Текст книги "Банкир"

Альбер набрал код, на экране проступило изображение. Худощавое лицо, короткая борода, разрез глаз… Похож… Но не он! Стоп… Не торопиться.

Мужчина вызвал на компьютер фото Дорохова пятимесячной давности… Похож, как дальний родственник… Скажем, троюродный брат… Попробуем сведение… Глаза: идентификация… Губы… Снимали ночью, рисунок губ при укрупнении смывается…

Что еще… Ага… Второй лист: отпечатки пальцев. Всего четыре варианта. Два – полное совпадение… Значит – Дорохов? Рано радоваться… Думать!

Первое. Не был ли человек на яхте, которого «потрошил» Доктор, изначальной, запрограммированной подставой? Скажем, объекту какое-то время назад – с его ведома или под предлогом медобследования, в состоянии наркотического опьянения, произвели «закладку» определенных образов, ощущений, которая им самим воспринималась впоследствии как бывшая и оставшаяся в памяти реальность. Доктор «вскрыл» именно эту, заложенную реальность и изначально направил людей Магистра, его самого, по ложному следу. Работал профессионал и учел способ мышления профессионалов соответствующего уровня… Ха… Гениальные французы отработали эту идею в замечательной комедии с Пьером Ришаром; высокий блондин в желтом ботинке стал наживкой, на которой сгорел травленый волк Сюрте, желавший занять место шефа.

При выборе объекта противник учел и многовариантность его собственных воспоминаний и ощущений, на которые легла «закладка». Красиво? Вполне. Тем более для Альбера самым реальным в поведении объекта были проявленные им боевые качества: физические навыки, в отличие от представлений, иллюзий и прочих психологических прибамбасов, сохраняются на всю жизнь даже при отсутствии повторений… Профессионализм Дорохова в применении приемов специального назначения практически «на автомате», как и умение владеть оружием – такие навыки приобретаются длительной практической подготовкой, причем не в условиях, «приближенных к боевым», а только в самом бою! Любой, кто бывал в бою, знает эту «маленькую, но существенную» разницу!

Второе. Дорохов – действительно банкир, владеющий информацией о передвижении названной суммы или даже участвовавший в ее передвижении. Тогда…

Какого черта тогда он занимался подводной охотой на пляжах Кипра, а не сидел тихо и скрытно где-нибудь в особнячке и не двигал эти самые суммы? Время не пришло? Или он был, что называется, «запасной выход»?.. Тогда – почему Доктор не сумел выудить понятные ему сведения из многоумной головы финансиста?.. Нет, ни на один этот вопрос ответов нет, а из догадок дело не пошьешь. Так любил говаривать Игорь Давыдович Губельман, работавший еще при Ягоде, севший при Ежове и отбарабанивший астрономический срок при Лаврентии, и снова работавший, но уже в кадрах золотого прииска на Камчатке аж до середины восьмидесятых…

Помнится, генералы бросили его, Альбера, в места отдаленные поискать криминала на неких деятелей искусства, чьи детки желали или романтики, или хер знает чего, а развлекались мытьем золотишка в старательских артелях… Тогда Игорь Давыдович раздумчиво так и грустно посмотрел на Альбера и посоветовал по-отечески:

– Не нужно здесь копать, дело хлопотное, да и кровавым стать может…

Золотишко бичи да романтики роют, а вот сбывают его людишки оч-ч-чень практические… Ты здесь, дорога душа, если что и найдешь, так только холмик…

На собственную могилку… В бумагах копать надо, в них… Бумажка, ею и загородиться завсегда можно, и пришибить кого… Вы там покопайте, на Москве…

Оно – надежнее, да и чинами прибыльнее… А здесь – не надо… Червонное золото здесь, а оно к крови совсем близко… И не разделить…

Спросил тогда Альбер, не удержался – чего ж он, Губельман, двадцатку отбарабанил по лагерям, а не при «железных наркомах», раз такой умный…

Старичок ответил спокойно:

