Текст книги "История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова"

Такой размах деятельности секретариата в связи с самочинными распоряжениями в военных вопросах и с новой попыткой поднять украинский флаг на судах Черноморского флота обратил, наконец, внимание восстановленного правительства третьей коалиции на Украину. По докладу А. И. Коновалова (16 октября), решено было принять необходимые меры. Министр юстиции П. Н. Малянтович предложил прокурору Киевской судебной палаты немедленно произвести строжайшее расследование о действиях Рады и секретариата как органа государственной власти, члены которого назначаются Временным правительством. Морской министр Вердеревский тогда же послал Центральной Раде телеграмму, в которой заявлял, что «поднятие другого флага, кроме военного, на судах Черноморского флота, который является флотом Российской республики и содержится на средства Государственного казначейства, является недостойным актом сепаратизма». 17 сентября правительство пригласило телеграммой Винниченко, Стешенко и Зарубина прибыть в Петроград для выяснения позиции Рады в вопросе об Учредительном собрании. Их приезд ожидался 19-го. В то же время решено было до выяснения вопроса не посылать секретариату очередного кредита в 300 000 рублей. Несколькими днями раньше киевский комитет партии социалистов-революционеров осудил «самостийные» стремления Рады и отозвал своего министра Зарубина из комиссариата. Еще раньше по той же причине из Рады ушли к.-д., и X партийный съезд партии народной свободы одобрил этот шаг своего областного комитета. Печать также относилась к вожделениям Рады и секретариата неодобрительно.

Все это произвело впечатление на украинцев, и их вожди забили отбой[105]105
  Как видно из книги Винниченко (Видр. нацiï, II. 59), «украинские вожди ожидали более крутых мер со стороны правительства. Они были уверены, что их вызывают в Петроград, чтобы там арестовать, а в Киеве разогнать Центральную Раду быстрым и решительным нападением». Винниченко прибавляет: «Ни Центральная Рада, ни Генеральный секретариат про эти планы не знали. Впоследствии только выяснилось (?), что в петроградской тюрьме были уже и камеры приготовлены для генеральных секретарей». Скорее всего, эти опасения свидетельствуют о настроении делегатов, в особенности самого Винниченко, не поехавшего вместе с делегатами. Приехала делегация «в тот день, когда большевики уже обстреливали Зимний дворец».


[Закрыть]. Винниченко напечатал в местных газетах письмо, в котором доказывал, что «суверенность Учредительного собрания вовсе не предрешает проявления воли украинской демократии в сторону отделения от России и независимости». В заседании комитета Рады 18 и 19 октября Винниченко предъявил это письмо, подчеркнул признаваемое декларацией «единство Российской федеративной республики» и заявил, что законопроект о созыве украинского Учредительного собрания будет представлен на утверждение Временного правительства. Вопрос о суверенности был предметом бурных прений и расколол собрание. В конце концов «малая» Рада приняла по этому вопросу голосами всех украинских фракций компромиссную формулу, которая все же не удовлетворила представителей российской демократии в комитете. «Вновь подчеркивая необходимость единства федеративной Российской республики», «малая» Рада признавала, что воля народов на Украине к самоопределению может быть выражена только через Учредительное собрание Украины и что, таким образом, выраженная воля народов Украины будет согласована с волей всех народов, населяющих Россию, выраженной через Всероссийское Учредительное собрание».

Этим уступки и ограничились. Винниченко, согласно постановлению Рады, отказался ехать в Петроград по вызову правительства. Самочинные шаги к украинизации гражданского и военного управления продолжались энергичнее прежнего. 21 октября в Киеве открылся третий Всеукраинский съезд, члены которого начали с манифестации перед памятником Хмельницкого. Рада протестовала против назначения Квицинского и запретила войсковым частям исполнять его приказы. Настроение украинских националистов было совершенно большевистским. На съезде, избравшем украинский комитет Западного фронта, было постановлено требовать от правительства немедленно приступить к мирным переговорам и заключить на всех фронтах перемирие. При этом, так как «грозный час не ждет», Центральная Рада должна была, не ожидая ответа правительства, взять в свои руки дело окончания войны против «затягивающей эту бойню буржуазии». Правительственный комиссар докладывал, что в этом постановлении заключается прямой призыв к измене. Он предлагал не утверждать фронтового комитета и не ассигновать ему средств. Не была утверждена правительством и фронтовая украинская рада на Юго-Западном фронте. Словом, ко времени выступления большевиков (они готовились к выступлению и в Киеве) Украина, несмотря на внешние уступки, находилась в открытом конфликте с Временным правительством. Благополучно разрешился лишь конфликт с Черноморским флотом, откуда комиссар Шрейдер телеграфировал, что все дело сводится к «недоразумению», ибо поднятие украинских флагов было приказано лишь на один день, в ознаменование торжества украинизации крейсера «Светлана».

