Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836"

744.
Князь Вяземский Тургеневу.

30-го июня/12-го июля 1835 г. С.-Петербург.

Булгаков передал мне твои два письма, и письмо к Нефедьевой отправлено в. Москву. Булгаков хотел отвечать тебе на твои запросы, а мне отвечать нечего, потому что никого не видал и не вижу, даже и Жуковского, который в Петергофе. О житье-бытье своем сказать также нечего. Живу пока у Карамзиной, которая думала провести лето в Таицах, но, за худым устройством дома и за приготовлением Владмиира к университетским лекциям, возвратилась опять в город. Павлуша пока со мною на вакантное время. Утро провожу в департаменте, наипаче теперь, за болезнью Бибикона; брожу по улицам; изредка заезжаю к Бобринским, у которых сын был при смерти болен, но теперь ему гораздо лучше; еще реже того бываю у Булгакова: вот и все, а прочее время дома. Мыслью и душею я все еще в Риме. Не только не могу еще привыкнуть к своему горю, но и не могу еще опомниться от него, и одно желание – остаться в этом расположении душевном: иначе – было бы для меня упасть душою, если не упасть духом. Одно дороже другого.

Жена и дочери в Генуе: вероятно, купаются теперь в море. По расчислению, в сентябре будут они здесь, если Копп, которого они увидят проездом в Ганау, не скажет решительно, что Наденьке нужно остаться на юге. В таком случае увидим, что делать и как устроить судьбу свою. Мещерских также ожидаем в сентябре: они теперь в Пирмонте. О твоем Lacroix не знаю, что сказать. Уж не «Jacob le Bibliophile» ли? Подумаю и поговорю. Теперь большие встречаются затруднения для определения в дом заграничного наставника, в особенности из Франции; справься в русской миссии: там верно есть предписания о сем. Признаюсь, мне не очень нравится и то, что он согласен исполнять les fonctions de secrétaire ou d'intendant, – следовательно нет решительной вокации и готовности к педагогии, а только между прочим мог бы он заняться и ею; а если кто даст ему лишнюю тысячу рублей, чтобы заведывать буфетом или скотным двором, то он и от этого не прочь и отойдет от своих воспитанников. Вскоре после твоего письма получил я письмо и от m-me Mortemart; отвечал я ей на днях, передав письмо во французскую миссию барону д'Андре. Полагая, что она уже не в Париже, а в деревне, опасаюсь, чтобы письмо не затерялось, тем более, что другое, писанное из Вены и адресованное в Рим, кажется, имело эту участь. Какими судьбами Шувалова-Салтыкова еще в Париже, а Потоцкая в Oleggio, где видели ее Мещерские? Тройственный союз сестер должен был иметь свой конгресс где-нибудь на водах германских; отчего это расстроилось? Пушкин собирается на три года в деревню. Я его почти не видал, а её и вовсе с приезда моего. Они жили в доме, из которого мы выехали, отправляясь за границу, и я не имел духа войти в него. Странное дело: в Риме я дорожил всеми впечатлениями, которые действовали прямо на рану мою, искал их; а здесь, напротив, боюсь их, или как-то сердце не лежит к ним, хотя и беспрестанно занято своим горем. У них еще родился сын, которого окрестил Жуковский. Жалею очень, что нет здесь Смирновой: ее видал бы я охотно. Она уехала на год и более; здоровье её, сказывают, поправилось, а ocoбенно расположение духа, которое было очень мрачно: она все боялась сойти с ума. На зиму, вероятно, поедет она в Италию. Аврора в Москве и в пребывание там императорское выкатилась на небо балов и с большим блеском. Вот все, что знаю о ней. Екатерина Булгакова будет завтра в Москве супругою толстого гусара Соломирского и едет в Сибирь на медовую луну, а там – на житье сюда.

Вот все мои вести. Прощай! Обнимаю тебя, До свидания, где, как и когда? Для меня все путешествие мое – как страшный сон, который лег на душу мою или, лучше сказать, вся прочая жизнь была сон, а она, как свинцовая действительность, обложила душу отныне и до воскресения мертвых.

