Текст книги "История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова"

Конец трений по внешней политике. Таково было положение, когда возобновились прения по внешней политике в заседании Совета республики 23 октября. Внешней политикой интересовались в этот день еще меньше, чем прежде. В зале заседания оставалось едва сто членов, которые притом не слушали ораторов. Заседание открылось с большим опозданием, в 12 часов, и было еще сокращено перерывом, в течение которого, как и во время прений, в кулуарах передавались слухи о предстоявшем выступлении большевиков, а представители фракций вели безуспешные переговоры о формуле перехода по внешней политике, которая могла бы собрать большинство. Единственная реальная цель прений была теперь примирить Терещенко с «демократией». Это должно было быть достигнуто выступлением М. С. Скобелева, с одной стороны, и «разъяснением» недоумений, вызванных у демократии речью Терещенко, с другой. Речь Скобелева действительно носила примирительный характер. Конечно, министр был «недостаточно энергичен» в изменении курса русской внешней политики. Но все же он и «не проявил упорства Милюкова». Скобелев признал «трагизм русской демократии» в том, что ей зараз приходится и добиваться скорейшего мира, и стремиться к демократическому разрешению поднятых войной вопросов. О состоянии отдельных вопросов он сообщил успокоительные сведения. «Бельгийский посланник удовлетворился разъяснениями исполнительного комитета». «В Эльзас-Лотарингском вопросе нет больше разногласий между русской и французской демократией». Полякам, армянам, сербам даны удовлетворившие их обещания. С Литвой и Латвией как-нибудь сговоримся «по-братски» о сохранении «великого государственно-хозяйственного организма», в котором «демократии всех национальностей, населяющих единую царскую Россию, одинаково заинтересованы». Что касается вреда для России нейтрализации проливов без полного разоружения, «уж позвольте русской демократии озаботиться и здесь, чтобы конечное достижение, к которому она стремится в области международных отношений, не стало орудием ее собственного закрепощения». «Наказ» во всяком случае оказал услугу: он послужил лакмусовой бумагой, сразу обнаружившей полюс войны и полюс мира. Об армии беспокоиться нечего: «представители политического течения, которое предпочло остаться за пределами этой государственной аудитории (то есть большевики), в решительный момент отдают свои жизни на алтарь своей родины. Отрицательные явления есть и в других армиях: они объясняются продолжительностью войны. Делегация на конференции, конечно, должна быть единой, ибо выражает единую волю единой революционной страны». Однако же «расхождение во взглядах по отдельным конкретным вопросам между членами делегации допустимо». «Ближайшим и неотложным шагом Временного правительства должно быть предложение союзникам огласить цели, за которые они будут вынуждены вести войну и за отсутствием (осуществлением?) которых они готовы будут завтра же сложить оружие и тем самым сделать достоянием истории старые соглашения; наконец, переход от пассивной политики умалчивания к открытым деятельным шагам и открытое предложение от имени всех союзников противной стороне приступить немедленно к обсуждению условий мира».

Ответ М. И. Терещенко не содержал новых уступок «демократии», но содержал несколько упреков по ее адресу. «Зигзагов» во внешней политике, за которые упрекают министра, не было, а во внутренней политике «развивающаяся анархия действительно провела в работе государственной жизни тяжелые зигзаги». «Мы не сдали позиций, принятых в мае, – говорил министр, – а вот некоторые организации это делали, если сопоставить их заявления в марте с теми, которые делаются теперь». «Министерство основных целей, являющихся государственно-национальными интересами России, сдать не может». Его задача на конференции «согласовать возможно теснее наши взгляды на вопрос о мире со взглядами той стороны: «та сторона должна заявить о мире без захватов». Но для этого нужны два существенных условия. Первое – чтобы не говорили об армии, что это только лица, одетые в солдатскую форму, но чтобы совершилась работа по восстановлению армии». Второе – «чтобы те, кто будут за границей.., чувствовали, что сзади есть нация, есть люди, которые думают за Россию и поддерживают и созидают сплоченную нацию», как это сделали наши союзники.

