Текст книги "Банкир"

Глава 48

– Нам повезло по случаю купить новенький авиадвигатель. Буквально задаром, если не считать взяток. Да и со взятками – все равно смешная цена. У всякого самолета двигатель – основное; крылья могут летать куда дольше, если их вовремя латать. Оставалось только купить эти крылья. Вот тут мы и нашли у китайцев старенький военный транспортник. Как раз под наш моторчик. Подняться на этой рухляди в воздух мог только камикадзе, да и то – в пьяном виде. Но китайцы отдавали его нам чуть не даром. Оставалось только перегнать в Союз, подлатать малость, поставить новенький движок – и чем не ковер-самолет? Те же чартеры тогда вошли в большую моду, и на одних перевозках можно было классно заработать, ежели, конечно, налоги не платить. Но это уже – дело дружбы с таможней. У меня на нее был специально человек отряжен, мастер развлекухи: коньячок, бардачок, банька, девочки…

Короче, провел я в том Китае переговоры, самолет купил. Команду пилотов в Союзе набрал загодя: зарплата у них тогда была невысокая совсем, и за хорошие деньги они не то что на рухляди, на заборе бы взлетели, если к нему вентилятор приспособить!

Выбрали день – чтобы небо было ясное. Кое-как поднялись. Летим. Двигатели гудят, как у народного автомобиля «Запорожец», и немудрено – ресурс им лет десять назад как вышел, и летун этот ржавел себе тихо в ангаре безо всякой профилактики, потому как у китайцев на новый движок денег лет десять и не было, а с нами они были в большой ссоре после Даманского…

Летим. Пилоты рулят, как им и положено. Смотришь в иллюминатор: крылья покачиваются вверх-вниз, как у перелетной птицы, корпус время от времени дрожмя дрожит, как алкоголик поутряни, снизу – Китай, сверху – небо в звездах… А я сижу в гордом одиночестве и водку пью. А пить в одиночку – плохой совсем признак. Ну, пошел в кабину к пилотам, пообщаться, так сказать… Им – тоже скучно. Из пилотской кабины движение вообще не заметно: словно зависли мы где-то между землею и небом, и есть ли земля вообще за темно лежащими внизу облаками или скрыта давно волнами всемирного потопа… Такая жутко-чарующая отрешенность…

Чтобы было чем время занять, начал выспрашивать у летунов, что за приборы и что какой из них означает… Командир мне, дяде-заказчику, терпеливо и подробно объясняет: это – то-то, а вот это – то-то… Доходит до очередного:

«А это – радар».

«А зачем он?»

«Ну, если борт какой идет встречным или опасно близким курсом… На такой скорости, если вовремя не заметить, отвернуть не успеешь… – Помолчал секунду, потом добавил так равнодушно:

– Только он не работает».

«Хм… Слушай, а как же… Если вдруг встречный все-таки какой появится, а?»

«Ну у него-то – работает!» – спокойно пояснил командир.

Вернулся я в салон, уселся в кресло, допил литровую бутылочку, и пока пил, все вспоминал: никто из наших сегодня в Китае больше транспортников не покупал?

Так и уснул в неведении.

– Все – как всегда! Долетели-то нормально?

– Как видишь! – обвожу себя руками. – Потом – довели тот самолет до ума, стали гонять: аппараты «Сделано в Японии» – в Европу, благо, она рядышком. В тот же Китай – за товаром…

– Вроде самолетами, я слышала, накладно…

– Ага. Если налоги платить. А если борт пришел порожняком… А чтобы пришел «порожняком» – на то и была у таможни своя такса… Так и жили – не тужили. А потом пришла тема с «мерседесами»…

– Из Германии?

– Ну. Фирма – веников не вяжет!

– И крутой был «подъем»?

– Исключительный. Но тоже – не без «мошенства». Или – ловкости мысли.

Фирма солидная, машина – дорогая, но и на солнце – пятна, и у них брачок случается… Мелкий брачок, простому глазу незаметный, но на него – скидки немаленькие… Плюс – когда берешь, как состоятельный клиент, партию сразу в тридцать машин…

– Это же риск какой! А если бы стопорнули?

