Текст книги "История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова"

IV. Сила и слабость третьей коалиции

Частичные успехи правительства в Финляндии. Благодаря окончанию затянувшегося на целый месяц кризиса власти и обновлению состава коалиции Временное правительство в конце сентября и в начале октября переживало один из своих Lucida intervalla[103]103
  Светлых промежутков.


[Закрыть]: период ясности государственного мышления. Эти периоды, как мы знаем, всегда сопровождались усилением власти. И в эти моменты усиления власти всегда приходилось сводить запутанные и просроченные вследствие кризисов счета с «максималистическими» захватами окраинных народностей и русских политических партий. Едва государственная мысль правительства получила возможность спокойно сосредоточиться, как уже заявляли о своем праве на его внимание длительные окраинные конфликты в Финляндии и на Украине.

Мы оставили Финляндию в момент роспуска Временным правительством финляндского сейма за его попытку самочинного законодательствования по основному вопросу о взаимоотношении России и Финляндии. Социал-демократическое большинство распущенного сейма не захотело подчиниться указу о роспуске, не огласило его в заседании сейма и 16 августа попыталось самочинно собраться вновь. Попытка эта была пресечена энергичными мерами Временного правительства, по распоряжению которого генерал-губернатор Стахович занял помещение сейма гусарами. Хотя депутаты после того и собрались в зале четырех сословий, но правительство могло рассматривать это собрание как собрание частных лиц, бывших депутатов, в частном помещении и не придавать собранию никакого юридического значения. Через месяц, за три дня до выборов, финские социал-демократы решили повторить опыт и разослали всем политическим фракциям сейма повестки на заседание 15 сентября. Вновь назначенный заместителем М. А. Стаховича Н. В. Некрасов по распоряжению правительства спешно выехал в Гельсингфорс и застал там иную картину, чем месяц назад. Гельсингфорсский Совет рабочих и солдатских депутатов на этот раз отказал в поддержке войск для недопущения заседаний самочинного сейма. Временное правительство получило телеграмму, прочтенную Керенским на демократическом совещании, что «местные революционные силы не позволят никому, в особенности Временному правительству, помешать явочному открытию сейма». Спешно посланные делегаты Центрального исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов не были допущены на суда для переговоров с матросами. При этих условиях Н. В. Некрасову пришлось ограничиться символическим действием и объявить, что он «приказал наложить печати на двери сейма, дабы всем ясна была незаконность назначенного на 15 сентября собрания». Представители всех других партий заранее заявили, что не примут участия в явочном заседании: у них не было интереса это делать, так как в предстоящих выборах они рассчитывали на победу буржуазных партий над социалистами. Без четверти час дня 15 сентября в заседание сейма явился тальман распущенного сейма Маннер в сопровождении 80 депутатов, составляющих 40 % всего состава сейма, распорядился снять печати, открыл двери и объявил заседание открытым. В 20 минут был рассмотрен в трех чтениях и принят законопроект 5 (18) июля о верховных правах Финляндии. Перед голосованием депутат Айрола высказал точку зрения собравшихся. Сейм распущен незаконно. Настоящее собрание должно считаться законно состоявшимся, ибо сеймовый устав не предусматривает кворума. Если буржуазные депутаты отсутствуют, то тем хуже для них: они ничего не хотят сделать для достижения самостоятельности Финляндии, пользуясь благоприятными обстоятельствами, которые не повторятся. Что касается выборов в новый сейм, то сейм может и признать их незаконными, и согласиться на них, если они дадут благоприятные результаты. Так как два сейма существовать не могут, то нынешний сейм может объявить свою сессию законченной и сам назначить, когда новые депутаты должны собраться, ибо постановление русского правительства о созыве сейма на 1 ноября для Финляндии не обязательно. Затем, уже на основании принятого закона, были единогласно утверждены для введения в действие законопроект о 8-часовом рабочем дне, о коммунальных выборах, о правах русских граждан, о еврейском равноправии и другие, принятые сеймом в разное время. После этого заседание, продолжавшееся 35 минут, было закрыто тальманом.

Правительство реагировало на все это составлением акта, направленного в судебный департамент сената для судебного преследования против нарушителей общественного порядка.