Анархия в стране. Перечень затруднений, с которыми пришлось встретиться третьей и последней коалиции, был бы не полон, если бы мы не упомянули здесь еще и о тех осложнениях, которые являлись последствиями постоянно растущей требовательности в социальных вопросах и растущего распада управления. Перед самым сформированием третьей коалиции вот что пишут об анархии в стране «Русские ведомости» в номере от 20 сентября: «По всей России разлилась широкая волна беспорядков. Киев, Бахмут, Орел, Тамбов, Козлов, Ташкент, Запад и Восток, центр и окраины попеременно или одновременно становятся ареной погромов и разного рода беспорядков. В одних местах беспорядки возникают на почве продовольственных затруднений, в других толчок к ним дает разгром солдатской толпой винного склада, в третьих просто никто не в состоянии ответить на вопрос, отчего возникли беспорядки. Город жил, казалось, мирной жизнью, но неожиданно толпа выходит на улицу и начинает разбивать лавки, творить насилия над отдельными лицами, подвергать самосуду представителей администрации, хотя бы эта администраций и была выборной. Стихийность и бессмысленность погромов ярче всего бросаются в глаза, и эти особенности беспорядков больше всего затрудняют борьбу с ними. Убеждать, обращаться к разуму и совести? Но именно разум-то тут и отсутствует, а советь заснула крепким сном. Прибегать к мерам репрессии, к содействию вооруженной силы? Но именно эта вооруженная сила в лице солдат местных гарнизонов играет главную роль в погромах… Всего две недели назад военный министр очень успокоительно говорил о положении дел в Московском военном округе (восхваляя свои «демократические» методы управления им. – П. М.), а за эти две недели пришлось уже снаряжать специальные военные экспедиции из Москвы для подавления солдатских беспорядков в Орле, Тамбове, Козлове. То лп а в худшем смысле этого слова все более выходит на улицу и начинает чувствовать себя господином положения, не признавая над собой никакой власти. Иногда эта толпа выкидывает те или иные большевистские лозунги, но по существу ее нельзя назвать даже большевистской или анархистской. Просто толпа как толпа: темная, глубоко невежественная, не признающая ничего, кроме грубо личных интересов».

Через несколько дней вновь сформированное правительство принялось за работу, и первое, с чем оно столкнулось, это тот же вопрос об анархии в стране. На заседании 27 сентября министр внутренних дел Никитин доложил, что, по сообщениям с мест, анархия, как в городах, так и в сельских местностях, продолжает расти. Он также отметил стихийный характер движения, особенно опасный в деревнях. Аграрные беспорядки, по его сообщению, принимали в большинстве случаев характер бессмысленного буйства, выражавшегося в уничтожении усадеб, запасов скота и т. д. Действительно, в те же дни официоз эсеров чертовского оттенка «Дело народа» напечатал сообщение партийной деятельницы г-жи Слетовой об аграрных беспорядках в Козловском уезде, представляющее яркую иллюстрацию к сообщению Никитина. В уезде к 18 сентября было сожжено более 30 имений, причем в наиболее культурных не оставлено камня на камне. «Жгут и громят не только помещиков, но и крестьян, особенно хуторян и отрубников. Одно село идет на другое или из-за дележки, или из-за отказа идти громить». Крестьяне умоляют прислать им помощь, защитить их. Понемножку присылают солдат, которые присоединяются к погромщикам… Теперь присланы казаки в Козлов. Их появление даже самыми крайними встречено с радостью». Но против них, продолжает Слетова, «кем-то ведется агитация среди солдат. Жалко и скверно видеть, как при одном приближении казаков все пригнулось, а теперь против них страшная злоба, хотя они только разъезжали, никого не трогая». Что же делают партийные работники против этой агитации? «Горсточка местных партийных работников, не демагогов, – отвечает Слетова, – выбивается из сил, но их до смешного мало… Необходимо поехать на места влиятельным представителям партии и исполнительного комитета… Но… попробовала я было поговорить кое с кем, просила дать мне вне очереди сделать заявление на заседании. Подождите, отмахнулись от меня, – у нас важный вопрос: требуют два новых места в президиум; надо сперва с этим покончить». Итак, в Козлове, как в Петрограде и как повсюду, партийные споры за преобладание мешают применению власти, и средство превращается в цель саму по себе.