«Если этого не будет, тогда будет ли единое представительство или два, будет ли контролер и министр или только один контролер, ничего из этого не выйдет».

На этом заявлении оборвались прения по внешней политике в Совете республики. Совету оставалось жить два дня, и эти два дня были наполнены заботами не о достойном России представительстве за границей, а о том, чтобы как-нибудь справиться с вновь налетевшим внутренним шквалом, грозившим затопить все: и вождей, и исполнителей, и сам государственный корабль, направлявший страну к обетованному берегу Учредительного собрания. Прежде чем вернуться к решительным дням борьбы и к роли в эти дни Совета республики, остановимся и рассмотрим, в чем, собственно, заключалась опасность.

VII. Большевики готовятся к решительному бою

Идеология большевистского переворота. В дни, предшествовавшие большевистскому перевороту, идеология этого переворота была дана самим вождем большевизма, Лениным, в его брошюре «Удержат ли большевики государственную власть?» Такая постановка вопроса объяснялась почти всеобщим тогда убеждением печати разных направлений, что большевики или не решатся взять власть, не имея надежды ее удержать, или если возьмут, то продержатся лишь самое короткое время. В очень умеренных кругах последний эксперимент находили даже очень желательным, чтобы «навсегда излечить Россию от большевизма». На партию народной свободы с этой точки зрения часто раздавались нарекания, что, препятствуя успеху большевизма, она только затягивает неизбежный революционный процесс и связанную с ним дезорганизацию страны.

Опыт показал, что вся эта легкомысленная самоуверенность была глубоким заблуждением. Большевики взяли власть и удержали ее в течение достаточно продолжительного времени, чтобы нанести не только имущим классам, но и всей стране непоправимые удары и чтобы в неумолимом состязании международных сил потерять безвозвратные возможности. Таким образом, теперь[111]111
  Эти строки написаны в начале 1918 г.


[Закрыть] можно с большей объективностью прислушаться к тому, о чем предупреждал Ленин, взвесить то верное, что было в его предупреждениях и что дало большевикам доверие масс, внушило им ту смелость «дерзания», которой не хватало Керенскому, и успехом их попытки вполне оправдало предварительные расчеты и соображения Ленина. Речь идет, конечно, не об успехе осуществления социальной республики, а о политической победе партийной группы, прикрывшейся этим флагом.

Ленин берет за исходную точку заявление «Новой жизни» в номере от 23 сентября[112]112
  Брошюра написана в последнюю неделю сентября 1917 г. Ленин сам напоминает, что высказанные в ней мысли он развивал в России со дня своего приезда, с 4 апреля.


[Закрыть]: «Надо ли доказывать, что пролетариат, 1) изолированный не только от остальных классов страны, но и 2) от действительных живых сил буржуазии, не сможет ни 3) технически овладеть государственным аппаратом и 4) привести его в движение в 5) исключительно трудной обстановке, ни 6) политически не способен будет противостоять всему тому напору вражеских сил, который сметет не только диктатуру пролетариата, но и в придачу всю революцию?» Один за другим Ленин опровергает все шесть (отмеченных у нас цифрами) пунктов этого утверждения.