– Лучше быть живым нарядчиком, чем мертвым наркомом. Да, наговорил я на себя, но – самую меру наговорил, как раз на «червончик»… А как головы лететь стали, я уже при деле был, нарядчиком; да наряды писать – не лес валить… А как срок стал к концу подходить, так я себе пяток годков по бытовухе надбавил: и статья легкая, и лагерь знакомый… А чего мне?.. Еда была – грех жаловаться, водочку вольнонаемные подносили, да и бабенки случались куда чаще, чем на воле… Да и была ли воля та где и когда? Любой человечек, будь он служивый или зека, он подневольный и есть… Будь он хоть Ленин, хоть Сталин, хоть Брежнев нонешний… Смекай…

– Ты бы помалкивал про Брежнева…

– Странный ты человечек, лейтенант… На мне – ни чина не заработать, ни гонора не проявить… Велика заслуга – старого еврея под антисоветскую агитацию подвести? Смекай, говорю… Коли хочешь чинами разжиться – по Москве копай… А лучше всего – признание получай, суды и раньше «чистосердечное» жаловали, и сейчас, думаю, любят… Ну что, молодой, угостишься водочкой? Ну и славно…

Копай бумажки те, копай… Великая сила в них.

– Умный ты, я погляжу…

– А еврею без ума – как проживешь? Никак.

Альбер закурил. Молча, не отрывая от губ, высмолил сигарету до фильтра…

Да! Прав старик Губельман! «Признание получай!»

К бесам всех этих яйцеголовых Докторов и прочих задротов! Альбер был человеком действия и знал только одно: чутье на людей его не подводило никогда!

Нужно просто посадить этого Дорохова напротив, и Альбер сам решит, кто перед ним: шестерка, пятый закладной Туз или Джокер! Тогда, только тогда можно будет банковать… Самому.

Мужчина сел за компьютер:

«Альбер – Гроту: Произвести захват объекта – немедленно, стремительно, скрытно. Провести операцию прикрытия по схеме „криминал“. Объект доставить на Базу. КК».

Теперь… Теперь нужно только придумать работенку для Магистра и его «Дельты»… Ну да это – с утра.

Альбер нажал «ввод».

Система «выстрелила» зашифрованный, сжатый до микросекунды сигнал в ясное ночное небо.

Глава 28

Ночное небо было ясным и чистым. Девушка отомкнула немудреный замок-защелку, распахнула дверь:

– Заходи…

– Лэдиз ферст, – поклонился я, по моему разумению, достаточно галантно.

– Ну да… Я читала в какой-то умной книжке: сей ненашенский обычай народился где-то во глубине веков, когда в темную пещеру или еще куда похуже первой запускали женщину – как наименее ценного члена родового коллектива…

Сожрет ее, скажем, медведь или тигр саблезубый – значит, так тому и быть, мужчины от этой напасти поопасутся, а потери – потери спишут… – Лена прошла, зажгла свет, обернулась:

– Ну как, похожа я на «новую жертву» «новых русских» в этаких декорациях?

Декорации вполне. Вообще – декоративность стала вторым, если уже не первым, стилем жизни, в теперешних сериалах – этакое «упрощение к пониманию», как в былых – «информация к размышлению».

– Так вот, значит, в каких апартаментах плачут нынче богатые? – Произношу раздумчиво, оглядывая обстановку:

– Красиво, добротно, хорошо!

– Кто бы прибеднялся! Когда у тебя крыша въедет на место, эта халупа тебе халупой и покажется…

– Слушай, я что, действительно похож на богатого?

– Не-а. В том-то и дело, что абсолютно не похож! Но…

– Что – но?..

– Такое впечатление, что ты так привык к деньгам, что давно разучился их замечать, не то что считать…

– Вот чего еще не было за наше романтическое знакомство, так это денег у меня в руках. Да и у тебя тоже.

– То-то и оно. Ты не заметил, что ни разу не упомянул о деньгах? Это в наше-то полное бурной криминально-финансовой романтики времечко?.. Как констатировала одноименная программка: как только я начинаю соображать, что происходит, так совершенно перестаю понимать, что делается…

– Как же? А рулетка? А банк?

– Вот-вот. Для тебя деньги – не средство купить что-то, как для нормальных людей, для тебя это… Кстати – что?

