Текст книги "Ягоды. Сборник сказок"

– А если этот камень спрятать?

– Не надо. Она придет, а камня нет. Еще тяжелее станет.

Это место напоминало развалины. Здесь когда-то собирались строить несколько домов, но потом что-то произошло, и всё начали рушить.

Мать просила не рушить то, что построили, ведь если это никому не надо, там могли бы поселиться несколько семей. Но никто ее не слушал.

Мать принесла большую металлическую тарелку с рисом. Я сел около стены.

– А где младший? – спросила она.

– Сейчас придет. Бегает где-то.

Брат вскоре пришел и сел рядом со мной. Мать подала и ему тарелку с рисом.

– Сегодня будет интересно, – шепнул он мне.

– Где?

– Я спрятал камень, – он задорно рассмеялся.

– Зачем? – с гневом сказал я. – Она же придет и искать будет. Зачем?

– Не знаю, – виновато посмотрел он. – Просто хотел…

– Иди, принеси его обратно.

Лицо брата стало испуганным.

– Я не помню, куда его кинул, – сказал он и заплакал.

Философ не останавливается, когда проходит мимо философского камня. Он только бросает взгляд, но не более того. Он идет дальше. Для него этот камень не лучше и не хуже множества других, лежащих рядом. Он каждый день встречает подобные камни, поэтому глупо останавливаться, а тем более брать его в руки. Я схватил брата и повел туда, где лежал этот камень. Мы долго ходили вокруг того места, куда брат выбросил этот камень. Брат плакал; я злился на него. Подходил вечер. Она скоро должна была прийти на то место.

* * *

– Вот уж не думал, что в бане окончу свои года. А ведь меня в детстве в школе Баней звали. Типа погоняла такого было. У меня просто первые буквы фамилии, имени и отчества составляют слово «бан». Кто-то заметил это – так и начали называть. Ну ладно, давай, что ли, пол попробуем сломать, а потом копать начнем?

– Не получится, ты посмотри на полы. Они крепкие, – сказал Володя. – Иди погляди, рыцари не вернулись?

– Нет никого, – ответил Анатолий, глядя в окошко.

– Вот так попали! Да, бабы и правда предупреждали. Давай думать, чем этих идиотов заинтересовать можно. Ну, тачку мою они и так заберут, для этого им нас выпускать не надо. Что мобилы у нас нет, они тоже поняли. Короче, не знаю… Отвечаю, если выберусь, никто не поверит, когда расскажу. Идиотизм полный… Слушай, а может, тут пастухи какие-нибудь поблизости ходят? Давай покричим, может, кто услышит?

Володя закричал так громко, что чуть не сорвал голос. Он даже раскашлялся.

– А может, кто-нибудь действительно услышит, – поддержал его Анатолий.

Они закричали вместе.

– Слышу, слышу, – раздалось внезапно.

Володя и Анатолий переглянулись.

– Мы здесь! – закричал Володя. – Откройте нас!

– Слышу, слышу, – повторил голос. – Это кричит народ, который ждет правды.

– Это дед, – грустно сказал Анатолий.

– Иди же сюда, ты, нечестивая!

Анатолий подбежал к окошку, где и увидел деда. К нему приближался кто-то, с ног до головы покрытый плотной грязной тряпкой.

– Ты решила нарушить наш закон! – крикнул дед. – За это ты будешь предана казни прямо на городской площади.

Володя тоже подбежал к окошку.

– Кому это он говорит? – тихо спросил Володя. – Там баба какая-то? Под тряпкой.

– Ты искала камень, который запретили искать наши предки. Тем самым ты предала предков и нарушила закон.

– Но я не нашла камень, – из-под тряпки раздался мужской грубый голос.

– Тьфу, – Володя снова сел на место. – Это этот второй урод там под тряпкой.

– Я нашел камень предков, – закричал Анатолий в окошко. – Смотрите, вот он!

Снова на его слова никакой реакции не последовало.

– Да брось ты этот цирк, – грустно сказал Володя. – С ними надо попытаться договориться как-нибудь. Давай придумаем, чем их заинтересовать вообще можно.