Конечно, пролетариат «изолирован» от буржуазии, потому что он с нею борется. Но в России меньше, чем где-либо, он изолирован от мелкой буржуазии. Исполнительные комитеты крестьянских депутатов на Петроградском совещании высказались от 23 губерний и 4 армий против коалиции с буржуазией в правительстве, тогда как только 3 губернии и две армии высказались за коалицию без к.-д. и только 4 промышленных и богатых губернии за коалицию без ограничений. Далее, и национальные группы на демократическом совещании дали 40 голосов против 15 противников коалиции. Отсюда Ленин заключает: «Национальный и аграрный вопросы – это коренные вопросы для мелкобуржуазных масс населения в России в настоящее время: и по обоим вопросам пролетариат не «изолирован» на редкость. Он имеет за собой большинство народа… Он один способен вести решительную, действительно «революционно-демократическую» политику по обоим вопросам, а именно: провести «немедленные и революционные меры против помещиков, немедленное восстановления полной свободы для Финляндии, Украины, Белоруссии, для мусульманки т. д.». «А вопрос о мире, этот кардинальный вопрос всей современной жизни?» «Пролетариат выступает здесь поистине как представитель всех наций.., ибо только пролетариат, достигший власти, сразу предложит справедливый мир всем воюющим народам, только пролетариат пойдет на действительно революционные меры (опубликование тайных договоров), чтобы достигнуть как можно скорее как можно более справедливого мира». Итак, «это условие для удержания власти большевиками есть налицо».

Далее, неверно, что пролетариат «изолирован от живых сил демократии». Кадеты, Брешковская, Плеханов, Керенский и К° – это «мертвые силы»; «живые силы», «связанные с массами», – это левое крыло эсеров и меньшевиков, и как раз его усиление после «июльской контрреволюции» есть «один из вернейших объективных признаков того, что пролетариат не изолирован». «Часть масс, идущих… за меньшевиками и эсерами, поддержит чисто большевистское правительство».

Что пролетариат «не сможет технически овладеть государственным аппаратом», армией, полицией и чиновничеством, это, пожалуй, верно в том смысле, что тут указана «одна из самых серьезных, самых трудных задач, стоящих перед победоносным пролетариатом». Но ведь «Маркс учил на основании опыта Парижской коммуны», что пролетариат должен не просто овладеть государственной машиной, а разбить ее и заменить новой. «Эта государственная машина была создана Парижской коммуной, и того же типа государственным аппаратом являются русские Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Это их главный raison d’etre[113]113
  Довод.


[Закрыть], право на существование. Советы как «новый государственный аппарат» неоценимы, ибо: 1) они дают вооруженную силу рабочих и крестьян, тесно связанную с массами; 2) связь эта легко доступна проверке и возобновлению; 3) именно потому это аппарат более демократический, чуждый бюрократизма; 4) он «дает связь с различными профессиями, облегчая тем различнейшие реформы самого глубокого характера»; 5) он дает «форму организации авангарда» угнетенных классов, который «может поднимать за собой всю гигантскую массу», и 6) он «дает возможность соединить выгоды парламентаризма с выгодами непосредственной и прямой демократии, то есть соединить в лице выборных представителей народа, и законодательную функцию, и исполнение законов»: «шаг вперед, который имеет всемирно-историческое значение». «Если бы народноетворчество революционных классов не создало Советов, то пролетарская революция в России была бы делом безнадежным, ибо со старым аппаратом пролетариат, несомненно, удержать власти не мог бы». «Эсеровские и меньшевистские вожди проституировали Советы, сводили их на роль говорилен, придатка соглашательской политики… Развернуть полностью свои задатки и способности Советы могут, только взяв всю государственную власть».

