Текст книги "История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова"

«Военного министра восторженно приветствовали в 28-й дивизии. А… через полчаса после отъезда министра (два полка) вынесли постановление не наступать. Особенно трогательна была картина в 29-й дивизии, вызвавшая общий энтузиазм, – вручение коленопреклоненному командиру Потийского пехотного полка красного знамени… Потийцы клялись умереть за родину… Этот полк в первый же день наступления, не дойдя до наших окопов, в полном составе позорно повернул назад и ушел за 10 верст от поля боя… В одной из своих речей на Северном фронте военный министр, подчеркивая свою власть, обмолвился знаменательной фразой: “Я могу в 24 часа разогнать весь высший состав армии, и армия мне ничего не скажет”». В речах, обращенных к войскам Западного фронта, говорилось: «В царской армии вас гнали в бой кнутами и пулеметами, но теперь драгоценна каждая капля вашей крови». «Я, главнокомандующий, – оскорбленно говорил по этому поводу Деникин, – стоял у пьедестала, воздвигнутого для военного министра, и сердце мое больно сжималось. А совесть говорила: это неправда. Мои железные стрелки, будучи в составе всего лишь 8 батальонов, потом 12, взяли более 50 тысяч пленных, 42 орудия. И я никогда не гнал их в бой пулеметами. Я не водил на убой войска под Мезолаборчем, Лутовиско, Луцком, Чарторийском… Вскоре после своего нового назначения военный министр сказал мне: революционизирование страны и армии окончено. Теперь должна идти лишь созидательная работа. Я позволил себе доложить: окончено, но несколько поздно».

В самом деле, где кончается «революционизирование армии» и где начинается «созидательная работа» в тезисах «декларации прав солдата», в деятельности комиссаров и комитетов? Деникин упоминает телеграмму Алексеева, что «декларация есть последний гвоздь, вбиваемый в гроб, уготованный для русской армии», напоминает и о том, что Брусилов «здесь, в Могилеве, в совете главнокомандующих заявил (очевидно, в начале мая), что можно еще спасти армию и даже двинуть ее в наступление, но лишь при условии – не издавать деклараций (см. выше)». А комиссары и комитеты? Деникин причисляет их к факторам, «которые должны были морально поднять войска, но фактически послужили к вящему разложению». «Быть может, среди комиссаров есть такие черные лебеди, которые, не вмешиваясь не в свое дело, приносят известную пользу». «Я не отрицаю прекрасной работы многих комитетов, всеми силами исполнявших свой долг, в особенности отдельных их членов, которые принесли несомненную пользу, даже геройской смертью своей запечатлели свое служение родине». Но корень зла тут – в самом институте, и принесенная отдельными лицами польза «ни в малейшей степени не окупит того огромного вреда, которое внесло в управление армией многовластие, многословие, столкновение, вмешательство, дискредитирование власти». «И боевой начальник, опекаемый, контролируемый, возводимый, свергаемый, дискредитируемый со всех сторон, должен был властно и мужественно вести в бой войска». Во что в действительности превратилось высшее командование при таких условиях? «В конечном результате старшие начальники разделились на три категории: одни, невзирая на тяжкие условия жизни и службы, скрепя сердцем, до конца дней своих исполняют честно свой долг; другие опустили руки и поплыли по течению, а третьи неистово машут красным флагом и по привычке, унаследованной от татарского ига, ползают на брюхе перед новыми богами революции так же, как ползали перед царями». А рядовое офицерство? «В самые мрачные времена царского самодержавия опричники и жандармы не подвергали таким нравственным пыткам, такому издевательству тех, кто считался преступниками, как теперь офицеры, гибнущие за родину, подвергаются со стороны темной массы, руководимой отбросами революции».