– Кто не рискует, тот… Ну дальше ты знаешь. Гнали мы всю партию, что называется, самоходом, на огромной скорости, под прикрытием двух вертолетов и какой-то важнецкой бумаги из Совмина. Ты права: если бы стопорнули… Но братва тогда еще не сориентировалась, да и бумага Совмина по старой памяти чего-то значила… А вообще ты права: если бы с бибиками что случилось – не сносить мне головы. Операцию проводил на свои и под свою же ответственность, но две сотни тысяч «зелени» налом все же изъял из «совместного» с китайцами на месячишко…

«Мерсы» ушли, что называется, «с колес»: как раз тогда стали преобразовываться министерства, кто – в «Газпром», кто – в «Лесбумпром», и кататься им на «тридцать первых» «волжанках» уже было полное ломалово… А времечко стояло еще пока такое, что и «ауди» – машина аховая… На лимузинах раскатывать себе позволяли только три десятка избранных. «Мерсы» пришлись кстати.

– Дорог кусок к обеду. Ну так и развивал бы этот бизнес…

– Вот как раз и нет. Одну сделку провернул под сурдинку – и ладушки…

Жадность фраера погубит! Деловые уже распробовали здешний интерес к иномаркам и стали угонять «новье» по Западной Европе пачками! Становиться им «поперек характеру» – время терять. И если время – деньги, то тогдашнее «судьбоносное» времечко – это были ох какие большие деньжищи. Короче, организовал я себе кооперативный «коммерческий» банк и стал пилить и строгать уже точно по специальности. Почти.

– Почему – почти?

– Потому что в любой стране «нал» и «безнал» – почти одно и то же. Причем «безнал» в особо крупных размерах куда предпочтительнее «нала» – «цивилизованные» последнего сторонятся, потому что запах дурной… Или – дурманящий. А наркота у них – в большом забое!

– Сторонятся… Но, наверное, не все…

– Не всегда и не везде. Покрутить «лимоны» и «арбузы» «зелени», которые стали курсировать через «границу на замке» чемоданами, баулами и даже цистернами, готовы многие. Потому что деньги если и пахнут, то только свежей типографской краской. И это у нас научились не считать доллары; на Западе – все в старых и добрых традициях: пфенниг марку бережет, а неплательщика – конвой стережет! А у немецкого конвоя не забалуешься! «Деньги, деньги, деньги, деньги, рублики… Фунты, франки, стерлинги да тугрики… Все ищут ответа – в чем главный идеал? Пока ответа нету – копите капитал!» Помнишь водевильчик?

– Смутно.

– Вот и я не ярче. Да не в этом дело. У нас «нал» оказался куда дороже своего безналичного собрата, это во-первых, а во-вторых… Продолжался период полной прозрачности границ СНГ при наполовину директивных ценах. Грянул девяносто первый год – вот тут и начался «чес»…

– А, знаю. Так эстрадники называют сериальные гастроли по городам, чтобы снять побольше «денег с провинциальных лохов за фанеру».

– Похоже. На Украине установили цены куда ниже, чем в России, – здесь реформа готовилась, а там Кравчук сразу же-лал показать, «як гарно жити без москалей»… Причем ввели купоны, реальная покупательная способность рубля на Украине оказалась вдвое ниже, чем в России, а по «безналу» они шли – один к одному! Ты представляешь навары?!

– Получается, только перевести деньги из Украины в Россию – и они увеличиваются вдвое!

– Или «безнал» – в «нал»! Это даже не кино было, это был концерт по заявкам! Вот тут я и начал «гонять»… И закончилась бы моя гонка дыркой в башке, если бы не Кришна…

– Кришна?

– Ну да. Товарищ отца. Как-то позвонил мне – я купил себе квартирку небольшую…

– А на большую, что, – денег не было?

– Времени. Да и деньги – все крутились…

– А что это у него за кличка такая?