Какова цель этого? Ленин отвечает: «Государство есть орган господства класса». Если это есть господство «пролетариата», то пролетариат должен взять в свои руки весь «рабочий контроль» над производством и распределением: не «государственный контроль», как соглашались кадеты и меньшевики; в их устах это просто буржуазно-реформистская фраза, а именно «всенародный рабочий контроль» как аппарат «социалистической революции». Для этого в современном государстве есть, «кроме угнетательного аппарата армии, полиции и чиновничества, аппарат учетно-регистрационный. Этого аппарата разбивать нельзя и не надо; его надо вырвать из подчинения капиталистам, от него надо отрезать, отрубить капиталистов с их нитями влияния, его надо подчинить пролетарским Советам.., опираясь на завоевания, уже осуществленные крупнейшим капитализмом». «Капитализм создал аппараты учета вроде банков, синдикатов, почты, потребительных обществ, союзов служащих. Без крупных банков социализм был бы неосуществим… Единый, крупнейший из крупнейших Государственный банк с его отделениями в каждой волости, при каждой фабрике – это уже девять десятых социалистического аппарата. Низшие служащие, исполняющие фактическую работу счетоводства, контроля, регистрации, учета и счета, вероятно, подчинятся, а с «горстью» высших служащих и капиталистов нужно будет «поступить по строгости». Этих Тит-Титычей мы знаем поименно: достаточно взять имена директоров, членов правления, крупных акционеров и т. п. Их несколько сот, самое большее – тысяч – на всю Россию; к каждому из них пролетарское государство… может приставить и по десятку, и по сотне контролеров». «Не в конфискации имущества капиталистов будет гвоздь дела: в конфискации нет элемента организации, учета, правильного распределения. Конфискацию мы легко заменим взысканием справедливого налога (хотя бы в “шингаревских” ставках)».

Сможет ли пролетариат «привести в движение» новый государственный аппарат? Для этого есть средство «посильнее законов конвента и его гильотины». «Гильотина только сламывала активное сопротивление: нам этого мало: …нам надо сломить и пассивное, более вредное сопротивление…». «Недостаточно» «убрать вон» капиталистов; надо поставить их на государственную службу». Это сделает хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность. «Кто не работает, тот не должен есть». «Советы введут рабочую книжку для богатых». «Особенно упорных придется наказывать конфискацией всего имущества и тюрьмой».

Но это еще не все. Государственный аппарат старой России «приводили в движение» 130 000 помещиков. Неужели не смогут управлять Россией 240 000 членов партии большевиков, представляющие не менее 1 миллиона взрослого населения? Мы можем «удесятерить этот аппарат», привлекая бедноту «к повседневной работе управления государством». Сумеют ли они? Да, если им придется проводить «революционные меры, как распределение жилых помещений в интересах бедноты (известное впоследствии “уплотнение” квартир), распределение продуктов продовольствия, одежды, обуви в городе, земли в деревне…» «Разумеется, неизбежны ошибки, но… разве может быть иной путь к обучению народа управлять самим собой, как не путь практики?» «Самое главное – внушить угнетенным и трудящимся доверие в свои силы, показать им на практике, что они могут и должны взяться сами за правильное, строжайшее, упорядоченное, организованное распределение хлеба, всякой пищи, молока, квартир и т. д. в интересах бедноты».

Пятый аргумент: большевики не удержат положения, ибо «обстановка сложная».., но когда же она не бывает сложна во время настоящих революций? «Революция есть самая острая, бешеная, отчаянная классовая борьба и гражданская война. Ни одна великая революция не обходилась без гражданской войны».

Шестой аргумент и последний: победа пролетариата вызовет напор враждебных сил, который сметет и пролетариат, и всю революцию. Ленин отвечает: «Не запугаете». «Видели мы эти враждебные силы и этот напор в корниловщине». Это не гражданская война будет, а безнадежнейший бунт кучки корниловцев, «который может довести народ до исступления» и «спровоцировать его на повторение в широких масштабах того, что было в Выборге»… «А силу сопротивления пролетариата и беднейших крестьян мы еще не видели… Только тогда, когда десятки миллионов людей, раздавленных нуждой и капиталистическим рабством, увидят на опыте, почувствуют, что власть в государстве досталась угнетенным классам, – только тогда проявится то, что Энгельс называет «скрытым социализмом»: на каждые десять тысяч открытых поднимется по миллиону новых борцов, доселе политически спавших». «Республики капиталистов с помещиками голодный не может отличить от монархии», и народом овладевает апатия, равнодушие. «А вот когда последний чернорабочий либо безработный, каждая кухарка, всякий разоренный крестьянин увидит – не из газет, а собственными глазами, – что пролетарская власть не раболепствует перед богатством, а помогает бедноте.., что она берет лишние продукты у тунеядцев и помогает голодным, что она вселяет принудительно бесприютных в квартиры богачей, что она заставляет богатых платить за молоко, но не дает им ни одной капли молока, пока не снабжены дети бедных, что земля переходит к трудящимся, фабрики и банки – под контроль рабочих, что за укрывательство богатства миллионеров ждет немедленная и серьезная кара, – вот когда увидит это и почувствует это, тогда никакие силы капиталистов и кулаков… не победят народной революции, а напротив, она победит весь мир, ибо во всех странах зреет социалистический переворот».