8-го сентября.

Это письмо, отданное Сербиновичем вместе с «Журналом», залежалось в Канцелярии иностранной. Я выручил его, а «Журнал» будет. доставлен после Твои письма, по мере получения их, читаются здесь и отправляются в Москву. Жена приехала с неделю. Свидание, разумеется, было очень тяжелое и грустное. До этого все было как будто недокончено, хотя и нечего было ждать радостного конца, но теперь концы с концами сведены, и пустое место виднее Жена писала тебе из-Генуи в Лондон. Письмо твое с приложениями отдано Вейдеменеровой. У нас гостил здесь недели с три Дмитриев: бодр, любезен и оригинален по прежнему. Часто говорили о тебе. Он тебя очень любит. Николашка его, «парика и книг его рачитель», напился пьян, пропадал целые сутки и возвращен был к нему со съезжей с разбитым лицом. «А еще литератор», говорит о нем Дмитриев с горестью и негодованием, «знает всю русскую литературу, все литераторские и журнальные сплетни, даже иногда и имя Шатобриана вылетает из его поганых уст!» Передай это Шатобриану для его записок. О Шаликове говорит он, что он так выщипал все седые волоса свои, что у него на голове желтеют проталины. Жуковский все в Царском и только на несколько часов приезжал сюда для свидания с Дмитриевым. Вообще, в городе пусто; все еще почти на дачах, и до нынешнего дня осень стояла прекрасная. В прочем нового ничего нет. Пушкин поехал вчера в деревню на три месяца; вероятно, на беременные месяца, чтобы чем-нибудь разрешиться. По литературе вашей – нулью-нуль. Говорят о новом романе Лажечникова «Ледяной дом», с картиной довольно резкою времен Бироновых; но говорят и то, что скучен. Еще есть «Постоялый дворъ* Степанова, бывшего губернатора, но я ничего не читал. Твой Федоров выдает диковинки нашей литературы; в первой тетрадке досталось Бальзаву и, кажется, Сенковскому, переводчику его, за «Père Goriot», который, не во гнев будь сказано нравственному Федорову, очень замечателен, и одно из лучших произведений последней французской нагой литературы. Так от него и несет потом действительности; так все мозоли, все болячки общественного тела и выставлены в нем на показ. Кто бы мог написать суждения о России по случаю постановления 17-го апреля? Читавшие их говорят, что по многому должно полагать, что русский; по другому, проскакивают промахи иностранца. Не какой ли нибудь гувернер, долго живший в России и благонамеренный. Прости, обнимаю тебя.

На обороте: А monsieur, monsieur Alexandre de Tourguerieff, chambellan de s. m. l'empereur de toutes les Russies. Paris.

745.
Тургенев княгине В. Ф. Вяземской.

Ее 18 juillet 1835. Paris.

Au lieu de m'écrire, vous m'enlevez mon valet de chambre. Pourtant depuis que je le sais chez vous je suis moins. furieux contre lui, car voyager avec une calèche à soi sans domestique de Rome jusqu'à Paris, ou au moins de Lausanne jusqu'ici m'a coûté très cher et bien des désagréments. J'ai manqué me casser le col à la lettre près de Chatillon, et je dois payer beaucoup pour, refaire la calèche: toat cela ne me serait pas arrivé avec un domestique et puis n'en avoir pas eu un ici était encore bien embarrassant et bien désagréable. Il m'avait promis de ne pas me quitter sans raison, et je crois qu'il a dû être content de moi. Dites-lui tout cela, je vous prie, et en même temps assurez-le, que je suis prêt à le recevoir comme de paravent, que j'ai reèu ce matin sa lettre de Gênes et que je pars demain par Rouen, le Havre et Dieppe pour l'Angleterre' pour y attendre les ordres de l'empereur à mon égard. Lorsque sa majesté a appris que j'étais ici,(avant de recevoir mon rapport sur mes occupations et sur les immenses travaux, qne j'ai entrepris aux archives de la Bibliothèque royale et du Ministère des affaires étrangères, qui m'ont été. ouvert avec une libéralité toute européenne) il a été surpris de mon arrivée ici, sans avoir des raisons plausibles et m'a prescrit de quitter Paris dans le plus court délai. Il y a quinze jours, que je le sais, aussi demain je pars, mais tou-jours conservant l'espérance, qu'on me permettra de revenir ici pour finir mon travail ou du moins pour l'ébaucher! Car, la main sur le coeur, je suis occupé toute la matinée aux archives étrangères à passer eu revue le grand et l'horrible règne de Pierre I, dont l'histoire serait vraiment incomplète, si la diplomatie franèaise ne fournissait ses nombreux matériaux sur son règne. Je ne puis me détacher de ces in-folio, dont je viens d'achever le 13-me à l'année 1722. Il m'en reste plus de 100 à examiner. Je n'ai marqué que les choses piquantes et importantes, mais je n'ai pas eu le temps de les copier. Il faut un autre que moi pour cette rude besogne; mes yeux s'y refusent, car la plupart des dépêches sont chiffrées et fatiguent la vue.

