Текст книги "Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836"

786.
Тургенев князю Вяземскому.

7-го ноября 1836 г. Москва. № 2.

Сейчас получил, то-есть, на похоронах, в церкви Спиридония на Козихе, прочел письмо твое от 2-го ноября. Тут были и Дмитриев, который ожидает меня к себе с письмом твоим, и Боратынский, который плакал по бопере и прочие, и прочие, и, следовательно, я не мог передать ему твоего поручения, а передам после; но он еще вполне ничего не написал, а пишет. Был и у Языкова: он пришлет тебе кучу стихов, а я просил хороших. Своего привезу, но разбирать не имею времени, ни средств. Я завален бумагами; хлопочу ежедневно, но дело худо подвигается, а между тем, как не заглядывать и к красоткам? Книг у Булгакова нет; у него пишу.

Погодин согласен дать письма из своей коллекции Карамзина для печати, вероятно, и для твоей котомки; и я дам письма два. Но когда мне к вам приехать и спешить ли? Ожидаю от тебя и от Жуковского разрешения по двум делам. Лучинке все передам. Я о ней также думаю. Как я рад за Андрюшу Карамзина! Попроси Жуковского, чтобы он скорее отвечал мне.

787.
Тургенев князю Вяземскому.

9-го ноября 1836 г. Москва.

Вчера, после завтрака у приходского попа и нескольких именинных визитов, был я у Чадааева и нашол его довольно твердым, хотя образ наказания и сильно поразил и возмутил душу его. Он надеется, что отобранные бумаги содействуют к его оправданию или, по крайней мере, к отстранению того мнения, которое, слышно, имеют о нем в Петербурге. Ос уже давно своих мнений сам не имеет и изменил их существенно, и я это заметил во многом и удивился появлению письма, столь обильного бреднями. Но чего же опасаться, если все, особливо приятели его, так сильно восстали на него?

Вчера передал слова твои Лизе Пашковой. Она еще не скоро едет и, вероятно, ты меня скорее увидишь. В честь твою и мою она взяла у меня еще один экземпляр Козлова. Надеюсь собрать еще 50 рублей.

По письму Сербиновича сбираюсь к вам скоро выехать, но ожидаю сегодня письма и из Симбирска, от коего также отъезд мой зависит. Выеду в дилижансе, но многое вышлю прежде.

Да за что ты так на Федорова ощетинился? Я знаю в нем только беспутные мнения, а сердце и талант у него есть.

Не назначаю дня выезда, и ты продолжай писать сюда. Иван Иванович также получил соблаговолительное письмо твое, казенным пером писанное. Вероятно, он не откажет в содействии. Языков обещает кучу стихов. От Боратынского ответа еще не имею, но и он обещает.

Письма Карамзина привезу с собою, и одно или два дам, а ты огласишь появление многих. Сегодня передам Лучинке строки твои.

Посылаю тебе «Последний и первый день жизни Е[катерины] и П[авла] И», но прошу, по напечатании или по отброшении, возвратить мне сей список. За оглашение отвечай сам. «Лорньетки», вероятно, не найду здесь: она в подмосковной с бумагами Серегки, которому дал сам автор. Дай от меня или предложи прочесть отрывок графа Ростопчина князю А. H. Голицыну, если он не читал его. Я для него списал его в Симбирске. Отошли письмо к Сербиновичу и Татаринову.

788.
Князь Вяземский Тургеневу.

9-го ноября 1836 г. [Петербург].

Что же вы в альманах ничего не высылаете? Ноябрь уплывает и новый год приближается. Времени не много осталось.

О твоем портрете, как о твоем Michelet и о прочих книгах, которыми ты меня давишь, как домовой, и колотишь бока, как русалка, я ничего не знаю, да и узнать ничего не могу. Жуковский переехал в город, да и он ничего не знает и знать не может. Ты такой москвич замоскворецкий, что мочи нет: потому что мы в Петербурге живем, так уж мы все и знаем!