Деньги… С чем у меня ассоциируется слово «деньги»?.. Закрываю на мгновение глаза – и вижу двадцаточку, двадцать копеек, солидный такой кружочек… На него можно было купить «язычок», кофе и коржик… Столько я получал от мамы на завтрак, когда учился в школе… Что еще? Еще можно – пломбир и на копейку хлобыстнуть махом стакан газировки, чтоб в носу защипало… И это – все! Больше у меня нет никаких ассоциаций… Абсолютно!

Нет, я прекрасно понимаю, что теперь нет никаких копеек, что сотня – это где-то десять баксов, что на стодолларовой бумажке изображен президент Франклин, а на полтиннике – Грант… Никаких иных воспоминаний или тем более сильных чувств при слове «деньги» я не испытываю! Или – девчонка права, и последние годы я прожил при коммунизме, или… Или я вспоминаю только то, что хочу вспоминать?

Вернее – что должен?.. Тогда – что не должен?.. И – почему? Почему я чего-то не должен вспомнить?

– Деньги – это деньги, – изрекаю глубокомысленно.

– Грамотное утверждение. А война – это… война. Так?

– Не вполне. В России деньги и раньше стоили немного, а теперь…

– Как же.

– А вот так. Если нет власти, деньги – труха.

– И в Америке?

– Так не в Америке живем…

– А все-таки?..

– Штаты – страна «длинного поводка». Там каждый чувствует себя «свободным» как раз до той поры, пока на длину этого поводка не отойдет…

– И что это за поводок? Законы?

– Кредиты. Живешь, учишься, вырастаешь. Как только получаешь постоянную работу – вот тебе и все на блюдечке с голубой каемочкой: дом, машина, обстановка… За все – отрабатывать лет двадцать пять. А потому – никому от тебя никакой головной боли: куда денешься с подводной лодки?..

– Да?.. А чего здесь плохого? И по фильмам они – жизнерадостные…

– Думаю, разные они…

– Но при больших-то деньгах человек там свободен?

– При больших – вполне. Если у закона к нему нет претензий.

– Значит – как у нас.

– Вот уж вряд ли… У нас претензии не от закона, а от властей. Не путай луну и яичницу…

– Ну да… Как там в «Свадьбе в Малиновке»? Опять власть меняется… А она у нас текучая какая-то… Меняется уже почти десять лет, и так и не поймешь – то ли есть сама эта власть, то ли нет…

– Американцы уже двести лет живут экономическим сообществом. Мы – политическим. С выраженной царской властью, милостью и волей. А потому подвязать нас властью чисто экономической просто невозможно.

– С властью, с милостью, волей, – грустно, будто во сне, повторяет девушка. – Или – неволей. Да и – как люди говорят… До Бога – высоко, до царя – далеко… И – жалует царь, да не жалует псарь…

– Милая барышня… Это я к тому, что…

– Дор, ты всегда такой умный?

– Не знаю…

– И тебе не тошно?.. Пожимаю плечами:

– Не… помню.

– Хорошо тебе… Может, так и стоит жить – без прошлого… Только настоящим и надеждой на будущее… – Девушка быстро взглянула на меня, осеклась:

– Прости… Я – дура, не обижайся… Выпить хочешь?

– Да не особенно…

– Не пьянства ради, а чтобы не отвыкнуть.

– А-а-а… Тогда – пожалуй.

– Поскольку «обуть всю страну» нам уже не удастся – «обули» без нас, давай – «изменим жизнь к лучшему». Хотя бы на сегодня. А?

– Попробуем…

– Загляни в бар. Не дай себе засохнуть, и мне тоже… Коктейль сотворить сумеешь?

– Тебе какой?

– Анекдот помнишь? «Мужик, водка теплая или холодная?» – «Приятна-а-я-я…» По вкусу.

– Сделаем.

– Ага. Я – скоро.

Девчонка удалилась.