Последний утопический припев, конечно, не лишает всех этих рассуждений весьма реалистической подкладки. Это, разумеется, не социализм. Но это демагогия, и весьма действенная, особенно при слабости и бесформенности русских классовых надстроек и при податливости неподготовленной массы на всякие эксперименты. Впредь до разочарования в последствиях этих экспериментов расчет Ленина на массы совершенно правилен. А после этого? Но в промежутке ведь будет создан «новый государственный аппарат». Хотя Ленин и предлагает переименовать свою партию в «коммунистическую», но в федерирование коммун снизу он плохо верит. В социализме он скорее сенсимонист, чем фурьерист, и анархические аргументы ему совершенно чужды. Он централист и государственник и больше всего рассчитывает на меры прямого государственного насилия. Возражая «реформисту» Базарову, он говорит: «Государство, милые люди, есть понятие классовое. Государство есть орган, или машина, насилия одного класса над другим. Пока оно есть машина для насилия буржуазии над пролетариатом, до тех пор пролетарский лозунг может быть лишь один: разрушение этого государства. А когда государство будет пролетарским, когда оно будет машиной насилия пролетариата над буржуазией, тогда мы вполне и безусловно за твердую власть и за централизм». И тогда, во имя интересов пролетариата и бедноты, новый государственный аппарат насилия сумеет дисциплинировать и подтянуть и саму бедноту.

В «послесловии» к брошюре Ленин очень кстати объясняет, почему в июле и раньше большевики не хотели стать властью и почему в октябре они вовсе не собираются следовать «тупоумному» совету «Новой жизни» – остаться «непобедимыми, занимая оборонительную позицию в «гражданской войне» и не принимая на себя наступательной инициативы». Ответ Ленина мог служить ответом также и тем, кто находит, что лучше было пустить большевиков к власти раньше, когда они были менее организованы и не имели еще на своей стороне масс. Тогда, отвечает Ленин, мы и не пошли бы на этот эксперимент. «Если у революционной партии нет большинства в передовых отрядах революционных классов и в стране, то не может быть речи о восстании. Кроме того, для него нужно: 1) нарастание революции в общенациональном масштабе; 2) полный моральный и политический крах старого, например «коалиционного», правительства; 3) большие колебания в лагере всех промежуточных элементов, то есть тех, кто не вполне за правительство, хотя вчера был вполне за него». Наблюдая за этими признаками, большевики 3–5 июля сознательно «удержали гражданскую войну в пределах начатка», вовсе «не задаваясь целью восстания». «Лишь гораздо позднее, чем в июле 1917 г., большевики получили большинство в столичных Советах и в стране». Именно после 3–5 июля, именно в связи с разоблачениями господ Церетели их июльской политикой, именно в связи с тем, что массы увидали в большевиках своих передовых борцов, а в социал-блокистах – изменников, начинается развал эсеров и меньшевиков.

Этот развал еще до корниловщины вполне доказан выборами 20 августа в Питере, давшими победу большевикам и разгром «социал-блокистов» (…процент голосов за большевиков возрос с 20 до 33 %, а абсолютное число голосов за них уменьшилось всего на 10 %; процент голосов всех «средних» уменьшился с 58 до 44 %, а абсолютное число голосов их уменьшилось на 60 %).