Тут Володя вскочил и подбежал к окошечку.

– Слышите, уроды, мы с теми бабами договорились, что если мы через час не возвращаемся, они берут ментов и идут нас искать. Так что даю вам одну минуту, чтобы выпустить нас. Последний раз говорю: сейчас выпустите, ничего вам не сделаю. Потом поздно будет, – он прокричал все это на одном дыхании.

– Не поможет, – тихо сказал Анатолий. – Ты посмотри только на них.

– Пусть сам народ судит своих еретиков, – продолжил дед. – Чтобы не смущали люд честной, чтобы не завлекали своими чарами и страхами. Зачем камень искала, признавайся.

– Хотела исцелить любимого человека, – хрипло раздалось из-под тряпки.

– Знала ли ты, что нельзя камень искать? – торжественно спросил дед.

– Знала, но люблю его. Он болен. Местный лекарь отказывается его лечить. А колдун сказал, что исцелит его, если принесу камень.

– С колдуном мы скоро тоже разберемся. Так ты знала, где искать камень?

– Нет, не знала. Я просто пошла на каменоломню. Потом меня схватили и привели сюда.

– Глупая, нечестивая, – дед громко захохотал. – Этот камень на каменоломне не найти.

Дед и мужичок пропустили еще несколько фраз, сохраняя при этом всю набравшуюся торжественность. Анатолий отошел от окошка и сел рядом с Володей. Они просидели молча почти час.

Участники спектакля ушли. Идей по освобождению не приходило.

– Был один случай со мной, – внезапно сказал Володя. – Давно уже, лет десять назад. – Он закрыл глаза и запрокинул голову назад. – Я хочу тебе о нем рассказать.

Анатолий с вниманием посмотрел на Володю.

– Наша фирма только раскручивалась тогда. Мы пахали по двадцать четыре часа в сутки. Иногда приходилось засиживаться до поздней ночи. Возвращались по съемным квартирам убитыми. Пару часов дрема и снова за дела. Тогда уже метро не работало. Я стал попутки ловить. Никто, как на зло, ни останавливался. Полчаса так простоял, весь уже промерз, как вдруг остановилась машина. Это была удивительная девушка. Мы долго ехали молча. Я как-то не решался первым завести разговор, а она тоже молчала. Ты представляешь, когда она уже подвезла меня к дому, то посмотрела так… Я ее немного нерешительно обнял… Мы любили друг друга несколько часов, прямо там, в машине. Она даже не сказала, как ее зовут, так же молча и уехала, оставив меня у подъезда. Кружилась голова, такого никогда не было до этого, да и после ничего подобного я не испытывал. Понимаешь, Толян, я так и не уснул в ту ночь. На работу пришел, весь день о ней думал.

– И встретил ее потом? – спросил Анатолий.

– Нет, не встретил. И сколько у меня баб потом было, всегда о ней вспоминал. Как я счастлив был в ту ночь, если бы ты знал, – Володя закрыл лицо руками. – А как жалел, что не спросил ее, кто она, где живет… Когда все закончилось, она всем видом показала, что не хочет, чтобы я ее спрашивал. Просто без слов сказала: «Тихо, не спрашивай ни о чем». И уехала. Понимаешь?

– Понимаю.

– Сейчас кажется, что я помню каждое мгновение той ночи. Кажется, что она где-то рядом. Надо же, раньше я пытался вспомнить ее лицо, нарисовать ее, почему-то не получалось. А сейчас будто вижу ее.

Анатолий молчал. Он не знал, что сказать в ответ на такой откровенный рассказ. Он немного испугался за Володю, так как тот не отрывал рук от лица и сидел в каком-то забытьи.

– Сегодня будет интересно, – Анатолий услышал слова деда и снова подскочил к окну.

– Где? – спросил мужичок.

– Я спрятал камень, – дед безумно рассмеялся.

– Зачем? – мужичок закричал на деда. – Она же придет и искать будет. Зачем?