Подхожу к бару, открываю, плескаю себе «Джонни Уокер» на самое донышко – чтобы руки занять… Подбор напитков – исключительный: «Шартрез», безусловно настоящий, кальвадос – именно кальвадос, а не яблочный крепкий напиток под одноименным названием – десятилетней выдержки… Понятно, это не шедевр: если память мне не изменяет, лучшим напитком этого ранга признан кальвадос урожая 1929 года… Ну да это – совсем роскошно, как и портвейн пятидесятилетней выдержки. Знатоки полагают, что только такой «порт» и следует считать собственно «портом», все остальное… Чем же удивить девушку?.. Что-что, а коктейли я смешивать уж точно не умею… Хотя…

«…Коктейль «Флаг» был очень популярен в императорской армии до Первой мировой; а особенно – на флоте… Изготовлялся он просто: пригодны три любых, но непременно марочных, достаточно благородных напитка, ибо только они обладают строго определенной полностью… Дно заполняем чем-то алого или пурпурного цвета…»

«Бордо? Или тот же „порт“?»

«Если есть, то да. Поскольку алкогольного напитка синего либо голубого цветов в природе не существует…»

«Да? А денатурат? А жидкость для мытья окон?»

«Молодой человек, алкоголем не глушить организм нужно, а получать удовольствие от процесса».

«Учтем на будущее».

«Итак, берем „Шартрез“. Дор, ты пробовал натуральный „Шартрез“?

«Угу. В основном – стаканами».

«Вот она, современная молодежь… Милостивый государь, пойло, выпускаемое нашими ликероводочными предприятиями под сим благородным названием, так же мало похоже на натуральный „Шартрез“, как кенгуру на жирафа. Или наоборот. Есть еще один напиток, весьма популярный среди доморощенных любителей спиртного: ликер „Бенедиктин“. Проглотить не морщась сей продукт советского производства может только завзятый алкан…»

«Значит – я он и есть. С месяц назад мы его и употребили на троих. Из горла. В лифте».

«Спишем это на вашу молодость и студенческую дерзость. А все-таки любопытно, как вам это удалось: жидкость достаточно противная и вязкая…»

«Голь на выдумки хитра. Эту дрянь действительно трудно было пропихнуть, но мы выкрутились. Тот, кому был черед пить, приставлял бутылку ко рту, „на изготовку“, а один из нас нажимал кнопку лифта – на верхний этаж! Влетал – птичкой, в пять глотков…»

«М-да-а-а… Культура пития утеряна. Впрочем, как и культура вообще… Ну да я продолжу. Поскольку у нас под рукой только отечественная версия „Шартреза“, а он скорее напоминает освежитель воздуха „Хвойный“, чем одноименный благородный ликер, и тем не менее… Отмечайте принцип…»

«Ага».

«Коктейли такого типа, молодой человек, принято наливать не смешивая напитки, а наоборот… По стеночке, аккуратно, слоями… Видите?»

«Красиво».

«И – завершающий штрих: водка, слава Богу, наша „Столичная“, особенно в экспортном исполнении, – единственный продукт, напоминающий время „рябчиков и ананасов“. Вот и все. „Флаг“ готов. По замыслу – красно-сине-белый. Практикуйся – когда-нибудь достигнешь мастерства».

«Ну и зачем мне это нужно?»

«Для форсу, молодой человек. На флоте без форсу или шику нельзя. Традиция.

А традиции, я вам замечу, держат и общество, и государство на плаву. А уж флот и подавно. Это уставы и флаги могут меняться, традиция, как устное предание, как выданный офицеру кортик – и символ и знак одного: офицерской чести. Когда пропадет это – пропадет страна…»

…Встряхиваю головой… Голос поразительно знаком, как и ситуация: я вижу коктейль в высоком бокале, руки – чисто промытые, чувствую запах лекарств – и все. Ни человека, ни ситуации я не помню. Совсем.

Напиток в моих руках вполне походит на произведение искусства. В голове бродит детская учебная считалочка:

«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…» Кто я? Фазан или охотник? И где?

Разберемся… А получается красиво… Я наполняю бокал попеременно: темно-бордовый, зеленый, цвета травы на пастбищах кельтов где-нибудь в Уэльсе, золотистый, белый, густо-малиновый… Возможно, на вкус это произведение алкогольного искусства и сущая отрава, зато по цветам – почти радуга…

– Как красиво… – Девушка подошла сзади совсем неслышно, но я почувствовал ее приближение – аромат чего-то неуловимого, будто дыхание ветерка над первым, сиреневым, как ночь, подснежником… – Это мне?