На следующий день, 16-го, социал-демократические депутаты собрались на второе заседание, но оно очень скоро было закрыто Майнером. Некрасов объясняет это (в беседе с журналистами) тем, что «собравшиеся депутаты узнали, что объединенное совещание демократических организаций относится к их выступлению отрицательно». Нужно тогда предположить, что символическая победа над Россией изменила настроение этих депутатов после их телеграммы Керенскому. Как бы то ни было, очевидно, что больше того, что они уже сделали, с.-д. депутаты и не могли сделать. Они демонстрировали свою позицию на выборах, начинавшихся 18 сентября, и испробовали нового генерал-губернатора, от которого русская левая и финляндская печать ожидали «политики уступчивости взамен политики строгой законности», которую проводил Стахович.

Выборы, однако, показали, что тактика социалистического большинства распущенного сейма не одобряется страной. Избиратели явились в исключительно большом количестве к избирательным ящикам и дали победу буржуазным партиям. По сравнению с прежним сеймом состав нового сейма изменился следующим образом:

¹ Представитель Лапландии символизировал требование, выставленное финляндцами довольно давно, – об уступке Финляндии полосы земли от села Кюре до замка Петсало и побережья Ледовитого океана от норвежской границы до Рыбачьего полуострова.

Таким образом, ни самочинное объявление независимости Финляндии, ни обещания самых радикальных социальных реформ не подействовали. Это не значило, конечно, что финляндцы отказывались от самостоятельности. Но они хотели идти к ней более надежным путем. Сейм был в руках групп, привыкших действовать не революционными, а конституционными методами. Грамотой Временного правительства от 30 сентября созыв законного сейма был назначен на 19 октября (1 ноября). К этому времени нужно было выработать давно желанную новую «форму правления». Разумеется, эта «форма правления» представлялась теперь, в революционное время, молодому поколению финляндских политиков совершенно иначе, чем она рисовалась старому Мехелину и его сподвижникам. 22 сентября, то есть как только выяснилась победа буржуазных партий на выборах, в финляндских газетах были опубликованы проекты законов об установлении республиканской формы правления и о взаимоотношениях между Финляндией и Россией. Проекты эти, составленные финляндскими юристами, находились на рассмотрении юридической коллегии сената, но еще не были рассмотрены. Проект новой формы правления предполагалось внести с согласия Временного правительства в сейм, а проект о взаимоотношениях двух стран провести параллельно через сейм и через русское Учредительное собрание. Согласно обоим проектам, Финляндия объявлялась республикой, соединенной с Россией, но имеющей собственную конституцию и правительство, не зависимое от законодательной и правительственной власти в России. Законодательная власть принадлежала сейму вместе с президентом республики, выбиравшимся прямым и общим голосованием на 6 лет и получавшим право созывать и распускать сейм, назначать выборы, назначать членов Совета министров. Президент же являлся главнокомандующим финляндских войск в мирное время и объявлял в согласии с Советом министров мобилизацию. Вопрос о войне и мире являлся вопросом общегосударственным, который решался согласно основному закону России для обеих стран. Русское же правительство заключало договоры с иностранными державами, если только оно не делегировало этого права правительству Финляндии. Русские войска впредь до сформирования финляндской армии, оставались в крепостях и фортах Финляндии, пользуясь одинаковыми правами с финскими по расквартированию, перевозке и реквизиции при содействии финляндских властей. После сформирования финляндской армии она одна находилась в стране, имея целью защиту родины, этим оказывая содействие защите русского государства. Каждый гражданин являлся военнообязанным, и финляндское правительство обязывалось держать такое количество войск, чтобы расходы на них в мирное время были не менее 10 марок на жителя. Российское правительство имело право инспектировать эти войска и требовать переведения их на военное положение. В военное время Россия могла вводить в Финляндию необходимое количество войск, и тогда командование переходило к русским. Для устройства новых крепостей и фортов требовалось согласие русского правительства. Для дел православной церкви, телеграфа, денежных расчетов, торговли и судоходства Россия могла иметь в Финляндии свои учреждения, чиновников и агентов. Предусматривалась взаимная выдача уголовных преступников. Сношения двух правительств происходили через высшего представителя России в Финляндии (или Финляндии в России) или через статс-секретаря. Применение закона о взаимоотношениях могло производиться лишь одинаковыми постановлениями законодательных органов двух стран в порядке, установленном для основных законов. В случае разногласия в толковании закона спорный вопрос передавался в согласительную комиссию из трех членов от каждой страны, а в случае их несогласия – на решение международного третейского суда в Гааге, если он признает это относящимся к своей компетенции.