Je pars donc demain; mon frère est déjà parti avec sa famille pour Genève pour six semaines. Je reste seul dans cette Babylone; je viens de voir partir la chaîne des condamnés de.Bycêtre pour Breste. Ce n'est pas fort amusant, mais je suis un peu éveillé à Paris; les salons, où Ton cause, les parlements, où l'on dit des sottises aux pairs de France, les théâtres, où les tragédies font rire et la comédie pleurer, les douces rêveries, que m'inspirent le Bois de Boulogne, les Tuilleries et le Père Lachaise – tout cela a agi sur mon âme et je suis redevenu le vieux fashionable.

 
Какие фраки, панталоны,
Всему новейшие фасоны!
 

et le plus assidu dans le salon de m-me Récamier, qui m'attend à Dieppe avec Balanche, Ampère et Chateaubriand; mais revenons à l'affaire. Veuillez dire à m-r Portelli (Ignace) que je suis prêt à le reprendre, que je vous écrirai de Londres dans quel endroit il doit venir, je pense que c'est toujours à Paris, que j'oublierai ses torts de l'inexactitude à se rendre à Rome ou ici, qu'aussitôt qu'il a su, qu'il arrivera ici, il aura de moi les mêmes appointements, qu'il aura un logement même dans mon absence ici 48, rue Neuve, St. Augustin, dans celui de mon frère, où une économe (fort jolie) et un domestique très honnête sont restés et sont prévenus par moi de son arrivée et de lui donner un logement. Il peut m'attendre ici, ou c'est moi qui l'attendrai quelque temps; car dans le cas qu'on me permette de revenir à Paris j'y resterai le temps, qu on m'accordera; si non, je reviendrai ici pour quelques jours dans 5 ou 6 semaines prendre mes papiers, habits, linges, livres et ma calèche, que j'ai laissé ici. Il doit en avoir soin. Vous quittez Gênes le 20 août, vous aurez donc le temps et lui aussi de m'écrire u Londres poste-restante ou par l'ambassade. Il faut qu'il m'informe de sou arrivée ici, car en cas qu'il ne vienne pas, je dois chercher un autre, ne pouvant voyager sans domestique qu'en Angleterre. Dites-lui qu'il n'est pas impossible que je retourne à Moscou, où ma cousine vient de perdre plus de 30 mille roubles. Bce градом побило!

Personne ne m'écrit, mais contre personne je n'ai autant d'humeur que contre vous, chère princesse! Заставьте хоть Наденьку написать ко мне. Не прощу Маше, что она со мной не простилась и не написала о Вяземском ни слова. Знаю о нем по письму Булгакова. Куда и когда вы сбираетесь? Мортемарша y моря, но не ждет никого, разве меня, ибо я обещал заехать в их замок по пути в Диепп; но, вероятно, не заеду, потому что я опять беспутный. Простите! Кланяйтесь Закревской и нашему. почтенному Гейдекеру.

19 juillet.