– Подожди… Ты знаешь, за что сограждане признали Исаака Ньютона гением?

– Ясно. За законы Ньютона.

– Ты помнишь, что это такое?

– Не-а.

– Вот. И они не помнили. Ньютон сконструировал призму, которая расчленяла пучок света на семь составляющих: красный, оранжевый…

– А, знаю… «Каждый охотник желает знать…» По длине луча.

– Ну да. Это так поразило современников то, что белый свет на самом деле не белый… Они даже на надгробии, по-моему, выбили ему надпись: «Человеку, сделавшему мир цветным». Смотри!

Заговаривая девчонке зубы, я сумел отыскать в баре нужный ингредиент: самодельное вино без достаточно определенной плотности. Надел на бутылку ограничитель, взял бокал чуть наклонно и резко тряхнул рукой с бутылкой.

Получилось! Струйка добротного вина искоркой прошла сквозь уровни «Флага», и вся жидкость начала вращаться, медленно смешиваясь. Напиток из четко оформленной мозаики превращался в многоцветную акварель…

– Это… Это чистое искусство… – ахнула девушка.

– А другого и не бывает. Ты успела нырнуть?

– Ага. Хочешь? Полотенце – в шкафу. Ты не спешишь?

– Некуда.

– Вот и славно. Пока будешь сохнуть – посидим, поболтаем… А то я тут дикая стала. За буйки не заплывай!

– Нам что, разрешили заплывать за буйки?.. – спросил здоровенный парень, забираясь в фургон.

– Ага. И прыгать без парашюта, – добродушно хмыкнул другой здоровяк.

– Не, старшой, чего снялись-то? Без «кандалов», без «пушек», без амуниции?

– Это чтоб со страху в «клиента» не шмальнуть.

– Важная птица?

– А хрен его знает. Спеленаем – увидим. Дадут по два отгула – важняк, не дадут – ошибочка вышла.

– Разговорчики! – прикрикнул Батя, захлопнул дверь. Скомандовал:

– Тронулись! – и грохнул кулаком по стене напротив кабины. Группа из семи человек разместилась в маленьком фургончике, что называется, впритык.

– Техника, е-мое, двадцать седьмой век. С половинкою…

– Завеса секретности, почти «железный занавес». Может, стоило в бочке с цементом, как Леонов с Крамаровым? «Джентльмены удачи», понимаешь…

– Хорош базлать!

– Батя, вот вытряхнул примерных семьянинов посерел ночи из супружеских постелей, курить – нельзя, потому как задохнемся мы тут, как в той «душегубке», – так хоть трепом душу отвести…

– Кстати, если писать кому, тогда как?

– У Бати памперсы, запас. Пью – и писаю. Вместе с ковбоями… Эти, как их?

– Хаггинс.

– Во-во. Бать, а ты у нас тогда – вождь Сухое Тело…

Бойцы грохнули разом. Смеялись до слез. Старший принял серьезный вид:

– Все замолчали. Слушай вводную… Бойцы посерьезнели.

– Памперсы – только членам партии, – произнес старший голосом Левитана образца сорок первого года. Все грохнули снова, но веселье было кратким.

– А какая сейчас партия, – попытался продлить шутку кто-то из молодых.

– Были бы памперсы, а партия всегда найдется. Ладно, мужики, к делу.

Мужики посерьезнели и затихли разом.

– Звонили из столиц. Брать какого-то тамошнего авторитета, но не из блатных, а вроде фраера или лоха. Связан то ли с политикой, то ли с налогами, то ли с чем еще… Или – чин какой-то…

– Батя, ты внятнее не можешь?

– Мужики, за что купил, за то и продаю. Сейчас он в «Лазурном» с телкой развлекается. Через полтора часа на месте будем. А кто он и что…

– Они там по Москве столько всякого намутили…

– Отставить разговоры. Для нас важно одно: он скорее всего не вооружен…

– Как это – скорее всего? – снова перебил нетерпеливый молодой.

– По прикидке, понял? – рявкнул на него здоровенный мужик из угла – непонятно, как такой динозавр вообще поместился в фургоне. – Понял, спрашиваю?

– Понял.

