Текст книги "Скиф"

Глава 12

Макс проснулся в поту и долго не мог прийти в себя. Прогулка с Максом чуть развеяла дурное впечатление от сна, но мысль о хозяйке дневника не выгнала.

Он готовил омлет и все косился на тетрадь, как на притаившуюся гремучую змею.

Конечно его сон – всего лишь сон. Но… Мужчина отставил сковородку и открыл тетрадь.

«Эта суббота ничем не отличалась от остальных. Точно так же, как всегда, ворчала мать, огрызалась Жанна, завтракая на кухне. Точно так же, как всегда, светило солнце в окно, чирикали птицы. В помещении вился запах мяты от чая, стучали ходики на стене, было слышно, как хлопают двери у соседей.

Все было как всегда.

Но если бы Варя знала, если бы могла предугадать, что все это уже прошлое, которое будет перечеркнуто раз и навсегда, стоит ей лишь шагнуть за порог – она бы не сделала этого шага.

Но Варя ничего не чувствовала, ни о чем не беспокоилась, не думала о плохом.

Дима шел на поправку, а что стал капризным и подозрительным и останется им на какое-то время, казалось ей естественным, понятным, объяснимым и вполне преодолимым. Проблема с Томом тоже была решена, и ничего Варю не тревожило, и сердце не екнуло, когда она увидела мужчину у своего подъезда. И не заподозрила плохого, когда встретилась с ним взглядом – холодным, отчужденным.

– Прокатимся? – спросил он сухо.

– Мне в техникум.

Том кивнул и открыл дверцу.

Варя села. Спокойная, безмятежная улыбка коснулась ее губ, когда ветерок из приоткрытого окна дунул ей в лицо.

Скоро лето. Экзамены и дорога в новую жизнь – взрослую. Она будет работать. У нее будет семья, муж, дети.

Грандиозные планы.

– Заедем ко мне, – сухо постановил Том, обрывая ее мечты.

– Куда?

– На дачу.

– Я опоздаю. Высади…

– Не опоздаешь.

Он не сказал – обрубил. У Вари пропало желание спорить. Она даже смирилась с тем, что опоздает на занятия. Том был явно не в духе и перечить ему девушка боялась. Лучше опоздать – не велика беда.

Варя молчала, боясь сказать что-нибудь не то, Костя – не желая говорить вовсе. Все что мог и хотел, он сказал ей про себя и тем выжег то нежное, очень важное для него, что родилось при первой встрече с Варей. Теперь в его душе была пустыня и песок сожаления и разочарования надежно укрывал похороненные иллюзии. Им было не подняться и Том не пытался их возродить.

Он не хотел ничего спрашивать, потому что не хотел слышать очередную ложь.

Он не хотел слышать ее голос, боясь дрогнуть и вновь стать покладистым дурачком в ее руках.

Он не хотел смотреть на нее, чтобы не передумать, не простить, не остановиться.

Он лелеял гнев, потому что тот не оставлял шанса выжить теплым чувствам, не давал сердцу и душе с их как оказалось глупыми желаниями, довлеть над разумом, но давал решимость довести желаемое до логического конца.

В это жизни все за все платят. И сегодня им, Константином Пожарским был назначен день выплаты. Он уже получил – пора и Варе.

Она преподала ему урок, теперь и он ответит тем же. Будет знать на будущее, как играть людьми и чего стоит обман.

Из машины он ее буквально выволок. Она подумала, что у него опять приступ желания, но эта мысль никак не сходилась с выражением лица Тома. Никогда она не видела мужчину таким и испугалась, что сегодня он будет особенно груб с ней, она не попадет на занятия и возможно опять вернется домой ночью, получит очередной нагоняй от матери.

Но у Вари и в мыслях не было, что Том способен на жестокость.

Она заподозрил неладное только в прихожей, когда мужчина обнял ее и прошипел в лицо:

– Куда ты дела деньги, которые вчера я тебе дал?

Варя замерла, не зная, что ответить. Самое лучшее было сказать правду, но как прореагирует Том?

Пока она соображала, мужчина потащил ее в комнаты и толкнул в зал. Захлопнул дверь, и вновь обнял, сжав руки.