– Из-за подписи. Константин Кириллович Решетов. И когда ставил он свой росчерк на листе, получалось в аккурат – КРШН. Кришна, короче. Одно время, по молодости, как он плехановскую академию закончил и финансами стал заниматься в каком-то закрытом отделе Внешторгбанка, его прозвали сначала Решкой – от Решетов, потом Орловичем – так сказать, оборотная от Решки, потом уже устоялось – Кришна. Созвонились мы с ним, переговорили… О моих успехах он был, в целом, наслышан… Но резонно заметил – сколько веревочке ни виться, а войду я в орбиту криминала и тогда… Да я и сам чувствовал: могут быть проблемы. Которые в нашей стране со времен оных разрешаются просто: есть человек – есть проблема, ну а нет – так и нет…

Кришна предложил работать вместе – у него, так сказать, «под эгидой» изрядные капиталы «без ратного дела» застоялись, и люди, ими обладавшие, хотели вкладывать их пусть без большого «подъема», но и без значительного риска. На перспективу, так сказать… Связи и возможности у Решетова были не чета моим…

Я для дела подходил и знаниями, и накатом, а мою неумеренную рисковость в некоторых вопросах Кришна пообещал сдерживать… Поинтересовался здоровьем отца – он тогда как-то резко сдал – и попросил не афишировать перед ним наши контакты…

– Ты же говорил – они дружили…

– Какая-то кошка между ними все же пробежала, какая – я уточнять не стал;

Решетов был лет на пятнадцать помоложе отца, был когда-то вроде в его подчинении, а там всякое бывает. Да и предложение было стоящее, в подробности его распрей с отцом вдаваться просто не хотелось, да и крутость отцовского характера была мне известна… Я согласился. А через несколько дней отец умер.

– От чего?

– Острая сердечная недостаточность. Легко умер, во сне, с ним виделся за пару дней до этого – заезжал домой, привез кучу каких-то лекарств, фрукты…

Отец поставил тогда оперу Римского-Корсакова, ее очень мама любила, сказал вдруг: «Скучаю я без нее. Уже сколько лет прошло, а скучаю. Ничего, скоро свидимся…»

Я начал что-то лепетать – мужик-де он крепкий и еще сто лет проживет, – отец оборвал меня взглядом… Знаешь, так бывает: вся сила из тела вроде уже ушла, а в глазах, во взгляде – осталась. Несокрушимая.

Посидели молча, музыку послушали… Потом отец встал из кресла – руки тряслись, хотел ему помочь, он отослал:

«Можешь жить – живи, не можешь – уходи. И не мешай ты мне, пожалуй…»

Вышел в соседнюю комнату, вернулся – с перстнем…

– Это вот с этим самым?

– Да. Рассказал историю. Перстень тот оказался антикварным: Дороховы, я тебе скажу, старинная дворянская фамилия… Один из пращуров отличился в войне двенадцатого года, был жуткий повеса и шалопай и стал вроде даже прототипом для толстовского Долохова из «Войны и мира». Другой родственник – Руфин Иванович Дорохов, воевал вместе с Лермонтовым на Кавказе…

– Ух ты!.. Взаправду?

– Семейное предание. Кстати, портрет того, что был повеса, я видел в Зимнем дворце в Питере – в комнате героев Отечественной войны двенадцатого года. Знаешь… На меня похож… Только у него лицо понаглее будет и усы роскошные…

– Не обольщайся. Я уже тебе говорила – от недостатка скромности ты особенно не страдаешь.

– А я вообще ни от чего страдать не хочу.

– Никто не хочет, а приходится.

– Все потому, что главный враг человеку – он сам.

– Ты – тоже?

– А чем я хуже других?

– Успокойся – ты лучше. Просто – лев пустынь! Король джунглей! Заслуженный нырок Черноморского флота!

– Вот это правильно. Правду я готов выслушивать в глаза в любом количестве! Хорошее качество для финансиста, скажи?

– Очаровательное…

– Ну да… Отец принес перстень, попросил, чтобы я его надел, он пришелся мне впору. Отец сказал: «Всегда носи его с собой. Он тебя выручит. Из самой пропащей ситуации». И снова попросил поставить Римского-Корсакова…

– Папа у тебя был склонен к мистике?

– Да нет…

– А ты? Ведь перстень же носишь…

– Знаешь, так получилось, что после нам поговорить больше не пришлось… А все мы время от времени ощущаем вину перед родителями: ведь не так уж и сложно было сделать их жизнь чуточку… счастливее, что ли… Пока они были живы…

Просто – больше внимания, и все… В общем… Да, я ношу этот перстень постоянно. Как он просил. Сначала это меня смущало, было не принято… Потом – все привыкли.