Развал эсеров и меньшевиков после июльских дней и до корниловских доказан также ростом «левого» крыла в обеих партиях, достигшего почти 40 %. Таким образом, теперь, после того как «пролетарская партия выиграла гигантски», теперь нужно дать ей иной совет, чем дает «Новая жизнь»: «не отходи от кипящих масс к “Молчалиным демократии” и, «если восставать, то переходи в наступление, пока силы врага разрознены». «Захватывай врага врасплох», – так говорит сам Маркс, цитируя слова «величайшего мастера революционной тактики Дантона: смелость, смелость и еще раз смелость». «Ни одного дня, ни одного лишнего часа не потерпят правительства Керенского рабочие и солдаты, знающие, что советское правительство даст немедленное предложение справедливого мира всем воюющим, а следовательно, даст, по всей вероятности, немедленное перемирие и скорый мир. Ни одного дня, ни одного лишнего часа не потерпят солдаты нашей крестьянской армии, чтобы оставалось вопреки воле Советов правительство Керенского, военными мерами усмиряющее крестьянское восстание».

«Если же в объективных условиях момента коренится неизбежность или хотя бы только вероятность гражданской войны, тогда как можно ставить во главе угла съезд Советов или Учредительное собрание?.. Что же, голодный согласится ждать два месяца?.. Или история русской революции, шедшая с 27 февраля по 30 сентября необыкновенно бурно и темпом неслыханно быстрым, пойдет с 1 по 29 октября (день открытия Учредительного собрания) темпом архиспокойным, мирным, легально-уравновешенным» и даст возможность «во главу угла тактики класть мирные конституционно-легальные, юридически и парламентски “простые” вещи, вроде… Учредительного собрания?» «Но ведь это было бы просто смехотворно, господа, ведь это же сплошная издевка и над марксизмом, и над всякой логикой вообще».

Подготовка большевистского переворота. Логика событий была, несомненно, на стороне Ленина. «Ясно видя, осязая, чувствуя наличность обстановки гражданской войны», он дал сигнал. Называя только что сформированную коалицию «правительством гражданской войны», Троцкий, очевидно, подразумевал именно это: не то, что коалиция начнет гражданскую войну сама, а то, что при этой коалиции «объективные условия момента» сложились в смысле «неизбежности» гражданской войны с несравненно большими шансами на победу «пролетариата», чем это было 3–5 июля.

Брошюра Ленина датирована 1 октября, и в ней не напрасно подчеркнуто, что благоприятные условия для победоносного выступления большевиков сложились еще до «корниловских дней». Мы знаем, что действительно уже 29 августа предполагалось вооруженное восстание большевиков. Его на этот раз предупредил Корнилов, послав, согласно желанию правительства и собственным планам, войска, которые должны были вступить в Петроград в день, назначенный для большевистского бунта. Большевики имели, конечно, все основания думать, что Корнилов их не пощадит и что при изменении правительственного курса, неизбежном в случае его победы, им будет трудно продолжать свою деятельность. И они предпочли уклониться от направленного на них удара, отменив назначенное выступление и поставив тем Корнилова в невыгодное положение нападающего не на большевиков, а на само Временное правительство. Это было очень умно и указывает на очень умелое руководство. Во всяком случае, большевики не отменили, а только отсрочили осуществление своего плана. Как только корниловское движение было подавлено и вместе с тем открылся длительный правительственный кризис, они принялись за серьезную подготовку к решительному бою. К дням наибольшей слабости власти относится документ, который бросает яркий свет на закулисную сторону этой подготовки. Так же как в дни, предшествовавшие 3–6 июля, речь идет о солидной германской помощи деньгами и оружием.