– Придется отработать. Любишь деньги? А они просто так не достаются.

Варя плохо слышала, что он шепчет ей на ухо. Она смотрела на трех мужчин, что развалившись в креслах вокруг заставленного бутылками и банками столика, выжидательно и оценивающе смотрели на нее. Ее пронзила догадка, что будет что-то нехорошее. И от этого предчувствия перехватило горло, свело желудок.

– Выходной. Мои друзья скучают. Развлеки их и будем считать, что ты мне ничего не должна.

Слова мужчины вошли в разум как клинок в сердце.

Варя поняла, что ее ждет и дико закричала, оглушая саму себя. От страха она потерялась, ослепла и ничего не соображала. Удар по лицу на миг привел ее в себя, но только чужие руки коснулись ее тела, как девушка вновь отдалась панике.

Она помнила лишь бесконечную боль и унижение. Она быстро осипла от криков и лишь хрипела. Чужие, незнакомые лица плавали над ней, чужие руки шарили по телу, вдавливали его в постель. Том то и дело хватал ее за лицо и что-то зло и презрительно цедил, но что, она не понимала. Она вообще ничего не понимала – ужас владел ею, смывая разум, раздирая душу. Она забыла кто она, где, как и куда попала. Ни одной мысли в голове, только дикий вой внутри, вырывающийся наружу всхлипами, хрипами.

Сознание плавало, выхватывая из реальности картинки и превращая их ирреальность. Они не складывались, не воспринимались.

Она все время рвалась куда-то, надеясь уйти от ужаса, но ей не давали».

Макс зажмурился и сжал зубы.

Он не хотел представлять Варю, но четко представил Тома и мог вписать недостающее в листы дневника:

«Том был неимоверно зол. Он хотел, чтобы Варю растоптали, он сам дал над ней надругаться, ждал, когда ее распнут, как она распяла его мечты и надежды. Он хотел почувствовать удовлетворение. Он должен был наслаждаться ее унижением, но вместо этого чувствовал горечь и боль. Он хотел боли Варе, но получал ее сам. Он хотел растоптать ее и тем помочь себе забыть, но топтал себя и все больше сожалел, что согласился, что отдал ее. И бесился от бессилия совладать с самим собой. И мстил за то Варе. Ему было мало видеть ее безвольной, испятнанной. Ему хотелось, чтобы она плакала, молила о милости, ползала у него в ногах. Но она смотрела на него совершенно сухими и пустыми глазами и молчала, и это было невыносимо. В этой пустоте и черноте ему блазнилось осуждение невинно попранного и унижало, давило и распинало сильнее, чем они давили тело девушки. Ему казалось что Джерри, Лось и Винт слишком мягки с ней и отыгрывался, давая волю своей злости, желая избавить глаза Вари от убивающей его пустоты.

Она должна смотреть на него иначе. Она должна молить, она должна плакать, она должна осознать, что поступила с ним подло, должна понять и принять свою вину, должна искупить ее!

Джерри с трудом оттащил его от девушки:

– Убьешь. „Убью“, – понял и, шатаясь вышел на улицу.

– Нельзя.

Умереть самое простое. Но он не даст ей сбежать от него на небеса. Она будет платить. Платить, платить, платить и жить, пока он не удовлетвориться, пока не успокоится.

– Юра, – позвал охранника, подкурив трясущимися руками сигарету. Кровь на них – ее кровь, сводила его с ума и будила зверя, готового загрызть, но уже самого себя. – Там шалава скучает. Развлекитесь, – бросил подошедшему парню.

– С радостью, босс, – ухмыльнулся тот.

Том посмотрел вслед своей дачной охране, заходящей в дом, и понял, что не сможет туда вернуться. И в чем был, в одних носках, рванул в темноту через кусты и заборы, в лес, к озерку, чтобы со всего маху войти в еще ледяную воду и остудиться, прийти в себя и избавиться от жалости к дряни, которую принял за человека.

Он прав. Прав! Он сделал все правильно!

Только так и надо. Только так!

Но сердце сжалось, выталкивая всхлип из горла».

Макс поднялся и достал из бара бутылку виски, хлебнул прямо из горла и затянулся сигаретой. Пустой взгляд был устремлен на кухонные прихватки, но видел мужчина своего давнего дружка.