Отношение финляндских партий и печати к этим проектам было различное. Социалисты относились к ним, конечно, совершенно отрицательно. Но и шведская конституционная «Столичная газета» (Hufvudstadsbladet) находила, что это решение уже не может удовлетворить большинство финского народа. Напротив, старофинские «Гельсингфорсские новости» (Helsingin Sanomat) утверждали, что на этих проектах могут объединиться все партии и что этот проект формы правления «удовлетворит наиболее крайние требования».

26 и 28 сентября проект о взаимоотношениях Финляндии и России обсуждался юридической комиссией при Временном правительстве. Докладчик Б. Э. Нольде сразу обратил внимание на ту главную особенность проекта, что он радикально изменяет права России относительно внутреннего законодательства Финляндии и, таким образом, существенно умаляет суверенитет России. Конечно, принцип внутренней самостоятельности Финляндии в ее местных делах никаких сомнений не вызывал. 1 октября комиссия юридического совещания (Б. Э. Нольде, Н. И. Лазаревский, Д. Д. Гримм, М. С. Аджемов и А. Я. Гальперн) выехала в Гельсингфорс и в двух совместных заседаниях с комиссией основных законов финляндского сената обсудила проект. Б. Э. Нольде по возвращении (5 октября) сообщил журналистам, что с обеих сторон проявлено несомненное желание столковаться и соглашение уже намечено. Русские члены согласились, что право самоопределения в области чисто внутренних дел должно быть в полной мере признано за Финляндией. Финляндские члены согласились на то, чтобы не только взаимоотношения России и Финляндии, но и образ правления не мог изменяться без согласия России. Положение президента, к которому переходили все права русского монарха, плохо мирилось с суверенитетом России. Но необходимость лица, которое бы санкционировало распоряжения правительства и являлось бы его главой, вполне признавалось. Русские члены предпочитали только, чтобы это лицо называлось «вице-президентом». Два существенных вопроса, однако, вызвали непримиримые разногласия и остались нерешенными: это вопрос о праве держать в Финляндии русские войска в мирное время и о передаче спорных вопросов на решение Гаагского трибунала. И по стратегическим, и по международным соображениям Россия не могла отказаться от права держать свои войска в Финляндии во всякое время, не только во время войны. А обращение к Гаагскому трибуналу возможно было бы лишь в случае полной независимости Финляндии, в каковом случае исчезли бы и сами спорные вопросы, вытекавшие из ее связи с Россией. Подобные вопросы, конечно, не входили в нормальную компетенцию нормального третейского суда, и Финляндия не значилась в числе 40 суверенных государств, подписавших Гаагскую конвенцию и могущих заключить между собой договоры об арбитраже. Конечно, именно этим, то есть косвенным, выводом о полной независимости Финляндии и дорожили финляндские юристы, не соглашавшиеся уступить в этих вопросах.

Через две недели, 19 октября, открылся новый сейм. Тальманом избран был младофинн (Лундсон), вице-тальманами – старофинн (Ингман) и член аграрной партии (Алькио). В предвидении возбуждения вопроса о взаимоотношениях двух стран генерал-губернатор получил указания, что все решения в этом вопросе должны приниматься в порядке, обеспечивающем их юридическую силу, то есть не односторонне, а на основе свободного соглашения, связывающего обе стороны – сейм и Временное правительство, ответственное перед Учредительным собранием. По существу правительство соглашалось на передачу дел внутреннего законодательства и управления чисто финляндским органам и настаивало на сохранении во имя непрерывности российского и финляндского права status quo в отношении общих для Финляндии и России дел впредь до окончательного их регулирования указанным порядком. 23 октября оба обсуждавшихся ранее законопроекта были в окончательном виде привезены из Гельсингфорса Некрасовым и статс-секретарем по делам Финляндии Энкелем и утверждены на заседании Временного правительства. Финляндия, сохраняя связь с Россией, получала собственное законодательство и правительство. Государственный строй Финляндии определялся как республика, в которой высшая исполнительная власть принадлежит «правителю». Вопросы войны и мира и заключение договоров оставались в компетенции России. Таким образом, перед самым выступлением и окончательной победой большевиков давнишний спор между Финляндией и Россией обещал разрешиться к взаимному удовольствию и с соблюдением обоюдных интересов. Судьба решила иное…