J'ai écrit à'Krivzoff en le priant de m'envoyer un paqueî que Kokoschkin a expédié à Florence. Je n'ai pas eu de réponse du diplomate. Si vous lui écrivez, dites lui cela et mille choses aimables de ma part a votre soeur de Moscou. Elle m'a promis de m'écrire par vous. Je voudrai bien en recevoir un mot; dites lui cela. Je pars ce soir pour Rouen.

La saison n'étant pas celle des bals et par conséquent des toilettes, je ne puis rendre compte à la princesse Marie des brillantes bagatelles que la mode impose pour le moment. Les soirées de quelques ministres, que je fréquente, n'offrent point des modeles sous ce rapport. Rien de plus simple dans leur mise que la duchesse Broglio et sa charmante fille (petite-fille de m-me de Staël. Je n'ai vu qu'une seule robe en foulard à m-me de Broglio, depuis deux mois que je la rencontre chez elle et ailleurs. Nous assistons aux prières au même temple du culte Reformé non salarié tous les dimanches. C'est un modèle de vertu.

Et l'horrible La Routière? Qu'en dites-vous, chère maman? Votre coeur maternel ne tremble-t-il pas?

На обороте: L'Italie. A madame, madame la princesse Wiasemsky. A Gênes, à l'Hôtel des quatre nations.

746.
Князь Вяземский Тургеневу.

1/13-го августа 1835 г. С.-Петербург.

Вот тебе два письма от Козлова и Вейдемейеровой. Получил ли ты наше письмо, то-есть, Жуковского с моею приписью и мое при «Журнале Министерства Просвещения»? Не сердись на меня, что питу редко; право, не пишется, да и не о чем писать. Никого не вижу, нигде не бываю, ничего нет живого в сердце и в жизни, также и в уме. Вот однако же печальная новость: Гагарина-Бобринская скончалась третьего дня, почти скоропостижно, то-есть, вследствие незначительной болезни, на которую не обращали внимания. Я еще никого не видал из семейства, но иать должна быть убита. Завтра отпевают ее в Нейском могастыре. Отдал я Лодомирскому, который привозил сюда сына для определения в пансион Мюральта, Ламартиновскую рекомендацию. Ос хотел переговорить с женою, а если не решатся они взять их, то передадут письмо Свербеевым, о которых ничего не знаю, равно как и о всех москвичах, потому что ни с кем решительно не переписываюсь, даже и не с Александром Булгаковым, c'est tout dire. С Жуковским виделся я на днях. Двор приезжал сюда на несколько дней. «Сегодня, кажется, отправляются они из Петергофа; а наследник и, следовательно Жуковский, на время отсутствия императора и императрицы, переезжают в Царское Село. Жуковский здоров и довольно бодрствует. Здесь мюнхенский Гагарин, приехавший по своим делам и, кажется, порядочно обделавший или обделывающий их. Он собирается в Москву и, вероятно, не прежде поздней осени возвратится в Мюнхен. Последние вести, мною полученные от моих, все еще из Генуи; но теперь надеюсь, что они уже выехали, и чрез месяц ожидаю их сюда. Там окружает их холера, если уже не ворвалась в Геную. Мещерские еще десять лишних дней остаются в Пирмонте, но все же в начале сентября должны быть здесь. От Смирновой вести хороши; она разъезжает по разным бадам: Карлс, Марием и так далее. У дармстадтской птички родилась пташка Мария. Я читал у Софии Бобринской письмо Лагрене, трепещущее радостью и любовью. В литературном нашем мире (мир в деревенском смысле: мирская сходка мужиков) ровно ничего не делается. «Московский Наблюдатель» слаб и тощ; только и есть дельного, что письма какой-то Эоловой Арфы, да критики Шевырева, который очень подобрел и сложился умственно. Другие, вероятно, все наблюдают, да ничего не пишут, потому-то Зубков и прозвал журнал «Московский Надуватель». Письма Эоловой Арфы хороши, но кое-что в них и лишнее; да и к чему, когда письмо подписано Эолова Арфа, печатать в заглавии: «Письмо А. И. Тургенева». Тут нет смысла. Вообще, в журнале этом мало сноровки и такта. Жаль! Вероятно, он не удержится. Посылаю по этой оказии письмо, казанские туфли и presse-papier к m-me Mortemart. Все отправляется с графом Sercey, братом нашего, то-есть, здешнего поверенного в делах. Если увидишься с нею, справься, получила ли она так же, как письмо из Вены, и ответ мой на письмо её, переданный à la baronne d'André, матери нашего Андрюши, который отпускал все «sacristi» у Смирновой, иначе не приветствовавшей его, как: «Bonjour, m-r le baron Sacristi!»