И уже знал, что будет, потому что лично заказал его, понятия не имея, где его найдет пуля и с кем он будет в тот момент…

Максу сделалось жутко. Он налил полный бокал виски и выпил как воду. Подкурил следующую сигарету и не выдержал – впечатал кулак в дверцу навесного шкафа, словно в рожу Тому.

И закачал головой – невозможно. Какая роковая случайность вывела его тогда прогулять Макса не раньше, не позже, чем вздумал покурить у парапета гребанный тинейджер!

На хрена ему было знать, что было в тот день Х?

На хрена ему знать, что вместе с упырями уничтожили и наивную девчонку. Сначала распяли, потом убили. Распяли Том и его долбанные дружки, а убил он рукой своего наемника.

Все было четко оговорено – всех, если не получится только Тома. Свидетелей остаться не должно.

И даже вздрогнул от простой мысли – тогда, кто написал этот дневник?

Макс рванул к тетрадке и продолжил чтение, надеясь, что девушка выжила, и это она написала, а кто же еще?

«Тело давно онемело и, было чужим и принадлежало другим. Душа давно перестала выть и затихла, сжалась как испуганный зверек, и умерла.

Варя смотрела на люстру, что качалась в такт нехитрым движениям насильника и слышала, как гудит в голове свет от нее. Сквозь это гудение, как сквозь вату, как эхо прошлых войн, стук дверей через много, много стен, донеслись хлопки, вскрики.

Варя перевела взгляд на компанию и в бликах от света люстры увидела как кто-то черный идет по комнате, укладывает голые тела, что, дергаясь оседают на пол, переступает их, планомерно убивая следующих.

Тот толстый, что обслюнявил Варю с ног до головы, так и упал, как стоял, в обнимку с бутылкой пива. Тот худой, что пытался заставить Варю плакать, не понимая, что она разучилась это делать, упал, как срубленная осина, плашмя, вздрогнув всем телом. Тот, что смеялся и сюсюкал ей в лицо, корча рожицы, остался без лица, осел в кресле.

Она видела все и слышала, но не воспринимала. Все что произошло с ней, как и происходящее сейчас в комнате, казалось ненастоящим.

Черный человек навис над ней, разглядывая сквозь прорези в черной маске, она же смотрела в черную пропасть направленного на нее ствола. И поняла – это смерть. Постепенно ужас и прострация отпускали ее и появился покой. Конец ее устраивал. Жизнь все равно закончилась.

„Давай“, – посмотрела в серые глаза черного человека.

Но он медлил, изучал ее пристально, щуря один глаз. Он не опускал пистолет, но и не стрелял. Ожидание смерти было хуже всего.

– Убей! – прошептала одними губами, моля чтобы он, наконец, спустил курок и подарил ей забытье.

Хрип, сорвавшийся с окровавленных губ, произвел совсем другой эффект – мужчина опустил ствол и тихо спросил:

– Идти сможешь?

Варя долго переваривала вопрос и вот дошло – ее отпускают, она будет жить:

– Нет!

В горле булькнуло – только не это, пожалуйста, только не оставляй меня в живых!

Мужчина рывком усадил ее, прислонив к бортику кровати. Прошелся по комнате и, выхватив чью-то рубашку, кинул девушке:

– Одевай. Быстро!

Она послушно начала натягивать пропахшую чужим потом и одеколоном рубашку. Руки не слушались, путались в рукавах, тело заваливалось на бок. Стоит ли ей бороться, стоит ли одеваться? Какая разница, в чем умирать? Только бы не жить, только бы не жить…

Мужчина рывком усадил ее и надел рубаху. Подхватил, заставляя встать на ноги, и потащил из комнаты. Девушка честно пыталась переставлять ноги, но они не слушались, и только боль, разливающаяся по всему телу заставляла ее все – таки двигаться, все – таки слушаться незнакомца, и не упасть в обморок, не распластаться в апатии по полу, в крови на окровавленных телах насильников. Их вид приводил Варю в себя, рождая тень удовлетворения и здоровую злость.

– Очнись! – пихнул ее в машину, черную, как он сам. Варя с трудом села и согнулась пополам, застонав и на миг потеряла сознание.