– А сейчас – ив моду вошло.

– Вот именно. А совсем недавно… Совсем недавно я узнал, что камень достаточно дорогой. Вернее – очень дорогой. Чрезвычайно.

– Даже для финансиста?

– Деньги – и в Африке деньги. Раньше мне и в голову не приходило оценивать кольцо – ведь продавать камень я не собирался ни при каких обстоятельствах…

– И откуда узнал?

– От Михеича. Он здорово в камнях разбирается. Да и… Действительно, так может быть. Перстень, по рассказу отца, был подарен какому-то совсем уж дальнему Дорохову, прапращуру, графом Орловым.

– Тем самым?

– Да. И связан был с темной историей вокруг престолонаследия и объявившейся в Италии княжной… Орлов тогда специально, по поручению Екатерины, отбывал в Неаполь, влюбил в себя эту принцессу и привез ее в Россию… На пожизненное. Какова роль в этом Дорохова и правдива ли вообще эта легенда – узнать невозможно. Да и незачем. Единственное, о чем я знаю, – Орлов знал толк в камнях, скакунах и борзых.

– А в женщинах?

– Наверное, да. Только… Что-то мне кажется, ценил он их куда ниже, чем борзых.

– Как знать…

– Да… Как знать…

– А вообще – очень может быть. Мужчины, особенно красавцы, занимающие еще в молодости посты при дворе, нередко так озабочены собственной значимостью, избалованы доступностью окружающих женщин, ослепленных блеском их славы, что сей «предмет» не кажется им достойным внимания…

– Может, и так.

– А зря. Ты подумай, кто бы заметил голого короля, если бы рядом была голая королева!

– Железная логика!

– Железная логика – у Маргарет Тэтчер! У меня – обычная, женская.

Основанная на интуиции и здравом смысле. Эвита Перон была любимицей Аргентины, и кто знает, достиг бы диктатор таких высот, если бы не она. Не согласен?

– Естественно, согласен. А откуда ты знаешь про Эву?

– Кино смотрела.

– А-а-а…

– Что – а-а-а?..

– Да ничего.

– Не-е-ет. Ты это как-то произнес… А если б я сказала: монографию про Перона читала – было бы краше?

– Слушай, Ленка, что завелась-то? Ты чего, феминистка?

– Да нет. Мне, как нормальной русской бабе, хочется зависеть от мужчины любовью к нему… И – его любовью ко мне. Вот и весь феминизм. Просто мужчины часто несправедливы к нам…

– Наверное, так оно и есть.

– Слушай, а над чем ты работал у Кришны? – спрашивает Лена, меняя тему с логикой нормальной девчонки.

– Я же тебе сказал… Подробности?.. Подробности не очень интересны, финансы – сфера вполне специфическая, чтобы кого-то интересовал процесс собственно бухгалтерии… А переговоры с партнерами – как везде: я из-за границ не вылезал…

– То есть ты не знал ничего такого, что могло бы стоить твоей жизни?

– Знаешь… Мир денег специфичен: там даже доллар может быть ценой в чью-то жизнь.

– Ну, это… – пожимает плечами девушка.

– Общие слова?

– Да вроде того. Скорее, может быть, ты случайно узнал что-то чрезвычайно важное…

Вспоминаю. Отвечаю искренне и твердо:

– Нет. Ничего.

– Хм… Ты вполне мог не придать этому значения.

– Лена… Я – хороший профессионал в своем деле. Если подумать – блестящий.

Девушка порывается что-то сказать…

– Погоди. Не важно, большое у меня самомнение или не очень… Просто это так. И «что-то важное» я бы не пропустил.

– Знаешь, со всеми бывает… Человеку свойственно ошибаться.

– Но банкирам несвойственно прощать ошибки. В денежных делах нет места сантиментам. И ошибки не прощают. Никогда.

– Сурово.

– Но справедливо. Работа такая: на войне – как на войне.

– Тогда, может быть, тебя просто подставили? Вместо кого-то другого?

Пожимаю плечами:

– Все может быть.