Очень ярким примером, как эксплуатировали сами «демократические организации» возраставшее бессилие правительства, является история с железнодорожной забастовкой и с требованиями «Центрофлота». Тот и другой конфликты не случайно совпали с днями кризиса правительственной власти. Они закончились после восстановления кабинета, но закончились вынужденными компромиссами, на которые правительство вынуждено было пойти в ущерб интересам государственного казначейства и собственному авторитету.

Победа «Викжеля». Общая железнодорожная забастовка грозила давно, начиная с мая. К угрозе этой забастовкой железнодорожники прибегали не раз, требуя увеличения своих окладов. Прибавки, намеченные так называемой комиссией Плеханова, считались с соображениями государственной экономии. Железнодорожников эти прибавки не удовлетворили, тем более что дороговизна продовольствия продолжала расти. Всероссийский железнодорожный съезд, закончившийся 25 августа, вошел в новые переговоры с Министерством путей сообщения, и вместе с тем снова нависла угроза забастовки. П. П. Юреневу с большими трудностями удалось отсрочить забастовку, когда началось корниловское движение. В борьбе с этим движением при заместителе Юренева А. В. Ливеровском железнодорожникам удалось сыграть большую политическую роль. Недаром Корнилов считал нужным заслужить их благоволение, послав им незадолго до восстания сочувственную телеграмму, в которой признавал их заслуги и право на увеличение материального вознаграждения. Не допустив корниловские эшелоны доехать вовремя до Петрограда, железнодорожники расстроили весь план Корнилова и существенно содействовали его поражению. Это, несомненно, очень повысило политическое самочувствие их центральной организации. Знаменитый отныне «Викжель» (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного союза) выдвигается вперед в ряду тех главных «демократических организаций», с которыми правительство вынуждено было считаться как с влиятельными факторами внутренней политики. И тотчас же после ликвидации корниловского выступления «Викжель» решает заставить правительство почувствовать и признать свою силу.

В ночь на 7 сентября исполнительный комитет союза в полном составе выехал в Петроград для предъявления правительству требований, санкционированных угрозой забастовки. Он застал в Петрограде новую комиссию по вопросу о пересмотре норм оплаты железнодорожного труда под председательством управляющего Министерством труда Гвоздева. Не удовлетворившись слишком, по его мнению, обширной и неопределенной задачей этой комиссии, «Викжель», «считая железнодорожный союз организацией демократической», вступил в прямые контакты с исполнительным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов и получил там признание. Его ввели вместе с представителями бюро исполнительного комитета Совета и Всероссийского совета профессионального союза в состав совещания, которое в три дня должно было разрешить вопрос о «тяжелом материальном положении и голодном существовании железнодорожников». Бюро при этом гарантировало «Викжелю» всемерную поддержку перед Временным правительством решений этой комиссии. Произведя некоторые уменьшения ставок, комиссия передала свои решения в правительственную комиссию Гвоздева на окончательное решение в семидневный срок. От правительства «Викжель» ожидал простого утверждения результатов работ гвоздевской комиссии. Но правительство, обсудив вопрос 19 сентября (то есть в момент своего распада), решило сообразить предварительно новый расход, падавший на казну в случае принятия прибавок, с изысканием нового источника дохода путем увеличения пассажирских и грузовых тарифов, а также с возможностью облегчить расход, организовав продовольствие железнодорожников натурой. Эти вопросы должны были быть рассмотрены в новой комиссии министров под председательством Ливеровского. «Такая передача уже решенного вопроса в новую комиссию, – констатирует «Викжель», – вызвала естественный взрыв негодования среди железнодорожников на местах». Судя по разногласиям «на местах», обнаружившимся позднее, это было не совсем так. Но Центральный комитет во всяком случае решил воспользоваться телеграммами с мест, «что голодные железнодорожники не могут больше ждать», и сделать решительный шаг. Предоставим здесь слово самому «Викжелю».

