Текст книги "Банкир"

Глава 61

– Дорохов! – Ленка бросилась мне на шею, Я подхватил ее на руки, прижал к себе…

– Дорохов, ты знаешь, как мне было страшно?! Но я знала – ты придешь за мной! И ты – пришел! Поедем домой?

Возбужденно-радостное состояние девчонки объясняется тонизирующим уколом, сделанным ей тем самым эскулапом, что колол ей наркотик. Этого щуплого я узнал сразу, и первым моим поползновением было – настучать парацельсу по голове.

Больно. Ну да потом вспомнил захаровскую «Формулу любви»: «Ты бы их пожалел!

Подневольные же люди!»

Домой… Что до меня – так я свалил бы из этого злачного местечка быстрее дворняги, которой прищемили хвост. Но… Вот именно. «Но». Стоимостью в такую сумму, что рано или поздно какие-нибудь вольные старатели найдут и меня, и Ленку даже в Антарктиде! Хм… Говорят, там под многокилометровой толщей льда – озерцо, теплое… И еще – там есть какая-то своя, совсем иная, чем на земле, жизнь… Движимые нездоровым научным любопытством неуемные полярники, томимые скукой круглосуточной ночи, бурят к этому озерцу скважину… Ну они добурятся когда-нибудь на нашу голову! Вылетит оттуда злобный зеленый микроб, рядом с которым СПИД покажется просто насморком, и – будьте любезны, очистите территорию новой форме жизни! Хм… Может статься, она будет куда справедливее нынешней? А вот это – вряд ли…

Озеро… Почему я вспомнил озеро?..

– Так чего? Едем? – спрашивает Лена.

– Ага. Но не сейчас. Мне еще нужно провернуть одно дельце.

– Надолго?

– Думаю, за пару часов управимся.

– Знаешь… Мне здесь страшно…

По правде сказать, мне здесь тоже не веселее… Но дело есть дело.

В сопровождении какого-то парня проходим в отдельно стоящий небольшой особнячок. Подземным коридором.

– На совесть строено, – комментирую я. «И – давно», – добавляю про себя.

Парень молчит. Как камень.

Перед нами открывают двери довольно просторной комнаты, сплошь заставленной аппаратурой. В ней – двое: невысокого роста, похожий на карликового добермана мужчинка в очках с толстенными линзами и среднего роста, на вид лет около пятидесяти, небритый мужик совершенно славянской наружности и в очень изрядном подпитии.

– Вы будете работать здесь, – произносит манекен-провожатый. Потом обращается к очкарику:

– А вас, Валериан Эдуардович, просят пройти на Центральный.

Мужчинка снимает очки, взгляд его становится совершенно беспомощным; кажется, он натыкается на столы, стулья, компьютеры и вот-вот заплачет, словно дитя малое…

– Куда пройти? Зачем?

– На Центральный, – терпеливо повторяет «молчун». Валериан оборачивается, встречается взглядом с небритым, тот опускает веки, «доберман» надевает очки, взгляд его фокусируется, он произносит, впрочем не вполне уверенно, кивая головой, будто лошадка-пони:

– Да. Я готов.

Валериан и провожатый исчезают, дверь за ними закрывается.

Лена, которая все еще пребывает в радостно-приподнятом состоянии духа, вызванном порцией «бодрящего укола», с интересом первоклассницы, впервые увидевшей слона, обозревает увитое проводами по стенам, но довольно-таки обжитое этими двумя тружениками мониторов помещение, встречается взглядом с небритым…

– Тишайший! – радостно взвизгивает Ленка и кидается ему на шею. Не обращая внимания на густой запах перегара, которым тот дышит, надо полагать, не первый день.

Укол ревности похож на кнопку в заднице: интересно, что она нашла в этом мятом субъекте?

Ленка оборачивается ко мне.

– Дорохов! Это – Тишайший! – произносит она торжественно, будто речь и впрямь идет о российском самодержце. Тишайший подает мне руку и представляется:

– Алексей Михайлович.