Каков же исход, каковы меры спасения? Доклад Деникина формулирует эти меры в следующих положениях, к которым более или менее открыто присоединились и другие генералы:

1. «Сознание своей ошибки и вины Временным правительством, не понявшим и не оценившим благородного и искреннего порыва офицерства, радостно принявшего весть о перевороте и отдающего несчетное число жизней за родину.

2. Петрограду, совершенно чуждому армии, не знающему ее быта, жизни и исторических основ ее существования, прекратить всякое военное законодательство. Полная мощь верховному главнокомандующему, ответственному лишь перед Временным правительством.

3. Изъять политику из армии.

4. Отменить «декларацию прав солдата» в основной ее части, упразднить комиссаров и комитеты, постепенно изменяя функции последних.

5. Вернуть власть начальникам. Восстановить дисциплину и внешние формы порядка и приличия.

6. Делать назначения на высшие должности не только по признакам молодости и решимости, но вместе с тем и по боевому, и служебному опыту.

7. Создать в резерве начальников отборные законопослушные части трех родов оружия как опору против военного бунта и ужасов предстоящей демобилизации.

8. Ввести военно-революционные суды и смертную казнь для тыла – войск и гражданских лиц, совершающих тождественные преступления».

«Если вы спросите, – прибавлял Деникин, – дадут ли все эти меры благотворные результаты, я отвечу откровенно: да, но далеко не скоро. Разрушить армию легко, для возрождения нужно время. Но по крайней мере они дадут основание, почву, опору для создания сильной и могучей армии».

Керенский, не зная намерений генералов, уже в Ставку приехал смущенный. Его очень раздражило затем то случайное обстоятельство, что Брусилов, занятый спешными делами, перепутав час прихода поезда, не встретил его на вокзале. Приняв это за демонстрацию, Керенский, оставаясь в вагоне, послал приказание верховному главнокомандующему явиться для доклада. Сделанные генералами на заседании заявления и предложения он выслушал, едва скрывая гнев[23]23
  В своей книге о «Деле Корнилова» (Москва, Задруга, 1918, с. 9–14) Керенский высказывает о совещании 16 июля суждения, которые показывают, до какой степени вопросы личного самолюбия заслонили для него существо дела на этом совещании. Он подчеркивает свою терпимость, с которой выслушал доклад Деникина и благодарил его за «смелость откровенно высказать свои суждения». Он объясняет этот жест как способ «избежать скандала», так как «остальные генералы не знали, куда деваться». Впрочем, тут же Керенский оговаривается, что «Деникин только наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую про себя разделяли остальные “генералы”. Алексеев, Брусилов и Рузский, как более искушенные в разных тонкостях, очень сдерживались, но так и кипели». Отсутствие Корнилова, видимо, принесло ему пользу. Протокол заседания в Ставке сохранился у господина Пронина: опубликование его дало бы более верную картину заседания, нежели та, которая набросана Керенским сквозь призму его собственного настроения.


[Закрыть]. Тоном вызывающей иронии он ответил генералам, что готов подписать все меры, которых они требуют, но затем подаст в отставку и предоставит их неизбежной мести солдат. Он получил сухой ответ, что отставка его пока еще преждевременна. Свое бессильное раздражение А. Ф. Керенский излил на Брусилова. Тут же, в вагоне, на возвратном пути он решил его отставку и наметил его преемником генерала Корнилова.