«Побуждаемый массами и ясно сознавая, что забастовки на отдельных дорогах, предоставленные сами себе, приведут к полному расстройству транспорта и внесут полный хаос в экономическую жизнь страны, прекратят подвоз продовольствия в города и на фронты, породят голодные бунты и приведут к полной гибели страну и революцию, Центральный исполнительный комитет Всероссийского железнодорожного союза, повинуясь велению долга, вынужден был взять в свои руки руководство железнодорожной забастовкой в целях внесения в ее течение планомерности, для того чтобы от этой борьбы не пострадали население страны и народная армия». Впоследствии, объявляя окончание забастовки, «Викжель», правда, выставил менее возвышенные мотивы. «Наша задача сводилась к тому, чтобы добиться наиболее полного удовлетворения выставленных нами требований с наименьшими для страны и армии жертвами». Он признавал и то, что так рискованно поставленная задача не вызывала общего сочувствия «демократии». «Затягивать забастовку в настоящий – исключительно тяжелый для страны – момент, – заявлял «Викжель» 26 сентября, – крайне опасно для революции и Всероссийского железнодорожного союза. Железнодорожники рискуют остаться в одиночестве без поддержки всей остальной демократии». Итак, «Викжель» отлично знал, чем рисковал сам и чему подвергал страну, но уступил он лишь перед дальнейшим риском для самого себя, а не для страны. Во всяком случае он рассчитал верно и точно: правительство «в исключительно тяжелый для страны момент» не могло сопротивляться. Оно уступило как раз тогда, когда дальнейшее сопротивление становилось «крайне опасно» для самого «Викжеля».

Здесь впервые выступила «демократическая организация», откинувшая привычки российской интеллигенции и научившаяся действовать в практических вопросах практически, без промаха – по-американски. Для истории следует сберечь имена этих инициаторов нового периода русской политической тактики, тем более что ни в каком другом отношении имена эти не известны русской общественности. Это были: председатель стачечного комитета «Викжеля» А. Чар, товарищ председателя Федотов, секретарь Афанасьев и члены Баканчиков, Ильичев, Добытин, Кравец, Шеханов и Магитский.

Правительство сдалось не сразу. Забастовка была объявлена – с полуночи на 24 сентября для поездов прямого сообщения, с полуночи на 27-е – для местного сообщения и с полуночи на 29-е – полная, за исключением санитарных и воинских поездов, продовольственных и воинских грузов. Керенский 21 сентября объявил, что правительство «в течение ближайших дней установит новые нормы заработной платы», хотя и считает своим долгом предупредить, что осуществление этих норм возможно лишь при немедленном повышении железнодорожных тарифов в силу полной невозможности отнести этот новый расход на средства казны. Но вместе с тем министр-председатель заявлял также, что «никаких колебаний, никаких потрясений правильной работы железных дорог Временное правительство допустить не может, так как это грозит неисчислимыми бедствиями для армии и населения больших городов и явится тяжким преступлением против родины и армии». Поэтому Керенский «выражал надежду, что Временному правительству не придется принимать тех суровых мер, которые, по закону, полагаются за неисполнение во время войны распоряжений железнодорожных властей, ибо он “уверен, что железнодорожники в эти дни тяжких испытаний не изменят родине”». Еще более решительным тоном написана телеграмма министра почт и телеграфа Никитина от 22 сентября: «Призыв к приостановлению железнодорожного движения, – напоминал и он, – есть наказуемое по закону преступление, равное измене родине. Все граждане призываются к защите родины от нового удара, подобного корниловскому заговору. Предписываю задерживать все телеграммы явно преступного содержания и сообщать о них мне».