На Украине. На Украине, как и в Финляндии, продолжало укореняться и развиваться стремление к самостоятельности и в конечном счете независимости. Но здесь процесс шел более бурно как ввиду темперамента населения, так и ввиду отсутствия «непрерывности» права, ввиду полной невозможности опираться на правовую традицию, доказываемую практикой учреждений и основными актами государственного права. Новое государственное право, которое только что начало создаваться под давлением захватов украинских политиков, было полно недомолвок и пробелов, которые каждая сторона толковала по-своему. Само учреждение «Генерального секретариата» 4 июля было признано не в виде законодательного акта, а в виде «декларации», сообщавшей о правительственном «решении». Конечно, это было сделано не случайно. Основанная на «декларации» 4 июля «инструкция Генеральному секретариату» юридически висела в воздухе, и сенат на этом основании даже отказался опубликовать ее (2 октября) как «утвержденную без одновременного утверждения органического закона о самом секретариате, как новом государственном установлении». Далее сама инструкция в дальнейшей своей части – той, которая определяла административные полномочия Генерального секретариата, оставалась актом незаконченным. По ст. 5-й «инструкции» круг дел «местного управления», по которым Временное правительство будет осуществлять свои полномочия при посредстве генеральных секретарей, признанных в статье 3-й, должен был быть определен в «особом приложении». Это приложение не было издано, и, следовательно, административная компетенция комиссариата осталась юридически не определенной. Это не только не препятствовало, но даже помогало украинским политикам расширить компетенцию секретарей явочным порядком на всю область управления. Не говорим уже о том, что секретариат, признанный в «инструкции» «органом Временного правительства», в действительности функционировал в роли парламентарного министерства Украины, существование и состав которого зависели от «доверия» учреждения, которое уже вовсе не было оформлено юридически и оставалось вполне самочинным, – «Центральной Рады», своеобразного украинского предпарламента.

Из этих узких и тесных рамок декларации 4 июля украинцы рвались на полную свободу под несомненным давлением «самостийников», начинавших понемногу приобретать почву.

«Кроме наивных людей, – говорит в своей книге Винниченко, – никто не смотрел на инструкции серьезно. Все знали, что это не мир, а только временное перемирие, что борьба будет и должна быть. Оба лагеря, пользуясь перемирием, собирали свои силы, подсчитывали их, организовались… И ни одна сторона этого не скрывала». Если это свидетельство недоказательно для Временного правительства, к намерениям которого украинские вожди относились с чрезмерной подозрительностью, то оно вполне доказательно для того лагеря, к которому принадлежал сам автор книги. Винниченко признает, что сторонники украинской самостоятельности извлекли прежде всего выгоды и из той самой «инструкции», которая им не нравилась. «Инструкция имела для нас, – говорит он, – много положительных элементов. Это была прежде всего первая опора нашей “законной”, юридически правовой государственности, а эта “законность” имела громадное психологическое значение для широких кругов мало осведомленного, забитого, привыкшего ко всякой “законности” обывателя… Инструкция сыграла громадную агитационную, пропагандистскую роль». Ее отрицательные стороны – и особенно ограничение территории Украины, – по утверждению Винниченко, дали толчок «национальной активности», развивавшейся теперь под лозунгом «единой, нераздельной Украины». И Генеральный совет «только в одном направлении считал свою деятельность продуктивной: как можно скорее развязать себе руки». Он «решительно стал на путь расширения как своей компетенции, так и объединения всех отрезанных губерний со всей Украиной».