Корнилов – верховный главнокомандующий. Из показаний Филоненко видно, под каким влиянием состоялось это назначение. «По окончании совещания, – рассказывает он, – Б. В. Савинков и я были приглашены в поезд министра-председателя»… Савинков, в частности, был, по словам Филоненко, «вызван Керенским с Юго-Западного фронта ввиду формирования нового кабинета, построенного на принципе утверждения сильной революционной власти». «По пути, – продолжает Филоненко, – при энергичной поддержке М. И. Терещенко мы несколько раз докладывали министру-председателю о необходимости образования сильной власти, и, в частности, обсуждался вопрос о малом военном кабинете в составе Временного правительства… За эту мысль… горячо высказывался М. И. Терещенко, одновременно проектировавший переезд правительства в Москву. В связи с этим А. Ф. Керенский пришел к выводу о желательности замены генерала Брусилова генералом Корниловым». Савинков, подававший эти советы, был тут же намечен на пост управляющего военным министерством[24]24
  В своих показаниях перед следственной комиссией Керенский признает, что «в известной степени» совещание 16 июля послужило основанием замены Брусилова Корниловым. Он отмечает, что телеграмма Корнилова, в которой «было некоторое более объективное отношение к солдатской массе и к командному составу», была некоторым просветом на совещании; с другой стороны, «назначение человека с программой Деникина сразу вызвало бы генеральный взрыв во всей солдатской массе». Относительно же разговора в вагоне Керенский отозвался запамятованием и недовольно прибавил: «Я никогда не препятствую… даже подпоручику высказывать свое мнение, но это редко имеет какое-либо влияние на последующие события».


[Закрыть].

«По приезде в Петроград, – замечает Филоненко, – вопрос об образовании твердой власти принял оборот менее благоприятный». Мы знаем, что этот момент соответствовал перерыву переговоров с членами партии народной свободы о вступлении их в министерство (см. выше).

Как бы то ни было, кандидатура Корнилова и Савинкова была намечена окончательно. Необходимо отметить туг же «связь» этих назначений с планом создания «сильной революционной власти», развивавшимся Савинковым. При такой поддержке план этот начал привлекать внимание Керенского.

Однако Керенский не мог не заметить вскоре, что сделал большую ошибку. Вместо гибкого старого служаки более или менее ловко лавировавшего между Керенским и «Союзом офицеров», готового, если понадобится, «махать красным знаменем», по выражению Деникина, вместо человека, который и на самом совещании 16 июля высказывался гораздо уклончивее, чем другие, он получил теперь прямолинейного и упрямого генерала, привыкшего водить солдат к победам. Корнилов готов был использовать невыгодное положение, в котором находился Керенский после провала наступления, чтобы заставить его принять и исполнить свой план оздоровления не только армии, но и тыла.

На заседание 16 июля Корнилов Брусиловым не был приглашен ввиду необходимости для него лично руководить ликвидацией прорыва[25]25
  Керенский предполагает, что «его и не хотели приглашать».


[Закрыть]. Но он послал туда по телеграфу свой отзыв в десяти пунктах, один из которых прямо говорил «о необходимости откровенного и прямого заявления со стороны правительства о признании своей ошибки по отношению всего офицерского состава, выразившейся в унижении и предании власти стольких истинных сынов родины и свободы». Получив известие о своем назначении, Корнилов утром 17 июля превратил свое мнение в непременное условие принятия им поста верховного главнокомандующего. Посланная им телеграмма правительству гласила: «Постановление Временного правительства о назначении меня верховным главнокомандующим я исполняю как солдат, обязанный являть пример воинской дисциплины. Но уже как верховный главнокомандующий и как гражданин свободной России заявляю, что я остаюсь на этой должности лишь до того времени, пока буду сознавать, что приношу пользу родине и установлению существующего строя. Ввиду изложенного заявляю, что я принимаю командование при условиях: 1. Ответственность перед собственной совестью и всем народом. 2. Полное невмешательство в мои оперативные распоряжения и поэтому в назначения высшего командного состава. 3. Распространение принятых в последнее время мер на фронте и на те местности тыла, где расположены пополнения армии. 4. Принятие моих предложений, переданных телеграфно верховному командующему в совещании ставки 16 июля. Докладываю, что лишь при осуществлении вышеперечисленных условий я в состоянии буду выполнить возлагаемую на меня Временным правительством задачу и в полном содружестве с доблестным офицерством и сознательной частью солдатской массы привести армию и народ к победе и к приближению справедливого и почетного мира».