Увы, несмотря на эти предупреждения, забастовка была все-таки объявлена на 24-е. Керенский получил за подписью Магитского гневный и строгий ответ: «Железнодорожники никогда не были и не будут изменниками родине и революции, и вам, товарищ Керенский, это известно лучше, чем кому-либо другому (намек на услуги во время корниловского движения)». Но «безумная игра Министерства путей сообщения привела железнодорожников в состояние взбаламученного моря… Инициатива идет не от нас, а от широких масс. Товарищ Керенский, мы исчерпали все меры. Слово за Временным правительством… Ответственность за грозные события не на нас, а на тех, кто шесть месяцев играл терпением голодных железнодорожников». С Никитиным у почтово-телеграфного союза произошел открытый конфликт, так как исполнительный комитет союза вопреки телеграмме министра признал мотивы «Викжеля» «серьезными и вполне справедливыми» и распорядился «телеграммы органов железнодорожного союза передавать беспрепятственно». Никитин ответил на это распоряжением телеграмму исполнительного комитета почтово-телеграфного союза задержать, а сам исполнительный комитет «считать присоединившимся к противогосударственному движению» и грозил «порвать с союзом всякие отношения». В ответ на это центральный комитет и собрание служащих министерства почт «разъяснили», что забастовку они считают «несвоевременной», но тем не менее «не могут допустить, чтобы члены почтово-телеграфного союза служили оружием, направленным против родственной им профессиональной организации». «Категорически протестуя против сравнения экономической забастовки с корниловщиной», члены союза признали «единственно приемлемой строго нейтральную позицию» и осудили одинаково как «провокаторские слухи о возможности почтово-телеграфной забастовки», так и «попытки помешать контактам железнодорожных организаций и нарушить планомерность забастовки «Викжеля». Со своей стороны, «Викжель» внушительно напоминал Никитину, – в этом, собственно, и заключалась политическая сущность пробы сил, начатой от имени «голодающих железнодорожников», – что его телеграмма «есть призыв к разгрому демократических организаций, ибо армия железнодорожных тружеников есть часть общей демократии, и центральный комитет железнодорожного союза в этой забастовке пользуется поддержкой московских Советов рабочих и солдатских депутатов». «Впрочем, – пренебрежительно прибавлял «Викжель», – ваше отношение к выдвинувшим вас и поставившим в ряды правительства Советам всем известно.., а потому мы рассматриваем вашу телеграмму как произведение провокационной литературы и даем вам ответ исключительно для освещения вопроса в глазах демократии и всего населения».

Правительство немедленно пошло на уступки. На заседаниях 24 и 25 сентября был выработан и немедленно передан по прямому проводу в центральный комитет железнодорожного союза в Москву правительственный декрет, которым нормы оплаты устанавливались вдвое выше плехановских, хотя и несколько ниже гвоздевских. Зато железнодорожники получали исключительные льготы в деле продовольствия. Их продовольственные комитеты получали независимость от губернских, в случае неполучения ими в течение трех недель продуктов получали право производить собственные закупки и перевозить их в первую очередь; наконец, в случае необходимости они получали продовольствие из интендантских складов. Новая денежная жертва, возложенная на казну правительством, равнялась 760 миллионам в год, и на конец 1917 г. было немедленно ассигновано 235 миллионов.

«Викжель» все-таки был недоволен. По откровенному заявлению А. Я. Чара, он обращался к правительству не только с экономическими, но также и с чисто правовыми требованиями, касавшимися признания прав самого «Викжеля», а о них декрет не упоминал ни одним словом. «Викжель» требовал признания железнодорожного союза правомочным органом при окончательной выработке условий соглашения с правительством, немедленного распоряжения министерства об установлении 8-часового рабочего дня повсеместно, наконец, «хотя бы принципиального согласия» на «демократизацию состава центрального управления». Экономические уступки тоже признавались недостаточными. Но тут «Викжель» соглашался ждать решения нового, экстренно созванного железнодорожного съезда. Выехавшая из Петрограда еще накануне делегация «Викжеля» получила соответствующие инструкции.