Мужчина сел за руль и дал по газам, сорвав с лица маску.

Авто тряхнуло на повороте. Варя брякнулась лбом о „бардачок“ и пришла в себя. Выпрямилась, покосившись на мужчину. Где он ее убьет? Почему не в доме?

Спасибо, что не в том доме, спасибо, что ее тело хоть после смерти не останется с теми телами.

– Спасибо, – прошептала.

Мужчина даже головы не повернул.

Машина неслась по лесу в неизвестном направлении. Дачные домишки давно остались позади, но Варя этого не заметила.

Она пришла в себя от дикого холода, что как кольями вошел в ее тело. Она вынырнула из воды, тяжело дыша и с ужасом разглядывая черные литые ботинки. Задрожала от холода, поднимая голову, клацнула челюстями и встретилась взглядом с серыми глазами. Мужчина был спокоен, как удав, и если бы она собственными глазами не видела, как он планомерно, тихо и обыденно убил людей, она бы не подумала, что этот человек способен на такое. Впрочем, разве она представляла себе, что Том способен…

Девушка сжала зубы, сдерживая невольно рвущийся наружу крик ужаса, горя и отчаянья, боли и омерзения.

Ее стошнило.

Мужчина хлебнул что-то из плоской фляжки, не спуская полусонного взгляда с девушки и подхватив ее за шиворот, выволок на мостик, сунул в рот фляжку. Обжигающая жидкость заглушила крик, смыла все мысли. Варя зажмурилась до звона в ушах и захлопала руками по воздуху, пытаясь сделать вдох.

Ее встряхнули. Она вздохнула, наконец, и с ужасом уставилась на мужчину:

– Спирт не пила?

Варя замотала головой.

Мужчина прищурил глаз, оглядывая ее и, уставился куда-то за ее спиной.

Варя же, дрожа и клацая зубами, смотрела на пейзаж за его спиной. Дощатый мостик, уходящий в дымку, что стелилась по воде, укрывала рваными краями песок, гальку и кустики прорвавшейся наверх травки. Сосны, кусты и прогалина чуть вверх, на которой стоял черный джип. Он казался чем-то нереальным, неуместным на фоне спокойного умиротворяющего утреннего пейзажа, как смотрелся бы Карабас Барабас в ювелирной лавке. Но поразило Варю другое – светлеющее небо, дымка по траве и песку, по воде, как бывает ранним утром. Неужели утро? Всего лишь утро? Неужели прошли только сутки с тех пор, как…

– Утро? – спросила у мужчины и нахмурилась, услышав свой голос – чужой, осиплый, ломкий.

– Утро, – буркнул тот.

Варя моргнула непонимающе и качнулась в сторону воды – если упасть в нее и не плыть…

И не поняла, как рухнула на мостик. Мужчина подхватил ее под руку, заставив встать.

Она зябко передернулась, но устояла и даже смогла сама дойти до машины, хоть и с поддержкой мужчины.

Он усадил ее и сев сам, наглухо заклинил дверцы, завел мотор:

– Где живешь?

Прозвучало, как приказ – резко, хлестко, и Варя дрогнула, выпалив быстрее, чем сообразила:

– Бебеля шестнадцать, двадцать восемь.

Машина, заурчав, зашуршала по песку, вдавливая молодую траву в землю.

Варя во все глаза смотрела перед собой, на серую ленту дороги в окаймлении леса. Ей было очень важно держать за нее. Варя приходила в себя и вместе с болью в каждой клеточке тела, все четче проявляющую себя, приходило осознание, воспоминание о том, что она пережила. И затолпились мысли: зачем пережила? Как дальше жить? Зачем?

Почему он ее не убил?

Мужчина словно услышал ее мысли, а может, угадал по лицу, что она думает, хотя вроде бы и не смотрел на девушку, и выдал тихо, но внятно, так, что до Вари дошло каждое слово:

– Дурное из головы выкинь. Если дано было пережить и выжить, значит жить должна. Зачем? Может быть, когда-нибудь узнаешь. А пока вопросами не задавайся – просто живи.

Варя уставилась на него, как на ненормального: может он не понимает, что это невозможно? Он издевается? И кто ей говорит о жизни?