Первый конфликт Корнилова с Керенским. Почти одновременно с посылкой этой телеграммы ультимативного характера возник первый конфликт между генералом Корниловым и Керенским. Считая, что назначение высшего командного состава должно принадлежать исключительно верховному главнокомандующему, генерал Корнилов назначил главнокомандующим Юго-Западным фронтом генерала Валуева. Валуев уже прибыл в штаб фронта, чтобы принять командование, когда из Петрограда была получена телеграмма, что преемником Корнилова назначается один из новых фаворитов «революционной демократии» генерал Черемисов[26]26
  По сообщению Керенского, назначение это состоялось одновременно с назначением Корнилова 18 июля, то есть до получения его условий.


[Закрыть].

Тогда Корнилов немедленно телеграфировал Временному правительству, что если назначение Черемисова не будет отменено, то он отказывается от должности верховного командующего.

На обе свои телеграммы Корнилов днем 20 июля получил довольно уклончивый ответ от Временного правительства. Все условия принимались «принципиально», а для разрешения вопроса о Черемисове к Корнилову посылается военный комиссар Филоненко – специальный тип революционного карьериста. Корнилов вторично категорически ответил, что до получения определенного ответа о Черемисове он поста не примет и не уедет из района штаба Юго-Западного фронта. Эта телеграмма была получена в самый разгар правительственного кризиса, 21 и 22 июля (см. выше).

Необходимость скорейшего ответа главнокомандующему, о которой упоминал Некрасов на заседании 21 июля, оказала известное влияние на ускорение разрешения кризиса. Тем временем Филоненко успел, однако, приехать в штаб Юго-Западного фронта (22 июля) и договориться с Корниловым (ночью 23 июля). Предметом обсуждения был не только вопрос о Черемисове, решенный в смысле оставления его в должности главнокомандующего, но и некоторые пункты условий Корнилова, возбуждавшие сомнения правительства. Сюда относился вопрос, как понимать «ответственность» Корнилова «перед совестью и народом», что некоторыми толковалось, как стремление к неограниченной власти. Генерал Корнилов ответил, что он подразумевал под этим ответственность перед Временным правительством, облеченным доверием народа (очевидно, в противоположность ответственности перед самочинными комитетами, претендовавшими быть истинными выразителями воли народа). Другой спорный вопрос – о пределах и способах применения дисциплинарной власти командным составом, на восстановлении которой генерал Корнилов настаивал в своих требованиях 16 июля, решено было разработать подробнее в скорейшем времени. После этого обсуждения в полночь на 24 июля генерал Корнилов окончательно принял должность главнокомандующего и тотчас же в сопровождении Филоненко выехал из Бердичева в Ставку. Версия А. Ф. Керенского относительно этого примирения была сообщена тогда же от «бюро печати» при Временном правительстве в следующих выражениях: «Сообщение некоторых газет, будто условия, поставленные генералом Корниловым Временному правительству, целиком последним приняты, не соответствует действительности, но во всяком случае… соглашение между Временным правительством и генералом Корниловым достигнуто».

«Достигнутое» таким образом «соглашение» заключало в себе, очевидно, столько недоговоренного, что во всякую минуту при дальнейшей разработке спорных вопросов о дисциплине, а также о распространении смертной казни на тыл, конфликт мог открыться снова. Самолюбия были формально удовлетворены, но напряженность отношений и взаимная подозрительность остались. При ревнивом отношении обеих сторон, Керенского и Корнилова, к своей власти и при принципиально различном понимании задач этой власти конфликт с этих пор носился в воздухе и рано или поздно должен был разразиться[27]27
  «На фоне разыгравшихся потом событий, – признает Керенский в комментариях к своему показанию (с. 23), – эти кондиции (составленные Завойко) делают впечатление далеко не такое наивное, как 20 июля 1917 г. Тогда, если бы отнестись к ним серьезно, официальное обсуждение этого “ультиматума” ген. Корнилова… должно было повлечь за собой… немедленное устранение К… от должности с преданием суду по законам военного времени»… «Я признаю себя виновным, что не настоял до конца на немедленном тогда же смещении К., но… тогда было такое страшное время» (с. 26). Ознакомившись с телеграммой Корнилова, Савинков сказал, что «видит в этом выступлении опять влияние вредных авантюристов, ютящихся около генерала, и что после соответствующего объяснения Корнилов поймет свою ошибку».