Последовали новые переговоры, на этот раз при особом участии военного министра Верховского, к которому делегация была послана непосредственно. К правительству в Зимний дворец вместе с делегацией «Викжеля» явились представители Совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе, Гоц и Крупинский, представитель профессиональных союзов большевик Рязанов и предложили правительству немедленно издать дополнения к декрету, текст которых был предварительно ими выработан на заседании в Смольном. Министр Ливеровский категорически заявил, что денег правительство больше дать не может, но признал неупоминание о правах «Викжеля» результатом простой поспешности и обещал образовать специальную комиссию для точной нормировки рабочего дня при равном участии «Викжеля» и министерства. С этими объяснениями правительство приняло дополнения к декрету и опубликовало их. «Викжель» получил формальное признание. Правительство обязалось привлекать его к участию «во всех пунктах, где требуется соглашение с другими ведомствами или разработка инструкций». После этого он мог объявить по союзу: «Нам удалось достигнуть более или менее значительных результатов… Железнодорожники в своей борьбе проявили максимум государственной мудрости и наивысшее напряжение сил… Для выработки форм дальнейшей борьбы мы решили созвать на 15 октября чрезвычайный съезд». Теперь же, «опасаясь, чтобы только что народившийся железнодорожный союз в этой тяжелой, гигантской борьбе не был разрушен навсегда и не оказался в полном одиночестве, центральный исполнительный комитет Всероссийского железнодорожного союза признал необходимым всероссийскую забастовку прекратить». Это и было сделано телеграммами по всей сети железных дорог: с полуночи на 27 сентября железнодорожное движение возобновилось в полном объеме. Новая «демократическая организация» получила свое политическое крещение и ознаменовала свое равноправие с другими принятием сокращенного имени «Викжель».

Победа «Центрофлота». Инцидент с другой «демократической организацией», с центральным комитетом Всероссийского военного флота при Центральном исполнительном комитете Совета рабочих и солдатских депутатов, или, как сокращенно звучало это длинное название, с «Центрофлотом», производит еще более гнетущее впечатление. Конфликт возник здесь из-за совершенного пустяка, но «демократическая организация» проявила при этом такое гипертрофированное чувство собственного достоинства и такое неумение охранить достоинство национального «революционного» и «республиканского» правительства, что мелкий сам по себе факт явился грозным симптомом и еще более грозным предвестником грядущих испытаний. «Центрофлот» поднял вопрос о расширении занимаемого им помещения в здании Адмиралтейства. Морской министр Вердеревский, осмотрев помещение, нашел это желание основательным и сделал соответствующие распоряжения. Но «Центрофлоту» решение министра не понравилось, и он предпочел действовать явочным порядком. 14 сентября Вердеревский получил от председателя «Центрофлота» большевика Абрамова следующее короткое заявление: «Г-н морской министр, постановлением “Центрофлота” решено занять для работ и пленарных заседаний помещения, назначенные для начальника штаба Егорьева. О вышеизложенном для сведения уведомляется». Адмирал Вердеревский наложил на этом документе резолюцию: «Из формы и факта обращения ко мне усматриваю, что «Центрофлот» предполагает нужным и возможным в решении вопросов, до сего времени подлежавших решению министра, заменять такового. Не считая такую постановку вопроса полезной и законной, я не усматриваю возможным плодотворно работать в создавшейся обстановке, о чем и заявлю министру-председателю». Керенский, однако, не принял отставки морского министра, и «директория решила не уступать “Центрофлоту”». Тогда Абрамов послал министру новую телеграмму: «Центрофлот» «ввиду встретившегося препятствия… от занятия квартиры Егорьева отказывается, но при том положении, в которое поставлен “Центрофлот”, будет считать себя лишенным возможности продолжать свою работу и слагает с себя свои обязанности вплоть до отъезда членов к месту своей службы». Министр апеллировал своей отставкой к правительству, «Центрофлот» апеллировал своим «сложением обязанностей» к Совету рабочих и солдатских депутатов.