Жена пишет мне, что я, наконец, проиграл мой римский процесс; но не знаю еще, на каком основании, то-есть, с каким убытком. Надеюсь, что не заставят ничего приплачивать к оставленным мною 250 пиастрам. Хорошо еще, если наше посольство не вздумает расплачиваться за меня. Теперь нет им другого дела, как препроводить бы тяжбу и претензию его сюда, к месту жительства моего, или потребовать меня туда, а заочно располагать моими деньгами, кажется, невозможно. Но, впрочем, весь этот процесс так шел, что чего доброго придется еще платить, что монсиньорам угодно.

2-го.

Прости! Бедную Гагарину опустили мы сегодня в своды Невского монастыря. Обнимаю. Не знаешь ли, где и что Мария Потоцкая? Если банкир твой будет брать деньги за это письмо, не давай, потому что оно отправляется с графом Серсе.

747.
Князь Вяземский Тургеневу.

25-го октября 1835 г. [Петербург].

Что сказать тебе о Булгакове? Хорошего нечего. Доктора, отвратив от него первоначально удар, спасли его от скоропостижной смерти, но к сожалению не спасли его, вероятно, от медлительной кончины: он не только не оправляется, а напротив, с каждым днем слабеет; лихорадка томит и истощает его. Повидимому, сами доктора худо понимают его болезнь. Грустно! Мало было людей на свете, которые имели обширнейший круг деятельности в пользу частную; более одолжали, не говоря уже о семействе его, которое в нем лишится земного провидения своего; подчиненных, которым он был точно благотворитель; но он сверх того был какое-то средоточие, к которому стекались повсеместные просьбы; он так многим служил посредником, ходатаем по всем делам; по связям своим со всеми, он и сам был связью всем. Я говорю о нем, как будто уже о покойнике. Желаю, чтобы отпел я его заблаговременно; но почти с самого начала болезни или, по крайней мере, с той поры, как болезнь затянулась, я как-то упал духом за него.

Твои письма получены и, подобно папским благословениям, разосланы urbi et orbi. Даже и m-me Circourt читала их Я с нею здесь познакомился, и она мне очень понравилась. Кажется, к новому году будет она в Париже, а здесь пробыла недолго. Жуковский все еще в Царском Селе, до приезда царя, то-есть, до первых чисел ноября. Я переслал к нему и последние письма твои, прося его отвечать тебе и передать, что скажет князь Голицын о занятиях твоих и о возможности продолжать их. С нынешнею оказиею Жуковскому нельзя будет писать к тебе, потому что я только сегодня утром узнал об отъезде завтра барона д'Андре и, следовательно, не успел уведомить его. Но, кажется, на днях отправится курьер в Париж, и тогда уже обещаю тебе письмо от него. Ты должен был получить теперь старое мое письмо, которому судьба так долго перечила. Я выручил его из Иностранного министерства, где пролежало оно, не знаю сколько времени, под тяжестью «Журнала Просвещения», а там отдал я его Булгакову за несколько часов до болезни; и пролежало оно у него в городском кабинете все время, которое он пролежал на даче. Не знаю, дошел ли до тебя журнал Сербиновича, а «Наблюдателя» для тебя я и не видал; да и мы его худо видим. Впрочем, жаловаться тебе не следует. Если мы, туземцы, имеем до сего времени только июль, то немудрено, что вы, иноземцы, не дошли еще и до января. Жаль, а «Наблюдатель» не жилец, то-есть, жаль потому, что была надежда иметь вам хотя один честный журнал, хотя и приходилось сказать: «К чорту и честь, как нечего есть!» А в иной книжке, право, бывало не во что зуб вонзить.