[Закрыть]. Весь политический смысл событий следующего месяца после принятия Корниловым должности верховного главнокомандующего (24 июля – 25 августа) сводился к постепенному выявлению этого скрытого конфликта.

Компромисс, которым конфликт был временно прикрыт, выразился в следующем обращении генерала Корнилова 25 июля по соглашению с комиссаром Филоненко к главнокомандующим всех фронтов: «Комиссар Филоненко довел до моего сведения, что вследствие неправильного понимания духа моих последних распоряжений, направленных к подъему боеспособности армии и утверждению в ней дисциплины, некоторыми начальствующими лицами и штабами допускается пренебрежительное отношение к войсковым выборным организациям, причем высказываются безответственные и неуместные суждения по поводу будто бы предполагаемого скорого их упразднения. Объявляю, что в условиях переживаемого момента работу комитетов считаю необходимой и полезной. Требую от комитетов точного соблюдения законов, регулирующих их деятельность. Не допуская выхода комитетов за пределы предоставленных им прав, я вместе с тем категорически требую от всех начальствующих лиц уважения к этим выборным учреждениям и их законным правам».

Главная трудность заключалась в том, что именно считать «законными правами» комитетов. Как раз к этому пункту относился спор, поднятый Корниловым и не разрешенный, а только отсроченный Керенским. Поэтому и обращение Корнилова кончалось указанием, что «в ближайшие дни будут изданы распоряжения, регулирующие взаимоотношения начальствующих лиц, комиссаров Временного правительства и войсковых комитетов». Со своей стороны комиссар Филоненко, посылая этот документ исполнительным комитетам московских Советов, прибавлял внутренне противоречивое заявление, что он «находится в полном согласии с главнокомандующим генералом Корниловым и никаких посягательств на права выборных войсковых организаций не допустит». Некоторое равновесие между этими двумя противоположными точками зрения поддерживал новый управляющий военным ведомством Б. В. Савинков. Он приехал в Петроград с идеей выдвинуть на роль посредников между командующими лицами и комитетами правительственных комиссаров. Функции этих комиссаров он представлял себе наподобие своих собственных функций при Корнилове. Савинков был уверен, что удачным личным подбором комиссаров ему удастся найти выход из тупика, в который завел армию конфликт между идеями «революционной» и нормальной военной дисциплины, между «демократизацией» армии и сохранением ее боеспособности. Савинков поверил и в то, что Корнилов совершенно разделяет его взгляд на комиссаров как своих естественных союзников при введении комитетов в рамки «точного соблюдения законов».

III. Усиление власти в национальных и внутренних вопросах

Отклонение финляндских притязаний. Прежде чем мы перейдем к тому, во что превратилось все это искусственно налаженное и, очевидно, временное равновесие, остановимся на тех явлениях, прежде всего в области национальных вопросов, в которых отразилось временное усиление власти Временного правительства.