Лена курит и смотрит в окно. Ночь окрасила все двумя цветами – черным и серым… А мир – мир не так одноцветен… «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…» Бокал с многоцветной жидкостью… Коктейль «Флаг»… И – капля пурпурного вина, искрой проходящая через все слои…

Да!

Вот именно за этим я и был больше всего нужен Кришне! Я – случайный фактор, я – тот самый джокер, обряженный в царский пурпур, на меня кинулись, как на главного Дирижера неведомого мне оркестра, в то время как настоящий Маэстро, Кришна, беспроигрышно ведет свою партию! И – бесстрашно, как и подобает полководцу, жертвует пеш-кой ради позиционного выигрыша и, следовательно, победы во всей партии… Ну что ж… Понять это я могу, а простить?.. На войне – как на войне.

Расчет Кришны оказался изящен и прост. С одной стороны – фамилия.

Финансовые зубры старшего поколения не могли не слышать о Дорохове-старшем, Петре Юрьевиче… Он в свое время был вхож в самые высокие кабинеты и на любые этажи… Если он и занимался финансами, то какими?.. Мне это неизвестно.

Второе. Сам я – человек шебутной и непредсказуемый, показавший себя активным «новым русским» со старой родословной. Кришна – теневой финансист – старался не афишировать наши контакты, но… Но – и не скрывал особенно их!

Свой бизнес, свой банк, завязанные на меня предприятия я сворачивать не собирался; октябрь девяносто четвертого и весь следующий год, оказавшийся для многих банков фатальным из-за ужесточения политики Центробанка и монарших околодолларовых игр, для меня прошел легко: во время «черного вторника» я нажил за трое суток почти миллион долларов и нескольких крайне опасных врагов; в период «ужесточения», когда на меня, как на selfmademana «наехали» и ЦБР, и ряд «уполномоченных китов», – все закончилось даже не легким испугом, а имитацией «наезда»: могучая тень Константина Решетова, тень Кришны оградила меня, подобно беспросветной ночи… Как там говорил Михеич? Кришна – значит темный?..

Третье. Константин Кириллович неоднократно намекал мне на некую «Большую Игру», но не говорил ничего определенного. Притом – что активно помогал связями, задания по своим делам давал обычно в те точки земного шарика, где они пересекались с моими деловыми интересами; действовал я крайне активно, как привык… Зарабатывал деньги группе Решетова, но для банкира его уровня – совсем небольшие деньги. Впрочем, особенно я не терзался: мой бизнес был надежен и прибылен. Иногда приходила мысль, что Кришна готовит меня к чему-то… Но я старался об этом не думать. Забыв, где бывает обычно дармовой сыр… Особенно в такой «романтической» профессии, как делание денег.

Вывод: Кришна всеми силами старался представить дело так, что я – крупная или даже центральная фигура в его «Большой Игре». Люди, которые за ним и за мной пристально наблюдали, сопоставляли мою активность в различных точках земного шара с какой-то другой информацией и пришли именно к тому выводу, к какому и стремился подвести их Кришна.

Красиво… Добротно… Хорошо.

В нужный момент они кинулись на меня, как крысы на сыр… Мышеловка захлопнулась. Меня похитили с Кипра, накачали наркотой по самую маковку, сняли, надо думать, бездну бесполезной информации и напрягли массу «яйцеголо-вых» на обработку ее. По идее меня после «прокачки» положено было утопить в Черном море. Чтобы сомнений не возникало. Тут – неувязочка. Что-то у них, видно, не сложилось… Вообще-то бывает. Кто-кто, а я по поводу этой несвязухи сетовать не намерен.

Конечно, обидно сознавать, что тебя отыграли втемную, как последнего живца, как пескаря, выловленного «мутником» и аккуратно, чтобы был живым и резвым, насаженного на «донку» опытным рыболовом… Человеком, который мне был не просто симпатичен, которому я доверял…

«Если радость на всех одна, на всех и беда одна…» Наверное, я остался слишком большим романтиком, чтобы выжить в нашем теперешнем мире… Вернее – чтобы выжить в мире вообще… Хотя… Мы самоуверенны: часто нам только кажется, что время, в которое мы живем, – самое скверное, неприятное, предательское, подлое… Думаю, во все времена этой дряни хватало. С избытком.