Мы не знаем, на какое употребление Ленин получил уже 29 августа (12 сентября) по телеграмме представителя Diskonto-Gesellschaft, некоему г. Фарзену в Кронштадте 207 000 марок через указанных Фарзеном лиц в Стокгольме. Но 8 (21) сентября по специальной телеграмме председателя рейнско-вестфальского угольно-промышленного синдиката Кирдофа, то есть по особому распоряжению из главного источника, откуда шли германские субсидии, контора банкирского дома В. Варбург открыла новый текущий счет: «для предприятия товарища Троцкого». Какой-то адвокат (разведка предполагает, что это был известный активист Ионас Кастрен) приобретает на эти деньги оружие, а не менее известный посредник большевиков в Стокгольме Фюрстенберг-Ганецкий, заблаговременно связывается с «товарищем» в Хапаранде, чтобы подготовить доставку этого оружия и «требуемой товарищем Троцким» суммы в Россию. Через 11 дней, 19 сентября (2 октября), Фюрстенберг уже сообщает из Стокгольма в Хапаранду Антонову (вероятно, лицо, тождественное с будущим главнокомандующим большевистскими войсками в походе против Ростова), что «поручение товарища Троцкого исполнено: со счетов синдиката и министерства (вероятно, Министерства иностранных дел в Берлине) 400 000 крон сняты и переданы товарищу Сене (Суменсен), который одновременно посетит вас (Антонова) и вручит вам упомянутую сумму»[114]114
  Данные эти взяты из документов, собранных, вероятно, русской разведкой и иностранными разведками и приобретенных американцем Сиссоном в конце 1917 г. Тогда же эти документы были пересланы в Новочеркасск, где я впервые с ними познакомился. В известной брошюре Сиссона «Te Bolshevist Conspiracy» эта серия документов напечатана мелким шрифтом, в приложении. Более сенсационными, очевидно, считались тогда документы, переданные американцем в подлинниках или фотографических снимках и относившиеся к сотрудничеству большевиков с германскими офицерами уже после их победы. Но уже в период собирания последних документов пошли слухи о подделке их лицами, продававшими документы Сиссону. К брошюре Сиссона приложено специальное расследование особой комиссии американских ученых, которое опровергло обвинение в подделке и признало документы подлинными. Но, конечно, это не есть последняя инстанция. Основательность сомнений была признана союзными правительствами, и на документы перестали ссылаться. Уверенность в подложности их широко распространилась. Однако же и этот вывод был бы чересчур огулен. История собирания документов в большевистских учреждениях для Сиссона рассказана в «Последних новостях» Е. П. Семеновым (Коганом). Из другого источника я также имел случай узнать, что по крайней мере некоторые из собранных ими документов – подлинные. Весьма возможно, что агенты Семенова, польстившись на деньги, перешли от собирания документов к их подделке на советских бланках. Точного критерия я до сих пор не имею. Но документы, использованные в тексте, повторяю, относятся совсем к другой категории, и происхождение их иное: как я полагаю, их действительно собрали иностранная и русская разведки.


[Закрыть].

Очевидно, этой серьезной подготовкой объясняется и то отношение, в которое большевики в это время встали к правительству «гражданской войны», как Троцкий уже заранее называл правительство третьей коалиции, и ко всем тем «социалистам», которые содействовали созданию этой коалиции и Совета республики. Для успеха предстоящего выступления надо было сохранить абсолютную чистоту и ясность положения, при котором все социалисты, кроме «левого крыла» Совета рабочих и солдатских депутатов, окончательно дискредитировались в рабочей и солдатской среде Петрограда как «изменники», не желающие дать народу немедленного хлеба и мира. Мы видели начало этой кампании в резолюциях петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов во время переговоров о коалиции. Нам остается проследить теперь, как та же кампания развивалась в течение октября, параллельно с окончательными приготовлениями к инсценировке на улицах столицы «предприятия товарища Троцкого».