Оба главных национальных вопроса: финляндский и украинский – были унаследованы новым правительством от первого коалиционного правительства в момент их наибольшего обострения в связи с развалом коалиционной власти. В Финляндии был уже поставлен на очередь вопрос о полном отделении от России, и с этой целью сейм обсуждал внесенное экспромтом предложение своей комиссии основных законов (см. выше). Напрасно в решающем заседании сейма 5 июля один из представителей финляндского правительства пытался вернуть сейм к проекту расширения прав сената, внесенному правительством. Напрасно влиятельные когда-то представители конституционной партии (шведоманы), как Шюбергсон, и старофиннов (Виркунен) напоминали, что Финляндия всегда стояла на почве своих исторических, вековых прав, что ее положение в этом отношении иное, чем Украины или Эстляндии, у которых нет фундамента в историческом праве. Напрасно противники вступления Финляндии на путь переворота указывали, что рассчитывать на ход событий в Петрограде опасно, что события эти не кончились и что во всяком случае нельзя отрицать у российского Учредительного собрания права решать судьбу малых наций. На все это другой представитель и глава финляндского правительства с.-д. Токой вполне откровенно ответил, что «революция в России продолжается, и то, что делается в Гельсингфорсе, есть часть той же революции. Единственным противником самостоятельности Финляндии было русское правительство. Теперь его не существует, и надо спешить воспользоваться выгодным моментом, чтобы осуществить давнее желание народа». Тщетно возражали ему, что сами социал-демократы всегда смеялись над верой в чудодейственность бумажных актов и что, если в Петрограде будет более левое или социалистическое правительство, то тем менее риска отдать закон на его утверждение. Социал-демократы, к которым примкнули и некоторые депутаты правых партий, имели большинство на своей стороне. На все предложения отсрочить прения до выяснения положения в Петрограде, на все поправки о представлении проекта не к сведению только, а на утверждение русского правительства сепаратисты отвечали угрозами; если закон не будет принят требуемым большинством, которое по сеймовому уставу дозволяло провести его в ту же сессию, то они обратятся к народу, назначат новые выборы, уйдут из сената, не признают роспуска сейма и т. д. Голосование дало по вопросу о спешности требуемые статьей 60-й сеймового устава пять шестых голосов (166 против 27), и весь законопроект был принят требуемым большинством двух третей (139 против 55). Опасения старых конституционалистов оправдались. Финляндия сошла с исторической правовой почвы в своих отношениях к России. Сенат немедленно подал в отставку.

Текст принятого сеймом закона следующий: «Сим постановляется: за прекращением прав монарха, согласно определению сейма Финляндии, имеет силу следующее. 1. Сейм Финляндии единолично решает, утверждает и постановляет о приведении в исполнение всех законов Финляндии, в том числе касающихся финансового хозяйства, обложения и таможенных дел. Сейм окончательно определяет также о решении всех прочих дел Финляндии, подлежащих, согласно действовавшим до сих пор законоположениям, решению государя императора и великого князя. Определение сего закона не распространяется на дела внешней политики, а также на военное законодательство и управление. 2. Сейм собирается на очередную сессию без особого созыва и определяет срок закрытия сессии. Впредь до издания новой формы правления финляндский сейм осуществляет в порядке статьи 18-й сеймового устава право постановлять о производстве новых выборов и о роспуске сейма. 3. Сейм определяет исполнительную власть Финляндии. Высшая исполнительная власть осуществляется временно хозяйственным департаментом финляндского сената, члены коего назначаются и увольняются сеймом».