Как бы не так! Я отдал Пушкину твои заметки на замечания московского пешехода, да и он прав. Дом, о котором упоминается, мог быть Репнина, но после был он и Щербатова, и мне также грустно памятный. Туда сестра моя ездила невестою. Это был дом родителей князя Алексея.

Как это письма Карамзина попались к Погодину? Помнится, они принадлежали поэту Языкову. Это дело другое: они были бы в хороших руках. А то Погодин будет искать в них доказательств, почему Карамзин не понимал русской истории, как он, Погодин, и прочие мыслители ее понимают, то-есть, никак, потому что ни один из них не в состоянии ничего создать, а только крохоборничать. Эта сволочь русских ученых меня бесит! Прежде, нежели ловить ошибки в труде Карамзина, оцените сей труд, потому что он еще не довольно оценен и постигнут в народе. Это то же, что начать стратегически критиковать полководца, который спас отечество, не возблагодарив прежде за совершенный им подвиг. Есть всему время; время критики придет и должно прийти, да вы то, дурачье, не суйтесь вперед, чтобы выказывать свои полузнания, полумысли, полудогадки! Карамзин – наш Кутузов Двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в Двенадцатом годе. Ваши мышления, с– дети (лучше бы сказать: мышачьи дети – учтивее и притом по системе Шишвова: мышь – мышление[9]9
  Приписка неизвестной руки.


[Закрыть] ваши замечания не заставят народ полюбить свою историю, а без этой любви кому нужда и в ваших критических воззрениях, будь они и справедливы, и светозарны. Напишите другую историю – это так, если вы в силах превзойти Карамзина, но не отгоняйте малого числа читателей, которое она имеет, критикуя ее в хвост и в голову, особенно в хвост, потому что до головы вам далеко и высоко. Здесь Устрялов написал тоже какую-то критику на Карамзина; я её еще не видал, но заранее знаю, что она нелепость, ибо нельзя критиковать теперь Карамзина. Все, что не во время, все то нелепо.

Лубяновская и Веневитинов приехали. Марию Потоцкую ожидают; Мейендорфша едет, кажется, сегодня. Давай же стихов и прозы!

На обороте: Александре Ивановне Тургеневой, покой привилегированной бабке повивальной и завиральной.

789.
Тургенев князю Вяземскому.

11-го ноября 1836 г. Москва. № 1.

Молчание твое несколько беспокоит меня: пора бы отвечать на некоторые письма. Сегодня Лучинка прочтет твои строки о ней и о них. Я передал любовь твою её матери вчера, на бале у Раевских.

Вот что пишет ко мне Боратынский, коему напоминал твое поручение: «Возражение мое далеко не приведено в порядок, а теперь, посреди разных положительных забот, вы можете себе представить, как мне трудно за него приняться. При первом досуге приложу к нему последнюю руку и попрошу вас доставить его князю Вяземскому».

Языкову опять напоминал: обещает прислать; но он и сам с Павловым издает альманах.

Я видел у князя Четвертинского портрет Полины. Как тебе не совестно и мне не прислать его! Я так искренно любил ее! Не сердись за грустное и тяжкое напоминание, но пришли или приготовь для меня экземпляр и её кроткого образа, и своей рожицы, такой же, какую вижу у Булгакова.

Здесь толки о Ч[аадаеве] умолкают, хотя недавно отобрали бумаги у Над[еждина], «Белинского и какого-то переводчика статьи, коего имя не упомню. Этот шум заменен другим – о приезде к князю Михаилу Оболенскому (издателю архивных актов, женившемуся на купеческом миллионе) другой жены из Варшавы, которую, однако ж, как слышно, удалось ему отстранить 200 тысячами.

Слышали ли о деле Кобылинского? Если нет, то распросите у Данзаса: он производил разбор его, По предложению секретаря какого-то присутственного места, осужденного на что-то Кобылинского положено пока, на основании законов, посадить в острог, а он козыряет со всеми московскими аристократками. Я давно слыхал о нем.