– Не знаю, – дед сделал несколько шагов назад. – Просто хотел…

– Иди, принеси его обратно, – еще громче закричал мужичок. – Эта прокаженная придет сюда, камня не найдет, что делать будет.

– Вот он, камень, слышите, – закричал Анатолий. – Идите сюда, камень здесь, я его нашел.

Дед и мужичок начали ходить по кругу, внимательно глядя под ноги.

– Ну вот же он, камень ваш, – снова закричал Анатолий. – Придурки вы, понятно кто. Клоуны. Вам не камень нужен, вам поиздеваться над нами надо. Ну зачем мы вам? – последнюю фразу Анатолий крикнул с некоторым отчаянием.

Анатолий отошел от окошка и упал на колени.

– Что ты делаешь? – Володя открыл глаза.

– Они нас не выпустят, – ответил Анатолий, стоя на коленях.

– Я знаю, – несколько холодно сказал Володя.

– Я так стоял однажды на коленях. Совсем маленьким был. Мы с матерью вдвоем жили. Она меня соседке оставляла, когда на работу уходила. А соседка верующая была. Типа иконы на стенах и все такое…

Анатолий замолчал и посмотрел наверх:

– А мать не приходила все в тот вечер. Я почему-то подумал, что она никогда больше не придет, и мне стало страшно. Так страшно, как никогда. Я подбежал к иконам и встал на колени. Так и простоял несколько часов, пока она не пришла.

– Ты что, молиться умел? – спросил Володя.

– Нет, не умел ничего, просто стоял так. Я потом думал, что она вернулась из-за того, что я так сделал. А если бы не встал на колени, то она и не вернулась бы. Она потом объяснила, что ее просто на работе задержали на пару часов. Но я все равно верил в то, что она вернулась только потому, что я стоял на коленях. Кажется, что я и сейчас там стою и ее жду. Сейчас дверь откроется, она зайдет, подбежит ко мне, обнимет меня. Мы пойдем домой.

– Так ты верующий, что ли? – спросил Володя.

– Да нет, в общем, – ответил Анатолий. – И в церкви никогда не был. Просто тогда что-то нашло на меня. Действительно, кажется, что сейчас это все происходит, – Анатолий улыбнулся. – Я тогда схватил мать и держал ее крепко-крепко, все боялся, что она снова уйдет. А она успокаивала меня, говорила, что никогда больше задерживаться не будет.

– А жива мать-то?

– Жива, только редко вижусь с ней. Уже считай год, как не видел ее. А сейчас такое чувство, что зайдет.

– Да встань ты, откуда ей здесь оказаться-то?

– Да, понимаю, просто не знаю почему, кажется, что я не здесь, а там сейчас. Вот с тобой говорю, а сам там нахожусь.

Они снова замолчали. Анатолий продолжал стоять на коленях. Все его метания, поиски работы, неудачная карьера… все это исчезло. Он находился в однокомнатной квартире у соседки, на коленях перед иконами. Соседка что-то делала на кухне и не обращала внимания на него. В этот момент он видел каждую деталь, что была перед ним: старые иконки, отсыревшие обои, книги с оборванными корешками. За окном уже стемнело. Это был самый долгий вечер из всех, что приходилось пережить. Не чувствовалось никакой усталости в коленях. Казалось, так можно простоять вечность. Анатолий точно знал, что пока он стоит на коленях, с его матерью ничего не случится, а если будет стоять так всегда, то с ней всегда будет все хорошо. Он посмотрел на одинокую хрустальную вазочку, стоящую у подоконника. Ему показалось, что она тоже стоит ради чего-то высшего. Потом он взглянул на другие вещи и понял, что все предметы вокруг находятся в ожидании чего-то, ради чего в свое время они встали на эти места. Он понял, насколько любит мать. Ему даже стало страшно от того, что раньше этого не понимал.

Володя снова запрокинул назад голову и закрыл лицо руками. Он был в той самой ночи, рядом с молчаливой незнакомкой. Они ехали по ночной столице, проскакивая мимо бесконечных светофоров с желтым мигающим светом. Никого, кроме них, на дороге не было. Они были только вдвоем на пустынных дорогах. Она была необычайно красива. Она смотрела только на дорогу, а он смотрел на нее.