События в Петрограде пошли не совсем так, как предполагали Токой и его единомышленники. Вооруженное восстание большевиков провалилось. Правительство создалось не чисто социалистическое, а опять коалиционное. Решение сейма 5 июля произвело в России тяжелое впечатление. Это сказалось в резких статьях печати по адресу Финляндии. Все это тотчас же было учтено финляндскими социал-демократами. Они решили смягчить свой шаг и открыть себе на всякий случай выход для отступления. 12 июля сейм принял текст адреса Временному правительству, в котором длинно, запутанно и неловко объяснялось, почему сейм принял законопроект. Оказывалось, что «сейм не мог при изменившемся положении вещей предоставить правительственную власть России, ибо это теперь, как и раньше, было бы равносильно ограничению конституционных прав Финляндии и серьезному поколебанию государственного положения страны. Сохранение внутренней самостоятельности Финляндии требовало перенесения верховной государственной власти во внутренних делах страны, являющихся исключительным правом финляндской публичной власти на финский народ, для осуществления ее собственными государственными органами и ее высшей инстанцией – народным представительством». Не забыты были на этот раз и «исторические права». «Действующая со времен шведского правительства форма правления страны (здесь обойдена ее эволюция при русских государях)… хотя и не дает прямых указаний по отношению к нынешнему положению вещей, все же, несмотря на ее монархический дух, предусматривает самостоятельность власти института народного представительства (по отношению к Швеции) в тех случаях, когда не существует законного монарха. Но сейм возлагал больше надежды на съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, чем на шведские конституции XVII и XVIII веков». Съезд ведь «изъявил готовность поддерживать и требовать для Финляндии права полного самоопределения, вплоть до политической независимости». Правда, адрес принужден оговориться, что даже и «названный съезд представителей полагал, что разрешение финляндского вопроса во всем его объеме может быть одобрено со стороны России лишь всероссийским Учредительным собранием». Но «непосредственное значение» для сейма имела резолюция съезда, финляндцами же и продиктованная. Она давала сейму те самые права, которые были провозглашены в законопроекте 5 июля. «В соответствии с сим сейм ограничился» лишь этим законом, оговорившись, что внешняя политика и военное законодательство оставлены «вне круга действия сего закона». «Сейм Финляндии не желает нарушать прав находящихся в Финляндии русских граждан и учреждений». Наоборот, сейм даст равноправие им и в частности евреям. Если понадобятся изменения закона, «сейм испрашивает разрешение на предварительное совещание с правительственной властью в России». То же самое предполагается и «по вопросу об урегулировании обоюдными соглашениями многоразличных взаимных экономических отношений России и Финляндии». Опираясь на все эти оговорки, сейм «уповал, что Временное правительство найдет возможным признать от имени России за Финляндией и ее сеймом права, установленные законом об осуществлении и верховной власти в Финляндии». (Надо напомнить, что 5 июля предложение младофинна Уаласа представить закон на утверждение Временному правительству было отвергнуто 104 голосами против 86).

Прямое обращение сейма, наконец, принудило Временное правительство прервать молчание. 18 июля оно дало сейму ответ, в котором признало, что «принятые сеймом решения изменяют в самом их существе взаимные правовые отношения России и Финляндии и в корне нарушают действующую финляндскую конституцию». Правительство решительно отвергло исходное положение финляндцев, что с падением монархии власть царя и великого князя перешла к Финляндии. «Финляндия, – говорилось в русском ответе, – на основании конституции пользуется внутренней самостоятельностью лишь в пределах установленных между нею и Россией правовых отношений, коренным началом коих всегда почиталась общность носителя их высшей государственной власти. С отречением последнего императора вся полнота принадлежащей ему власти, в том числе права великого князя финляндского, могли перейти только к облеченному народом российским высшей властью Временному правительству. Иначе права великого князя должны бы были почитаться принадлежащими ему и до сего дня. Временное правительство, всенародно приняв присягу о сохранении им прав народа российского, не может поступиться этими правами до решения Учредительного собрания». Оно поэтому «не может признать за финляндским сеймом права самочинно предвосхищать волю будущего российского Учредительного собрания».

Из создавшегося конфликта Временное правительство нашло вполне конституционный исход, отрицавшийся, однако, законом 5 июля. Оно распустило сейм, созванный 22 марта, и назначило в кратчайший срок новые выборы на 1 и 2 октября нового сейма, с тем чтобы сейм собрался не позже 1 ноября. После некоторого колебания сенат (еще исполнявший свою должность в старом составе) большинством 7 голосов против 6 решил опубликовать манифест Временного правительства о роспуске сейма и тем признал его законность, а косвенно – и незаконность сеймового постановления 5 июля. Можно было предвидеть, что этим борьба не кончится. Но первый акт самоутверждения русского революционного правительства не мог не произвести надлежащего впечатления в Финляндии.