Я сбираюсь к вам в начале будущей недели, то-есть, вероятно, через неделю, и поеду в дилижансе; остановлюсь, вероятно, в трактире у Обуховского моста, но прежде вышлю несколько пакетов с бумагами, книгами и вещами. Если на почте или в конторе транспортов пакеты сии могут безопасно пролежать до моего приезда, то я велю их там оставить; если же нет, то, вероятно, адресую на имя Татаринова. Скучны и тягостны эти перевозки, да что же мне делать! Застану ли и милую голландскую баронессу в Петербурге?

Прочти без сердца следующее:

12-го ноября.

Я начал укладываться и для сего снова разбираю мои бумаги и книги, следующие к представлению государю. Иередо мною каталог, по коему высылал я сам бумаги и книги из Парижа. Вот что в нем сказано: «Отдано г. Бутовскому (через него пересылал я через баропа Мейендорфа книги и бумаги, из коих большую часть получил, но отдельно и не в связи, то-есть, не по пакетам): 1) «La Sacra Scrittura illustrata» etc., du Lanci, 2 volumi, in folio. Один из волюмов содержит гравюры. Это та книга, которую так трудно было мне выпросить у самого павы, и кардинал статс-секретарь дал мне свой экземпляр. Она запрещена папою. В синем бумажном переплете. В том же пакете через Бутовского: 2) «First report froin his majestys commissioners on criminal law». Dated 1834 (folio в голубой бумажке); 3) «Report of the commissioners appointed to inquire into the consolidation of the Statute law». 1835, folio в голубой бумажке. Сверх того не нахожу я большего манускрипта, вместе с сим посланного, под названием: 4) «Traduction des manuscrits du Vatican». Это связка бумаг, большею частию русских, рукою покойного Вельяминова и других писанных. Она содержит перевод почти всех ватиканских прежних рукописей, коими пользовался Карамзин. Другой копии у меня нет, и, следовательно, потеря невозвратная. Посуди, каково мне! Я ни за что приняться не могу. Прочия книги и бумаги, через Бутовского посланные в тех же пакетах, получены, следовательно и те, коих недостает, должны быть в России, но где? Булгаков прислал мне книги в открытом чемодане. Я, право, не знаю, что мне делать? Особливо потеря Вельямивовского перевода для меня чувствительна. Это парализирует все мои начинания и все мои надежды для оригинала. Конечно, у тебя их нет, но справься там, где получались сии бумаги и книги. От кого принимали их? Как они к тебе доставлены, и кому отдавал ты их у Булгакова? Сии предварительные справки нужны будут я для того, чтобы я, в случае если твои розыски будут безуспешны, мог сам везде выправиться, когда приеду в Петербург, ибо, не имея сих книг и перевода, мне ни к чему приступить нельзя, и я должен перемарывать буду свои рапорты. Имея здесь все во время и под рукою, я бы мог давно здесь же все и приготовить и не заживаться в Петербурге. Сегодня же буду писать через Владимира Скарятина. Не сердись, милый, на меня, но прими слово ласковое; право, мне не до шутки пришлись эти бумажные и книжные хлопоты! Вперед ни за что никаких пересылок делать не буду: у меня желчь от них.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

790.
Тургенев князю Вяземскому.

12-го ноября 1836 г. Москва. 6 часов вечера. [№ 2].