– Смотри, дверь открыта, – внезапно сказал Анатолий.

Володя открыл глаза.

– Действительно, – удивленно сказал он. – Пойдем?

– Да, пойдем. Сейчас, подожди немного.

– Чего ждать?

– Камень я забросил куда-то. Надо его отнести обратно. Мало ли.

– Хорошо, бери камень и пойдем.

Анатолий взял камень. Они вышли из бани.

– Смотри! Смотри, как красиво!

* * *

– Шуни, а если она не найдет камень и умрет с горя? – в слезах спросил брат.

Я молчал.

– Шуни, а что происходит после смерти?

– Ты впервые об этом задумался? – строго спросил я.

– Нет, не впервые, но спрашиваю впервые.

– Сначала перед человеком пролетают все подлинные моменты его жизни. Он снова переживает их. Он оказывается в тех местах, где искренне молился. И самая искренняя молитва, которая у него была за всю жизнь, остается с ним…

– А если он не молился никогда?

– Молился, он обязательно молился. Он отдавал всего себя хоть раз в жизни – это и была его молитва.

– А что происходит с человеком потом? – спросил брат.

– Потом он проходит среди света… Среди света, которого не знал раньше. Он поражается красотой и чистотой этого света. Вот, смотри, она идет.

Прокаженная снова пришла на то место. Она сразу же увидела, что там нет камня. Посмотрев в нашу сторону, она что-то прошептала.

– Что она шепчет там? – испуганно спросил брат.

Увидев нас, она пошла в нашу сторону.

– Шуни, я боюсь.

– Не бойся, ты сам виноват, – ответил я. – Стой спокойно.

Она подошла к нам и протянула руку.

Она просто просила подаяния. Я порылся в кармане и нашел одну рупию.

– Возьми, – я дал ей рупию, при этом дотронулся до ее руки.

Ее вторая рука была прикрыта тряпкой. Когда она ее сняла, мы увидели, что вся рука покрыта проказой.

– Не бойся, – сказал я брату. – Не беги никуда, бери ее за здоровую руку и идите искать камень.

– Я не буду, – сказал брат и побежал прочь.

Тогда я сам взял ее за здоровую руку. Она испуганно взглянула на меня.

– Я помогу найти твой камень, – сказал я ей.

– Не время еще тебе искать его, Шуни, – ответила она, отдернув руку.

Она ушла.

* * *

Да не отступлюсь от веры в Господа истинного. Во имя Свободы!

Сны моего отца

Мать мне никогда не рассказывала об отце. Всякий раз, когда я пытался поднять эту тему, она отмахивалась, говорила, что не стоит об этом думать. Говорила она всегда убедительно, смотрела строго, так, что переспрашивать я решался только спустя время, да и то иными словами. Но с годами я набрался силы и убежденности, уходить от вопросов становилось все сложнее.

Никогда не слышал о таком городе. Когда мать сказала, что отец живет там, подумалось, что она просто сказала первое попавшееся слово, обозначив так город, до которого сложно добраться, да и вообще добираться не стоит. А теперь я подъезжал к автобусной остановке, на которой висела табличка именно с этим словом.

Я огляделся. Редкие люди разошлись, а оставшиеся занялись своими встречами и заботами. Его я не сразу заметил. А когда заметил, то не поверил, что именно он меня встречает. Одет он был крайне старомодно, казалось, что он вышел прямо из начала XX века, появился случайно, нервничает, что понимает: не свое время. Из-под шляпы разглядел крепко стиснутые губы – да, казалось, что шляпа закрывает все лицо, видны лишь губы и подбородок. А в руках он держал безвкусный букет с цветами. Я взглянул на автобус. Первое, что подумалось – это правота матери, убеждавшей, что ехать не стоит.

Немного помявшись, я подошел.

– Вы мой отец? – спросил я.