Мы говорили о связи «Союза вызволения Украины» с заграницей. Заграничное влияние продолжает чувствоваться и в этот период. Издававшаяся в Лозанне украинская газета «L’Ukraine» открыто высказывала очередные политические лозунги. Свобода Украины соединялась здесь с освобождением от ленинцев и с энергической защитой славян от германизма, от которой под влиянием «ленинского гипноза» отказывалась «Московия». Газета отмечала, что Ленин имеет влияние только у великороссов, тогда как у других народов России: поляков, украинцев, латышей, армян, евреев – его идеи встречают патриотический отпор. «Если только Московия не одумается, – грозила «L’Ukraine», – и не возьмет снова в свои руки защиту славян против Германской империи, то не может быть более вопроса о праве великороссов представлять славянские народы и играть среди них первенствующую роль. Эта роль, естественно, выпадает на долю самого крепкого ядра в группе государств, которые должны будут образовать федерацию. Если великороссы будут продолжать обнаруживать неисправимость, то да будет позволено украинцам требовать больше, чем автономию, и стремиться к возвеличению скипетра великих князей киевских, выскользнувшего из рук царей московских и петроградских».

Характерным шагом к закреплению этой идеологии, несомненно, навеянной заграничной агитацией, был созыв в Киеве представителей народов и областей России, домогающихся федеративного строя. Находясь, с одной стороны, в преемственной связи с пропагандой «автономистов-федералистов» времен первой Государственной думы, съезд народностей в Киеве, с другой стороны, являлся несомненным продолжением таких же попыток, делавшихся во время войны за границей при участии и денежной поддержке Германии. В частности, непосредственным предшественником съезда народностей в Киеве был конгресс народностей в Лозанне летом 1916 г., на котором направляющая рука германцев была очень заметна.

На киевский съезд 10–15 сентября съехались около 100 делегатов (из них голоса 86 были признаны действительными) от эстонцев, латышей, литовцев, поляков, евреев, белорусов, украинцев, молдаван, грузин, крымских татар, закавказских тюрков, бурят, киргизов; были представители нескольких мусульманских военных комитетов; были и представители союза 12 казачьих войск. Армяне, якуты, башкиры, калмыки, горные народы Кавказа и Дагестана прислали приветствия и заранее присоединялись к решению съезда. Само собой разумеется, что представлены были лишь определенные политические течения среди всех этих народностей и представлены зачастую довольно случайно. Характерно, что правительство, или, лучше сказать, Керенский (это было при «директории»), отнесся к съезду положительно и послал на него своего делегата, М. А. Славинского, тогда еще умеренного украинца и сотрудника «Вестника Европы». Славинский передал съезду, что правительство считается с «сильными и мощными ростками» автономии на Кавказе, в Сибири, Эстонии, Латвии, а также и среди казаков, но не считает себя вправе до Учредительного собрания провозглашать федеративный строй, «не препятствуя, однако, работать на местах для создания этого строя». Оно уже создало особое совещание по выработке областного самоуправления под председательством самого Славинского; последний сообщил, что это особое совещание «считает своей задачей войти в контакт со всеми народностями и областями России, чтобы учесть все их автономно-федералистические стремления» и внести соответствующий законопроект в Учредительное собрание. Избранный почетным председателем профессор Грушевский в своем вступительном слове связал автономно-федеративную идею с Киевом как «очагом» этой идеи и указал, что среди украинцев федеративная идея никогда не умирала. Петлюра, председатель Украинского войскового комитета («военный министр»), остановился на необходимости создания украинского национального войска как «для защиты своей земли», так и для того, чтобы голос украинцев был услышан в Учредительном собрании. В полном согласии с приведенной статьей «L’Ukraine» Петлюра заявил в заключение, что Россия на краю пропасти и спасти ее может только обращение к живым источникам бодрой силы отдельных народностей. В принятых съездом резолюциях признавалась необходимость переустройства России на федеративных основаниях с разделением ее на автономно-федеративные штаты с общефедеральным органом, в задачи которого входит не только внешнее, но и внутреннее объединение. Для осуществления этого переустройства съезд указал два пути: внутренняя работа народов и решения местных Учредительных собраний, с одной стороны, и объединенная работа в сотрудничестве с органами Временного правительства с участием в последних представителей народов, – с другой.