Сегодня я писал с тебе и по почте. Петербургская еще не пришла, и я не знаю, есть ли от тебя письма; а пора бы! Сегодня же прошли здесь слухи, что будто бы велено или посадить Чаадаева в сумасшедший дом, если он сумасшедший, или сослать куда-то, если признают его здоровым. Я что-то не верю этому, но не менее за него беспокоюсь: это бы довершило его. Я был у него сегодня и нашел его более в ажитации, нежели прежде. Посещение доктора очень больно ему. Он писал третьего дня к графу Строганову и послал ему книгу Ястребцова, где о нем и почти его словами говорится, и в выноске сказано: «П. Я. Ч.» и все в пользу России и в надежде её быстрого усовершенствования, как бы и в опровержение того, что ему приписывают по первой статье Не знаю, что сделает Строганов с сим письмом, но статья была бы в его пользу, если бы беспристрастно сии, также года за четыре писанные, страницы рассмотрены были. Другие статьи его были одобрены, как он сказывал, духовною здешнею ценсурою. Все это могло бы смягчить к нему теперешних судей его, а еще более то мнение, которое о нем теперь здесь господствует, ибо все знают о его визите и о его словах графу Строганову. Он мне сказал также, что в бумагах, у него взятых, найдут и старое письмо к нему брата Н[иколая], за несколько лет до несчастья писанное, которое могло бы оправдать брата, ибо он говорит в нем решительно, что ни о чем более не думает, как об уничтожении рабства. Из письма ясно видно, что никогда ничто иное не занимало его. Все это хорошо для брата, если бы оно ему теперь на что-нибудь нужно было, но Чаадаеву полезно ли, что он был приятелем брату? Кто его судить будет?

Я полагаю выехать дней через пять или шесть, то-есть, во вторник, в среду или в четверг, но желал бы прежде иметь ответ на мои письма к тебе. Вероятно, ты ожидаешь оказии и для того молчишь.

Возражение, которое хотели напечатать в «Наблюдателе», я надеюсь прислать тебе, но оно слабо.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

791.
Тургенев князю Вяземскому.

16-го ноября 1836 г. Москва.

Письмецо твое, ничего не удовлетворяющее, получил; другое сам отдал Свербеевой, которая и теперь еще помирает от него со смеха. Первое сообщил Ивану Ивановичу, и вот ответ его: «В мыслях поцеловал князя Вяземского. Он говорит свято» (о Карамзине и его критиках), «только что в том прибыли? Все, кой от православных наших читателей внесены в лик святых, только сокрушаются сердцем, бормочут между собою и безмолвствуют, будто кротости ради и подражая будто покойному Карамзину. Для чего бы не говорить велегласно и не усовещевать наших ученых молокососов посредством типографского типа. Перед Вяземским вчера очистил себя и послал ему кое-что старины». А я для того только и посылал к нему твою записку: следовательно, это исполнено. К Языкову сам заезжал. Он обещал сегодня прислать кое-что для тебя. (Исполнено).

Вчера на бале у Пашковых (малютке Лизы Пашковой лучше, и бал не отложили) встретил я графа Ростопчина и сказал ему, что сообщил тебе отрывок. Он не противоречил, а сказывал, что все бумаги отца отобраны были у него правительством. К жене его подвела меня дочь-хозяйка. Поэт Эльборуса сказала мне милый комплимент, который почти тронул меня. Поболтали и о тебе. еду к ней передать то, что ты писал мне о стихах её. В «Библиотеке» вышло что-то новое: попеняю ей, что льет в у – то, что должно бы благоухать на жертвеннике богов.

Письма Карамзина взял у меня Погодин. Я не знал, что и он писал против него, а думал, что только принимал умничанье Арцыбашева. Вчера объявил мне Павлов, что женится на собрате-поэте или на сестре поэзии, Яниш. Я давно это предвидел, трунил над ним и чуть ли не накликал эту свадьбу. Сорок тысяч дохода с талантом необыкновенным, но и с кипою французских стихов с немецкого!

Брат пишет, что книга Ламене о папе возбудила против него весь католический мир во Франции. Он не послал ее, ибо думает, что не дошла первая посылка, о коей я его поздно уведомил. Скажи Жуковскому, что письмецо его от 12-го ноября вчера я получил, но вряд ли дождусь другого, ибо хотелось бы уехать отсюда на этой неделе к вам; но писать продолжайте, ибо не знаю еще, успею ли собраться.