Ну, блин! Мне остается только пасть на колени и что-нибудь испросить у монарха… Но вместо этого жму «кесарю» длань: как ни странно, ладонь у него крепкая и сухая, взгляд – ясный, и впечатление, что он в сильном подпитии, вполне может оказаться обманчивым, как игра света и тени…

– Лешик – муж Гали Востряковой, помнишь, я тебе рассказывала?!

Как у меня отпала челюсть, полагаю, видно хорошо ничем не вооруженным глазом. Во семейственность развели, а? То, что мужику повезло, как никому из нас, – это еще ладно… Иметь в женах «тайфун Галину» – дело вкуса, особенно если в уединении с Тишайшим она проявляет свои лучшие качества… Но… Не слишком ли много совпадений? Безвременно воскресший Кришна (впрочем, его «воскрешение» я воспринял легко, так как и о его «кончине» узнал всего несколько часов назад от той же Востряковой), Галина Петровна, Замок, которым я бредил в снах… Если сейчас в дверях появится Великий Мастер ордена тамплиеров в белоснежном плаще, не удивлюсь и спрошу, не терял ли он перстень с алым камнем?.. Карат этак на… Цвета крови…

А Тишайший вдруг посерьезнел, если не сказать больше – посуровел:

– Аленка, ты какими судьбами в наши Палестины?

– Меня похитили! Вот, из-за него! – Она смешливо дурачилась, ткнула мне пальцем в грудь. – А сначала – похитили его самого! А он – ни хрена не помнил, и только недавно вспомнил! И вообще он банкир!

– Банкир?

– Это ничего… – пожала плечами Ленка. – Вообще-то он хороший. – Снова оглядывается по сторонам. – А у вас тут не так и скверно. Я присяду вон там, ага?

– Давай, – автоматически кивает Михалыч, тревожно смотрит на меня, спрашивает:

– Что с ней?

– Наркотик. Сначала – транквилизирующий, теперь – «веселящий». Нестыкуха, вот ее и тащит немножко. Я глянул зрачки. Через пару часов будет в полной норме.

– Твои слова – да Богу в уши…

Глянул на девчонку: она примостилась в кресле, ведомым только ей способом умудрилась свернуться в клубочек и мгновенно заснула. Дыхание – спокойное и ровное… Ну и славно.

– Так, значит, это тебя мы слушаем уже третий месяц?.. – интересуется Михалыч.

– А что, у меня – на лбу написано?

– Да нет. Голос. Плюс, – Тишайший кивает на девчонку, – ей я верю.

Хм… А мне, значит, – нет. Впрочем, и я ему – не особенно. Не люблю торжественных кликух и тождественных совпадений. Но отвечаю спокойно и ровно:

– Значит, слушали, говоришь. И как успехи?

– Пока – скромные.

– А вообще?

– По жизни?

– Ну вроде того…

– Спасибо, хреново. – Он обвел взглядом помещение. – Да ты и сам видишь. А у тебя?

– Алексей Михалыч, помнишь анекдот про муравья?

– Напомни.

– Выходит муравей на деревню покрасоваться. Весь в черном фраке, в белой манишке; ни пылинки на рукаве, ни соринки на сверкающих штиблетах… А тут – стадо бычков, на первый выгон… Короче, притоптали его, едва жив остался, встает – пыльный, побитый, стряхивает с обшлага невидимую пылинку, вздыхает горестно: «Меня… Конопляного муравья, мордой – в грязь… И – кто? Бычье…»

Михалыч смотрит мне прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Взгляда я не отвожу. Он делает едва уловимое круговое движение зрачками, давая мне понять, что комната не только просматривается, но и прослушивается насквозь. Ну и в «песочницу» нас с Ленкой угораздило залезть!

– Ну что, давай говорить? Так сказать, по материалу…

– Ага. Сейчас мы этот орех запросто расщелкаем. В четыре-то руки…

– Сначала – по коньячку?

– А есть?

– А как же… Без образного мышления, – Тишайший произносит крайнее слово по-генсековски, с ударением на первый слог, – вооще-е никуда… А коньячок – весьма стимулирует. Весьма.

Присаживаемся к монитору, Михалыч извлекает бутылку «Арарата», два стакана…

– Красиво живете…

– Главное – знать, где лежит! Да и чего нам с такой-то дозы? Мы с Валерианом из этой берлоги уже давно не вылезали – по твоей, кстати, милости…

Забыл уже, как Галька брыкается! – Разливает. – Вздрогнули?