– Вы киллер.

Мужчина кивнул, не поворачивая головы.

– Сдашь?

– Нет, – отодвинулась.

Она об этом и не думала.

– Знаю, – бросил.

– Откуда?

– А вот этого не знаю.

– Вы не убьете меня?

– Нет.

– Почему?

– И этого я тоже не знаю.

Варя закрыла лицо руками, ничего не понимая. Уткнулась в бардачок: разве она жива? Разве ее не убили те, там?..

Машина остановилась на углу дома. Мужчина потянул девушку за плечо:

– Прибыли. Иди.

Варя с трудом узнала свой дом. Он показался ей потерянным, как та девочка, что еще вчера выходила в этот двор, не подозревая, что больше не вернется.

Девушка посмотрела на мужчину: он правда отпускает?

– Меня могут найти.

– Могут, – взгляд спокоен и даже безмятежен.

– Не боитесь, что вас найдут через меня?

Она еще надеялась, что он прикончит ее, завершит начатое на даче и освободит от выбора, от воспоминаний, от боли, страха, омерзения и гадливости. Но он открыл дверцу и подтолкнул ее к выходу:

– Иди.

Она вылезла, все еще не понимая его и ожидая выстрела, почти моля о нем.

„Что вам стоит? Всего одна пуля – неужели вам жалко на меня даже пули?“

– Иди, – протянул он, подгоняя взглядом. – Пять утра. Сейчас собачники выползут – хочешь порадовать соседей своим видом?

Варя дернулась как от пощечины и, запинаясь о собственные ноги, поплелась к подъезду. Уже вцепившись в двери обернулась в надежде, что сейчас раздастся хлопок и смерть, наконец заберет ее, но во дворе никого не было. Джип исчез, будто его не было вовсе и все случившееся лишь привиделось.

Девушка долго смотрела вглубь двора и вот очнулась, заставила себя подняться на свой этаж. Рука легла на дверной звонок. Варя смотрела на нее, не понимая, что звонит – она видела свою руку в синяках и ссадинах и не могла сообразить, отчего это ее рука, ее ли?

– Явилась не запылилась! – рвануло в ухо. – Ах, ты шалава!! Ах, ты…

Мать смолкла и, прикрыв рот рукой, сползла по стене на пол, с ужасом глядя на дочь. А Варя смотрела вглубь коридора, пытаясь понять, куда пришла, зачем и вот шагнула внутрь, качнулась и рухнула бы, не подхвати ее мать.

Кто-то от стресса, пережитого ужаса, сходит с ума, кто-то впадет в истерику, кто-то в ступор. Варя замкнулась.

Первые дни она, оглушенная случившимся, вяло гоняла незначительные вещи в голове, пытаясь избавиться от навязчивой памяти, что вновь и вновь с остротой и четкостью, которой не всегда от нее добьешься, вытаскивала наружу подробности насилия. Девушка сбегала от воспоминаний и себя в ванную. Мылась, пользуя сразу все имеющиеся в наличии гели и шампуни, натирая кожу до красноты, до саднящей боли в ранках и смотрела на забытый отчимом бритвенный станок, на крюк для душа. Повеситься, вскрыть вены и закончить сумасшествие. Жить невыносимо – зачем мучиться?

Но мысль о самоубийстве появлялась и исчезала, смытая слезами, которые Варя вымучивала из себя. Их не было. Самое странное, она не могла ни кричать, не выть, не плакать, она даже говорить не могла. И ничего не чувствовала кроме отупения, от которого готова была вниз головой с последнего этажа.

Она не слышала, что говорит ей мать, не видела потерянных, сочувствующих взглядов Жанны. Не могла есть, не могла спать. Стеклянными глазами смотрела перед собой и постоянно вздрагивала.

То, что случилось с ней, никак не отпускало и терзало подробностями каждый час, каждый день.

Она не понимала, куда водила ее мать, не воспринимала женщину в белом халате. Она очнулась лишь увидев синюю форму. Следователь, мужчина лет тридцати мягко расспрашивал ее, а она с ужасом смотрела на него и понимала, что ее не отпустили и не отпустят, что все будет продолжаться, пока она жива. Что тот киллер совершил самое злое дело – оставил ее в живых, один на один с ужасом и позором, оставил жить, как хочешь, выбирать, пытаться смотреть в лица и глаза. И умирать не раз, а каждый день, умирать униженной, распятой сначала физически, теперь морально..