Третьего дня Английский клоб праздновал возвращение княза Д[митрия] В[ладимировича]. Ив. Ив. Дмитриев пишет о себе, что он «вел себя и возвратился домой, кажется, благопристойно, но почти всю ночь не спал». Жихарев, под именем «старого бригадира и члена м[осковскаго] Английского клоба», воспел градоначальника; умел соединить обыкновенную плоскость с кражею из Жуковского: «Благодарим, благодарим», но скажет ли ему за это спасибо воспетый и Жуковский? Другой поэт – актер Ленский, а Толстой написал музыку. Изъявления усердия были весьма, как слышно, шумные, громогласные; шампанского – разливанное море. Сегодня обедаю у графа Броглио, завтра у Ивана Ивановича. Не можешь ли ты доставять от моего имени воспетой некогда тобою Вере Анеенковой прилагаемую у сего записку? Я не знаю её адреса и не знаю, где отец её, с коим бы мне нужно было списаться. Не узнаешь ли?

Сейчас Шевырев прислал мне свои лекция о словесности, а я только лишь измарал своими замечаниями первые 15 страниц другого экземпляра. Какая небрежность в слоге и в изысканиях: забыл Бутервека! Сколько полумыслей, сколько неясностей! Но и за то спасибо: книга сия может возбудить к чтению других, лучших в этом роде, а критическими замечаниями на слог и на упущения автор может воспользоваться.

Выслал уже пять пакетов в Петербург. Прости! Устал от душного острога. Пора в девичью. Повивальная и повиральная Александра.

Письма Карамзина куплены Погодиным, вероятно, у самого миротворца, который переномеровал их. Он давал их Языкову давно, и Языков сделал из них извлечение; но после, кажется, продал их, и теперь все они собственность Погодина. Вряд ли он даст мне списать? Разве некоторые.

Посылаю тебе предварительно для перевода копию с письма Вальтер Скотта к Гёте, которое я сам списал с оригинала в Веймаре. В Петербурге составлю я предисловьице к сему письму из моего журнала и из брошюр о Гёте. Не печатай без этих предварительных слов.

Я привезу с собою все твои грехи в стихах и в прозе: ужаснешься! Но, если хотя строка будет взята без моего ведома, то раскаешься. Сейчас получил прилагаемую тетрадь от Языкова. Испугавшись «Серого волка», я просил у него еще какой-нибудь блестящей безделки для твоего альманаха. Письмо Вальтер Скотта, вероятно, пришлю завтра, а может быть успею и сегодня.

Приписка А. Я. Булгакова.

Я отыскал, наконец. Хочется оставить у себя копию, а потому завтра токмо перешлю тебе биографию графа Ростопчина, им самим писанную, и скажу тебе, как она составилась. Чтобы письмо мое же было совершенно пустое, посылаю тебе куплеты, петые вчера в Английском клубе в честь нашего доброго Голицына. Бригадир – это Жихарев, а другие куплеты – Ленского, актера; музыка Теофила Толстого. У меня все глаза болят и пишу с трудом. Жуковского целую. Письмо его вчера получил. Обнимаю тебя.

792.
Тургенев князю Вяземскому.

17-го ноября 1836 г. Москва. [№ 1].

Посылаю Вальтер Скотта, коего не отыскал вчера, для предварительного перевода. Приложение напишу в Петербурге. Иван Иванович, с коим вчера обедал у графа Броглио, и сегодня обедаю у него, сказал мне, что всего даст тебе три выписки из своей биографии: о Петрове уже послал; еще будет о Новикове и о Карамзине; о втором у меня есть записка Карамзина, собственноручная, и пойдет в мою котомку, если она состоится, о чем вы теперь лучше меня предполагать можете.

Прости! Я сбираюсь, но не спешу сборами, ожидая от вас словца, хотя ты и думаешь, что в Москве лучше все знают.

Малютке Пашковой лучше, и сегодня пир горой у Раевских, где Москва и святую великомученицу 24-го праздновать будет, ибо графиня Гудович уезжает к мужу на рекрутский набор, в Бронницу, где будет гореть в уездном мраке и наша Лучинка. Обними за меня всех Екатерин, если я этого сделать не успею. Хомяков все еще в деревне, и оттого ничего от него не мог вытребовать для альманаха.