– Ага. За удачу.

– За нее. Как орех, говоришь? Михалыч выпивает свою «сотку» махом.

– Ага! Легко! – Следую его примеру.

– Ну-ну… Послушай пока свои песнопения в состоянии тяжелого наркотического опьянения… Ты, кстати, – не поэт?

– Да покамест нет.

– Тем более любопытно… И посмотри, как я разложил стихи и музыку по цветам. – Он кивает на монитор, манипулирует с клавиатурой – в комнате звучит мой собственный голос, громко, напевно:

«Смута смутная – плач дорогою, жизнь беспутная, даль убогая…»

– Ты прямо Кобзон! Или этот – Паваротти! – произносит Михалыч, наклоняет ухо к моему рту, шепчет одними губами:

– Рассказывай. Эта бандура глушит все!

Бран сидит в небольшой комнатке. Перед ним – телеэкраны, на которых изображение всех комнат и коридоров Замка. На особом экране, крупно, – комната программистов. Принявшие коньячку мужчины активно и весело что-то обсуждают, но слов их не слышно – все глушит звучащая песня.

Валериан сидит на стуле, вперившись взглядом в монитор дублирующего компьютера. Сзади него – охранники и незнакомый мужчина.

– О чем они? – спрашивает мужчина невысокого худого субъекта.

– Прочесть по губам невозможно. Совершенно нечеткая артикуляция. Да и сидят они к камере боком.

– Они там, часом, не напьются? – снова спрашивает тот, теперь уже Валериана.

– Не должны. Михалыч – он всегда такой, а этот – не знаю… Да они и выпили немного.

– Что это за всполохи на экране?

– Цветовая авторская расшифровка текста и музыки…

– Зачем это нужно?

– Ключ-код может быть чем угодно…

– Цветом – тоже?

– Да.

Мужчина жестко сжал губы. Получится… Должно получиться… На этот раз он постарался. Теперь должен постараться Дорохов. Не за страх, а за совесть.

Пока мой хрипатый баритон выводит всяческие рулады и умничает, я пересказываю Тишайшему содержание пролетевшего дня. Он мрачнеет. Иногда – задает вопросы. А что мне его вопросы, если у меня на них ответов – ноль?..

Бойцы освобождения Курдистана уже давно должны были размести этот «скворечник» в пух и перья или хотя бы нарисоваться и потолковать с Кришной… Дабы во всеуслышание прозвучал сигнал «отбоя воздушной тревоги»… Помнится, в незапамятные андроповские времена Генсек любил побаловать народ угрозой внезапного нападения супостата… При Горбачеве эту милую традицию отменили не сразу, хотя уже ввели новую: продажу алкогольного яда исключительно с двух часов и в очень ограниченном количестве в одни руки: два пузыря на лицо… Или – на рыло. Помнится, очередной «налет» застал нас с приятелем метрах в пятидесяти от винопродажной точки: объявившиеся мужички с повязками быстро загнали нас в какую-то подворотню пережидать «ядреный взрыв». Пережидаем.

Абстиненция мучит – сил нет. И надо сказать, не нас одних: еще с десяток мужиков пережидают «авианалет» с тяжелым похмельным сердцебиением…

«Условного врага» наши доблестные «условные соколы» отогнали ровно в четырнадцать ноль-ноль! Труба пропела буквально из каких-то репродукторов, и – народ ломанулся к магазину! Из каких щелей и подворотен посыпались в середине рабочего дня страждущие – неясно; помню одно – кроссов с такой скоростью я не бегал давно… Разве что на флоте – ну, там от пули…

К «питейной точке» я пришел первым. Ухватился за приваренную к окованной металлом двери ручку мертво – хрен оторвешь! Приятель страховал сзади. А как отпело – а пиликало «отбой» секунд тридцать – сорок, – я оглянулся – и ахнул!.. За эти «трубные» секунды за мной успел выстроиться хвост человек в двести! Не-э-эт, господа капиталисты, умом Россию вам не понять! Никогда! И еще… И еще подумалось тогда: вот эту бы энергию «рывка к прилавку» после «маневров» – да в мирных целях! Весь американский промышленный комплекс вместе с японским кибернетическим чудом рядом просто отдыхать будут!..

А чего мне столь злачное времечко вспомнилось?.. Сейчас на дворе, как говорят по «ящику», другие реалии…

Просто и песни, и стихи я лабал как раз тогда, чтобы было чем занять понурую от непрекращающегося пьянства голову… Сейчас слушаю вполуха – неплохо, надо сказать, получалось…

А Тишайший покамест кратко, но внятно излагает мне на ухо свою версию происшедших событий…

От этого – так скверно, что хочется плакать…

Выходит, мы все по-прежнему заложники Замка? И я, и Лена, и Михалыч, и Валериан, и Галя Вострякова, и Кришна, и даже тот, невидимый и неслышимый, что считается высшим приоритетом?.. Скверно…

Стоп. На хрен философии! Нам нужно убраться отсюда, а там видно будет!

Разберемся! Будем живы – не помрем! Ну а Бог не выдаст – свинья не съест!

Черчу на куске бумаги несколько слов Тишайшему и прикуриваю от подожженного клочка…

– Дор, ты чего такой насупленный? – Лена проснулась так же неожиданно, как и уснула. И подошла неслышно; стоит сзади, смотрит на монитор, за которым мы работаем. – «Коль мысли черные к тебе придут – откупори шампанского бутылку…»

– Что?

– О чем грустишь?..

– Погоди…

Мои мысли несутся пришпоренными лошадьми…

Глава 62

«Коль мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти „Женитьбу Фигаро“…»

«…Там есть один мотив… Я все твержу его, когда я счастлив…»

«…архитектура – это застывшая музыка…»

«…музыку я разъял, как труп…»

«…Теперь – пора! Заветный дар любви, переходи сегодня в чашу дружбы…»

«…Я не имею права лгать вам, ведь вы – обладатель Камня Крови…»

«…Видимость – не всегда есть сущее…»

«…А вы знаете, что архитектура – это застывшая музыка? Каждый камень – словно нота, и каждый имеет свое звучание… Но не все способны слышать…

Имеющий уши – да услышит…»

«…Слово?..»

«Мелодию света…»

…На пустынной площади – сцена. На ней – Пьеро, он грустен и меланхоличен в своем белом одеянии с длинными, до самых подмостков, рукавами… Я вдруг понимаю, что, кроме Арлекина, я – единственный живой человек на этой площади…

Пьеро смотрит на меня долгим взглядом и исчезает во мраке кулис… Губы его шевелятся, я даже не слышу – читаю по ним: «Не уставай… Угадай мелодию…

Угадай мелодию и – вернись…»

«…Девушка похожа на тростниковую флейту. И еще – на рубин под дождем. В темноте он кажется черным, но стоит капле света или влаги попасть на его грани – рубин оживает, становится теплым и густым, как малиновое вино…»

«…угадай мелодию света…»

«…а не бросить ли тебе этот камень…»

«…угадай мелодию…»

…Капли падают с высоких сосен в мерцающем свете рождающегося утра, каждая – похожа на драгоценный, светящийся камень…

«…угадай мелодию света…»

Закрываю глаза…

И – слышу увертюру… Сначала – перебор гуслей… А вот – словно ясный, светлый ручеек побежал по лесу, устремляясь вниз, к озеру Светлояру… Звук пастушьего рожка, чистый, как прозрачный лесной воздух… И вдруг – тревога…

Она нарастает, становится высокой, нестерпимой… И – снова – перелив озерных вод, медленный, спокойный, вечный…

«…Если же пойдет, и сомневаться начнет, и славить везде, то таковому закроет Господь град. И покажется он ему лесом или пустым местом…»

«…И сей град Большой Китеж невидим стал и оберегаем рукою Божию – так под конец века нашего многомятежного и слез достойного покрыл Господь тот град дланию Своей. И стал он невидим по молению и по прошению тех, кто достойно и праведно к нему припадает…»

«Сбереги и сохрани, Богородица, освяти знаменьем Русь – землю крестную…»

Я вижу отца. Он сидит и слушает музыку. Ту, что так любила моя мать…

Из-за озера, яра глубокого Прибегали туры златорогие, Всех двенадцать туров без единого…

«Сказание о Великом и Невидимом граде Китеже…»

– Михалыч! У тебя в умной машине оперы есть? – спрашиваю Тишайшего.

– Да хоть па-де-де из «Лебединого озера»!

– Тогда – Римского-Корсакова…

– Китеж?

– Да. Сам догадался?

– Ну так.

– Давно?

– Порядочно.

– А чего не «считал»?

– А зачем?

Смотрим друг другу в глаза.

– Понятно. Сейчас – запускай. Но – через…

– Учту, – понимающе кивает Тишайший.

Он работает, что-то себе напевая…

Звучит музыка… Словно ясный, светлый ручеек бежит по лесу к тихому лесному озеру Светлояру…

Михалыч вывел эквалайзер на монитор, включил музыку на всю мощь динамиков, наклонился ко мне:

– Да, совсем забыл сказать…

При этом он успевает следить за тем, как наполняются файлы…

Горин сидит у дублирующего компьютера. Позади него – по-прежнему двое дебилов с надутыми мордами и строгий, молчаливый мужчина. Валериану страшно, безмерно страшно. Но он помнит и слова Тишайшего: «Как только от нас получат то, что хотят, – нас устранят. Немедленно. И пуля в голову – это как мечта. Ты же видел, как смотрят эти дебилы-охраннички… Нас с тобой они ненавидят люто, и легкой смерти от них ждать не приходится…»

Валериан догадался обо всех манипуляциях Тишайшего… А вдруг они заметят?! Липкий пот разом покрыл все его тело…

Нет. Невозможно. В Замке всего два компьютерных гения – Тишайший и он сам.

Для одного «домика» – даже много.

– Что?! – вдруг спросил мужчина, положив руку на плечо Валериану.

Тот собрался, сглотнул ставшую жесткой, как наждак, слюну, выдохнул:

– Пошла расшифровка!

Человек облегченно откинулся в кресле. Выудил из массивного золотого портсигара ароматную, набитую вручную папиросу и с удовольствием затянулся легким дымом.

Слегка прищурившись, он наблюдал за пляской бликов эквалайзера на экране… Теперь… Теперь он – самый могущественный финансист России… А может быть, и – мира…

– Файлы не читаются! – Тишайший смотрит на меня растерянно.

– Не может быть!

– Смотри сам!

Смотрю. По всем понятиям – наполнение файлов прошло. Но – без толку… Так что же я упустил?!

«…Услышь мелодию света…»

«…Я не имею права лгать вам, ведь вы – обладатель Камня Крови…»

«…А вы знаете, что архитектура – это застывшая музыка? Каждый камень – словно нота, и каждый имеет свое звучание… Но не все способны слышать…

Имеющий уши – да услышит…»

«…стоило капле влаги или света попасть на его грани, рубин оживал, становился теплым и густым, как малиновое вино…»

Коктейль «Флаг»… Слои… Исаак Ньютон, «сделавший» мир цветным…

Формула света… «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый…

Слегка обалдевший, извлекаю из-за пазухи болтающийся на суровой нитке перстень. Рубин цвета голубиной крови… С пурпурным отливом… Стоимостью – в невероятное количество денег… Или – того дороже…

Пурпур… Царственный цвет… В русской иконописи… В русской иконописи пурпурными назывались разные цвета – от красного, царского цвета Христа, до сиреневого или… фиолетового, цветов Богородицы, Царицы Небесной… Красный и сиреневый замыкают формулу света в один – пурпурный!

Выходит…

Хватаю со стола отверточку и варварски, двумя движениями, выворачиваю камень из оправы.

– Дай лупу! – кричу Тишайшему, стараясь перекрыть громко звучащую музыку.

– Ты чего удумал?

– Потом!

Хватаю восьмикратную лупу и начинаю тщательно изучать все грани камня…

Последовательно, одну за одной…

Помнится, у царя Соломона на перстне была гравировка: когда он печаловался, изречение его веселило, когда непомерно радовался – навевало грусть. По преданию, там было вырезано: «Все пройдет. И – это пройдет».

Ни-че-го. На этом многодрагоценном бульнике графа Орлова – или кого там? – ни-че-го. Ничегошеньки. Ни строчки, ни буквы, ни символа…

Поднимаю глаза на Тишайшего:

– Улетели гулюшки, нам остались – фигушки… Слушай, Михалыч! А информацию на кристаллы записывают?

– Ты имеешь в виду «жидкие кристаллы»?

– Михалыч, сдается мне, отец неспроста подарил мне сей «булыжник». За день до кончины. По крайней мере, не только из любви к семейным реликвиям! Он был очень собранным и последовательным человеком, и если уже и сгрузил в мою голову что-то, то сделал это!

– Погоди-погоди…

Михалыч взял рубин, полюбовался блистающими в нем искорками…

– Ага, – глубокомысленно заключил он. – Рубин. Насколько я помню, вот этот шелковистый блеск приобретается данным кристаллом наличием в нем хрома. И чем больше металла в кристалле, тем он более густо окрашен, тем он дороже… Этот – дорогой, ты приценивался?..

– Четверть «лимона».

– Чего?

– «Зелени».

– Мама родная…

– Михалыч, прекрати! На него можно записать какую-нибудь информацию?

– А как же! Если металл есть… Только совсем немного. Несколько байтов.

– А как считать?!

– Так же, как и записывали. Лазерным лучиком.

– Так читай!

Михалыч манипулирует с лазерным устройством…

– Есть!

– Ну и что там?!

«Incipit Vita Nova», – пишет он на листе бумаги. «Начинается новая жизнь».

«Новая жизнь» – название произведения Данте Алигьери, в котором он прославляет свою возлюбленную Беатриче… Сонеты оттуда отец помнил наизусть – с моей матерью он познакомился как раз на каком-то литературном вечере в публичной библиотеке, посвященном «Божественной комедии» Алигьери… Но этого никто вообще не знал, кроме меня… Я – тупой! Потому отец и подстраховался, загрузив эти слова в камень.

Михалыч вводит строчку в компьютер…

– Ну? – шепотом спрашиваю я Тишайшего…

– Идентификация. Полная.

– Грузи!

– Есть.

На экране появляется набор файлов. Компьютер сам уже обработал информацию и отправил запросы во все банки, корпорации и теперь предоставил полный список.

Начинаю выборочный просмотр…

…И чувствую, как сердце падает куда-то глубоко. Да… Такого размаха я не ожидал… Просматриваю цифры… Читаю название известнейших банков и корпораций… Это называется одним словом: могущество.

И еще – немного грустно…

Мужчина застыл, впившись взглядом в экран. Он предполагал многое, но здесь… Петр Юрьевич Дорохов был финансовый гений. Самой высокой пробы. Кто бы мог подумать из этих говенных шизодемократов, что скромный директор НПО «Вымпел-24» управляет такими капиталами и фактически является хозяином корпораций, чьи названия давно стали за рубежом символом надежности, стабильности и процветания.

Бран чувствовал, как стало трудно дышать. Защемило сердце… Только этого еще не хватало…

И вдруг экран замигал и стал гаснуть… Вместо рядов цифр и букв – безличная, мерцающая зеленоватым заставка…

– Что это?! – рявкнул он на Горина.

– Потеря информации!

– Что?!

– Потеря. Если в течение пяти минут они не найдут нужное слово, код самоуничтожится и информация будет потеряна. Навсегда.

Мужчина бросил взгляд на телеэкран, на котором проецировалась комната, в какой работали программист и Дорохов. Девушка с отсутствующим видом сидела на стуле, а двое мужчин растерянно таращились на то, что происходило на мониторе…

Бран почувствовал, как помутнело в глазах. Схватил щуплого Валериана за шиворот, сдернул со стула:

– Быстро! Туда! Со мной!

Коридоры они прошли за какую-то минуту. Распахнули дверь в блок. Первое, что почувствовал мужчина, – это касание отточенного, как бритва, лезвия к шее.

И – услышал голос Дорохова:

– Одно движение – и ты мертв! На этот раз – вза-прав-ду! Ты продал всех, Кришна…