Особенно рядом с деньгами или властью. «Боливар не выдержит двоих…»

Только для меня, и сейчас, и всегда, – «если радость на всех одна, на всех и беда одна…», пусть этих «всех» будет двое, трое, четверо… Это уже не так мало. Ради этого стоит жить. И побеждать.

Глава 49

Все это я изложил Лене более связно и менее эмоционально. Она слушала очень внимательно, задумалась, наморщив лоб и покусывая краешек карандаша… И – стала похожа на маленькую девчонку, на школьницу, которой почему-то никак не удается решить заданный пример…

– Ты знаешь, все это очень похоже на правду…

– Еще бы! Наверное, так оно и было.

– Тебе, наверное, горько сейчас?

– Ничего. Переживем. И – коньячком запьем. – С этими словами подхватываю бутылку и делаю три хороших глотка. – А вообще – тошно.

– Не расстраивайся. Со мною такое тоже случалось. Нет, конечно, не такое, но ведь для любого предательства объяснения хотя и находятся, но очень натянутые… Вернее – никаких не находится… Знаешь, когда мне было двенадцать, меня предала лучшая подруга… По крайней мере, я считала ее такой.

Она была постарше на три года – Валя Зайцева; из школы она поступила в ПТУ, лет с тринадцати начала уже блудить с парнями… А жили мы в одном дворе. Даже очень дружили, когда были совсем маленькие… И вот в мае она приглашает меня на день рождения – ей как раз шестнадцать исполнилось… Помню, я еще два дня по магазинам ходила, все не знала, что подарить…

Отмечать решили на даче одного из пацанов – это рядом с Покровском, в двух километрах. Пришла – там уже компания: еще две девчонки и четверо парней, лет уже семнадцати, а может быть, и старше… Вообще-то мне там сразу жутко не понравилось: стали вино пить какое-то дрянное, я не хотела, но фужер все-таки выпила; стали подначивать, обзывать «малолеткой» и «недотрогой»… Потом Валька заговорщицки так позвала меня в другую комнату, показала мини-шорты – тогда они только появились, сказала, ей ее парень подарил, Костик… Спросила – не хочу ли померить… А кто ж из девчонок не захочет? Я сбросила юбочку, собралась примерить, а Валька:

– Трусики тоже снимай, это же мини-шорты, их на голое тело надевают, чтобы – полный отпад! Вот, смотри! – Она показала картинку из журнала с какой-то американской кинодивой. – Если тебе понравится, Костик и тебе такие привезет, совсем дешево, по оптовой цене!

Я покосилась было на дверь – она была закрыта, сняла трусы. А Валька схватила их, дверь распахнула, помахала, как флажком, засмеялась:

– Недотрога ждет своего прынца! В чем мама родила! Сначала я подумала, она дурачится, крикнула было:

– Валька, ты что?! – но тут в комнату завалилась вся компания, девки и ребята. Я прикрылась ладошками, присела на кушетку, чувствуя, как лицо загорелось от стыда – на мне ведь кроме коротенькой футболки и гольфов – ничего, бормочу что-то вроде: ребята… вы что… с ума сошли?..

– А она кокетничает… – захохотала одна из девиц. – Подумаешь – целка, это теперь ненадолго! А то будет из себя корчить…

Дальше все закружилось каким-то глумливым хороводом… Девки – все трое.

Валька тоже, – бросились сдирать с меня футболку, парни загоготали, я чувствовала на своем теле их липкие от пота руки… И – просто озверела… Меня повалили на кушетку спиной, сумела изловчиться и двинуть одной девке, Верке, пяткой в лицо… Та заверещала, бросилась на меня, но я проворнее оказалась, махнула ей по морде ногтями, как кошка лапой…

– Ах ты, сука! – закричала ее подруга, сумела скрутить мне руку за спину, больно так – что и не шелохнуться. – Да я щас тебе ложкой целку откупорю, сука брыкучая!

– А ну не гони, Машка… Попка – что надо. Ну что, пацаны, первым буду, а, без обид? – произнес высокий, жилистый пацан, что был у них за главного.

– Давай, Цапля… А я ее потом в попку трахну. И – тоже первый! – загоготал другой парень.