793.
Тургенев князю Вяземскому.

17-го ноября 1836 г. Москва. [№ 2].

Постарайтесь провести в ясность дело о сборе приношений для памятника Карамзина в Симбирске. У вас, то-есть, в Петербурге, был первый обед, на коем подписались многие, и итог подписки оказался довольно обильный; но тогда же не было собрано всей суммы, и из 4000 с чем-то только 1200 р. à peu près доставлены в симбирскую кассу. Губернаторы, а особливо Загряжский, не смели напоминать подписавшимся министрамъи прочим знатным обоего или одного пола особам; и по сие время, как я слышал от достоверных людей, подписавшие более других не внесли ничего; а симбирские патриоты молчат, дабы и о них не было сказано в будущем Карамзине: «Без боязни обличаху». Надеюсь достать любопытную граматку здешнего экс-губернского предводителя дворянства Обольянинова на предложение подписаться для сооружения памятника Карамзину; он исписал целую страницу, желая доказать, что Карамзин не заслужил сей почести; и в самом деле, экс-генерал-прокурор и предводитель не учился у него, вместе со всею Россиею, русской грамоте. Оригинал сего отзыва хранится в Симбирске. Его бы нужно было отпечатать вместе с двумя отношениями того же экс-генерал-прокурора к бывшему обер-прокурору Св. Синода графу Хвостову, рукою Сперанского писанными, о биении кнутом бесщадно двух каких-то болтовнею провинившихся священников. Чтобы не провиниться и мне, простите!

Примечания

577. Князь Вяземский Тургеневу. 7-го январи [1824 г. Москва].

В Полярной Звезде на 1824 год были напечатаны следующие стихотворения князя Вяземского: 1) Молоток и гвоздь, басня; 2) Воли не давай рукам; 3) В шляпе дело; 4) Петербург. Отрывок. 1818; 5) Данным давно (с музыкою гр. М. Ю. Виельгорского). – Все эти произведения, без всяких перемен, вошли в Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского.

Говоря о выражении: «Русский царь в шляпе», князь Вяземский имел в виду последнюю строфу из пиесы «В шляпе дело»:

 
Когда везло Наполеону,
За колесницей вел он свет;
Но русский царь взял жезл побед
И сшиб с чела его корону.
Теперь, припомня прежний сон,
Как все в глаза ему глядело:
«Имел», вздыхая скажет он,
«Я в шляпе дело».
 

По поводу Полярной Звезды князь Вяземский писал из Москвы А. А. Бестужеву 20-го января 1824 г.: «Здесь одному Загряжскому отрезали шесть седьмых благороднейшего…… и Неелов говорит, что жене его оставлена часть седьмая. И я также вышел из рук цензоров с одною законною частью. Но вы поступили со иною беззаконно, выпустив меня на позор несчастным скопцом. Я писал Жуковскому, что для выгоды книжки вашей и моей предпочел бы я, если ничего моего не напечатали бы вы, а сказали в особенном замечании, что из присланного князем Вяземским ничего в этой книжке не печатается по некоторым обстоятельствам. Таковое замечание сделало бы фортуну мою и вашей книжки. Тем более жалею, что ни у меня похитили случай ополчиться на брань и ругательство. А я уж так было и зубы навострил» (Русская Старина, 1886 г., т. 60, стрр. 323-324).

Относительно Загряжского заметим только, что в Москве в это время проживал камер-юнкер, коллежский советник Борис Михайлович Загряжский, состоявший при генерал-губернаторе (Придворный месяцеслов на 1825 г., ч. I, стр. LXVI). Он родился 5-го июля 1785 г., умер в июле 1825. Был женат на Анастасии Ивановне Бибитинской.