– Ну а раз понял, заткнись и молчи в тряпочку. Будут вопросы – задашь, когда Батя закончит.

– Ладно.

– Он не вооружен… – Батя покосился на молодого. – Ну а если и вооружен – нам без особой разницы: огонь открывать запрещено, холодное оружие применять запрещено, бить запрещено…

– «Бить нельзя, ну а не вникнут – разъяснять…» Так, что ли? А что можно-то? – удивленно перебил на этот раз тот самый здоровяк из угла. – Целовать взасос?

– Вязать. Быстро, матеро, и чтобы никаких повреждений, могущих повлечь…

Короче – не мне вам говорить. Особенно голову поберегите.

– Свою?

– Твою я тебе сам оторву, если ты мне «клиента» угробишь или покалечишь, понял? Привыкли, понимаешь, отморозков «мордой книзу»… А тут – работа ювелирная требуется.

– Ну так и послали бы ювелиров… из соответствующего заведения. А то мудрят… Мудрецы, блин, сионские…

– Заткнись, а? Грамотные все стали… Мы той грамоты не знали, «Макаров» вообще – только на стрельбах видели, а порядок – был! Понял? Не то что сейчас… Не страна – призрак…

– Понял… Что ж тут не понять… А вообще… «Призрачно все в этом мире бушующем…»

Глава 29

«…Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…» Магнитофон в комнате ненавязчиво мурлыкает эту мелодию, а я – я балдею. Зажмурившись, я погрузился под воду. И у меня вдруг появилось чувство, будто я родился здесь… Вернее… Да. В море. Или – все люди когда-то жили в море и умели жить под водой и дышать там…

– Э-эй, ты не утонул?

– Не-а…

Понятия не имею, что со мной происходит… Я не помню ни хрена ни о себе, ни о своей жизни, и вдруг все это меня абсолютно перестало волновать… Почему?

Из-за русоволосой девчонки, которой почему-то хуже, чем мне?.. Нет, не так…

Просто… Просто мне с ней лучше, чем без нее.

Когда я вышел в гостиную, девчонка стояла спиной ко мне. Совершенно нагая – только высокие белые сапожки и светлая лента в волосах. Она обернулась, и я увидел, что девушка еще и абсолютно пьяна… Или пьяны были только ее глаза?..

Уверенно и грациозно она двигалась в такт музыке, чуть раскачиваясь, словно деревце под порывами ветра… Потом подошла вплотную, приблизила губы к моим:

– Ты не считаешь меня?.. Я прикрыл ее рот ладонью:

– Нет…

– …Только не говори, пожалуйста, слов… Никаких слов… Молчи…

Слова… Они только могут все испортить… Потому что… Потому что я не знаю, какое твое слово отзовется болью в моем прошлом – ведь это ушедшее мы носим с собою всегда… И за словом мгновенно побежит другое, третье, четвертое… И ты будешь не ты, а кто-то, кого уже нет давно рядом, да и не было никогда… Был другой, которого я принимала за того, пока… И это не важно… Не важно все…

Ничего не говори… Молчи… Только слушай музыку и смотри… Музыка… Она тоже способна быть словом, она тоже будит ушедшее или несбывшееся – еще более дорогое… А я, я хочу иметь настоящее, хочу иметь на совести что-то… Нет, не то, за что стыдно или больно будет потом, этого не нужно… Хочу, чтобы просто было красиво… Красота – это ведь только миг, а мы не умеем беречь даже его…

Успеется… потом… А вот ничего не успеется, и может совсем не быть никакого «потом», а люди живут, словно собираются жить вечно, всегда… Мне, мне совсем не нужен памятник, ни бронзовый, ни медный, ни интеллектуальный – никакой…

Разве это так мало – если я хочу красоты… И – гармонии… Только… Только гармония любви и красоты – а ведь это, наверное, одно и то же – такая редкость на этой земле, что длится так недолго… Она мимолетна… Мир не терпит гармонии любви, не терпит отличия от себя, серого и строгого, и поэтому…

Девчонка перевернулась на бок, посмотрела на меня внимательно:

– Как все здорово сегодня… И этот снег за окном, и музыка, и ты… – Она снова откинулась на спину. – Ты знаешь… Эта песня звучала, когда мне было лет шесть или семь… Странно, но именно тогда я впервые почувствовала себя девочкой… Ты понимаешь?.. У нас была спортивная секция в школьном спортзале, гимнастическая, – мы бегали по ковру, швыряли ленты, кувыркались, ловили их…

А потом, потом мы с девчонками тихо прокрались из душа через раздевалку в школьный коридор… Он был пустой, темный и гулкий – даже было немного жутковато… И вот, представляешь, музыка… Едва-едва слышна… Мы пробрались по запасной лестнице на второй этаж, там вход, тоже запасной, дверь – со времен царя Гороха, еще такая, в перекрестьях вся, со стеклами, и стекла краской замазаны… Ну, понятно, в надписях все… Мы прильнули к щелочкам в этих разводах… Ну да, музыка далеко где-то, в зале – там вечер встречи выпускников был… Мужчина – взрослый совсем, лет, наверное, тридцати, и с ним – девчонка… Может, она год назад школу закончила, может – два, может, даже еще училась… Мужчина этот – учитель ее или просто… Просто кто-то старший…

Это… Это я потом досочиняла… Дофантазировала…

– А сейчас ты не сочиняешь?

– Нет… Так все и было… Они целовались… Потом… Потом он поднял ей юбку – тогда в моде совсем коротенькие были, а под ней – ничего… Нас они не замечали, а мы, мы дыхание затаили, как мышки… И музыка играла… И это было… Это было красиво… Понимаешь?.. И еще… еще я едва не плакала… Ты понимаешь?! Я – ревновала!..

А потом… Потом, на следующий год, я пошла в школу… Был праздник первого звонка… И знаешь, чем были заняты мысли семилетней девчонки?.. Я искала глазами старшеклассника, в которого можно влюбиться… А потом… Потом один большой такой взял меня на плечо и понес, а я держала колокольчик и звенела, и сначала мне было радостно и вдруг стало так горько, что я едва не заплакала: мне вдруг показалось, что эти взрослые мальчики принимают меня за куклу и не обращают на меня никакого внимания, как на меня, и я навсегда останусь такой… Я тебе нравлюсь?

– Да…

– Очень?

– Очень…

– Вот теперь я чувствую, что очень… Еще… Да… Ты знаешь, мир какой-то странный… И темный… Или стал темный?.. И он не только зимой такой, и не от мглы он такой темный стал – от людей… Люди совсем разучились радоваться…

Они куда-то бегут… Или от чего-то бегут… Или – просто закрылись сами в себе, и им кажется, что так безопаснее… Мне и самой недавно казалось, что так безопаснее… Не-а… А так хочется, чтобы было красиво… И еще – чтобы завтра утром мы не забыли эту ночь… Чтобы никогда не забыли… Мы ведь не забудем, правда?..

– Правда… Иди ко мне…

– Да…

…Девушка выгнулась всем телом и замерла. Выдохнула:

– Как замечательно… Тебе тоже было хорошо со мной?

– Да…

– Ты знаешь… Я три недели была здесь совсем одна… «Ящик» не включала, книжек не читала, просто бродила по берегу… Пару раз с подругой разговаривала по телефону… И знаешь, что интересно? Вот мысли, они плавно так текут и красиво, кажется – если их записать, такой роман получится, и умный, и мудрый… А когда начинаешь говорить… Особенно по телефону – все выскакивает что-то дежурное, необязательное или то, что приятно… А два дня назад бродила по берегу, высоко над морем… И увидела чайку. У нее крыло обвисло, поломано… И стоит та чайка высоко так, на обрыве, и смотрит на море… Долго смотрит, взгляда не оторвет… Не знаю, где она крыло поранила, а только – не взлететь ей… Я попыталась подойти, а она к самому краю двинулась, я остановилась, побоялась – сорвется, а внизу – прибой, разобьет… Вечером тоже пришла, она сидела в сухой траве, там же, на обрыве, и замерзала… Я оставила хлеба и ушла: может быть, когда меня не будет, подойдет, подберет…

А на другой день пришла – не было ее. Совсем. Попыталась я придумать, будто она поправилась, улетела, а не вышло… Погибла она, эта чайка, я точно знаю, погибла… Я… Мне… Мне иногда кажется, что люди, многие люди похожи на эту чайку… Только… В отличие от нее им так и не довелось летать над морем… Никогда… Они могут об этом мечтать, но взлететь не могут, хотя и птицы… Крылья им поломали, жестоко, еще в детстве…

Извини… Я заболтала тебя совсем… Можно, я посплю? Только…

– Да?..