Дальше этой черты решения съезда не шли. И грузину Бараташвили, который объявил было, что Грузия уже не может удовлетвориться республиканско-федеративным строем России и скоро скажет свое слово о самостоятельности, пришлось взять свои слова назад. Вот характерный эпизод того же рода. Либеральная газета «Киевская мысль» перепечатала из «Вестника Союза освобождения Украины» приветственную телеграмму австрийскому генералу Пухало по поводу его «блестящих побед на родной земле украинского князя Любарта и борца за независимость Украины великого князя Свидригайла» с пожеланием «дальнейшего победного напора славной австро-венгерской армии на самое сердце Украины, Киев, во славу его величества императора Франца-Иосифа». Телеграмма была подписана Владимиром Дорошенко «за президиум Союза освобожденной Украины». Наши украинцы поспешили пояснить по этому поводу, что этот Дорошенко не имеет ничего общего с Д. Дорошенко, правительственным комиссаром. Таким образом, официально самостийнические заявления не допускались. Но в частных откровенных заявлениях украинских деятелей часто признавалось, что федерация есть для них только этап к полной независимости.

Как бы то ни было, украинская действительность далека была даже и до федерации, и украинцы воспользовались демократическим совещанием, чтобы официально и публично предъявить свои ближайшие требования. В конце заседания 17 сентября при пустынном зале и среди иронических восклицаний присутствовавших делегат украинской Рады Порш прочел свой наказ. Он жаловался, что правительство ничего не сделало по национальным вопросам. Он заявил, что национальности больше не желают ждать своего раскрепощения и готовы «вступить на путь активной борьбы», что они требуют от правительства теперь же, не дожидаясь Учредительного собрания, признания за всеми нациями права «ничем не ограниченного самоопределения и созыва местных Учредительных собраний, а по отношению к Украине – пересмотра инструкции Генерального секретариата в смысле расширения территории, признаваемой за украинскую, и расширения административной компетенции секретарей»[104]104
  Другие пункты наказа выдвигали требование однородного социалистического министерства, «ответственного перед демократией всех народов России», государственного и областного контроля над производством и распределением, уничтожения тайных договоров и открытия мирных переговоров, не дожидаясь союзников, и т. д. Пункт о власти местных органов был выражен в наказе, по-видимому, резче, чем он был изложен Поршем на заседании. Требовалась передача всей власти на Украине в руки Рады и секретариата на основе статута, отвергнутого Временным правительством при составлении «инструкции».


[Закрыть].

Если на Украине вообще не ждали решения русского правительства, чтобы перейти к «активной борьбе», то после недружелюбной встречи на демократическом совещании эта тенденция еще усилилась. Еще 1 сентября правительство утвердило, по представлению Рады, тех генеральных комиссаров, которые были признаны «инструкцией»: финансов (Винниченко), национальных дел (А. Шульгин), генерального контролера (Зарубин), просвещения (Стешенко), генерального писаря (Лотоцкий), земледелия (Савченко-Вельский) и комиссара по делам Украины при Временном правительстве (Стебницкий). Но вопрос о передаче Генеральному секретариату ведомств, имевших общегосударственный характер, остался открытым. Комиссары по продовольственному делу, путям сообщения, почт и телеграфов, судебному и военному делу остались не утвержденными. Последнее было особенно неприятно украинцам. «Украинский войсковой комитет» признавался правительством и его представителем в Киеве командующим войсками округа К. М. Оберучевым за учреждение частное. Между тем этот комитет уже давно приступил к явочным действиям – к укомплектованию первых украинских войсковых частей. Оберучев противился этому, находя, что это было бы «явным узаконением скопления дезертиров и самовольно отлучившихся солдат». Войсковой комитет задерживал в Киеве эшелоны, предназначенные для укомплектования Юго-Западного фронта, и Оберучев официально заявлял, что вследствие произведенной комитетом путаницы он не имел возможности посылать фронту подкрепления во время июньских и июльских боев. А. Ф. Керенский запретил украинизацию войск, но это не помешало Генеральному секретариату, действуя мимо Оберучева, добиваться непосредственно от Керенского ряда частичных разрешений и указов, которые вели к тому же. Против Оберучева как противника украинизации началась систематическая кампания. Дело дошло до того, что 20 октября командир 2-го батальона 1-го Украинского запасного полка отказался подчиниться приказу начальника военного округа о переводе в другое место, сославшись на постановление батальонного комитета, что этот перевод (в Чернигов) свидетельствует о враждебном отношении Оберучева к украинским войскам. Тогда Оберучев, не допуская подобного двоевластия, подал в отставку. Правда, в ответ Керенский выразил ему доверие и просил остаться. Но это не изменило положения. После повторной просьбы об отставке Оберучев был заменен 17 октября боевым генералом Квицинским.