Он поднял глаза. Они были покрыты слезами. Видимо, он заметил меня сразу и наблюдал за моей нерешительностью. Его лицо немного дергалось. Он молча вручил мне букет, развел руки, сквозь слезы улыбнулся.

– Да, – его голос оказался похожим на мой – это узналось из одного-единственного слова.

Он смотрел на меня, я смотрел на него, и мы не понимали, что делать дальше. Обнять его я не мог – мешало что-то внутри. Мы простояли молча, глядя друг на друга.

– Пойдем, – сказал он наконец.

Мы пошли мимо зданий и людей. Тело отца постоянно нервно содрогалось, он видел, что я обращаю на это внимание, и пытался, улыбаясь, обратить это в шутку.

– Старый, вот и дергаюсь, – я только в этот момент увидел наше физическое сходство. Если бы меня одеть так же, то нас все окружающие восприняли бы как сына и отца, но в этот момент мы все же несли разные внешности, будто представляли разные миры и типы бытия.

Расспрашивать его о чем-либо не хотелось. Если спрашивать, то обо всем, прямо с начала, но этого не стоило делать. Оставалось лишь смотреть на его затертый костюм, галстук, шляпу и дергающееся тело.

Мы прошли среди дворов с малыми кирпичными домами. Вокруг все казалось покрытым серой краской, возможно, это был город, о котором не слышал почти никто, в котором постоянно лил дождь и не происходило, собственно, ничего. Во дворах стояли железные столбы с натянутыми веревками и сушившимся бельем.

– Хороший город, – выдавил я из себя.

Отец улыбнулся, посмотрел на меня и быстро закивал:

– Да, да, хороший.

Потом он снова отвел взгляд, мы продолжили путь среди серых домов. Я искал внутри чувства, пытался понять, что думаю о нем, что меня с ним может связывать и, вообще, куда с ним иду.

– Можно узнать, сколько вам лет? – спросил я, сам понимая некоторую бессмысленность вопроса.

– А? Лет? – он дернулся. – Шестьдесят два. Шестьдесят два.

Мы прошли очередные дворы. Внезапно он остановился. Невдалеке, около очередных серых домов виднелись суетившиеся у подъезда люди. Лицо отца задергалось еще сильнее, стало понятно, что эти люди вызвали у него беспокойство. Мы зашли в соседний подъезд.

– Пойдем, там чердак есть. Я иногда так хожу, – сказал он.

Мы поднялись на чердак. Отец раздвинул висевшее белье, расчистил дорожку от валявшихся бумаг. Потом мы снова спустились в подъезд, уже другой, зашли в одну из ближайших к чердаку квартир. Была одна комната, небольшой коридор и кухня. Первое чувство, которое там возникло, – неловкость. Это было совсем скромное жилище, не готовое ни к каким гостям и обременениям.

Отец снял шляпу. Его голова оказалась совершенно седой. До этого момента седина скрывалась шляпой. Ни одного темного волоса – все белое, как снег белое.

Теперь можно было по-иному разглядеть его глаза. Они показались глубокими, хоть и беспокойными. Стало немного не по себе от понимаемого нашего сходства.

– Садись, попьем чаю. Ты мне «вы» не говори, пожалуйста, – эти слова прозвучали с особой мягкостью. Я покорно сел на кухне, наблюдая за его стараниями у плиты и у холодильника.

Отец вывалил в блюдечко печенье, поставил себе и мне по чашке чая.

– Ты хочешь спросить меня о многом. И я хочу спросить, – у него снова появились слезы.

В этот момент раздался звонок в дверь. Отец вскочил, подбежал к двери, посмотрел в глазок. Потом испуганно отошел от двери и вернулся на кухню.

– Давай не будем никому открывать, – он попытался улыбнуться.

Звонок продолжился, потом еще раз. Отец вздрагивал, смотрел на меня, видел некоторое мое замешательство, пытался отшутиться.

– Чем ты занимаешься? – спросил я.

– А? Занимаюсь? – испуганно переспросил он.

– Да, на какие деньги живешь?