– Зачем ты это сделала? – прохрипела, вопрошая мать уже на улице.

– Что? А как ты хотела? Пусть ищут этих ублюдков! Пусть накажут!

А найдут и садиста – киллера. И Тома. И все будут знать, что она была с ним, и решат, что с остальными она была добровольно, и думать, что она шлюха. И никому она не докажет обратное.

И накажут кого угодно, только не виновных.

Варя развернулась и ринулась на остановку. Ей нужно к Диме. Она все расскажет ему, он поймет, простит и поможет. Он вытащит ее, его любовь поможет ей вынести свалившееся горе и выжить. Его любовь вылечит.

Дима целовался с девушкой в белом халате. Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили замершую в проеме дверей Варю.

Девица окинула ее оценивающим взглядом и, покосившись на Диму, вышла, отодвинув посетительницу с дороги.

– Что это значит? – прошептала Варя. Дима сунул руки в карманы брюк и прошелся по палате:

– Я не люблю тебя, – решился.

Она не понимала.

– Варя, наши с тобой отношения были детскими, а желания поспешными, – выпалил, гордо вскинув голову.

Его вид, тон, слова, показались Варе картинными, картонными.

– Ты хочешь сказать, что… Я твоя жена, фактически – жена. Я оплатила твое лечение…

– Вот! – ткнул в ее сторону рукой Дима с победным видом. – Я так и знал, что ты это скажешь! Так и знал, что будешь попрекать! А я просил тебя платить? Я о чем-нибудь тебя просил?! Ни о чем! – покачал пальцем перед ее лицом. – Это было твое решение и желание. И не нужно перекладывать на мои плечи ответственность за собственные поступки. И патетики тоже – не надо! Мне прекрасно известно, чем ты занималась, пока я болел! Ты не скучала. Ты сразу же нашла себе другого, более здорового, успешного. Так что, оставь свои упреки для себя! Я свой выбор сделал! Мне не нужна гулена, мне нужна жена. Ты не прошла испытание! Ты слабая! На тебя нельзя опереться!

Варю затошнило.

Она не стала слушать оправдательный монолог – все было ясно и понятно без слов.

Девушка пошла на выход, не зная, стоит ли вообще куда-то идти.

Все что она хотела, все ради чего жила, да и та, какой она была – прекратили свое существование. Прошлое отказалось от нее, настоящее было враждебным и выталкивало за грань человеческого сообщества, как злая хозяйка собаку в ливень из дому, будущее вовсе умерло, еще не родившись.

Мечты, желания, стремления, любовь, вера – были уничтожены. Ей ничего не осталось.

Весенний ливень ринулся ей на голову, громыхая по небу веселым громом.

Она подставила лицо дождю и смотрела в клубящиеся темные тучи, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Она понимала лишь одно – Варя умерла. Ее убили, предав и распяв за любовь.

В этом мире нет места искренним чувствам.

В этом мире короли только мужчины. Им дозволено все – предавать, лгать, пользовать, насиловать. Женщина в этом мире игрушка, тряпка, тварь Божья.

И никому не нужны чувства, чужие эмоции, тепло души и искренность сердца, здесь нужны только деньги и тело. Здесь все просто – выживает сильный, а слабый умирает. В этом мире гибнет все – иллюзии, мечты, любовь, верность, дружба.

Это ад, мир покойников, зачерствевших циничных душ, для которых существует только выгода. И нет людей – есть ступени к цели.

Ничего больше. Ничего.

А если так, то нет ничего, ради чего стоит жить.

Пора ставить точку».

И ничего больше – ни слова. Последняя страница, последняя строка.

Макс обшарил взглядом обложку – ничего.

Действительно – точка. И понимай, как знаешь, и думай, что хочешь.

Мужчина прислонился затылком к стене и сгреб бутылку. Хлебнул виски и уставился перед собой.