Вслед за армией была сделана попытка «украинизировать» флот. Здесь также непоследовательное поведение Керенского оказало услугу украинцам. 12 сентября в Севастополе был объявлен приказ Керенского об «украинизации» «Светланы». Тогда под влиянием слухов о благосклонном отношении верховного главнокомандующего к вопросу об украинизации Украинский воинский комитет решил украинизировать весь Черноморский флот. И весь флот украсился украинскими флагами и выбросил сигнал: «Хай живе вильна Украина». Черноморская украинская Рада постановила (15 сентября) считать весь Черноморский флот украинским и пополнять его в будущем только жителями Украины.

Так шло дело до демократического совещания и до собрания третьего коалиционного кабинета при «директории». Когда с новой коалицией правительство окрепло, в отношении к украинским претензиям сразу же почувствовалась новая нота. И украинцы ее сейчас же заметили. В Киеве уже готовились опубликовать «третий универсал». Теперь было решено (27 сентября), что право издания универсалов надо предоставить общему съезду Рады, а пока ограничиться воззванием и оглашением декларации от секретариата. В обоих этих документах, опубликованных 30 сентября, секретариат пошел гораздо дальше всего, что правительство до сих пор уступило. В воззвании секретариат объявлял себя «высшим органом власти края», «избранным и поставленным волей и словом революционного парламента украинского народа и украинской Центральной Рады в полном согласии с правительством революционного всероссийского народа». «Мы, секретариат Украины, – говорилось далее, – руководясь этим неписаным законом всех демократий Украины, готовим край наш к автономной жизни и к федерации республики Российской». В «декларации», излагавшей программу украинского правительства, Украина объявлялась «равноправным государственным телом с единой федеративной Российской республикой». Но из дальнейшего выяснилось, что Украина требует больше, чем просто быть «равноправным» членом федерации вроде штата Северной Америки. «Декларация» обещала выхлопотать Украине отдельное представительство на мирной конференции, то есть наделить Украину правами суверенного государства, не связанного никаким союзом. Далее проектировалось создание украинского Учредительного собрания, то есть создавался другой признак суверенности. Под предлогом «борьбы с бесчинствующими и разбойничающими элементами» санкционировалось украинское «вольное казачество», уже возникшее «силой самой жизни» как средство самообороны органов местного самоуправления. В социальном отношении секретариат обещал «пересоздание социального устройства народов России» в «крестьянской и пролетарской федеративной республике». Украина получала собственный бюджет и новые финансовые ресурсы в «повышении обложения имущих классов населения». «Национальный украинский банк» становился на место отделений Государственного банка. Конечно, территория Украины расширялась за пределы пяти губерний, условленных с Временным правительством, и административная власть в полном составе и по всем ведомствам переходила к секретариату. В частности, по военным делам к Украине переходила вся власть над армией, включая назначения и отставку военных чинов на территории Украины в украинских войсковых частях. Центральная («малая») Рада всеми 24 голосами против одного голоса к.-д. одобрила декларацию и потребовала от секретариата немедленного непоколебимого проведения в жизнь означенного в декларации минимума поставленных перед Украиной ходом революции задач переходного характера при одновременном расширении и углублении их до выполнения всех задач революции в полном объеме». Яснее нельзя было сказать, что теперь уже вся Рада считает «максимум», выполнения которого надо добиваться, пользуясь революцией и опираясь на собственную армию и на вольное казачество, идеалом украинской «самостийности». В воззваниях «Союза украинской государственности», возникшего по примеру польского, эта цель вовсе и не скрывалась. На 29 октября была намечена пленарная сессия Центральной Рады, которая и должна была решить все основные вопросы – о мире, об Учредительном собрании и о присоединении внеавтономных частей Украины.