Текст книги "Путь самурая"
Автор книги: Пётр Разуваев
Жанр: Шпионские детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Эта квартира была подарком отца, преподнесённым на моё семнадцатилетие. В те времена отец ещё надеялся крепче привязать меня к Парижу, где с избытком хватало элитных учебных заведений. Как и любой родитель, он желал создать все условия для поступательного движения по жизни единственного наследника миллиардов семьи Дюпре, что само собой подразумевало моё обучение как минимум в Ecole Normale Superiere и так далее, далее, далее… Если бы всё случилось так, как рассчитывал Серж Дюпре, то сейчас я наверняка был бы одним из уважаемых граждан Франции. Но всё получилось совсем не так.
– Добрый день, месье Дюпре, – подчёркнуто вежливо поздоровался консьерж, вышедший мне навстречу. Под светлым пиджаком этого молодого человека легко угадывалась кобура, а в комнате по соседству дежурили ещё трое-четверо не менее крепких «консьержей». После гибели Этель Рихо сделал определённые выводы. По большому секрету эстонец сообщил мне, что два года назад отец распорядился выкупить у прежнего владельца этот дом, и теперь весь первый этаж был отведён людям из службы Рихо, которые охраняли здание круглосуточно. Больше всех повезло семействам мэтра Понте, модного парижского адвоката, и владельца сети магазинов д’Арсье, которые являлись моими соседями.
– Ваша почта, месье. – Консьерж протянул мне несколько газет и конвертов.
– Как вас зовут? – спросил я, принимая из его рук пачку совершенно ненужной мне макулатуры. Слишком давно я был здесь в последний раз. Никому не придёт в голову прислать по этому адресу что-нибудь путное, а газеты я бросил читать ещё лет восемь назад, вконец отчаявшись научиться отличать в них правду от лжи.
– Гаспар, месье, – он вежливо склонил голову. – Что-нибудь ещё?
– Скажите, Гаспар, где сейчас моя машина?
– И машина, и мотоцикл находятся в подземном гараже дома, месье. Господин Эвер счёл, что держать их на прежнем месте было слишком рискованно.
Так я и думал. Огромный зелёный «Бентли» выпуска 1959-го и мощный мотоцикл «Харлей» прежде содержались в гараже компаниии «Ламборджини», офис которой размещался на соседней rue Paul Valeri. На эту улицу вёл запасной выход из дома, что в некоторых случаях создавало дополнительные удобства для меня и всегда служило дополнительным неудобством для охраны. К сожалению, и «Бентли», и «Харлей» были малопригодны для езды по большому, но тесному Парижу, так что известие об их «переселении» меня не слишком расстроило.
По неведомой мне причине в этом доме отсутствовали лестницы, за исключением разве что пожарных. Лифт доставил меня на третий этаж, и, открыв могучую бронированную дверь простеньким на вид ключиком, я наконец-то оказался в квартире. Два этажа, более трёхсот квадратных метров – видимо, отец предполагал, что со временем я придумаю, чем и как занять это пространство. Забавно, как любит говорить Рихо. Комната в ленинградской коммуналке в доме 2/9 по улице Херсонской, служившая мне приютом в течение долгих шести лет, была не более двадцати метров, но почему-то в ней я чувствовал себя гораздо уютнее.
На первом этаже всё осталось по-прежнему. За два года, прошедшие с тех пор, как я в спешке покинул эту квартиру в последний раз, изменения произошли лишь на втором этаже. Там, где погибла Этель. Огромная спальня была полностью перестроена, но все работы велись без меня, о результате я мог судить только по первоначальному проекту и фотографиям, которые строительная фирма исправно высылала мне в Брайтон. И, если уж совсем честно, никакого интереса ко всему этому я не испытывал. В огромном, прекрасном, нежно любимом мною Париже нашлось одно место, которое и по сей день оставалось мне совершенно чуждым, – и это была моя собственная квартира.
С удовольствием сбросив туфли, я медленно двинулся по дому, словно заново знакомясь с ним. Гостиная, огромная, пустая, холодная. На полу – большие шары-светильники. Мягкие диваны, кресла. Стеклянный столик, сделанный по эскизам Паскаля Мурга. Чтобы оживить это место, нужна очень большая и очень весёлая компания, вечер, музыка, красивые девушки… Нет, сейчас входить в гостиную мне не хотелось совершенно.
Кабинет. Множество книг на пяти языках расставлено на стеллажах таким образом, что попытка найти нужный том заранее обречена на неудачу. Массивный сейф, наполненный… Не помню, чем. Будет время – взгляну, слава Богам, код намертво впечатан в мою память. Большой письменный стол, и чуть поодаль – компьютерный столик, на котором гордо возвышается монитор, некогда считавшийся последним достижением науки и техники. Было очевидно, что с той поры наука и техника ушли очень далеко. Про себя я отметил, что неплохо было бы заменить устаревший агрегат, за несколько лет превратившийся в антикварную редкость. Или подождать ещё лет десять и подарить его Биллу Гейтсу как экспонат для домашнего музея? На всякий случай я привёл это электронное чудовище в рабочее состояние. Мой адрес был известен заинтересованным лицам, так что вполне можно было рассчитывать на получение письма. В почте опять поднакопилась кучка спама, чистить его было лень, а новых писем не нашлось. О’кей, откладываем до лучших времён эту кучу…
Покинув кабинет, я грустно побрёл дальше, и ноги сами привели меня в зал, который архитектор упрямо предпочитал именовать «спортивным». На самом деле это место имело со спортом очень мало общего и было полностью скопировано с додзё в Осаке, откуда меня когда-то с треском выставили за «неумение вести себя достойно». Мне тогда было пятнадцать лет, и я тайком от своего Учителя, Ёсиды Коцукэ, пришёл в эту школу карате-до, желая сравнить своё «мастерство» с тем, что могут и умеют мои ровесники. В Японии иностранцы никогда не пользовались большой любовью. Я говорил по-японски, как японец, и жил в Осаке с пяти лет, но это не имело для учеников школы никакого значения. Шутки, пакости, подножки – нормальная ситуация, японская традиция подразумевает беспрекословное подчинение младшего старшему, и мне было положено сносить все проявления «национального характера» с благодарностью. Закончилась эта идиллия, когда ученики старшей группы в очередной раз решили подшутить над «этим гайдзином». Шутки не получилось. Найдя свою одежду на полу насквозь мокрой, с японской аккуратностью завязанной множеством узлов, и вдобавок получив оплеуху от старшего ученика, я на несколько минут утратил контроль над собой. Этого времени оказалось достаточно. В итоге десяток ребят моего возраста, которые уже несколько лет обучались в этом додзё, получили в общей сложности одиннадцать переломов. Руки, ноги, челюсти и даже один сломанный нос затесался в этот печальный список. Скандал замяли лишь благодаря тому, что старший ученик, также оказавшийся среди пострадавших, виновниками случившегося назвал себя и своих товарищей. Узнав обо всём, Ёсида Коцукэ несколько месяцев не желал видеть меня. Из этой истории я тогда сделал два вывода: «Искусство», которому учил меня Коцукэ-сан, было во сто крат совершеннее, чем всё, чему обучали в именитых и прославленных додзё. Ёсида Коцукэ происходил из старинного самурайского рода, корни которого терялись в эпохе Хейан, и навыки, которые передавались в его роду из поколения в поколение, служили только одной цели: уносить жизни врага, сохраняя свою жизнь для дальнейшего служения господину. Что же касается второго вывода…
«Запомни, – сказал мне Коцукэ-сан в день нашего примирения, – цапля ловит лягушку не из любопытства. Она отнимает чужую жизнь для того, чтобы сохранить свою. Таков и Путь Меча – лишая жизни, он сохраняет её. Твоё тело – меч, твой разум – ножны меча. Осознай свой Путь, и тогда в твоей жизни не останется места недостойным поступкам».
Эти слова я запомнил на всю жизнь.
В брайтонском доме было слишком мало места для зала, поэтому четыре-пять раз в неделю я ходил на тренировки в школу, принадлежавшую корейцу по имени Чо Сун Сэн. До моего появления кореец не без оснований считал себя мастером кендо, но первый же поединок на деревянных мечах надолго поверг его в изумление. Помня наставления Ёсиды Коцукэ, прежде я всегда старался избегать публичных поединков, поэтому схватка с корейцем была едва ли не первым боем на мечах, проведённым по всем правилам. Бой длился пару минут, и за это время был нанесён только один удар, оказавшийся одновременно первым и последним. Удар нанёс я. Выяснилось, что кореец даже не подозревал о возможности существования той техники иаидзюцу, которую я привык считать единственно возможной и правильной. Движение, которым вынимается меч, заканчивается нанесением удара, но это одно движение, которое занимает доли секунды. Я оттачивал его годами, стоя, сидя на коленях, и даже лёжа, учась поражать мечом до пяти целей за время, равное одному вдоху стоявшего за моей спиной Ёсиды Коцукэ. Если Учитель успевал вдохнуть воздух и выдохнуть его, деревянный меч обрушивался на мои плечи и рёбра. За долгие годы тренировок я успел позабыть о том труде, с которым давалось мне когда-то искусство кендо, и первое время никак не мог взять в толк, почему Чо Сун Сэн, которому я десятки раз показывал свой вариант «удара в четыре стороны», раз за разом не может его повторить. И лишь потом, через несколько месяцев, я вдруг понял, в чем причина его неудач. «Цапля ловит лягушку не из любопытства». Кореец был мастером, но это было спортивное мастерство, в котором больше внешней эффектности, чем внутренней решимости. Его учили выступать и побеждать, меня – сражаться, убивать и оставаться живым. Нанося «удар в четыре стороны», кореец стремился поразить четыре мишени. А я убивал четырёх врагов. В этом и заключалась вся разница.
Осторожно ступая босыми ногами по гладкому деревянному полу, с внезапно нахлынувшей радостью я буквально кожей вспоминал это ощущение упругости прохладного дерева, знакомое с раннего детства, особый запах, царивший в додзё, утреннюю свежесть воздуха, вливавшегося через раздвинутые перегородки… На стене висело полотнище с изречением Мусаси, которого мой Учитель считал величайшим воином Японии. Искусно вышитые чёрным шёлком иероглифы гласили:
«Очистите две стороны своего духа: сердце и ум. Проясните две стороны своего видения: зрение и восприятие. Когда ваш дух не будет замутнён, облака заблуждения развеются, и вы постигнете подлинную пустоту».
Буддизм учит, что Пустота и есть природа всех вещей.
Раздвинув лёгкие ширмы сёдзи, затянутые белой рисовой бумагой, я набрал код замка сейфа, вмонтированного прямо в стену. Дверцы узкого, вытянутого сейфа распахнулись, автоматически включилась подсветка, и я, не задумываясь, склонился в низком, почтительном поклоне. Среди пространства, ограниченного алым шёлком обивки, на чёрной лакированной подставке, покрытой мелкими трещинками, говорящими о её возрасте, лежал меч. В современном мире этому мечу, сделанному в четырнадцатом веке великим Мурамасой Сэндзо, не было цены. Он и ещё пара сотен ему подобных были занесены в специальный свиток, хранящийся во Дворце Императора. Впрочем, и возраст, и ценность меча играли очень малую роль для меня лично. Дело было в ином.
Этот длинный меч, катана, был родовым мечом Ёсиды Коцукэ, моего Учителя, и веками передавался в его семье от отца старшему сыну. Семья Коцукэ погибла во время войны, под бомбами американской авиации, и так уж случилось, что спустя много лет я заменил ему сначала сына, а затем и наследника. «Всё, что у меня было, – теперь твоё, – сказал он во время нашей последней встречи, неожиданно поднявшись с циновки и снимая со специальной подставки меч. – Это – последнее. Бери и владей». И едва справляясь с охватившим меня волнением, шестнадцать лет назад я впервые бережно взял в руки этот Меч. Согласно верованиям древних японцев, мечи, подобные этому, являются обиталищем духов предков, ками. А значит, сейчас на меня глядел воплощённый в сталь дух Ёсиды Коцукэ – Учителя, друга и человека, ставшего для меня вторым, духовным отцом.
Осторожно касаясь пальцами гладкого дерева, я дотронулся до ножен меча. И резко отдёрнул руку, повинуясь внезапно пронзившему меня импульсу. Мечи Мурамасы, по преданиям человека вспыльчивого и гневного, пользовались дурной славой. Не стоило сейчас обнажать этот меч. Легенды гласили, что, выйдя из ножен, мечи Мурамасы никогда не возвращались в них, не напившись крови врагов. Ещё раз поклонившись, изо всех сил сдерживая странную торопливость, охватившую меня, я осторожно закрыл тяжелые двери сейфа, надёжно скрывая за ними кровожадный клинок. Я не хотел идти его Путём. Ножны разума крепко держали меня в себе. Превозмогая внезапное наваждение, я стремительным шагом покинул зал, но, закрывая за собой дверь, с трудом удержался, чтобы не оглянуться. Казалось, что в спину мне упирается острый, стальной взгляд родового меча Ёсиды Коцукэ. Боги, боги, неужели я ошибся, и этот вечер – не финал, а только начало кровавой истории? У мечей Мурамасы Сэндзо дурная слава…
Дверь захлопнулась, словно отсекая то, что было за нею. Вряд ли кто-то осмелился бы упрекнуть меня в излишней суеверности, но иногда я чувствовал нечто такое, что затруднялся назвать. Предчувствие, прозрение, третий глаз, восьмая пятка – не знаю! Но это чувство не раз спасало меня, и сбрасывать его со счётов я не собирался. Боги любят тех, кто сам о себе умеет позаботиться, – эта фраза исчерпывающе описывала моё отношение к жизни.
Захотелось кофе, вдруг и сильно. Пять чашек бурды, любезно влитые в меня месье Лагардом, уже забылись, зато вспомнился настоящий арабский кофе, который так искусно варил вчера вечером Абдаллах. Как он там, интересно? Английская полиция очень не любит находить трупы в фешенебельных районах, а четверо мёртвых ливийцев могли всерьёз выбить «бобби» из колеи. Размышляя о незавидной участи Абдаллаха, я методично перерывал содержимое множества кухонных шкафов. Однако постепенно ливиец и его проблемы отошли на второй план, сменившись гораздо более животрепещущими вопросами. Например: кому понадобилось до отказа начинять продуктами двухметровый холодильник, горой возвышавшийся в дальнем конце кухни? А все эти макароны, дрессинги, соусы, конфитюры и прочая ерунда? Кофе, который я в конце концов отыскал в самом верхнем отделении шкафчика, битком набитого специями? Кто этот доброхот? Я лично платил по счетам фирме, которая раз в месяц присылала в квартиру уборщицу, но в договоре ни слова не было сказано о продуктах. Равно как и о сроках «завоза» этих самых продуктов. Судя по ассортименту и датам, проставленным на упаковках, всё было закуплено максимум три дня назад, то есть тогда, когда я ещё и не помышлял о поездке в Париж. В сочетании со словами Рихо, сказанными им вчера вечером, это гастрономическое изобилие наводило на весьма паскудные мысли. Судя по всему, меня ловко подвели к мысли о крайней необходимости заглянуть в Париж, и даже успели всё подготовить к моему приезду. Очередной раз – «здравствуй, папа»? Да, похоже, что так. Чёрт, да что же это такое!
Разволновавшись, я просыпал кофе мимо кофейника, выругался и – уронил на пол всю пачку. Какое-то сказочное, просто феерическое свинство! Ругаясь вполголоса, я кое-как сварил себе кофе и с чашкой в руках отправился в кабинет. На экране монитора болтался звоночек, извещавший о том, что на мой адрес поступило «электронное письмо». Удивительно архаичная машина.
В лучших традициях жанра краткое послание оказалось без подписи и имело крайне подозрительный обратный адрес. Однако угадать личность автора не составляло никакого труда, она на полметра выглядывала из содержания. Письмо гласило:
«Лондон – отличный город. Всё закончилось хорошо. Буду в Париже через два-три дня. Вынужден задержаться дома. О причинах можешь прочесть в любой газете. Желаю удачи».
Сие означало, что Абдаллах благополучно отбился от британской полиции и сейчас находится в Ливии, где его задерживают какие-то дела. Интересно, какие? Очень кстати вспомнив о газетах, которые мне вручил консьерж, я вышел в прихожую и после недолгих поисков обнаружил всю стопку, которая была аккуратно втиснута в причудливую подставку для тростей работы Жана Пруве. Эту подставку мне когда-то подарил Филипп, личный секретарь отца, и я быстренько приспособил её для хранения счетов и прочей ерунды. Случайно узнав впоследствии, сколько в среднем стоят «шедевры» этого автора, я был искренне потрясён. Оказалось, что в моей прихожей стояло порядка пятидесяти тысяч долларов, облечённых гением творца в кованый металл. Словом, самое подходящее место для мусора.
Вытащив всю стопку, я вернулся в кабинет и первым делом взялся за «Фигаро». На первой странице ничего интересного не нашлось, но, дойдя до четвёртой страницы, я сразу же заметил нужный мне заголовок: «Погиб руководитель спецслужб Ливии». Содержание статьи вкратце сводилось к следующему: в результате полученной при падении с лошади черепно-мозговой травмы скончался Абдессалям Азадма, один из руководитель спецслужб Ливии, в последнее время занимавший ответственный пост в личной охране М. Каддафи. Ранее А. Азадма руководил операциями по уничтожению воюющих исламских групп на востоке Ливии, за что был приговорён исламскими радикалами к смерти.
Такие вот вести из Африки… По всей видимости, покойный господин Азадма являлся шефом Абдаллаха, и теперь тот вынужден был задержаться, дабы уладить текущие дела Национального Бюро. Обвинять лошадь, с которой упал ливиец, в принадлежности к радикальной исламской группе было бы глупо, да и в газете ни слова не говорилось о возможности покушения. Обыкновенный несчастный случай. Жаль человека, но ещё более мне было досадно, что Абдаллах задерживается, и мне придётся развлекаться в гордом одиночестве. Автоматически продолжая перебирать почту, я среди прочего хлама, который тоннами рассылается фирмами в надежде на наивных покупателей, наткнулся на конверт, содержавший в себе очень странный счёт.
Некий китайский магазинчик извещал меня о том, что все заказанные мною товары уже доставлены по указанному мною же адресу. К сему прилагался счёт на десять тысяч франков. Десять тысяч! Эта сумма меня удивила больше всего. Дело даже не в том, что я никогда в жизни не покупал в китайских магазинах ничего дороже пяти долларов. Я никак не мог взять в толк: что же нужно купить в китайской лавке, чтобы заплатить такие деньги? Не поленившись дойти до кухни и заново перерыть все шкафы, я лишний раз убедился в том, в чём и так был уверен: в моём доме не было ни единого предмета, купленного у китайцев. Потрясающая наглость.
На всякий случай я позвонил консьержу и поинтересовался: кто и с какой стати занимался наполнением моего холодильника?
– Мы следовали указаниям, полученным от месье Эвера. Все счета отправлены в Бордо, месье Дюпре, – чётко ответил Гаспар.
«Отлично, – обречённо подумал я. – С этим вопросом мы разобрались». Да и трудно было не понять очевидного: меня опять провели как последнего… Дьявол, даже слово-то не подобрать. Подобные трюки отец проделывал с завидной регулярностью, и каждый раз они имели оглушительный успех. Вывод, который можно было сделать из сложившейся ситуации, выглядел неутешительно: или отец очень умён, или же я совсем дурак. И в том и в другом случае гордиться мне было нечем. Досадно.
Между тем пауза затягивалась, и Гаспар осторожно спросил:
– А в чём дело? Что-нибудь не так, месье?
– Нет-нет, всё в порядке. Просто я хотел кое-что уточнить. Вы не имели раньше дел с магазином… Чёрт, как же его? «Золотой Дракон»?
– Никогда, месье. Впервые слышу это название.
Положив трубку, я вновь тупо уставился на счёт. Десять тысяч, сантим к сантиму. Набрал телефонный номер, указанный на бланке, но, несмотря на разгар рабочего дня, на том конце линии никто не отзывался. Нашёл адрес магазина: rue de Tourtille. Судя по всему, это где-то в китайском квартале. Ничего не понимаю. Машинально я снова набрал номер, и случилось маленькое чудо: через мгновение мне ответил мужской голос. По-французски незнакомец говорил без акцента, тщательно выговаривая слова и не допуская ни малейшей вольности в речи. Обычно так говорят иностранцы, очень хорошо владеющие чужим языком:
– Добрый день, месье, – поспешно сказал я. – Простите, я не ошибся? Это магазин «Золотой Дракон»?
– Добрый день, месье, – вежливо ответил он. – С вами говорит Ван Линь, управляющий магазином. Чем я могу вам помочь?
– Моя фамимлия – Дюпре. Я только что получил счёт на десять тысяч франков из вашего магазина. По всей видимости, произошла какая-то ошибка, потому что я никогда не был вашим клиентом.
– Одну минуту, – попросил Ван Линь, – я проверю по компьютеру.
И через минуту он подтвердил:
– Действительно, счёт был выслан на указанный вами адрес четыре дня назад. Что-нибудь ещё, месье Дюпре?
– Я знаю, что вы выслали счёт, – взорвался я. – Речь идёт о том, что я не стану его оплачивать, потому что никогда и ничего не покупал в вашем магазине. Я достаточно ясно выражаюсь?
– Месье Дюпре, – по-прежнему вежливо, но уже с прохладцей в голосе заметил китаец, – я мог бы вам напомнить, что по закону вы обязаны оплатить счёт или же вернуть купленный вами товар. Но будет лучше, если вы заедете ко мне и лично ознакомитесь со всеми документами. Буду ждать вас завтра, после двух часов дня. Всего доброго, месье Дюпре.
Когда в трубе раздались короткие гудки, я не сразу поверил своим ушам. Проявив неслыханную, невозможную для китайца дерзость, Ван Линь первым положил трубку.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.