– Да я ей щас всю морду располосую! – кинулась та девка, которой я шнобель попортила, послышался шлепок – и та завыла в голос.

– Верка, ты прекрати нам кайф ломать… Заживет нос-то, он у тебя все равно картошкой… Вот «станок» не пострадал, и это радует… – гоготнул один из парней. – Костик! Третьим-первым будешь, в ротик?

– Ну ее, еще откусит…

– Ничего, обломаем, шелковая станет…

А обе девки, Машка эта и Валька, продолжали меня держать, но хватка ослабла. А я плакала, слезы катились по лицу, как горошины…

– Ты чего все разминаешь, засаживай! – подначила Цаплю Машка.

Тот подошел, грубо тронул рукой, сказал:

– Да она сухая, как наждак…

– А ты что хотел? Зато – целка! Считай – первая у тебя… Как и ты – у нее…

– Да ломал я уже!

– Это у кого же? – снова подначила Машка.

– А ну, девки, отойдите. Вроде присмирела кобылка, никуда не денется. – Он положил мне ладонь на спину. – Худенькая… А ну о койку обопрись!

Руки мне отпустили, я вроде покорно уперлась ладонями в кушетку… Увидела его ногу, вернее, ступню босую и что есть силы врезала пяткой прямо по большому пальцу! Дальше… дальше я просто осатанела – не знаю, откуда силы взялись!

Схватила ножку табуретки – там все четыре валялись, знаешь, такие, что прикручиваются, они тяжелые, словно свинец внутри, и по башке этому Цапле – он скрючившись стоял, за ногу держался – наварила, с размаху, сверху. Звук такой, будто дубиной по бочке, козел этот упал не ойкнув, кровью залился. А я тут же дубинкой этой тычком Машке прямо в лицо и сверху, по голове…

Они как-то растерялись, расступились, я выскочила в другую комнату, схватила в охапку чью-то куртку джинсовую, прыгнула в распахнутое окно как есть, босая, голышом… Перемахнула заборчик и в лес – дачка стояла крайней у леса… Бежала, не разбирая дороги, все казалось, гонятся за мной…

Потом – остановилась, вокруг – лес, сначала испугалась страшно, решила: забрела – не выбраться… Ступни все в крови, избиты… Завернулась я в эту куртку, легла под дерево и завыла по-щенячьи… А потом, потом уже плакала навзрыд, в голос… Пока не затихла… Под курткой свернулась клубочком, согрелась, мысли какие-то были странные – что вот останусь я жить в этом лесу навсегда… И превращусь в медведицу, стану сильной и раздеру всех обидчиков…

Или – в пантеру Багиру, очаровательную, гибкую, опасную… Незаметно так я и уснула… И снились медвежата, мягкие, добрые, будто плюшевые, и я играла с ними…

Проснулась – во рту вкус какой-то медный, сама – замерзшая… Сначала даже не поняла, где нахожусь, – лес кругом стеной, чуть дальше – овражек, тоже сплошь заросший, а я нагишом лежу, в какой-то куртке чужой… И – вспомнила все сразу, и стало страшно, но ненадолго… А я вдруг словно почувствовала снова липкие чужие ладони на своем теле, даже мурашками покрылась от омерзения…

Потом спустилась к ручью, осторожно, – змей боялась, я их с детства боюсь, а майские змеи, говорят, самые кусачие – они тогда свои свадьбы празднуют…

Но никаких змей не оказалось. Ручей был удивительно чистый, но очень холодный, ключевой. Я облилась вся, с головы до ног, потом закуталась в эту куртку… Куртка была совсем новая, от нее никем не пахло, и видно – Цапли, потому что длинная мне, хотя я и сама – не маленького совсем росточка.