Трель телефона показалась далекой, чужой, как звонок с того света. Максим долго смотрел как, жужжа, трубка ездит по столу, прося взять ее и ответить, но даже руку не протянул.

У него было ощущение, что он провалился в яму с помоями, умер, как Варя Косицина. Какая-то неизвестная дурочка Варя вынула из него душу, выжала, высушила, как белье на ветру. Подкосила не касаясь. Фантомом, призраком влезла через строчки и убила.

Макс рассмеялся – а говорят, Бог есть. Если бы он был, такие, как Варя жили, жила бы мама, а Томы подыхали, как собаки, не успев причинить боль другим.

Мужчина дошел до дивана, рухнул на него и прикрыл рукой глаза.

Теперь он понимал того отвязного юнца, что пропнул этот дневник. Так проще – выкинуть и не знать, и словно не было, и будто не читал.

Только он не юный урод в ботах. У него так не получится. А вот вытрясти, если вновь встретятся, откуда отрок взял дневник – легко. И вытрясет.

Ведь теперь ему как-то придется жить с осознанием причастности к трагедии, к смерти совершенно ни в чем невиновной девчонки. И он хотя бы должен знать, откуда эта бомба прилетела в него.

Но сейчас ему больше всего хотелось знать другое – почему Кон не убил ее, зачем оставил? Чтобы она сама себя порешила?

Гуманист хренов! – сжал зубы.

В тот же вечер Макс решил позвонить Кону, пока тот в городе и назначить встречу.

В трубке на том конце как всегда было тихо.

– Нужно встретиться, – бросил Макс.

– Дела закончены, – напомнили ему.

– Нет. Образовалась проблема.

– Не моя.

– Твоя. В трубке помолчали.

– Уверен?

– Могу доказать.

Еще минута молчания и Кон нехотя отчеканил:

– Через час на старом месте.

Смелков сунул в рот «ментос» и сгреб ключи от машины с тумбочки у входной двери.

Через час его авто встало позади уже «шевроле». Мужчина пересел в него, а что сказать не знал, водитель же не хотел – ждал. Минут пять висела тишина и Кон спросил:

– Что за проблема?

– Никаких проблем, – отрезал Макс. – Всего лишь вопрос.

Помолчал и в упор уставился на профиль мужчины:

– Почему ты оставил ее в живых?

Кон сидел не шевелясь. Минуты текли, а от него не было ни ответа, ни вздоха, ни жеста. И вот, чуть повернул голову, глянул на Макса нехорошо, пытливо.

– Ты про кого?

– Про девушку, – хлопнул ему на колени злосчастный дневник.

Кон с минуту изучал прилетевшую тетрадь и в упор уставился на Смелкова:

– Что это?

– Дневник. Ее. Почитай, узнаешь много интересного. Что с ним делать – решай сам.

– Ты вызвал только за этим? – спросил Кон помолчав.

– Я приехал за ответом.

– Зачем?

– Я читал, – выдал с нажимом. И добавил через паузу. – Она мертва. Но убил ее не ты. Почему не ты?

Кон долго молчал, хмуро поглядывая в лобовое стекло, и постукивал пальцами по рулевому колесу. В принципе он ничего не терял, если б сказал. Через полтора часа его самолет и он больше никогда не вернется в Россию, к прежней профессии, и будет примерным бюргером всю оставшуюся жизнь. Заказ Смелкова был последний, и понял он это, когда не смог выстрелить в истерзанную девчонку.

То что она не шлюха, а случайно попавшая под руку скотам совсем еще юная девчонка, он понял сразу по ее лицу, глазам. А была бы проституткой – даже не думал – выстрелил бы.

– Она просила смерти, – выдал нехотя.

– Поэтому ты решил, что ей лучше жить?

В голосе Макса слышались нескрываемые нотки укора, обвинения и неприязни. Кон развернулся к нему:

– Ты ее видел?

– Нет.

– А я видел.

И все, больше не слова.

Макс задумчиво уставился в окно сбоку: смог бы он выстрелить в девушку? И представил ее, и понял – нет. И понял Кона, понял, о чем он.

– Прощай, – бросил, как хорошему другу, и вылез из авто.

Теперь у него был вопрос только к тинейджеру. Тогда действительно будет точка.