Ржевский – Григорий Павлович (род. 18-го октября 1763 г., ум. в Петебурге 11-го мая 1830), богатый Рязанский помещик, сын генерал-поручика Павла Матвеевича Ржевского (род. в 1734 г., ум. в 1793) и Прасковьи Григорьевны, рожд. княжны Мещерской, близкий свойственник князя Ив. Мих. Долгорукова (И. М. Долгоруков). Капище моего сердца. М. 1890, стр. 292). Ржевский с 26-го января 1773 г. по 1-е января 1792 служил в Семеновском полку, выйдя в отставку с чином капитана. В 1793 г. (17-го июня) он, благодаря князю Юрию Владимировичу Долгорукову, был определен командиром 4-го батальона Лифляндского егерьского корпуса, с переименованием в подполковники (Сочинение подполковника Ржевского о частных должностях в полку. М. 1793), а 24-го апреля 1796 г., по болезни, снова оставил службу. С этого времени по 1802 г. он был Пронским уездным предводителем дворянства. Пожалованный в камергеры (14-го сентября 1802 г.), Ржевский с 6-го июня 1806 г. по 12-е июня 1809 был вице-губернатором в Рязани; но болезнь опять принудила его оставить эту должность, и он был причислен к Герольдии. В октябре 1811 г., в силу указа 3-го апреля 1809 г., он, как не занимавший определенного места, был лишен звания камергера. В 1816-1819 гг. состоял Спасским уездным предводителем дворянства (из формуляра). Он был женат на гр. Марии Михайловне Каменской, дочери гр. Михаила Федотовича и гр. Анны Павловны, рожд. ни. Щербатовой, которая находилась в большой дружбе с Екатериною Николаевною Блудовой, матерью Дмитрия Николаевича. Брак этот, по свидетельству гр. А. Д. Блудовой, был несчастен (Русский Архив 1889 г., ни. I, стр. 87). Ржевский слыл большим любителем театра и составил из своих крепостных хорошую балетную труппу, которая в 1824 году была приобретена в казну Московскою театральною дирекцией (Записки князя Ник. Серг. Голицын – в Русской Старине 1881 г., т. 30, стр. 41). На свои театральные затеи Ржевский, по выражению А. Я. Булгакова, «пробухал четыре тысячи душ» (Русский Архив 1901 г., кн. II, стр. 27).

Ржевский занимался литературой, но повидимому не мог проникнуть ни в одно из периодических изданий. кроме захудалого Дамекого Журнала. В 1827 году он напечатал в Петербурге свои «Новые басни и разные стихотворения». В этот сборник, кроме басен, вошли экспромпты, эпитафии, стихи в альбомы, романсы, песни, сказки, шуточная поэма Кулюшка, а также переводные пиесы из Вольтера, Ламартина и других французских писателей. К торжественной лирике Ржевский не имел призвания. Лира его «не строилась» ни для «героев», ни для «счастливцев» и только однажды прозвучала «Одою министру полиции Балашеву» (М. 1812). При полном отсутствии стихотворной техники, в сочинениях Ржевского не замечается и тени дарования. Все написанное им бессодержательно и носит на себе печать безвкусия, а местами и пошлости.

Ржевский, подобно гр. Хвостову, был назойливым стихоплетом. Он заводил знакомства с литературными знаменитостями и старался сближаться с ними. Особенно надоедал он Гнедичу, Батюшкову (Соч. Батюшкова, т. III, стрр. 183, 192, 425) и Пушкину, когда последний находился на Кавказе (Стихотворения Ржевского, стр. 43). Из письма Батюшкова к князю Вяземскому от 10-го мая 1812 г. видно, что Вяземский познакомился с Ржевским еще в первый период своего пребывания в Москве (Соч. Батюшкова, т. III, стр. 183).

Об Анне Васильевне Голицыной и Василии Сергеевиче Ланском см. тт. I и II.

Водевиль – «Кто брат? кто сестра» (см. т. II).

Апраксина – Екатерина Владимировна, жена Ст. Ст. Апраксина (см. т. I).