Последовала попытка уладить дело длинными переговорами. Морской министр предложил «Центрофлоту» обширное помещение в 12 комнат и самый большой зал Адмиралтейства, библиотеку для пленарных заседаний. Если и это не понравится, министр предлагал деньги для найма в городе помещения, какое «Центрофлот» найдет подходящим. Но «демократическая организация» хотела непременно иметь квартиру Егорьева и 17 сентября отправила министру новую ноту. «Считая ненормальным такое положение, когда Морское министерство не идет на компромисс, «Центрофлот» решил занять пустующую квартиру начальника штаба, о чем доводит до вашего сведения и сведения министра-председателя». Итак, «Центрофлот» начинал военные действия. Морской министр принял со своей стороны оборонительные меры и опечатал квартиру. Тогда 18 сентября последовал ультиматум: «Центрофлот» требовал у Временного правительства удаления от должностей Егорьева и заведующего телеграфом морского штаба Романова, оставления «спорной квартиры» «по праву» за «Центрофлотом» и назначения на пост первого помощника морского министра капитана Вейнера, начальника штаба Кронштадтской крепости. Все эти требования должны быть удовлетворены в 24 часа; в противном случае «Центрофлот» грозил считать «права высшей морской демократической организации нарушенными и дальнейшее отношение с Морским министерством прерванным». Это было уже слишком – даже для «директории». И правительство Керенского решило: «Центрофлот» немедленно распустить и назначить новые выборы, «считать изменой всякую попытку возбудить волнение среди команды, принимая во внимание угрожающее положение на Балтийском море», и «в случае возникновения на этой почве волнений привлечь настоящий состав «Центрофлота» в качестве подстрекателей». Во исполнение постановления о роспуске 19 сентября «Центрофлоту» было предъявлено требование к 3 часам дня очистить все занимаемые квартиры. Адмиралтейство было окружено отрядом юнкеров, помещения «Центрофлота» и аппарат Юза охранялись часовыми. Телеграммой комитетам флота в Гельсингфорсе и в Севастополе морской министр сообщал, что на флот могут быть направлены «провокационные попытки» и что одновременно с ультиматумом «Центрофлота» правительство «получило еще ряд указаний на готовящийся со стороны немцев удар по Балтийскому морю в связи с непрекращающимися во флоте волнениями команд». «Ввиду безусловной необходимости не прерывать начатой реальной работы “Центрофлота”» министр просил ускорить выборы его нового состава.

Собрание представителей судовых команд, собравшееся в час дня в Гельсингфорсе, носило, как сообщил по аппарату Юза командующий Балтийским флотом адмирал Развозов, «хотя и тревожный, но выжидательный характер ввиду доверия и уважения, которые связывают флот с морским министром». Но все же центральный комитет флота признал «роспуск “Центрофлота” в столь тяжелое время невозможным» и настаивал на отмене приказа. Общее собрание с судовыми командами уже запросило адмирала Развозова, «какие меры принимать против роспуска». Вердеревский на сообщение Развозова, ответил, что мнение правительства о роспуске было единогласным и что никакое правительство не может допустить «предъявления отдельными организациями ничем не мотивированных требований», ибо в таком случае всякое требование любой группы лиц из населения должно правительством безапелляционно исполняться, и правительство фактически передает власть в руки лишенной организации массы». Он «обращался к уму и сердцу команд» и просил их «не пойти вновь по пути распада на виду у врага, стоящего прямо у порога».

Три часа наступили, а «Центрофлот» и не думал очищать помещений. Он заседал под председательством Абрамова и «принял решения чрезвычайной важности, которые могут быть опубликованы лишь по приведении их в исполнение». Адмирал Вердеревский, вероятно, под влиянием разговоров с Гельсингфорсом предложил тогда новые условия. Он не будет настаивать на очищении помещений и на переизбрании состава «Центрофлота», если последний «в письменной форме, категорически и ясно, откажется от своих ультимативных требований в течение текущего 19 сентября».

Этот компромисс оказался приемлемым для исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, который и провел его в присутствии президиума «Центрофлота» на ночном заседании на 20-е. Днем 20 сентября члены исполнительного комитета Гоц и Авксентьев осмотрели помещение, которое морской министр предлагал для «Центрофлота», и нашли его вполне подходящим. После этого упорствовать больше не приходилось. Днем того же числа члены «Центрофлота» постановили послать во все части флота сообщение о причинах конфликта и о наметившемся благоприятном исходе его. Основываясь на документе, подписанном членами исполнительного комитета и заявлявшем, что «Центрофлот» отказывается от всех своих требований, правительство отменило указ о роспуске «Центрофлота».