно бесы, прикрытые ими, стремились вырваться на свободу, но увязли, как в болоте, в телах своих носителей. От сильного хлопка, заставившего Олесю моргнуть, они вырвались на свободу. Это были тени, отдалённо напоминающие очертания людей. Они скользили по всему помещению, явно что-то разыскивая, внюхиваясь в каждого присутствующего. Кого-то дёргали за волосы, касались лиц, отчего гости начинали ёжиться или надсадно кашлять.

Мысли, носившиеся в голове Олеси в поисках спасительного решения, подсказывали одно – не смотреть! Тогда сущности не догадаются, что она их видит. Пожав руку Глеба, державшую её руку под столом, Олеся, стараясь двигаться как можно уверенней и спокойней, вместе с мужем вышла на улицу. Бесноватые сущности заметались по комнате, не имея возможности кинуться за молодыми людьми, будучи привязанными невидимой нитью к своим хозяевам, оставшимся за столом в гостиной. Нечаянно Олеся обернулась, чтобы посмотреть на окна родного дома. Существа, похожие на лоскуты, сотканные из непроглядной тьмы, бились в стекло, корча от бессилия страшные рожицы. И вся эта нечисть – порождение дурных мыслей людей, материализовавшихся в видения преисподней. Понятно, почему медицина не имеет возможности справиться с огромным количеством человеческих недугов, рождённых самими же пациентами. Негативные, злобные мысли, жгучие эмоции вылетают из поражённых плесенью и гнилью душ, как из горловины живого, огнедышащего, исторгающего бездны сущностей, вулкана!

Взяв такси, Глеб усадил Олесю, находящуюся в полуобморочном состоянии, на заднее сиденье. Все силы она растратила на то, чтобы не выдать свой проклятый «дар» – видеть потусторонний мир. Она уткнулась головой к нему в грудь, теряя сознание.

Трое суток Олеся пролежала в забытьи с высокой температурой, шепча в бреду: «В этом зверином доме я жила двадцать лет!». К вечеру четвёртых суток, она не только могла свободно и легко передвигаться по квартире, но и приготовила ужин истощённому от переживаний за любимую и бессонных ночей, когда он ухаживал за Олесей, Глебу.