– А? Деньги? У меня пенсия, по инвалидности пенсия.

– Со здоровьем плохо?

– А? Да, – он засмеялся. – Иногда получше.

Снова раздались звонки. Отец подбежал к двери, потом обратно на кухню.

– Может, лучше открыть? – нерешительно спросил я.

– А? Не-е-е, не надо открывать, – он отмахнулся.

– Это к тебе ведь кто-то пришел.

– Да, ко мне, но сейчас я никого, кроме тебя, не хочу видеть.

Мы снова замолчали. Звонки повторились несколько раз. Отец каждый раз вздрагивал, бегал к двери. Напряжение чувствовалось во всем. Но все же я не жалел, что приехал. Мы прошли в комнату. Отец достал фотоальбом. Там оказалась куча старых черно-белых фотографий. Но ни одной своей фотографии или фотографии матери я не нашел.

– У меня есть еще одна фотография, самая дорогая, – отец улыбнулся. – Вот она, – он показал рукой на полку секции. Только тогда я заметил свою детскую фотографию, сделанную в случайном фотоателье, в свое время где-то затерявшуюся. – Твоя мама прислала, давно-давно прислала.

– У тебя нет семьи?

– Семьи?

– Жены, детей других?

– А, нет, нет никого больше. Прости, я тебя хочу спросить об одной вещи, странной такой, – он присел на корточки, чтобы смотреть на меня снизу вверх, взял за руку.

– Спрашивай.

Он опустил глаза, потом снова поднял, казалось, ему трудно решиться это спросить.

– Какие сны тебе снятся? Хорошие? – он напряженно посмотрел на меня.

– Да, хорошие, – растерянно ответил я.

– Ага. Хорошие, – он встал, улыбнулся, снова посмотрел на меня.

– Но тебя я никогда во сне не видел. Иногда казалось, что ты где-то рядом, что смотришь на меня, я оглядывался, но тебя не видел. Ни в каком образе: ни человеком, ни голосом никогда ты мне не виделся.

– Да? – он рассмеялся. – Ну и хорошо. А что меня смотреть. Было бы на кого смотреть…

Он рассказал о лицах на старых фотографиях, показал родственников. Постоянно внутри двоились чувства: с одной стороны, все это было далеко от меня, с другой же – чувствовалась глубокая связь с этими лицами. Мы о многом говорили, но все это казалось неглавным, поверхностным.

Стемнело. Отец постелил мне в комнате на диване, себе на полу. Я лег, а он остался сидеть на кухне, глядя в окно.

Проснулся я от странных звуков. Я не сразу понял, где нахожусь, потребовалось время, чтобы прийти в себя. Отец кричал во сне, но этот крик не выражался явно, а лишь прорезался как невнятный стон. То, что это именно крик, – сомнений не вызвало. Я включил свет. Его лицо было скорчено, тело содрогалось.

– Проснись, слышишь, – я попробовал его растолкать.

Он открыл глаза. Казалось, меня не заметил, смотрел некоторое время отрешенно, в никуда. Потом выдохнул.

– Сыночек, ты? Как я счастлив, что ты здесь. Пойдем, на кухне посидим. Не обращай внимания, просто сон плохой приснился.

Мы просидели на кухне до рассвета, почти ничего не говоря друг другу, посматривая в окно, как меняется небо, как прилетают утренние птицы. Уже утром мы снова легли и заснули.

Разбудил меня звонок в дверь. Отец уже не спал. Он, как и в прошлый день, подскочил к двери, посмотрел в глазок, потом пришел ко мне в комнату.

– Сыночек, я должен открыть, ты не беспокойся, просыпайся, вставай, мы на кухне посидим.

Вошла пара пожилого возраста вместе с маленькой девочкой.

– Заходите на кухню. Сын ко мне приехал, отдыхает еще, – раздался голос отца.

Я набросил одежду и вышел к ним. Мужчина и женщина были взволнованы, отказались даже присесть. Девочка же уселась рядом с отцом.

– Мы уже третий день ждем. Стоим здесь, – начал мужчина.