Мы с тобою в чтении сошлись, и я пробегаю «Les mélanges» de Barante. Мне они нравятся; во-первых потому, что это несколько в моем роде, и я охотник критико-биографизировать, а во-вторых потому, что Barante отзывается несколько старою школою, которая, по крайней мере в отношении к критике, благоразумнее нынешней, особенно у Баранта, которого ум согрет теплотою чувства, неизвестною энциклопедистам и последователям их, и просторнее раздвинут на все четыре стороны сообщением с иностранными литературами, тогда как у французов допотопных ум все жался и колотился в один угол. Правда и то, что он пробил этот угол насквозь; что он из этого и бился, и что пробоем его сделалось светлее. Стариков обижать не надобно: они дело свое делали и сделали. Je suis pour le juste milieu en littérature représenté en France par Villemain, Barante et voilà tout, car il n'en est pas même trois. Я очень желаю познакомиться здесь с Barante. Дай ему письмо ко мне или выпроси от кого-нибудь. Мне приятно будет с ним политературничать и пользоваться от него свежими книгами. Я без письма не знаю, как сойтись с ним. Я никуда не езжу и нынешнею зимою ездить не хочу; да если бы и ездил, все-таки в наших раутах не снюхаешься по этой части.

Скажи мой сердечный поклон Киселевой. Si je ne lui ai pas écrit jusqu' à présent pour la remercier du bon accueil qu'elle m'a fait à Vienne, c'est que je desirais et désire encore lui envoyer quelques romances russes, qu'elle voulait avoir, et que je ne puis pas parvenir à me procurer. Жена моя очень жалеет, что нигде не удалось им съехаться. Получил ли ты письмо от жепы, которое она тебе писала на другой день по получении твоего и отправила, кажется, в Лондон.

Бока пишу к тебе, у Карамзиных пляшут, празднуя совершеннолетие Андрея. О Петербурге не скажу ничего. Впрочем, наш барончик будет тебе живою грамотою, а я мертвая буква и потому ограничусь известием о смерти Хвостова и Бартеневой. Недаром смерть сблизила эти два плодородия. Странная участь Бартеневой, которая весь век рожала в Москве и приехала умереть в Петербург, как будто с тем, чтобы сдать всех детей своих императрице, которая призрела их! Вот тебе письмо от Козлова. Желая хоть косвенным образом потереться около знаменитости, я приписал на пакете, а еще и с тем, что мой почерк несколько подходит к шатобриановскому. Извини, что я не написал «comte Tourgueneff». В Париже ли m-me Mortemart? Mettez-moi à ses pieds et u mes pantouf-fles, si elle m'est, ou du moins si elle leur est fidèle. Et rappelez-lui, je vous prie, qu'elle a promis son portrait à Marie qui me l'a promis à son tour. Знаком ли ты с графинею Шуваловой, бывшею княгиней Зубовой? Что здоровье её? Нежно поклонись ей от меня. Нам обещают Потоцкую; Долгорукова уже приехала, также и графиня Фикельмонт, но я её еще не видал – c'est tout dire и доказательство тебе, что никого не вижу. Ты ведь знаком с семейством Гёте; постарайся достать мне портрет сына, который погребен в Риме. Вьельгорская также здесь, но все не очень здорова. Смирнова на зиму будет в Берлине, испугавшись итальянской холеры. Здесь, было, пронесся лживый слух о смерти богача Шереметева, который в Воронеже. В Комитете министров кто-то сказал qu'il avait la fièvre scarlatine. «Et vous, vous avez la fièvre de l'attente», сказал громогласным голосом своим Литта, оборотившись к Уварову, который один из наследников Шереметева. Уж прямо как из пушки выпалило. Кстати о богачах: Мария Долгорукова, дочь князя Василия, отказала Павлу Демидову, который сватался за нее. J'espère, que c'est une belle abdication. Каковы русские девицы! Прощай! Обнимаю тебя. Не сердись, если не часто пишу; а ты пиши: тебе есть о чем и чем.