– Ты разбуди меня утром… Ведь все не закончится завтра, правда?

– Правда…

Девушка подняла голову, посмотрела в огромное незанавешенное окно, полное лунного света:

– Посмотри… Все белое… – Она повернулась на бок и через минуту уже спала, дыша спокойно и ровно.

* * *

…Под лунным светом побережье было абсолютно белым, словно…

…Белоснежный плащ Великого Мастера, казалось, покрывал собою землю.

Алый, словно только что пролитая кровь, крест извивался по всему полю плаща; края креста были изломаны и напоминали лапы хищного, ненасытного паука…

Великий Мастер соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему оруженосцу и стремительно поднялся по ступенькам Замка. Он шел через анфиладу громадных залов, увешанных доспехами, богато украшенных изысканными гобеленами франков и тяжелым оружием варваров, восточными кинжалами, инкрустированными карбюшонами, с клинками, изукрашенными арабской вязью или индийской деванагари… Империя Рыцарей Храма была невидима, могущественна и несметно богата. Всех сокровищ не могли вместить ни подвалы семидесяти замков, ни сокровищницы, скрытые в горах Аррагона или пустынных плоскогорьях Кастилии… Империя тамплиеров казалась несокрушимой, но он, Великий Мастер, предчувствовал ее падение.

Белоснежный плащ несся за стремительным рыцарем, словно вихрь поземки…

Он проходил зал за залом, воины храма замирали при его приближении и потом еще долго чувствовали властную силу, исходившую от этого невысокого, сухого человека… Его широкоскулое лицо выдавало славянское происхождение; высокий лоб, тонкий, с едва заметной горбинкой нос указывали на родство с королевским домом величественных когда-то меровингов; тонко очерченные губы выдавали натуру от природы сластолюбивую и капризную, но сведены они были жестко: им управляли не страсти, а воля, несокрушимая воля. Опущенные книзу уголки рта говорили скорее не о презрении к роду человеческому, а о разочаровании и жизнью и людьми. Притом глаза густого зеленого цвета сияли, словно подсвеченные изнутри… В расширенных зрачках будто плясали отсветы пожаров, зажженных и его предками, и его предшественниками на троне Великого Мастера, и его подданными; воспаленные губы, казалось, помнили изысканные ласки красивейших женщин Европы, Палестины, Сирии, испанских куртизанок и жриц любви распутного Крита, гибких юных гречанок и русоволосых красавиц Московии, диких горянок и стыдливых и распутных дочерей некогда непобедимых викингов…

Белоснежный плащ, ниспадающий с плеч рыцаря, несся по коридорам Замка, будто вихрь, заставляя оказавшихся на его пути кавалеров застывать безмолвными ледяными статуями, словно холодный ветер Арктики превращал их за мгновение в нечто бескровное, бестелесное, неживое…

Орден рыцарей Храма составили когда-то девять храбрых и благочестивых рыцарей, поклялись посвятить свои силы, отвагу и жизнь Единому Сущему, подвергаясь любым опасностям на суше и на море, следуя лишь одному закону: защите таинств веры Христовой… «Не нам, не нам, а Имени Твоему…» А сейчас…

Могли ли предполагать основатели ордена Гуго де Пайен и Готфрид Сент-Омер, имевшие одну на двоих боевую лошадь, будущее, полное роскоши?.. Оно настало, но только для их последователей. Сейчас ордену были подчинены девять тысяч командорств Запада и Востока – Иерусалим и Антиохия, Триполи и Кипр, Португалия и Кастилия, Леон и Аррагония, Франция и Фландрия, Италия и Сицилия… Тамплиеры смещали государей и властителей, их мечи обнажались против тех, кто мог помешать их власти… Казалось, ей не будет ни конца, ни границ… Но…

«Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут… Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и мамоне…

А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое».