Текст книги "Путь самурая"

– Дурак ты. Такого шанса, как сейчас, у нас ещё никогда не было. Западу крайне выгодно привести к власти в России людей, которые начнут развивать производство и одновременно наведут порядок в финансовой сфере, ограничив перекачивание западных кредитов на швейцарские частные счета.

– Вы только что сказали, что России отводится место помойки, – напомнил я.

– А она в ней и останется, согласно их планам. Все ведущие аналитики мира сегодня сходятся в одном: самое гибельное для экономики страны – это пытаться сейчас что-то производить. Корейцы уже обожглись на этом. А в России пока ещё есть огромная научная и производственная база для развития именно высоких технологий, а не производства чайников со свистком, способных конкурировать с чайниками, которые клепают на Тайване.

– То есть вы собираетесь изобретать программируемые чайники с тремя свистками, затем – программы к ним и продавать всё это тем же американцам? – спросил я. – Креативненько. На госпремию тянет. Только для всей этой лабуды нужны деньги, а в России денег – нет.

– Деньги дадут американцы. Те же самые «мондиалисты», если нам удастся их обмануть, – ответил Стрекалов. – Западу в любом случае придётся вкладывать в Россию деньги, потому что это рабочие места и стабильная тихая ситуация в стране. Кому охота иметь у себя под боком помойку с ядерными ракетами и голодающим населением? Не ровён час – рвануть может. А так – всё тихо, все работают, жрут импортные гамбургеры, смотрят мыльные оперы, чайники клепают.

Помолчав, он неожиданно рассмеялся.

– Смешно ведь, честное слово. Я призываю тебя, сына миллиардера Дюпре, принять участие в крестовом походе против «мондиализма». Бред собачий.

– Вы прекрасно знаете, что у нас с отцом очень мало общего, если не считать фамилии, – ответил я.

– Его фамилия прикрывает тебя железобетонным колпаком, Андре. Если ты до сих пор этого не заметил, значит, головка у тебя совсем слабенькая.

– Родителей не выбирают, – буркнул я. – Вы бы согласились быть моим папой?

– На полчасика, – мгновенно ответил Стрекалов. – Отодрать тебя ремнём, чтоб ты неделю на задницу сесть не мог, и обратно, в друзья-приятели.

– Это мы-то с вами – приятели? – обомлел я. – Да с такими друзьями никаких врагов не нужно. Забыли, как вы два года назад вместе с отцом чуть меня не угробили?

– Только не строй из себя девушку. Во-первых, ты сам кого хочешь угробить можешь, а во-вторых, я тебя честно предупреждал: есть два варианта – либо убьют, либо – нет. Кстати, Дашка двойню родила. Пацаны.

– Поздравляю, – совершенно искренне сказал я. – Как она?

– Толстеет, – довольно улыбнулся Стрекалов. – Помнишь, какая тощая была? Зато теперь – глаз не отвести.

На мой вкус, девушке Даше лишние килограммы были совершенно ни к чему, но не спорить же со Стрекаловым ещё и по этому поводу?

– А как мальчишек назвали?

– Данила и Андрей, – ответил он, бросив на меня косой взгляд.

Я промолчал. Чёрт его знает, может, у генерала дедушку Андреем звали?

– Ладно, о личных делах поговорили, – Стрекалов встал с диванчика и стремительно прошёлся по комнате. – Вернёмся к общественным. Американцам очень нужна война в Югославии. По ряду причин, опять-таки исключительно финансового свойства. Подошёл срок годности крылатых ракет, в следующем году их нужно будет разряжать, а это невыгодно. Гораздо проще разнести пол-Югославии к чёртовой матери, потому что потом можно будет инвестировать деньги в восстановление экономики. О европейских проблемах тебе уже наверняка говорил лорд Гренвилл. Твой отец разделяет его точку зрения. В данном случае интересы европейских финансовых магнатов вошли в прямое противоречие с интересами американских корпораций.

– А вам-то что? Решили поиметь пару рыбок в этой газировке? – поинтересовался я.

– России не нужна война в Югославии, – отрезал Стрекалов. – Потому что Россия вынуждена будет выступить против этой акции, и тогда её на глазах у всего мира пошлют подальше. Сейчас нужно восстанавливать престиж страны, а не терять его. Если удастся доказать, что ЦРУ ещё два года назад готовило почву для нынешнего конфликта, случится большой скандал. И Дюпре, и Гренвилл гарантировали, что в Европе им удастся раздуть эту историю до небес. Военная операция НАТО будет отменена. После всей этой грязной истории с ЦРУ, Дратковичем, смертью Доди аль-Файеда югославы и слышать не захотят о других посредниках в переговорах, кроме России. А в этом направлении мы активно работаем, и думаю, нам удастся добиться мирного разрешения косовского конфликта.

– Один момент! – Внезапно меня осенила забавная мысль. – Как фамилия нынешнего русского премьера? Примаков? Не тот ли это Примаков, который был директором Службы внешней разведки, где вы сделали столь впечатляющую карьеру?

– Вот в эту сторону, Андре, тебе лучше пока не думать, – очень серьёзно ответил Стрекалов. – Это тема для отдельной беседы.

– О’кей, – кивнул я покладисто. Стрекалов скривился.

– Замечательные люди американцы, – заметил он. – Добрые, отзывчивые. Туповатые немного, зато непосредственные. Ничего против народа не имею, всё понимаю, но саму Америку – терпеть не могу. От этого твоего «окея» у меня аж скулы сводит.

– Больше не буду, – пообещал я. – Давайте-ка закругляться, товарищ бывший генерал-майор. Я – существо примитивное, привык много размахивать кулаками и совсем немножко думать. От ваших «мондиализмов» у меня уже голова раскалывается. Насколько я сумел понять, всё европейское сообщество, то есть вы, мой отец-«мондиалист» и лорд Гренвилл, желает, чтобы я отыскал для вас неуловимого Абу аль-Хауля, чтобы доказать причастность США к смерти бывшей принцессы Дианы и Доди аль-Файеда. Так?

– Так, – согласился Стрекалов, с подозрением глядя на меня.

– Отлично, – смиренно сказал я. – Подождите секундочку. Сейчас я схожу, посмотрю в багажнике. У меня там этих аль-Хаулей – пруд пруди. Мать вашу так! Где я его буду искать? Вы сами-то понимаете, чего требуете?

– Ша, Андрюша, ша! Спокойненько. Подыши, водички выпей, мозг включи. И – заткнись, пожалуйста, – миролюбиво попросил Стрекалов. – Я же не зря советовал тебе приглядеться к окружению Сиретта. Он явно имеет какое-то отношение к аль-Хаулю. Его так искусно подставляли французам, что это не может быть простым совпадением. Ты заметил, что нам с огромным трудом удалось вытащить тебя сюда целым и невредимым, чтобы ты всего один раз взглянул на этого человека? А ведь люди, которые пытались организовать твою смерть, наверное знали, что Сиретт не является Абу аль-Хаулем. Кому-то очень нужно было сохранить эту маскировку любой ценой. Значит, настоящий Абу аль-Хауль где-то совсем рядом, и они боятся, что мы сможем до него добраться. Понимаешь?

– Понимаю, – мрачно сказал я. – А французы?

– Всё. Время истекло. Видимо, американцы надавили на них, к тому же вчера ты дал им прекрасный повод. Сегодня дело было закрыто. Правда, капитан Дорман – упрямый человек. Обратись к нему за помощью, не думаю, что он тебе откажет.

Генерал тяжело вздохнул и устало опустил голову. За эти два года он здорово изменился. Похудел, вроде даже помолодел. Но – я никогда ещё не видел его настолько измотанным и уставшим. Частная инициатива давалась ему ничуть не легче, чем государственная служба. Пожалуй, даже наоборот.

– Честное слово, я хотел бы сделать это сам, – Стрекалов пожал плечами, – но это бессмысленно. Уже просто появившись во Франции, я рискую всем. Дашку я спрятал, до неё им не добраться, а что касается меня… Сам понимаешь, с моей биографией в Европе невозможно укрыться. Каждая собака знает. А других людей под рукой нет. Да и были бы – времени слишком мало. Не успеть.

– Я подумаю, – ответил я осторожно. – Слишком уж всё запутанно. Рихо Эвер в таких ситуациях обычно говорит, что эти чёртовы русские способны даже палку запутать в узел.

– Да уж, – Стрекалов грузно откинулся на спинку дивана, – юморист хренов. Кстати, привет тебе от него. Я с ним сегодня разговаривал.

– Да? И как он?

Рихо успел крепко допечь меня всего за одни сутки своей неуёмной опекой, обильно приправленной дурацкими шуточками. В ближайшие полгода я планировал воздерживаться от встреч с ехидным эстонцем и мало интересовался подробностями их бесед со Стрекаловым.

– Уже лучше, – ответил Стрекалов. – Врачи говорят, что только с правой ногой потом будут проблемы. Легко отделался.

– Какие врачи? – не понял я. – От чего отделался?

Стрекалов с недоумением взглянул на меня, словно не понимая, о чём я говорю. Потом осторожно спросил:

– Ты серьёзно? Ничего не знаешь?

– Да не знаю я ничего, – я почти кричал, – что случилось?!

– Ну конечно! – Стрекалов едва не хлопнул себя по лбу. – Чёрт, как я мог забыть… Ты по-прежнему не читаешь газет?

– Что с Рихо? – Мне хотелось как следует встряхнуть его, чтобы он, наконец, сказал хоть что-нибудь!

– Жив. Обе ноги прострелены, в правой повреждена кость. Ночью, в воскресенье, их обстреляли. В порту, когда они уже подъезжали к яхте. Две машины из трёх сгорели. Погибли шесть человек.

Я молчал, изо всех сил сдерживая рвущийся с губ вопрос… Боялся услышать то, о чём уже почти догадался. Стрекалов обязательно сказал бы, если…

– Да, – он понял, о чём я хочу спросить. – Среди них – Дмитриев.

Глава седьмая

Стремительно набирая скорость, перед самым носом у тёмно-синего «Ситроена» я перестроился в левый ряд и, прижимая «Порше» к тротуару, резко остановился. Видимых причин для подобного хамства не было, просто в какой-то момент я вдруг чётко осознал, что ехать дальше не могу. Нет сил. Лучше остановиться, пока ещё не поздно. Чуть притормозив и азартно жестикулируя, сидевший за рулём «Ситроена» молодой человек в красочных выражениях высказал всё, что он думает о моих манерах. Молча пожав плечами, я отвернулся. «Ситроен» рывком сорвался с места, унося обиженного француза прочь по бульвару Бомарше. Закурив, я выбрался из машины, дошёл до автобусной остановки и присел на пластиковую скамейку, не обращая внимания на снующих мимо меня людей.

Дмитриев погиб. Это известие обрушилось на меня, словно бетонная плита, раздавив, расплющив сознание. Мы никогда не были с ним друзьями. Мы не общались семьями, не ходили вместе в баню, не пили водку из одного стакана и не делились самым сокровенным, но – вдруг его не стало, и я отчётливо понял, что вместе с ним ушла какая-то часть меня. Что-то изменилось в душе, треснуло, надломилось… Но – что? Нас всё разъединяло с этим человеком, всё было разным – возраст, жизненный опыт, привычки, характеры – всё, от самого начала и до самого конца! Он был русским до мозга костей, а я? Не русский, не француз, не японец – никто, «безродный космополит». У Дмитриева осталась семья, жена, трое детей – у меня не было никого, кроме отца, которого я любил, но странною любовью… Виталий Борисович был профессионалом – я любителем; он служил – я развлекался; Дмитриев работал, для того чтобы жить, а я просто жил. Всё, всё было разным, и казалось, ничто нас не объединяет, но – Весёлые Боги, отчего же мне тогда так больно?! Выкинув окурок, я зажег новую сигарету. Напиться? Глупо, бессмысленно, я знал, что станет только хуже. Пить нужно в радости, всё остальное – от лукавого. Медленно поднявшись, я побрёл по бульвару, даже не понимая толком, куда я иду, зачем? Когда в часах ломается маленький винтик, часы перестают быть часами. Человек – более надёжная конструкция, но ему нужно время, чтобы вновь обрести себя после поломки. Время и дело.

У меня теперь было дело. На прощание Стрекалов вновь задал свой вопрос, и я, не раздумывая, ответил ему. Этот ответ предназначался им всем – Стрекалову, Чарльзу, отцу… Всем этим людям я говорил – да. Я найду Абу аль-Хауля. Но не потому, что этого хочется европейцам. Не потому, что это поможет предотвратить войну в Югославии, и даже не потому, что это нужно России. Я найду и убью эту сволочь потому, что из-за него погиб человек, который был мне дорог.

Наверное, я устроен как-то не так. Создавая меня, Весёлые Боги позабыли оставить в своём творении место для идеалов, заколотили гвоздями тот чердачок, где у всех нормальных людей должны храниться твёрдые убеждения и вера во что-то высокое, чистое, нужное всем, кроме тебя самого. Я жил так, как жилось, дрался за то, что считал правильным, и не желал слушать людей, точно знающих дорогу в светлое будущее, если они зазывали идти туда вместе с ними. Слишком часто среди таких «провожатых» встречаются дураки или подлецы. Знаешь дорогу – иди сам. А когда вернёшься, расскажи другим и не забудь прихватить с собой сорок хлебов и корзинку с рыбой, чтобы не быть голословным. Лишь пастухам нужно стадо, нормальным людям достаточно спутников, чтобы разделить с ними поровну тяготы странствий.

Эта мысль поразила меня. Кажется, я даже остановился на полушаге, остановился слишком резко, толкнув кого-то, или же кто-то толкнул меня… Машинально пробормотав слова извинения, я продолжал невидящим взглядом всматриваться в витрину, даже не осознавая, что именно вижу перед собой… Наконец-то я понял, кем являлся для меня погибший майор. Дмитриев был моим спутником, человеком, с которым мы шли бок о бок по дороге жизни, делили хлеб, вино, друзей и врагов. Перед нами было добро – и мы делились этим добром друг с другом. Со злом – боролись, подставляя спутнику плечо тогда, когда оно было необходимо ему больше всего. Но в этот раз, помогая мне, Дмитриев погиб.

Люди, убившие его и других сотрудников службы Рихо, совершили ошибку. Хитрый эстонец ожидал неприятностей и сумел обвести боевиков из организации «Мухаджиры» вокруг пальца. Нападавшие были убеждены, что в одном из трёх бронированных автомобилей, отъехавших глубокой ночью от дома в Хайгейт, находится Андре Дюпре, в целях безопасности отплывающий во Францию на яхте, зафрахтованной корпорацией Дюпре. Именно на это и рассчитывал Рихо, когда приказал вывести одного из своих людей из дома под прикрытием специальных пуленепробиваемых экранов. Те, кто следили в ту ночь за домом, имели все основания полагать, что этим человеком был я. Засада в порту была устроена профессионально, боевики вели огонь из гранатомётов и автоматического оружия, и противопоставить им было нечего. В результате шестеро наших людей, включая майора Дмитриева, погибли, а Рихо, последним выпрыгнувший из автомобиля, получил четыре пули в грудь и ещё три – в ноги. От смерти его спас бронежилет, но правое колено оказалось раздроблено, и теперь от его былой подвижности останутся лишь горькие воспоминания.

Англичане, раздосадованные этой бойней, поставили исламистскую организацию «Мухаджиры» вне закона, объявив её членам войну по всем правилам. Но кому это могло помочь сейчас? Мне? Рихо? Какое дело теперь до этого Дмитриеву и тем пятерым, чьих имён я даже не знал?

Высокая и грязная политика, проблемы косоваров, случайная смерть бывшей принцессы Уэльской и политическое убийство Доди аль-Файеда, интересы отца, нужды России, сволочи ли американцы – какая разница? Я нечаянно, против своей воли погрузился в морскую пучину, где страшные чудовища пожирали друг друга, ведомые своими, им одним понятными мотивами и инстинктами. Мне не было дела до причин их вражды, и я наверное знал лишь одно – вся эта подводная, глубинная, мерзкая и противоестественная жизнь породила круги на поверхности воды, на той самой водной глади, где я и миллиарды других людей пытались просто жить и давать жить другим. Обитатели глубин породили волну, унесшую жизнь близкого мне человека, и это перевешивало для меня все возможные причины и последствия.

– Ты понимаешь, чем это может обернуться? – тихо спросил Стрекалов, услышав моё яростное – «да».

– Ваш косноязычный президент станет европейским миротворцем, – в сердцах ответил я.

– Да не для президента, дурья твоя башка, – сердито отмахнулся он. – Лично для тебя? Пятьдесят на пятьдесят – это правило здесь не работает. Ставки в этой игре таковы, что выиграть в ней – подобно смерти. Есть совершенно реальные и очень могущественные люди, которые зарабатывают на косовском кризисе многие миллионы долларов. Ты собираешься разрушить их планы и думаешь, что они тебе это простят?

– Меня воспитывали как воина, генерал. Что вам ещё нужно? – Мне не было нужды раздумывать над ответом. Нужные слова были впечатаны в моё сознание намертво. И это были не просто слова.

«Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твоё тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своём поприще.

Я постиг, что Путь Самурая – это смерть».

Дано ли вам что-то добавить к этому, мой генерал?

* * *

Дорман поднял трубку сразу же, словно он в нетерпении ожидал моего звонка.

– Дюпре? Замечательно, что вы позвонили. Мне необходимо…

– Мне тоже, – прервал я. – Где?

– Учитывая последние события… Вам знакома несчастная шотландская королева?

– Думаю, что уже встречался с нею.

– Тогда жду вас где-нибудь поблизости, через… сорок минут.

Повесив трубку, я отошёл от телефонного автомата. Учитывая специфику организации, в которой служил Дорман, смешно было рассчитывать на конфиденциальность нашего разговора. Да и уловка с королевой… Удивительно наивно. Впрочем, он не оставлял мне выбора.

Погода в этот день расстаралась на славу, и, греясь под лучами весеннего солнца, сквозь тёмные стёкла очков я безразлично наблюдал за жизнью Люксембургского сада, жизнью ленивой, размеренной, сытой. Даже пожилой клошар, сидевший на соседней лавочке, выглядел совершенно умиротворённым. Сначала я, правда, принял его за профессора, отдыхающего душой среди мраморных фрагментов былых времён в перерыве между лекциями в Сорбонне. Но очень скоро имел возможность наглядно убедиться в том, что передо мной всё же клошар. Не двухдневная щетина на его лице, и даже не то, что ботинки мужчина предпочитал носить на босу ногу, сыграли тут свою роль. Просто даже самые экстравагантные французские профессора не позволяют себе средь бела дня мочиться, зайдя за скамеечку и стыдливо отвернувшись от проходящих мимо людей. Что же касается одежды… Дай бог некоторым соотечественникам Виктора Викторовича Стрекалова одеваться так, как это делают парижские клошары.

От статуи Марии Стюарт меня отделяло метров тридцать – тридцать пять, и со своего места я прекрасно видел все подходы к «несчастной шотландской королеве». Дорман появился шестью минутами позже условленного времени, что по французским меркам вообще не считается за опоздание. В правой руке он держал обёрнутый бумагой «багет», из которого в разные стороны высовывались зелёные листочки салата. Дорман на ходу энергично обкусывал эту половинку батона, разрезанную пополам и начинённую всякой всячиной, размахивал свободной рукой, заглядывался на девушек – словом, вёл себя точь-в-точь как служащий среднего звена, позволивший себе на несколько минут вырваться из офиса, чтобы слегка развеяться и перекусить. К сожалению, даже среди французов, наиболее убежденных сторонников правила «делу – время, потехе – час», стало появляться всё больше «трудоголиков», одержимых демоном работы. На мой взгляд, французская нация многое проиграла, поддавшись натиску ритма, свойственного американскому бизнесу. Прямая параллель с русскими, для подавляющего большинства которых слова «отдыхать» и «пить» являются синонимами. Классическая российская формула: вкалывать до потери пульса, затем пить водку до потери сознания, затем опять вкалывать до потери пульса. В результате водка является основой национального валового продукта, а алкоголизм – национальной болезнью. Впрочем, у каждого своё понимание красоты. Даже у слепых от рождения.

За нашей встречей могли наблюдать с тысячи самых разнообразных позиций, поэтому соблюдать осторожность было бессмысленно. Дорману это было известно не хуже, чем мне.

– Чертовски неудобное местечко, – признался он, поздоровавшись. – Но это было первое, что пришло мне в голову.

– Мне нужны рекомендации, которым мог бы поверить Робер Сиретт, – минуя условности, напрямик сказал я. – И все данные по албанским контактам аль-Хауля.

Подарив мне задумчивый взгляд, француз едва заметно усмехнулся:

– Я думал, мне придётся вас уговаривать. Вы неважно выглядите, Дюпре. Какие-то проблемы?

– Это личное, – коротко ответил я. – Скончался один… один из членов моей семьи.

– Простите. Примите мои соболезнования, – он чуть склонил голову. – Возможно, вам захочется отложить этот разговор?

– Напротив. Давайте перейдём к делу.

– Что ж, к делу так к делу. Вы сказали: албанские контакты… Нет, это само собой, просто я подумал о другом. Как вы относитесь к нынешнему югославскому кризису? Следите за событиями?

– Я очень давно бросил читать газеты, – сознался я. – А вся информация, которой я располагаю по этому вопросу, носит немного… специфический характер.

– Понимаю, – он улыбнулся. – Думаю, это не имеет значения. Мы сделаем вас писателем, работающим над темой конфликта в Югославии. Большинству людей свойственно больше говорить, чем слушать. У писателей обычно всё наоборот, они предпочитают слушать, на этом вы и сыграете. Умеете делать умное лицо?

– Одно из немногих моих достоинств, – честно сообщил я.

– Отлично. Вы вчера уже видели Ахмеда Агани. Запомнили его? Очень интересный молодой человек. Искренне верит в Великую Албанию и тому подобную чушь. Весьма способный журналист, «бойкое перо», как говорится. Но во Франции Агани публикуется мало, в основном его печатают итальянцы. Ни в чём подозрительном замечен не был, наоборот, считается одним из активных участников молодёжного движения против наркотиков. Хотя, по нашим данным, его родной брат, Фехми Агани, является одним из крупнейших наркобаронов в Косово.

– Ахмед – младший брат? – уточнил я.

– Да, и видимо, всё дело именно в этом. Обычно младшим в семье достаётся всё, что было недодано родителями своим старшим детям. Характер у месье Агани открытый, и вы легко найдёте с ним общий язык. Я дам вам несколько телефонов. Эти люди – французы. Журналисты, писатели, они также занимаются югославской темой, прекрасно знают друг друга. Агани буквально на днях возвратился из Косово, так что все они наверняка порекомендуют вам обратиться к нему. Устраивает?

– Скажите, Дорман… У вас же есть в окружении Сиретта свой человек, почему бы вам…

– Этого человек сейчас нет в Париже. Я рассчитывал, что вся эта суета в Рамбуйе закончится ещё вчера днём, но, как видите, просчитался. Албанцы приезжают, албанцы уезжают… Половина из этих «дипломатов» должна сидеть за решёткой, а мы с ними возимся…

– Ну хорошо. А эти ваши писатели? Их не насторожит мой звонок? Если они хорошо знают друг друга…

– Говорите по-английски, представьтесь начинающим писателем из Великобритании. Обычно у французов это вызывает такое раздражение, что для здравого смысла просто не остаётся места. В конце концов, серьёзной проверки не выдержит ни одна легенда, а для недолгого знакомства эта история вполне сгодится. Вы же не в КГБ идёте наниматься, не так ли?

– Я уже работал там, – без тени иронии напомнил я. – И нисколько об этом не жалею. Недостатки свойственны всем спецслужбам, но у русских есть чему поучиться. Насколько мне известно, за всю историю его существования, в КГБ было меньше двойных агентов, чем во всех прочих разведках мира. За исключением разве что Израиля.

– Никогда не работал с Россией, – признался Дорман. – И если верить вашим словам, то, наверное, для меня это – большая удача.

– Так что с материалами по албанцам?

– Могу передать их вам сегодня вечером, – предложил Дорман. – Или завтра с утра заеду к вам домой. Как лучше?

– Я хотел бы уже сегодня встретиться с месье Агани, – ответил я. – Боюсь, что вечер у меня будет занят. Давайте завтра?

– Нет проблем. Правда, не стоит переоценивать эту информацию. Все фигуранты либо уже на свободе и вне Франции, или мертвы.

– Мне говорили о человеке, через которого проходили большие суммы, предназначавшиеся аль-Хаулю. До него реально добраться?

– Если у вас есть контакты в преисподней, – усмехнулся Дорман, – то нет ничего проще. Итальянцы потребовали передать им всю группу, и мы вынуждены были уступить. Выдали его и ещё троих албанцев из организации Аджима Гахи. К сожалению, итальянцы посадили их всех в одну машину. Что было дальше, нетрудно догадаться. «Несчастный случай». Бедняга успел провести в руках итальянского правосудия всего пару минут.

– Кретины, – мне трудно было сдержаться. Италия была бы чудной страной, если бы в ней совсем не было итальянцев. Во всяком случае, в той её части, что расположена южнее Рима.

– Значит, договорились? – Дорман вытащил из кармана электронную записную книжку. – Записывайте телефоны и имена.

– Диктуйте, – предложил я. – В последнее время я решил тренировать свою память. Говорят, это ужасно полезно.

– Любите бороться с трудностями? Что же, я знавал примеры и похлеще, – согласился француз, – один мой знакомый учил своего пуделя есть за столом из тарелки. В конце концов пёс обиделся и нагадил под стол во время праздничного ужина. Так вы уже готовы?

И Дорман начал диктовать.

* * *

Несколько звонков, сделанных мною уже из дома, возымели нужный эффект, хотя и дались мне тяжким трудом. Версия, на ходу изобретённая Дорманом, трещала по всем швам, и мне то и дело приходилось затыкать появляющиеся в ней дыры. Названные им журналисты и писатели оказались, против всех ожиданий, людьми не слишком доверчивыми и вовсе не обрадовались явлению никому не известного «специалиста» из Великобритании. Изрядно попотев во время этих переговоров, взамен я получил нечто намного большее, чем просто рекомендации: многократно отрепетированную речь, поражающую своей стройностью и логичностью. То есть – превзошёл самого себя. Эта самая «речь» и была преподнесена месье Агани, которого я легко нашёл благодаря имевшемуся у меня номеру его сотового телефона.

Дорман оказался прав: месье Агани действительно обладал лёгким характером и проявил удивительную готовность к общению с незнакомцем, который свалился на его голову неизвестно откуда. Даже не дослушав толком мою повесть, он уже выразил горячее желание встретиться со мной и поведать через меня английским читателям, как же на самом деле обстоят сейчас дела в Косово. Горячность, с которой этот парень излагал свои мысли, заставила меня усомниться в объективности его информации. С другой стороны, будь я даже настоящим журналистом – какое мне было дело до английских читателей? Или до косовских албанцев, которых, судя по словам Ахмеда Агани, живьём поедали сербские головорезы? Сто процентов журналистов, известных мне лично или по «делам их», на каждом шагу позволяли себе отклоняться от истины, работая по принципу: «чистая правда плюс-минус километр». Никогда не забуду залитое слезами, буквально опухшее от слёз лицо пожилого корреспондента, встреченного мною ночью, во дворе общежития, где разместили группу московских журналистов. Этого собкора центральной газеты кабульские кагэбэшники вывезли на место, где за день до этого «духи» расстреляли нашу колонну. Не знаю, что они ему показывали, но, вернувшись в общежитие, он несколько дней беспробудно пил. И рыдал. И снова пил. Он был честным русским человеком с большой душой и добрым сердцем, но, когда через несколько недель я случайно прочёл его статью, в которой описывалось, как наши воины-интернационалисты привозят в афганские кишлаки продукты, и старейшины со слезами на глазах благодарят их за братскую помощь… Ну что тут можно было сказать?

Несколько моих замечаний по части сербского национализма разрушили последние преграды, и в итоге мы замечательно поладили с месье Агани. Он даже предложил познакомить меня со своими друзьями, так как у него уже была назначена встреча в баре «Эклектика». Иного способа встретиться в этот вечер у нас просто не было. Немного поколебавшись, я всё же принял его предложение и, добросовестно выслушав адрес бара и ещё массу полезных сведений, вежливо распрощался. С несказанным облегчением положив трубку, я с трудом поборол естественное желание открыть бар и хлопнуть залпом грамм сто прямо из горлышка. Всё равно чего, лишь бы покрепче. Удивительная страна – Россия! Даже несколько лет, проведённых в ней, уже накладывают свой отпечаток.

* * *

Оставив «Порше» на подземной стоянке, в назначенный час я интеллигентно подъехал к «Эклектике» на такси. Совсем ни к чему было начинать знакомство со столь явной демонстрации своего финансового превосходства. Хотя если сведения Дормана насчёт родственников месье Агани были верны, то в этом пункте я скорее проигрывал, чем выигрывал. Даже не читая газет, я хорошо знал, что именно албанская организованная преступность занимает сейчас ведущее место на европейском рынке торговли наркотиками. Албанцам удалось подвинуть на этом поприще даже традиционных королей рынка – сицилийцев, в основном за счёт удивительной жестокости и неразборчивости в средствах. Албанцы предпочитали сначала стрелять, а уж затем договариваться, что в каком-то смысле делало их похожими на российских бизнесменов с бычьими затылками.

Внутри бара всё выглядело по-прежнему, разве что в «углублении» сцены работала другая команда, избравшая в качестве спецодежды чёрные концертные фраки. Участники группы умудрились объединить в единое целое флейту, гобой, контрабас, банджо, пару гитар и синтезатор, и что самое интересное – согласованное звучание этих инструментов отдалённо походило на музыку. Оглядевшись, я заметил своего старого знакомого – маленького человека, любившего говорить правду. Уже известная мне компания сидела за своим постоянным столиком. Сегодня в зале дежурил другой метрдотель, и, заметив невдалеке фигуру в бархатном камзоле, я решительно устремился в том направлении. Любезность Агани не имела границ, и он обещал предупредить о моём визите.

– Простите, месье, – я был робок как никогда, – у меня здесь назначена встреча… месье Ахмед Агани, журналист. Вы не могли бы…

– Ваша фамилия? – перекрикивая музыкантов, спросил метрдотель. В отличие от вчерашнего юноши, этому месье было далеко за шестьдесят лет, и вид он имел такой важный, что сама мысль о даче ему взятки должна была показаться кощунственной.

– Дюпре! Андре Дюпре, – также напрягая связки, прокричал я в ответ. Похоже, этот пассаж музыкантам особенно удался.

– Пойдёмте, – кивнул седовласый метр, и, удивляясь своей смелости, я вытащил из кармана пятьдесят франков. Длань берущего соединилась с дланью дающего безо всяких приключений. Уж если даже боги принимают взятки… – Месье Агани, к вам месье Дюпре, – и, вежливо представив меня молодому албанцу, метр тихо испарился.