Запахнулась я в нее, сориентировалась по ручью и пошла домой. Лесом. Уже когда подошла к Покровску, сидела в лесу дотемна: городок у нас небольшой, и ходить голой, в какой-то куртке чужой, босиком… Дождалась я вечера – стемнело в девять, в десятом, – замерзла – вечер оказался не такой уж теплый… И побрела домой. Потом одумалась: что с родителями будет, если заявлюсь вот так вот: руки – в синяках, просто пятерни отпечатались, сама – нагишом… Короче, позвонила я домой с автомата, сказала, что у подруги заночую, в Роще, – это вроде черта города, а километров десять, и автобусы после десяти никакие не ходили. Мама еще спросила: ничего со мной не случилось? – как чувствовала, а я ответила – ничего, все хорошо. Не знаю, поверила она мне или нет…

А сама действительно побрела в Рощу, деревня так называется, а рядом с ней – монастырьстаринный. Раньшев немкакой-тотехникум сельскохозяйственно-заочный помещался, потом церкви решили отдать, а в то время там как раз строители и реставраторы работали. Пришла я туда уже ночью.

И жутковато, звезды на небе, луна, и весь монастырь – он же массивный, как крепость! – в озерке отражается. И мне мучительно захотелось искупаться; забрела в воду, она показалась мне просто теплой – может, потому, что вода стоячая, прогрелась за день, может, просто я сильно очень замерзла… Зашла и поплыла в лунном луче – здорово, сказочно, что и не передать… Будто и не было ничего днем, будто… Только я, теплое озеро, небо и старинные башни… Потом выбралась на берег, отжала волосы, завернулась в ту же куртку, забрела в монастырь, влезла на какую-то башню и уснула на свежем деревянном настиле…

Весь день будто туманом каким заволокло, осталось только ощущение теплой чистой воды и свежий запах струганого дерева, живой…

Проснулась чуть свет, выбралась на шоссе, подъехала до Покровска на каком-то пустом еще рабочем автобусе… Знаешь, старый такой, с дверцей…

Пожилой водитель только кхекнул, рассмотрев мой наряд, но не сказал ничего, довез до площади… Еще и шести, наверное, не было, народу – почти никого, а я – как физкультурница – прямиком домой побежала. Отец в командировке был, мама, я знаю, к шести должна была уйти в больницу, на дежурство. Разыскала ключ под ковриком – он у нас один был на всю семью, остальные потерялись, а сделать – все никому недосуг было… Сразу забралась в ванну – до восьми утра у нас всегда горячая была, даже летом, и отмокала там, наверное, час или два…

И вроде тихо все, мирно, будто и вправду не было ничего… А через пару дней встречает меня во дворе Валька, злая такая:

– Ты знаешь, Одинцова, что ты девке башку проломила? В больнице она сейчас!

– А Цапле этому – разве нет? – отвечаю я ей так спокойно, даже сама удивилась. – Или у него там кость сплошная?

– Ты че, не соображаешь? С тобой пошутили, а ты… Короче, должок за тобой остается. Крупный. Уж чем отдавать будешь – не знаю. Родители девки этой в суд собираются подавать, ты понимаешь? Загремишь в колонию, на малолетку, а это хуже, чем во взрослую, там девки злее и конвоирши – сплошь лесбиянки.

Натерпишься.

– Да? – Я закатала рукав платьица. – А это – тоже от шуток? Или вы заткнетесь все, или я прямо сейчас пойду заявление писать! Кто тогда твоего Костика трахать будет? Какой-нибудь точно вроде этого Цапли.

– А Костик, если хочешь знать, тут вообще ни при чем.

– Да? И ты – тоже ни при чем?

– Да мы же шутили…

– Пошла ты со своими шуточками знаешь куда?!

– Ты вот что, слушай. – Валька понизила голос до шепота, вроде доверительно… – Ты Верке тоже всю морду расквасила… Она клялась, что подстережет тебя и кислотой обольет! Ты подумай… И денег надо немного… Это только справедливо. А Костик, он придумает, как…

Дальше я уже не слушала. Вдруг накатило что-то, что я пыталась с себя смыть там, в ночном озере, кулачок сжался сам собой, и острыми костяшками я взяла и ткнула Вальку в нос… А потом уже остановиться не могла… Схватила за волосы и стала тыкать в землю, раз, другой, третий… Пока лицо ее не стало бурым от крови и грязи… Что я кричала ей – не помню; набежали какие-то ребята, меня насилу оттащили… Я потом ждала – со мной придут разбираться, но так ничего и не произошло… Только в школе стали обзывать – Бешеная. А Валька с той поры, как видела меня, старалась на другую сторону переходить…