– А? Ждете? – импульсивно переспросил отец. – Ну, иди сюда, – он улыбнулся девочке. – Не спится?

Отец увидел, что я зашел на кухню, немного смутился. Мужчина и женщина меня, казалось, не заметили. У женщины появились слезы.

– Бывает, просыпается она, плачет, полчаса может плакать. Говорит, что не хочет туда, а втягивают. Мы не знаем, что делать, – женщина достала платок, вытерла глаза.

– Ничего, – отец погладил девочку по голове. – Хорошие сны будут сниться тебе. Скажи, что ты видишь в такие ночи?

– Там темно, – стесняясь, тихо сказала девочка.

Отец обнял ее, прижал голову к своей груди и закрыл глаза. Все замолчали. Он снова погладил девочку по голове.

– Теперь все хорошо будет, – улыбнулся отец.

Мужчина молча достал сверток с чем-то съестным, положил на стол, кивнул отцу.

– Спасибо вам, – женщина снова заплакала.

Отец больше ничего им не сказал, проводил. Закрыв дверь, он растерянно посмотрел на меня:

– Ну, посмотрим, что вкусного нам принесли.

В свертке оказалась рыба. Завтракать рыбой мы не стали, оставили на более подходящее время. Доели с чаем оставшееся печенье.

Раздался новый звонок в дверь. Зашла молодая женщина. Все произошло похожим образом. Только она ничего не говорила. Отец молча обнял ее, погладил по голове.

– Расскажешь мне? – спросил я сразу же, как она ушла.

– Расскажу.

– Зачем эти люди приходят?

Отец немного испуганно посмотрел на меня.

– Им сны плохие снятся, – сказал он будто в шутку, пытаясь интонацией разрядить создавшееся напряжение. – Понимаешь?

– Нет.

– Есть необычные сны, – отец вмиг стал серьезным. – В них бездна является, захватывает, втягивает. Даже когда просыпаешься, она тебя не оставляет. Трудно оттуда выбираться, силы нужны. Там пожирают всего – без жалости, без конца.

От этих слов стало страшно. Показалось, что даже квартира от них преобразилась, что отец говорил о чем-то очень глубоком и важном.

– Кто там живет, кто захватывает людей, зачем – не знаю. Я просто забираю у людей эти кошмары.

– Ты за них эти кошмары смотришь? – вырвалось у меня.

Отец молча кивнул.

– Ты каждую ночь в кошмарах проводишь?

– Да, почти каждую. Были хорошие сны. Давно. Жду, что снова как-нибудь приснятся. Знаешь, мне снилась твоя мать, ты снился. Мы шли втроем по зеленому полю, держась за руки. И казалось, что так будет всегда, что никогда тьма не проявится – войдем в вечный свет, там и останемся.

У отца появились слезы. Он закрыл лицо руками.

– Ведь надо же кому-то их страхи забирать? Пусть лучше я все это вижу. Но, знаешь, что я тебе скажу, – он попробовал улыбнуться. – Эти сны о вас мне новые силы давали, хоть раз в несколько лет увижу, и живу по-иному. Твоя мама очень хорошая, она правильно все сделала. Она за тебя боялась. Мне в больницу надо было лечь, совсем нервы сдавали, спать не мог.

– В больницу?

– Да. Там давали таблетки нам. А от них еще хуже было. Все тот же ужас, только проснуться не получалось. Таблетки в этот сон вводили, оставляли в нем даже днем. Меня не выпускали, держали, лечили. Хуже и хуже становилось. Я ушел оттуда.

– Что же это за сны такие?

– Тамошнее является, страшное. Оно есть, просто не всех касается. А уж коснется, – отец усмехнулся. – Пусть людей это не касается. Никого. Боюсь только, что в таком сне умру, что там и останусь. Но ты говоришь, тебе хорошее снится?

– Да, хорошее. Всегда почти. Бывает, заботы, обыденность… А так – красивые места, люди.

– Красивые места, люди, – повторил отец. – Как хорошо.