9 октября, то есть тотчас после ухода большевиков из Совета республики, в Смольном институте под председательством Каменева состоялось пленарное заседание петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, в котором взаимные тактические позиции умеренного и крайнего социализма определились вполне отчетливо. Троцкий в своем докладе о предпарламенте заявил, что это никому не нужное учреждение, которое играет на руку лишь империалистической буржуазии, проводящей через него свои контрреволюционные требования. Он закончил свою речь призывом, «чтобы все были готовы к борьбе за захват власти, так как только Советы могут спасти страну и закончить войну настоящим демократическим миром». Тщетно доказывал Либер от имени меньшевиков, что большевики «до смешного упрощают вопрос о власти», что «через две недели они сами обнаружат, что не власть рождает хлеб» и что, «добросовестно подумав, они поймут, что одно дело – взять власть в свои руки, а другое – сохранить ее в своих руках». Либер прибавил, что «совесть мешала меньшевикам и эсерам взять власть в свои руки, ибо они никогда не были демагогами и знали, что обещания, данные народу, надо осуществлять и нельзя народ обманывать». Вывод отсюда был тот, что нельзя давать неисполнимые обещания вообще, даже и не находясь у власти. Но в этом и заключалась трудность промежуточной позиции меньшевиков, что, не отказываясь давать обещания, они отказывались поставить себя в положение, в котором были бы вынуждены или исполнить их, или формально от них отказаться. Большевики перешагнули через условную черту демагогической совести – и привлекли большинство петроградского Совета на свою сторону. Против 169 меньшевиков и эсеров подавляющим большинством была принята предложенная Коллонтай резолюция, в которой говорилось, что предпарламент создан для закрепления власти за буржуазией в обход Всероссийского съезда Советов и что «корниловцу» Керенскому предпарламент нужен для его «бонапартистских» замыслов. Такой же провал ожидал на этом заседании эсеров в лице оборонца Каплана, требовавшего от исполнительного комитета экстренных мер для обороны столицы и содействия выводу Петроградского гарнизона для встречи неприятеля. Эта последняя мера, на которой настаивал Северный фронт, была, конечно, непопулярна в Петрограде. Нашелся офицер, некто Павловский, который внес проект резолюции с требованием немедленной отставки нового правительства, захвата власти, вооружения рабочих и запрещения вывода гарнизона из Петрограда. «Контрреволюционный» состав должен был быть заменен новым революционным «комитетом обороны», к которому должна была перейти вся власть по охране «революционного народа». Эта резолюция большевиков также была принята. Армия была представлена в этом заседании 36 делегатами от Румынского фронта, заявлявшими, что солдаты требуют немедленного заключения мира и передачи власти Совету, иначе армия сама заключит перемирие и сложит оружие. Председатель Каменев приветствовал это заявление, выразил радость по поводу того, что большевистские лозунги, наконец, усвоены, и обещал внимательно изучить желания делегатов и вынести удовлетворительные решения.

11 октября опыт был повторен перед более широким собранием представителей Советов Северной области с участием представителей Москвы, Балтийского флота и петроградского Совета под председательством прапорщика Крыленко. После резкой резолюции по поводу остававшихся в Крестах 37 заключенных большевиков, которая была принята съездом по предложению Антонова, Троцкий снова требовал перехода власти в руки Советов. Матрос Дыбенко в качестве представителя Финляндского областного комитета заявил, что комитет ведет неустанную борьбу с правительством. Представитель Балтийского флота сообщил, что флот исполняет лишь те военные приказы, которые скреплены подписью комиссаров Совета, и если правительство не заключит мира, то Балтийский флот сам предпримет шаги к его заключению. Представитель Волынского полка как бы для иллюстрации к решению предыдущего собрания заявил, что полк не выйдет из Петрограда по простому приказу «контрреволюционного правительства». В дальнейших заседаниях съезда было принято обращение к крестьянам, говорившее «о близости решительного боя рабочих, солдат и крестьян за землю, волю и мир». Представитель латышского Совета рабочих и солдатских депутатов сообщил, что 40 000 латышских стрелков находятся в распоряжении съезда. Единственный способ борьбы умеренного большинства исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов со всеми этими решениями съезда заключался в заявлении, что съезд созван без ведома исполнительного комитета в произвольном составе и поэтому является «частным совещанием отдельных Советов, а не полномочным съездом».