Развязка конфликта с Украиной. С Украиной, как мы уже знаем, известный modus vivendis[28]28
  Образ жизни.


[Закрыть] был установлен тем самым актом, опубликование которого вызвало министерский кризис 3 июля. В тот же день киевская Центральная Рада опубликовала заранее условленный с русскими министрами «универсал». В нем «решительно отвергались попытки самочинного осуществления автономии Украины до всероссийского Учредительного собрания» и столь же категорически признавалось, что Центральная Рада «стоит, как всегда, за то, чтобы не отделять Украину от России и чтобы вместе со всеми ее народами стремиться к благоустройству и развитию всей России и единству ее демократических сил». Признавалось далее, что «Украинская Центральная Рада, избранная украинским народом в лице его революционных организаций», должна быть предварительно «пополнена на справедливых основаниях представителями других народностей, живущих на Украине, и тогда станет тем единым высшим органом революционной демократии Украины, которая будет представлять интересы всего населения». Но, с другой стороны, «универсал» подчеркивал признание Временным правительством «за каждым народом права на самоопределение». Он объявлял избранный Радой секретариат не только «органом демократии», а и носителем «высшей краевой власти», «высшим краевым органом управления», «ответственным перед Радой». «Пополненная (представителями других народностей) Центральная Рада, – говорилось в «универсале», – выделит заново из своей среды особый ответственный перед ней Генеральный секретариат, который будет представлен на утверждение Временного правительства в качестве носителя высшей краевой власти Временного правительства на Украине. В этом органе будут сосредоточены все права и средства, чтобы он как представитель демократии во всей Украине и вместе с тем как высший краевой орган управления мог выполнять сложную работу организации и устроения жизни всего края в согласии со всей революционной Россией».

В то же время секретариат будет «действовать в области государственного управления в качестве органа Временного правительства». «Проекты законов об автономном устройстве Украины», разработанные Радой, будут внесены в Учредительное собрание «на утверждение».

В своем втором «универсале» Рада, как видим, шагнула от «органа революционной демократии» до «носителя высшей краевой власти», снабженного «всеми правами и средствами». Следы этой эволюции во втором «универсале» не только не затушеваны, но различные политические концепции мирно умещаются рядом, делая из этого документа единственный в своем роде памятник права. Впрочем, «универсал» и сам себя не выдавал за правовой акт. Это скорее такая же декларация, как и то заявление правительства, на которое он являлся ответом. Юридические акты в той и другой декларации были лишь обещаны в будущем. Обе стороны, очевидно, хотели выиграть время, чтобы закрепить в более благоприятный момент для каждого то юридическое содержание взаимных уступок, которое они хотели в них вложить. В ожидании этого дальнейшего выяснения положение продолжало оставаться чрезвычайно неопределенным и двусмысленным.

Неопределенностью положения пользовались, конечно, элементы, стремившиеся к полному отделению Украины от России. Их было еще немного, они не были сильны и принуждены были скрывать свою деятельность от посторонних глаз. Но в решительные моменты эта деятельность все-таки выходила наружу. Таким исключительным моментом, вскрывающим подпольную работу большевиков на Украине, явилась подготовка движения, стоявшего в несомненной связи с петроградским восстанием 3–5 июля.

Корни этого движения лежат в украинских организациях («гуртках»), создавшихся в каждой воинской части из солдат-украинцев в ожидании образования особого украинского войска. С официальной стороны дело создания этого войска возглавлялось «генеральным войсковым комитетом» во главе с Петлюрой, который претендовал на положение «генерального секретаря». Временное правительство, не соглашаясь на создание отдельного военного министерства на Украине, терпело, однако, «генеральный войсковой комитет» как «частную организацию, так же, как оно терпело и Центральную Раду.