Я нерешительно подошел к нему, посмотрел в его глаза. Были смешанные чувства. Но все осталось далеко, я его обнял, прижал к себе так сильно, как только мог. Показалось, что мы всегда были вместе, что жили одной жизнью, одними волнениями и тайнами.

Раздался новый звонок. Я открыл дверь. Зашла женщина средних лет.

– И там, среди мусорных свалок, где уже людей нет, кто-то живет. Он заставляет идти к нему, а чем ближе подхожу, тем он сильнее захватывает. И не идти уже нельзя, а когда близко оказываюсь, уже без мыслей, без чувств, просто кричу. Будят. Говорят, задыхаюсь.

Отец с улыбкой посмотрел на нее:

– Все хорошо теперь будет. Никто там не живет, я там был. Все хорошо теперь будет…

Я вышел на улицу. Хотелось просто пройтись, освежить голову. Услышанное уводило от всех иных мыслей. Не разумом, но все же понимал, что происходит. Не понимал лишь того, что могу сделать для отца.

– Что я могу сделать для тебя? – спросил я сразу же, как снова зашел в его квартиру.

– Для меня? – удивленно спросил он. – Ты уже сделал: ты же приехал.

– Ну, это само собой. А еще?

– Еще? – он замялся, не зная, что сказать. – Расскажи про себя. Про свою жизнь, про свои радости, про хорошие сны.

Весь день я провел, рассказывая о себе.

– Самое сладкое, когда все пространство остается под тобой, ты летишь и вне скорости даже, просто постигаешь все вокруг. И замирает внутри все. А когда просыпаешься, чувствуешь, что это настоящее, что здесь где-то рядом. Светлое, красивое, которое никогда не кончится. Что когда очень надо будет, птицей взлетишь, с небом сольешься, собой наполнишь все.

– С небом сольешься?

– Да, с небом. С самым красивым. Оно цветами человеческими не изображается, оно выше обычного, уходит далеко. Там нет болезней и страданий. И никакого внутреннего принуждения, никакой подделки – просто жизнь. Птицы это лучше понимают, они кружатся близко к тайне, близко к свободе. И песни там чудесные поются, исцеляющие.

– И никто не страдает там? Да?

– Нет там страданий. И покой не наш, не тихий и пустой, а настоящий, наполненный ясностью. И самые радостные чувства там преодолеваются, идут дальше. И не кончается это… Поедем к нам жить. Поедем?

– Не могу я…

Он остался стоять на остановке, в той же нелепой шляпе и старом костюме, только уже без букета цветов. Глаз его я не видел, но, казалось, что они снова полны слез. Я долго смотрел в окно, даже когда уже автобус повернул, пытался задержать его образ. Пролетали новые города, люди со своими взглядами и заботами. Добирался до дома несколько суток и все это время думал о нем.

По приезде, как обещал, выслал несколько фотографий. Матери рассказал все очень поверхностно, не хотелось говорить о многом.

Прошло еще несколько лет. Сколько раз порывался все оставить и снова поехать к нему, но обстоятельства оказывались сильнее. Бывало, решимость преодолевала все преграды, сбрасывал вещи в сумку, чуть ли не выходил из дома, но в последний момент что-то находилось, что не пускало. А одной ночью я оказался с ним и с мамой в чудесных местах. Это было самое красивое место из всех, что я видел когда-либо во сне. Зеленое поле, которое, казалось, уходило в бесконечность, не обрывалось нигде, мягко сливалось с небом. Мы шли, взявшись за руки. Лицо отца было спокойным, полным уверенности. Он иногда посматривал на нас и каждый раз улыбался. Шли долго, но времени уже не было. И перестало различаться: идем мы по земле, или по небу. Потом отец остановился, подошел к матери, обнял ее и меня обнял. В глазах не было слез – в них только тишина оставалась. Так он и ушел, глядя на нас. Я видел его глаза до самого конца, до того, как он слился с небом и покоем. Мы остались стоять вдвоем, но без грусти. Понималось, что пройдет не так много времени и мы снова пойдем так же, взявшись за руки, но уже там, за небом.